Текст книги "Ленин-кышь, Ленин-мышь, Ленин-тохтамышь! Рассказы о «самом человечном человеке»"

У трёхметровых дубовых резных дверей, сквозь которые сновал туда-сюда разнообразный люд, стоял часовой – здоровый бородатый детина в шинели и будёновке. Бойца покачивало, он был до синевы пьян. Не опасть вниз, как озимые, ему помогала винтовка со штыком, на которую он грузно опирался. Когда к дверям приближались люди, часовой угрожающе мычал и желающие войти в Смольный совали ему какую-либо бумагу. Тот накалывал её на острие штыка и снова уходил в нирвану. На стальном штыре были нанизаны мандаты, пропуска, пригласительные билеты, порнографические карточки и врачебные рецепты.

Перед этим красным апостолом Павлом, стерегущим ворота в райские кущи, Ильич затормозил, как бы любуясь монументальностью воина Революции. Затем, со словами: «Закуси!», достал из кармана пальто завёрнутый в тряпицу бутерброд с финской салями и, развернув, протянул бойцу. Тот, привычным жестом наколол бутерброд поверх бумаг, издал гортанный звук и впал в привычное оцепенение. Резко повернувшись на каблуках к своему спутнику, будущий вождь мирового пролетариата с досадой, от волнения картавя особенно сильно, произнёс: «Вот, батенька, и с такими мегзавцами мы собигаемся делать геволюцию!» Потом, на секунду-другую глубоко задумавшись, махнул рукой и, рассекая ладонью воздух, выкрикнул: «И сдегаем! Обязательно сдегаем!»

Пока Ленин следовал по первому этажу, окружающие смотрели на него неприязненно, как на чужака. Широким массам он был тогда еще не известен. Вождь в кепке примелькаться не успел и «нашим Ильичом» за глаза его ещё никто не называл. Мающаяся бездельем нетрезвая солдатня могла бы мигом взять маленького лысого интеллигентика на «гоп-стоп», однако видя его сопровождение в лице угрюмого, высокого, жилистого человека с холодными рыбьими глазами, потенциальные насильники просто зыркали по сторонам и нехотя сторонились.

Миновать матросские заслоны на втором этаже так просто, как они прошли часового на входе, Ленину и Рахье не удалось. Путь им преградили три крепких и наглых маремана. Главный из них, в ранге старшины первой статьи, развязано потребовал предъявить документы. Ильич достал из нагрудного кармана фальшивый паспорт на имя рабочего Иванова, и мандат на имя Ульянова-Ленина, который определял его принадлежность к партии (партбилеты появились позже). Флотские долго вертели эти бумаги в руках, передавая по кругу, рассматривали на свет, скоблили грязными ногтями печати, и, наконец, старший, презрительно бросив, дескать, «много вас таких, лениных-шлениных, здесь шастает», принял суровый вид. В качестве отступного балтийцы потребовали, чтобы желающие пройти либо сплясали матросский танец «Яблочко», доказав, что они настоящие матросы, либо спели «Интернационал», как сочувствующие революции. Ни Ильич, ни финн матросской хореографии не обучались, а слов «Интернационала» по-русски Ленин не знал. Бывало, на партийных сходках его сообща голосили, однако, считая хоровое пение занятием босяцким, вождь лишь открывал рот. Рахья же вообще русский язык знал плохо, а музыкального слуха у него не было отродясь. Дело принимало дурной оборот. Ленинский телохранитель побледнел, сузил глаза и, играя желваками, стиснул в карманах рукояти наганов. Стоящий напротив старшина, на расстоянии вытянутой руки, медленно потянулся к кобуре маузера.

Ситуацию спас «Яшка-людоед», бодро сбегавший по лестнице вниз. Якова Михайловича Свердлова в Смольном знала, как говорится, каждая собака. Знала и побаивалась. Сам мичман Дыбенко, безжалостный, как штормовое предупреждение, иногда лебезил перед тщедушным, но будто бы отлитым из стали евреем. Матросы слышали, Яшка может сожрать любого, с дерьмом и не поперхнутся. Свердлов, завидев Ленина, широко развёл в стороны руки и бросился последнему в объятья. Матросы посторонились.

