Текст книги "Майра"

Гор Видал
Майра

1

Я – Майра Брекинридж, женщина, которой никто и никогда не будет обладать. На мне лишь пояс для чулок и фартучек, но я отражала натиск этих дикарей, которые не очень-то привыкли раздумывать. Размахивая каменным топором, я крушила руки, ноги, яйца этому славному воинству, моя красота слепила их, как ослепляет она всех мужчин, лишая их достоинства. Так великий Кинг Конг был низведен до скулящей обезьянки очаровательной Фэй Рэй, профиль которой не отличить от моего, если дать освещение не выше пяти футов и снять крупным планом.

2

Роман умер, и нет смысла рассказывать вымышленные истории. Посмотрите на французов, которые никогда не станут этого делать, или на американцев, которые не смогут. Посмотрите на меня, которой тоже не следует этим заниматься, разве лишь только потому, что я стою вне обычного человеческого опыта… вне и все же полностью принадлежа ему, ведь я – Новая Женщина, чья удивительная история – не что иное, как горький сплав вульгарных мечтаний и острой как нож реальности (буду ли я когда-нибудь свободна от бесконечных тупых страданий, которые приносит мне моя странная слава – цена, с такой легкостью заплаченная за то, чтобы быть Майрой Брекинридж, которой мужчина если и сможет обладать, то только на ее… моих условиях!). Не следует, даже если я и смогла бы создать вымышленного героя, такого же плоского, как средний читатель. Тем не менее я решилась, и я намерена создать литературный шедевр, создать подобно тому, как я создала самое себя, и во многом по той же причине: потому что он не был создан ранее. И я выполню это, представив тебе, читатель (как и доктору Рандольфу Спенсеру Монтагу, моему психоаналитику, другу и дантисту, который предложил, чтобы я делала эти записи в качестве психотерапии), подробно, шаг за шагом, каково это – быть мной; что это такое – обладать великолепно вылепленной грудью, напоминающей ту, что выставляла напоказ Джин Харлоу в «Ангелах ада» [1]1
  Здесь и далее приводятся вымышленные имена и названия, под которыми, как правило, подразумеваются реальные лица, а также популярные киноленты и телепрограммы, созданные в 1950-1970-х годах. (Здесь и далее – прим. ред.)


[Закрыть] в течение четырех минут в начале второй части. Что значит носить прекрасные вещи, подчеркивающие похожие на мандолину бедра, из которых мужское естество извлекает музыку ударом плоти. Все это как кино, то самое благословенное кино, с которым в наш век воплощаются в жизнь все мечты и химеры, преследующие человеческий род с момента его возникновения. Майра Брекинридж – это лакомство, и никогда не забывайте об этом, вы, мудаки, как говорят сейчас дети.

3

Я не стану начинать сначала, потому как никакого начала и нет вовсе, а есть только середина, в которой ты, счастливый читатель, только что неожиданно оказался, еще не зная, что же такое может с тобой произойти на нашем общем пути в мой внутренний мир. Нет, наш внутренний мир. Ибо мы оба, и ты, и я, в конце концов окажемся в этой ловушке: ты позже, а я сейчас, когда, тщательно и осторожно подбирая буквы, начну складывать из них слова, а из слов – фразы.

Я начну с того, что выложу свои карты на стол. В данный момент (когда я пишу слово «момент») я не та самая Майра Брекинридж, которая была сущим наказанием для тробрианцев. Та Майра – продукт фантазии; греза, отражающая стремление женского пола вновь обрести первенство, утраченное еще в Бронзовом веке, когда поклоняющиеся петуху дорийцы поработили Запад, кощунственно заменив Богиню на бога. К счастью, эти дни почти миновали; фаллос стоит, матка раскрыта; и я, наконец, готова начать мою миссию, состоящую в том, чтобы изменить оба пола и тем самым спасти человеческий род от полного угасания. Между тем я не живу более в человеческом мире. Я оставила привычную жизнь. И скоро, совершив непостижимое, я вообще прекращу человеческое существование и стану легендой, как Иисус, Будда, Кибела.