…Прозвище «людоед» Яшка привёз из ссылки. Так как оно точно соответствовало его натуре, то и закрепилось за ним в среде партийных соратников. Исходной причиной тому послужила детская Яшкина паническая боязнь темноты. Каким бы упрямым и жестоким он ни казался, как бы ни лютовал впоследствии – попав один в тёмное помещение, он тут же терял самообладание и рассудок. Будучи сослан в дикий таёжный Нарым и живя среди болот по соседству со Сталиным, Свердлов денег на керосин не жалел. Круглые сутки в ветхой избе, куда его определили, не гас свет. Местные жители недоумевали: «Зачем ссыльный палит керосин по ночам?» По их убеждению, ночью господь велел всем спать, а те, кто его не слушает, тот нехристь!

Тогда, в 1911 году, европейские и российские газеты шумно галдели о «деле Бейлиса». Они изобиловали кровавыми подробностями и выдержками из протоколов сионских мудрецов (так называемое «дело», кто не знает, было сфабриковано во Франции и касалось того, что евреи якобы похищали христианских младенцев и использовали их кровь в своих каббалистических ритуалах).

Хотя Нарым был глухоманью в Томской губернии, кое-какие новости с большой земли доходили и туда. Аборигены тут же решили, что Яшка Свердлов, обладающий яркой семитской внешностью, по ночам препарирует младенцев, поедает их внутренности, а из них самих набивает чучела. Так и закрепилось за ним прозвище «людоед». Ответами на вопросы: «Где бы это Яшке красть детей? Каких? Куда он девал чучела?», местные пейзане себя не морочили. Не помог и исправник, попрекавший селян в темноте и невежестве, – дом «людоеда» обходили стороной, им пугали детей и не здоровались даже издали. Всё шло к тому, что пребывание в Нарыме, закончится для Якова Михайловича чрезвычайно скверно. Вмешалось провидение. Партийные товарищи, устроили «Яшке-людоеду» побег всего лишь за сутки до того, как на сельском сходе было принято решение спалить еврея вместе с избой…

Яков Михайлович, сыгравший едва ли не ключевую роль в последующих событиях, неутомимо летал по лестничным пролётам с первого этажа на третий. Наверху, в обширных светлых аудиториях, товарищи по партии выпивали, закусывали и вели жаркие дискуссии, в которых Людоед принимал активное участие то на стороне Льва Троцкого, то Николая Бухарина, то ещё кого, а то и высказывая свою собственную точку зрения. Внизу же работал секретариат намеченного Съезда, фиксирующий пребывающих депутатов и прощупывавший позицию каждого персонально. Свердлов неусыпно следил за политическим барометром для того, что бы наперёд знать, куда, в какую сторону отклонится стрелка и когда можно будет нанести удар на опережение или «сделать ноги».

Соратники очень тепло встретили партийного вождя и непревзойдённого демагога, такой на Съезде был необходим для общего дела. Имелся, правда, ещё Лев Давидович Троцкий, но дремучая солдатская масса, особенно, матросы евреям не доверяли. Ленина усадили в глубокое уютное кресло и тут же преподнесли хрустальный, на длинной ножке, искрящийся лафитничек, наполненный водкой. Рахье предложили стакан. Опрокинув в себя жгучую живительную влагу, Ильич тут же ощутил, как разливается тепло по озябшим членам и на душу снисходит особое умиротворение, свойственное состоянию, когда человек пережил страхи, опасности и лишения и, в конце концов, оказавшись в полной безопасности, позволяет себе расслабиться.

Однако состояние блаженства тем и ценно, что мимолетно. Уже через минуту неутомимый, как паровая машина, главный большевик вскочил на ноги и схватил трубку стоявшего на столе неподалёку телефонного аппарата. Трубка молчала. Товарищ Бубнов, отвечавший за партийные коммуникации, пожал плечами: «Телефонной связи нет уже несколько дней, юнкера пошаливают». Ильич, метнув на него из глаз молнии, наказал срочно, прихватив с десяток праздношатающихся по первому этажу солдат, отправляться к барышням. «Но не затем, – Ленин покрутил кистью руки в воздухе, – что там багышни, а затем, чтобы наладить устойчивую, телефонную связь! Вам всё ясно, товагищь?!»

Бубнов тут же, как говорится, был таков. Следующее задание ждало Феликса Дзержинского. Ему было поручено посетить на броневике Главпочтамт и забрать там пакет от немецкого Генштаба на имя Владимира Ильича Ленина. В пакете должны были быть соответствующие инструкции и, главное, деньги, которых, последнее время вождю очень не хватало. Посылка пришла ещё несколько месяцев назад, но кто-то из коллег, немецких социал-демократов, его сдал, и вокруг почтамта были устроены засады ищеек Керенского, что бы взять Ленина «на живца» и публично объявить его немецким шпионом. Судебная власть того времени старалась придерживаться нравственно-этических норм и, чтобы объявить кого-либо мерзавцем или врагом, должна была привести веские неоспоримые тому доказательства. Немногим позже, уже можно было не обращать внимания на такие пустяки.

Железный Феликс на железном коне, вооружённым парой пулеметов, послужит высшим моральным аргументом и без труда привезёт ему немецкие «babken». А сидящие в кустах продрогшие переодетые агенты со своими «пукалками», обосрутся и ничего поделать не смогут. Ильич почувствовал, как под шёлковой сорочкой наливаются свинцом дряблые мышцы, как начинает приятно свербеть внизу живота. Ещё немного и на лысой голове пойдут в рост волосы. Неотвратимо наступает, наваливается его время, где будет главным он и никто другой!..

Боевика-анархиста, лохматого, нечёсаного Антонова-Овсеенко с группой матросов отправили в Зимний дворец вручить заседавшему там Временному правительству наскоро придуманный в соавторстве с Троцким меморандум. Бумага ничего особенного собой не представляла и имела цель исключительно заявить о себе любимых. В частности, настойчиво рекомендовалось повлиять на градоначальника Балка с тем, чтобы он окоротил своеволие юнкеров на ночных улицах города, а к утру организовал двухсотведерную бочку пива. Депутатов в канун открытия Съезда неплохо было бы похмелить. Вторым пунктом шло пространное рассуждение о том, что германцы, в сущности, не такой уж и плохой народ. Они изобрели бензин, психиатрию и ватерклозет, поэтому немедленного примирения со столь великой нацией требует историческая необходимость. А в завершении петиции предлагалось всем ныне действующим министрам присутствовать на открытии II Съезда рабочих, крестьянских и солдатских депутатов в качестве гостей, правда, без каких-либо гарантий личной безопасности, а так же участвовать в торжественном банкете, за собственный счёт.

Список неотложных дел замыкало поручение Льву Каменеву отправиться с ротой солдат, на Финляндский вокзал и обеспечить торжественную встречу супруге Ленина, Надежде Константиновне Крупской, а также нескольким другим жёнам главарей большевистской партии, которые прибывали ночным поездом. Солдат в эскорт отбирали не слишком пьяных и не слишком вонючих. Участие в мероприятии революционных матросов исключалось – все знали не понаслышке об их утилитарном подходе к особям противоположного пола и неудержимой тяге грубо и похабно шутить. К тому же Каменев моряком не был, поэтому и авторитетом у балтийцев не пользовался.