Моей ближайшей задачей будет объяснить вам, как ошеломляюще красиво я выгляжу: с большой, совершенно открытой грудью, сидя в одних черных кружевных трусиках в жаркой комнате, окна которой я закрыла, потому что сейчас час пик (шесть часов семь минут пополудни, четверг, январь) и внизу под окнами Стрип [2]2
  Букв. «полоса», принятое в Голливуде название части знаменитого бульвара Сансет (бульвар Заката).


[Закрыть] буквально запружен шумными автомобилями, едва продирающимися сквозь пелену выхлопных газов, настолько густую, что, кажется, наяву можно увидеть, как, радостно размножаясь, резвятся раковые клетки в легких водителей, точно сперматозоиды в молодых здоровых яичках.

4

С того места, где сижу, я могу, не поворачивая головы, видеть окно, закрытое жалюзи. Четвертая от пола планка выпала, что дает мне возможность лицезреть среднюю часть огромной, грубо намалеванной фигуры танцовщицы с сомбреро в руке, медленно вращающейся перед «Шато Мармон», где в свои редкие визиты в Голливуд останавливается Грета Гарбо. Окно расположено посередине выкрашенной в белый цвет стены, неровное влажное пятно на которой напоминает перевернутый лист клевера… или сердце… или мошонку (если смотреть сзади). Но довольно метафор. Ничто не похоже ни на что. Вещи полностью самодостаточны и не нуждаются в интерпретации, требуется всего лишь минимальное уважение к их индивидуальности и целостности. Отметка на стене имеет два фута три дюйма в ширину и четыре фута восемь с чем-то дюймов в высоту. Уже сейчас мне не удается быть абсолютно точной. Я вынуждена написать «с чем-то», потому что я не могу различить маленькие цифры на линейке без очков, которых я никогда не ношу.

5

Я уверена, что смогу в конце концов выразить сущность Майры Брекинридж, несмотря на ненадежность и неоднозначность слов. Я должна описать вам, как я выгляжу сейчас, в этот момент, сидя на маленьком ломберном столике с двумя выжженными сигаретой пятнами на краю: одно размером в четверть доллара, другое – в десятицентовик. Второе точно образовалось от упавшего пепла, в то время как первое… Но не надо предположений, только голые факты, только простая констатация. Итак, я сижу, пот свободно стекает по моему восхитительному телу, его запах напоминает аромат свежего хлеба (опять метафора, в дальнейшем мне надо тщательнее следить за стилистикой), слегка смешанный со слабым запахом аммиака, который я, как и мужчины, нахожу неотразимым. В дополнение к моим выдающимся физическим данным я изучаю классику (в переводе) в Новой Школе, самостоятельно штудирую современный французский роман, а еще я учу немецкий, чтобы понимать фильмы тридцатых годов, когда германский кинематограф был силой, с которой приходилось считаться.

Так вот, я сижу, моя рука перелистывает продолговатую черную записную книжку, в которой три сотни разлинованных синим страниц. Я уже заполнила восемнадцать из них, и мне осталось исписать двести восемьдесят две, если считать и ту страницу, на которой сейчас пишу и уже использовала двенадцать из тридцати двух строчек, тринадцать – с этими последними словами, а теперь уже четырнадцать. Рука маленькая, с длинными чуткими пальцами и легким золотистым пушком на тыльной стороне у запястья. Ногти идеально ухожены (лак серебристого цвета), за исключением указательного пальца на правой руке, ноготь на котором обломан по диагонали от левого до правого края – результат попытки выковырнуть кубик льда из одного из этих новых пластиковых лотков, в которых лед так примерзает, что извлечь его можно только под горячей водой, и половина льда при этом тает.

Моя способность достоверно представить то, что я вижу, когда я пишу, а вы читаете, отнюдь не безгранична. Более того, следует признать тот факт, что мне вообще недостанет слов, чтобы изобразить в точности, как выглядит мое тело, пока я сижу и потею высоко над Стрипом в этой меблированной комнате, за которую плачу восемьдесят семь с половиной долларов в месяц – это слишком много, но разве я должна жаловаться на то, что мечта стала реальностью? Я в Голливуде, штат Калифорния, источнике всех легенд нашего века, и на завтра назначен мой визит в «Метро-Голдвин-Майер»! Ни один паломник в Лурд не мог испытать того, что – я знаю – ждет меня, когда я вступлю в этот волшебный мир, который занимает все мои мысли на протяжении двадцати лет. Да, да, двадцати лет! Верите вы этому или нет – мне двадцать семь, и я посмотрела свой первый фильм в семь лет: «Брак – дело личное» с Ланой Тернер, Джеймсом Крейгом и Джоном Ходиаком, постановка Роберта Леонарда, продюсер Пандро С. Берман.

Маленькой девочкой я, томясь, мечтала, чтобы Лана Тернер прижала меня к своей тяжелой груди и произнесла: «Я люблю тебя, Майра, моя дорогая крошка!» К счастью, эта лесбийская фантазия прошла, и мои желания сконцентрировались на Джеймсе Крейге. Я не пропустила ни одного фильма, в котором он играл. В своем шедевре «Волшебство и мифы кино» Паркер Тайлер [3]3
  Тайлер Паркер – кинокритик, сотрудничавший в журнале «Филм Калчер» (Film Culture), органе независимых от Голливуда деятелей кино.


[Закрыть], охарактеризовав голос Крейга как нечто неподдельно яркое, написал: «Это сила!» Я свидетельствую, что Джеймс Крейг был «силой» во всех смыслах, и я годами мастурбировала, вспоминая этот голос, эти плечи, представляя себе сильные ноги, двигающиеся между моими бедрами; признаюсь, что, в каком бы состоянии ни был Джеймс Крейг сейчас – женатый или холостой, одряхлевший или бодрый, – Майра Брекинридж готова доставить ему удовольствие во имя прошлых лет.

6

Бак Лонер теперь уже ничем не напоминает «Ковбоя, поющего и стреляющего» из прежних фильмов и радиопередач. Он сделал восемнадцать недорогих вестернов и некоторое время задавал тон в этом деле вместе с Роем Роджерсом и Джином Отри. В тех старых фильмах он был стройным, жилистым, узкобедрым, у него практически отсутствовал зад, хотя на мой взгляд, это не является достоинством. Я предпочитаю более обрисованные ягодицы, например как у Тима Холта в «Великолепных Амберсонах». Мистер Холт, между прочим, крепкий или дряхлый, испытал бы много приятных минут, если бы его путь пересекся с путем Майры Брекинридж сейчас, когда она близка к тому, что Голливуд, наконец, окажется у ее ног (прелестных, замечу, ног, с высоким подъемом и розовыми пятками, очень подходящими для любого фетишиста).

Ныне Бак Лонер (он родился в Портленде, штат Мэн, и тогда его звали Тедом Перси) стал тучным – нет, жирным! – груди у него даже больше моих. Он огромный, и мерзкий, и старый, и явно умирает от желания затащить меня в постель, несмотря на то, что я – вдова его племянника Майрона Брекинриджа, кинокритика; в прошлом году Майрон утонул, когда переправлялся на пароме на Стейтен-Айленд. Он покончил с собой, спросите вы? Отвечу: и да, и нет. И больше не скажу ни слова… Во всяком случае, давайте оставим сейчас эту тему и будем придерживаться только фактов, относящихся к утренней встрече с дядей моего мужа, Баком Лонером.

– Не знал, что сынок Гертруды разбирается в женской красоте, – эта фраза, произнесенная в некогда знаменитой баклонерской манере, была, боюсь, первыми словами, которые он сказал мне, помогая усесться в кресло возле своего стола из красного дерева. При этом его рука, тоже, кажется, сделанная из красного дерева, слишком долго задержалась на моем левом плече, проверяя, по-видимому, надела ли я бюстгальтер. Я надела.

– Мистер Лонер, – осторожно начала я, понизив голос и подражая тем самым поздней Энн Шеридан (пятая серия «Пышек»), – я перейду прямо к делу. Мне нужна ваша помощь.