Покончив с текущими делами и выпив ещё, оставшаяся большевистская верхушка переместилась в соседний зал, где умелец Кржижановский, в отличие от всех остальных соратников знавший азы естественных наук и состоявший в переписке с Николой Теслой, сконструировал «машину времени». Аппарат был способен, по его словам, за секунды переделать любого старорежимного холуя в истинного творца и носителя коммунистической идеи, созидателя и строителя светлого будущего. Тут же изобретатель предлагал опробовать чудо-механизм. Владимир Ильич, зачитывавшийся в отрочестве книгами Жюля Верна и Конан Дойла, очень интересовался постановкой опытов над живыми людьми и всячески их приветствовал. Машина времени Кржижановского представляла собой кресло, опутанное проводами, и, на первый взгляд, напоминало банальный электрический стул, на котором практичные американцы казнили приговорённых к смерти преступников. Но это только, если не вдаваться в детали. На самом деле устройство было куда как более сложным. По обе стороны головы предполагаемого «путешественника во времени» было приделано по большой медной тарелке, подобной тем, какие используют музыканты в оркестре, когда хотят извлечь громкий вибрирующий звук. С задней стороны спинки кресла Бонч-Бруевич приторочил несколько стеклянных колб с жидкостями и коллоидными газами. Жидкости бурлили в с разной интенсивностью, а газы цветасто опалесцировали. С боков кресла выдавались педали и рубильник. В воздухе висел и щипал ноздри стойкий запах озона.

Вошедшие в помещение десятка два большевиков, искренне заинтересовавшись, обступили диковину и загалдели. Изобретатель, запинаясь и стараясь их перекричать, делал попытки объяснить принцип действия аппарата, размахивая листками с рукописными теоретическими выкладками, но его никто не понимал и не слушал.

«Ну-с, испытаем?» – потирая руки, заговорщически обвёл присутствующих озорным взглядом Ильич, когда ажиотаж немного стих и страсти успокоились. В возбуждённой атмосфере повисла тягостная немая пауза. Понятно, ни один еврей, которых здесь было большинство, не собирался приносить себя в жертву физику-самоучке, пусть даже и любимцу вождя. Участие в эксперименте самого Ленина по понятным мотивам исключалось, да он и сам был не дурак. Поляки стояли, понурившись, опустив долу взгляды. Бонч-Бруевич и был поляком, а поляку от поляка, как убеждала история, ничего хорошего ждать не приходилось. Побаивались, однако. Конечно, можно было на это дело подписать товарища Рахью. Он бы наверняка согласился, но, к сожалению, финн, оставшись без присмотра, выпил несколько стаканов водки без закуски, от этого пребывал в коматозном состоянии и для чистоты эксперимента не годился. Товарищ Бубнов отбыл с поручением. Молчание затягивалось. Тогда наиболее хитрые большевики Бухарин и Луначарский, теснясь бочком, вытолкнули на всеобщее обозрение грузина Кобу.

Иосиф Виссарионович Сталин тогда ещё большим авторитетом в партии не пользовался. Он плохо говорил по-русски и очень сильно заикался. Идея принести в жертву науке будущего «отца народов» даже сейчас, по прошествии почти сотни лет, выглядит кощунственной, но в то время он еще мало чем себя проявил и никто его не жалел. Коба имея незаконченное духовное образование, был искренне убеждён, в том, что дьявольская машина не может в одночасье перевернуть мироздание человека в лучшую сторону, однако, оказавшись в центре внимания и будучи истинным кавказцем, не мог давать задний ход. Картинно отказавшись от предложения «махнуть для храбрости» он окинул товарищей высокомерным, презрительным взглядом и уселся в кресло. Соратники одобрительно загудели.

Кржижановский, произведя нехитрые пассы руками, покрутил педали и, выдержав паузу, насладившись моментом, когда все присутствовавшие в ожидании чуда пооткрывали рты, дёрнул рубильник. Тут же сверкнули синие молнии, заискрило, послышался треск, а в самом Смольном и округе погас свет. В Смольном и его округе воцарилась кромешная тьма, лишь блики от горевших во дворе костров плясали на окнах. Послышался протяжный страдальческий стон, вздох и короткое «Щеде де да мутхе!» (непристойное грузинское ругательство – прим. авт.), явственно услышанное всеми в наступившей тишине.

Из состояния оцепенения большевиков вывел прогремевший на улице выстрел и последовавшие за ним истерические вопли Яшки-людоеда. Неожиданно оказавшись в темноте, Свердлов впал в состояние помрачённого сознания и выскочил на улицу. Выхватив у стоявшего в дверях часового винтовку с нанизанным на штык бутербродом, и тем самым повалив солдата в грязь, пальнул в воздух. На втором этаже будто бы только этого и ждали. Пьяная застоявшаяся матросня с воплями «Даёшь революцию!» стала бросать мебель в окна. Рабоче-крестьянские депутаты, неорганизованно, толкаясь, и топча друг друга, стали рваться на улицу, стреляя на ходу и бросая гранаты. Именно здесь появились первые жертвы Великой Октябрьской социалистической революции. Именно в этот момент был запущен отсчёт времени до начала кровавой, братоубийственной гражданской войны.

…Матрос Железняк на крейсере «Аврора» службы не проходил, однако, как представитель Центробалта, был вхож на любой корабль и любой командир или капитан обязаны были ему по выражению новой власти «лизать ботинки». В тот злопамятный вечер анархист Железняк бражничал со своими подельниками как раз на «Авроре». Когда он изрядно накидался, в нём привычно взыграла революционная бдительность. Покинув кают-компанию, бравый матрос и отправился бродить по крейсеру, проверяя караулы. Съездив нескольким часовым по физиономии, чтобы знали пролетарский, матросский кулак, легендарный балтиец остановился покурить у носового орудия. Грозный холодный ствол смотрел в сторону Зимнего дворца на Сенатскую площадь, где, скрываясь от кинжального дующего с Невы ветра, разношерстный, напичканный мятежными идеями люд пьянствовал и грелся у костров. Все они, уже не солдаты российской армии, были до зубов вооружены, и штатскими считать себя отказывались. Дальнейшее свое приложение, в плане личного обогащения они видели соответственно большевистскому лозунгу «Грабь награбленное». Награбленного в России было много, однако потенциальные грабители стояли в очередь, неизмеримо большим числом. С винтовкой расставаться никто не спешил, а про мирный, созидательный труд забыли вовсе.

Матрос стоял у орудийного затвора, пряча в кулаке тлеющую папиросу. Хлестал мелкий дождь. Бушлат героя был застёгнут наглухо, воротник поднят. Ленточки бескозырки завязаны под подбородком, чтобы ветер ее, гордость и душу моряка, не сорвал и не унес в тёмные клокочущие волны. Раскачивалась и била по коленке деревянная кобура тяжёлого маузера. Таким позже этого завзятого громилу и бузотера благодарные потомки отливали в бронзе и расставляли подобно шахматным фигурам на привокзальных и припортовых площадях мелких, и не совсем, советских городишек.

И тут откуда-то из глубины темного города послышалась беспорядочная стрельба. На Сенатской площади случилось оживление, дезертиры мелкими группками стали перебегать от костра к костру и отчаянно размахивать руками. Прогремел выстрел, затем второй. «Даешь буржуя!» – решил пьяный Железняк и сам себе, скомандовав «Товьсь!», неприязненно посмотрел на снующих по площади людей в смотровую прорезь бронированного пушечного щита. Окопников, несмотря на классовую близость, он презирал и держал не более чем за вшивый корм.

За всю свою недолгую флотскую карьеру Железняку так ни разу и не довелось пострелять из пушки. Всё больше кочегарил по трюмам, драил палубу и сидел на гауптвахте. Ему очень хотелось пальнуть, тем паче из главного калибра. «Палундра!» – проорал он в ночь и дёрнул рукоять затвора 152-миллиметрового носового орудия. Пушка дрогнула и с оглушительным грохотом выплюнула осколочный снаряд в направлении Зимнего дворца. Палубу заволокло едким пороховым дымом.

Снаряд разорвался на площади. Из девяти мятежников, погибших при штурме Зимнего семерых, говорят, посекло его осколками. Ещё двоих затоптали в давке. Все, кто был на открытом воздухе, в поисках спасения устремились внутрь дворца. Огромная людская масса ручьями растекалась по великолепным сверкающим залам. И этот неукротимый, дурно пахнущий поток было уже не остановить. Примерно такую же картину можно было наблюдать за полторы тысячи лет до этого, когда орды Алариха наполняли улицы вечного города Рима.