Мне не следовало этого говорить. Просить о чем-то – далеко не лучший способ начинать беседу, только я не из тех, кто ходит вокруг да около. Даже с такими малоприятными субъектами, как Бак Лонер. Он сидел в своем кресле: металл и черная кожа, очень дорогая штука, такую можно купить только в лучших магазинах офисной мебели, и стоит это долларов четыреста. Я-то знаю. Я проработала целый год у «Аберкромби и Фитча» и имею представление о том, сколько могут стоить красивые вещи. То был год, когда бедный Майрон пытался закончить книгу о Паркере Тайлере и фильмах сороковых годов – книгу, которую я намерена когда-нибудь довести до конца с помощью или без помощи мистера Тайлера. Почему? Да потому, что воззрения мистера Тайлера (кино есть подсознательное выражение древних человеческих мифов), возможно, самое проницательное и глубокое из всего, что создано кинокритикой в нашем веке. Анализу кино сороковых годов он обязан своей репутацией одного из самых главных современных мыслителей, хотя бы только потому, что за десятилетие между 1935 и 1945 годами в Соединенных Штатах не было сделано ни одного проходного фильма. За эти годы в кино воплотился полный набор человеческих (а можно сказать: американских) легенд, и глубокое исследование несомненно выдающихся работ этого периода давало ключ к пониманию человеческой сущности. Например (берем наугад), Джонни Вайсмюллер – Тарзан до сих пор является образцом добрых отношений человека и дикой природы… это блестящее сильное тело, сидящее в полдень у гранитной скалы, говорит обо всем. Оден однажды написал целую поэму, воспевающую известняки, не подозревая, что любой из тысячи кадров в фильме «Тарзан и амазонки» не только предвосхищает его усилия, но и делает их совершенно ненужными. Это одна из ярких мыслей Майрона, восхищавших меня. Как мне не хватает его!

– Как мне не хватает его, мистер Лонер. Особенно сейчас. Вы знаете, он не оставил мне ни пенни…

– Ни страховки, ни счетов, ни облигаций, ни акций – ничего? Гертруда должна была что-нибудь оставить мальчику.

Бак попался в мою ловушку.

– Нет, – произнесла я слегка хриплым гортанным голосом, не совсем похожим (но опять-таки и не совсем похожим) на голос поздней Маргарет Салливан. – Гертруда, как вы ее называете, его дорогая матушка, не оставила Майрону ни цента. Все, что у нее было на день смерти, в канун Рождества 1966 года, – это набор спальной мебели. Остальное улетучилось из-за болезней, свалившихся на семью: и ее, и Майрона, и моих. Я не хочу занимать вас деталями, но за последние пять лет мы прокормили с десяток докторов. Гертруда умерла, и никто, за исключением Майрона и меня, не пришел в церковь оплакать ее. Потом он умер, и теперь я совершенно одна и без гроша.

Бак Лонер слушал эти причитания, глядя прямо на меня с тем самым прищуром, который можно было видеть на лице президента Джонсона всякий раз, когда его спрашивали о Бобе Кеннеди. Будучи уверенной в эффективности моего главного оружия, я просто грустно улыбнулась в ответ, и скупая слеза или две скатились с моих ресниц, подкрашенных тушью Макса Фактора. Потом я посмотрела на портрет Элвиса Пресли в полный рост, висевший между двух американских флагов за спиной Бака, и перешла в наступление:

– Мистер Лонер, Гертруда, мать Майрона…

– Восхитительная женщина… – начал он хрипло, но ни одному из мужчин на этой земле не превзойти меня по части хрипоты.

– Гертруда, – было очевидно, что я едва сдерживаю целую Ниагару невыплаканных слез, – вместе со своим последним вздохом или одним из последних вздохов – мы многое не разобрали из того, что она говорила перед концом из-за этой кислородной подушки и из-за того, что она не могла вставить зубы, – Гертруда сказала: «Майрон – и ты тоже, детка, – если что-нибудь случится со мной и вам понадобится помощь, идите к дяде Теду, идите к Баку Лонеру и напомните этому сукину сыну (я передаю дословно), что имение в Вествуде рядом с Голливудом, где он устроил свою Академию драматического искусства и пластики, было оставлено нам обоим нашим отцом, у которого там в двадцатые годы была апельсиновая роща, и вы скажите этому ублюдку – прошу прощения, но вы же знаете, как Гертруда выражалась, особенно в последние годы, – что у меня есть копия завещания и я хочу, чтобы моя доля перешла тебе, Майрон, потому что это имение должно сейчас стоить добрый миллион баксов!» – я остановилась, словно была не в силах продолжать, взволнованная собственной речью.