В этот самый момент, Антонов-Овсеенко вручал Временному правительству меморандум. Предвидя дурной поворот событий, и воспользовавшись суматохой, видный большевик предпочёл покинуть дворец и укрыться за стенами равелинов Петропавловской крепости. Следом за ним туда бежали и некогда чопорные, а теперь полностью сникшие члены Временного правительства. Уже оттуда, из каморки коменданта, он связался со Смольным, вызвонив лично Владимира Ильича Ленина. Усилиями товарища Бубнова связь к этому моменту была уже восстановлена. Вождь, выдающийся интриган и революционный тактик, используя момент, объявил Временное правительство низложенным и приказал Антонову-Овсеенко рассадить по камерам теперь уже бывших министров, больше для того, что бы сохранить их от самосуда разбушевавшейся толпы.

…Жёны высокопоставленных большевиков, которых должен был встретить Лев Каменев, в урочный час не прибыли – поезд опоздал. Заслышав пальбу, бывший царский боевой офицер приказал штатским покинуть помещение, а эскорту занять круговую оборону. Вскоре вокзал опустел и, по словам советских историков, полностью перешёл в руки восставших.

Повоевать самую малость, пришлось лишь Железному Феликсу – найти посылку для Ленина было не просто. Почтамт, дедушка «Почты России», был доверху завален всяким хламом, и найти там что-либо определённое в короткие сроки не представлялось возможным. Как только в городе начались беспорядки, десятка два хозяйничавших в окрестностях уголовников, в надежде поживиться окружили здание. Однако несколько геройских пулемётных очередей рассеяли их в темном ненастье…

К утру Владимир Ильич Ленин торжественно объявил соратникам, что с сего момента вся власть в стране переходит под их совместный контроль. Теперь, когда переворот удался, перед ними встала непростая задача: без драки и обид поделить между собой министерские портфели, обозначив персональные сферы влияния, соответственно, привилегии и ещё множество, как говорил Ильич, «архиприятных вещиц». По воспоминаниям современников солидный, всегда одетый по последней моде интеллигент Луначарский, которому достался пост наркома культуры, носился по коридорам Смольного, подпрыгивая как ребёнок, с криками: «Получилось! Получилось!».

…Иосиф Виссарионович Сталин остался жив и даже перестал заикаться. Но стал более угрюм, замкнут и гневлив. Из уважения к его способности жертвовать собой ради общего дела, соратники специально под него создали Наркомат по делам национальностей. Собственно, с этой должности Коба и начал восхождение к заоблачным высотам абсолютной власти. А случай с электрическими опытами оставил в его душе глубокий, неизгладимый след, в виде латентного антисемитизма. Ну, а как он поступил с Польшей и поляками и, все мы знаем.

Экспериментов по созданию нового типа человека, посредством электрического разряда в России больше не проводили. Дальнейшая судьба изобретения Кржижановского также не известна. Нельзя так просто, с кондачка, в одночасье, переделать, чей либо менталитет по своему усмотрению. Это растянутый во времени кропотливый и сложный процесс. Ждать результатов селекции, отсекая острым ножом всё лишнее, необходимо десятилетиями. Главное – быть упорным и последовательным. Ленин только поставил на огонь, этот бульон, в котором стали, бешено размножаться новые виды инфузорий, давящих псевдоподиями друг друга и в него же гадящий. А Иосиф Виссарионович вдохнул в эту науку, если так можно выразиться, жизнь, разработал методики, провёл статистику, и оставил завет, или как говорят сейчас, дорожную карту. И нельзя сказать, что у него ничего не получилось. Зёрна, ещё не так давно казавшиеся пропавшими, на нынешней благодатной почве дают всходы. И вот они, во всей красе – путиноиды, зачатые когда-то дедушкой Лениным и лезущие на свет один за другим, все в большем и в большем количестве, как злобное войско, взошедшее из зубов дракона, посеянных Ясоном в Колхиде в далёкие мифические времена. И некому бросить камень, нарушить их мерзкий строй. А, значит, ждут нас скверные времена…