Бак Лонер лениво поглаживал бронзовый бюст Пэта Буна, служивший подставкой для настольной лампы. Пауза затягивалась. Я рассматривала комнату, восхищаясь богатой обстановкой и сознавая, что половина земли, на которой все это стоит, – около пятидесяти акров прекрасной земли в Вествуде, – принадлежит мне. Подтверждение тому находилось в моей сумочке: фотокопия завещания отца Бака Лонера.

– Гертруда всегда была горячей девчонкой, даже когда она была еще вот такой, – он показал рукой на уровне холки шотландского пони, при этом на одном из пальцев сверкнул огромный бриллиант. – Бедная Гертруда, смерть ее была просто ужасной, Майрон писал мне. Она так страдала, – он причмокнул губами, дерьмо эдакое.

Майра, напомнила я себе, спокойней, детка, половина всего этого будет твоя. В моем воображении внезапно возникла картинка: Бак Лонер висит вверх ногами, как огромная сетка с картошкой, а я луплю по нему огромной теннисной ракеткой с медной проволокой вместо струн.

– Я никогда не знал Майрона по-настоящему, – сказал он, как будто это что-то меняло.

– Майрон тоже так до конца не узнал вас, – я была очень осторожна. – Я имею в виду, что он с большим интересом следил за вашей карьерой и собирал все публикации еще со времен вашей работы на радио. И конечно, вы должны были фигурировать в одной из глав его книги «Паркер Тайлер и кино сороковых, или Трансцендентный пантеон».

– Ну а как насчет… – Бак Лонер выглядел довольным, то есть именно так, как он должен был выглядеть. – Я полагаю, мой племянник оставил завещание?

Я была готова к этому. Я сказала, что у меня есть три завещания. Его отец оставил апельсиновую рощу ему и Гертруде на двоих, Гертруда написала завещание в пользу Майрона, а по завещанию Майрона все переходит мне.

Бак Лонер вздохнул.

– Ты знаешь, – произнес он, – дела в школе не очень-то.

Это он сказал не буквально так, но близко к тому. Я вообще не считаю необходимым в художественной прозе воспроизводить чью бы то ни было манеру выражаться, так что в дальнейшем не буду прилагать излишних усилий для прямой передачи сентенций Бака Лонера, за исключением, может быть, тех случаев, когда что-то в его речи покажется мне особенно ярким. Но ничего яркого не было произнесено в течение следующих нескольких минут, когда он врал мне насчет финансового состояния Академии. Ибо любой, имеющий отношение к шоу-бизнесу, конечно, знает, что дела в Академии идут прекрасно и тысяча триста молодых людей обучаются там актерскому мастерству, пению, художественной пластике. Некоторые обосновались в общежитии, но большинство живет где попало и ездит в школу на своих «драндулетах» (прекрасное словечко сороковых годов, которое я впервые услышала в «Лучшем нападающем» – ах! быть бы взрослой в те годы). Академия гребет деньги.

Когда Бак закончил свою скорбную повесть, я медленно и демонстративно положила ногу на ногу (юбка у меня практически мини, а ноги божественны), и у Бака сразу же потекли слюнки, что послужило мне своего рода наградой. Он с трудом сглотнул, взгляд его устремился на темный треугольник под юбкой, в глазах застыл вопрос: это – то самое или трусики? Пусть гадает! Ни один мужчина не будет обладать Майрой Брекинридж, это она будет владеть ими, когда захочет и как захочет. Бак Лонер был женат в третий раз, его нынешняя жена Бобби Дин когда-то пела с Торнхиллским оркестром, а теперь присоединилась к Свидетелям Иеговы и спасает души грешников в каких-то трущобах. Гертруда считала ее простушкой.

– В самом деле, это так неожиданно, Майра… я могу называть тебя Майрой? Хотя мы раньше ни разу не встречались, все-таки ты – моя невестка, так что в некотором смысле родственница.

За моим окном раздался грохот (я имею в виду: в то самое время, когда я пишу эти строки). Должно быть, на Стрипе столкнулись автомобили. Я услышала звон стекла. Сейчас снова тихо. Если происшествие серьезное, скоро должна послышаться сирена. Теперь я больше, чем когда-либо, убеждена, что единственной приемлемой формой, оставшейся литературе после Гутенберга, являются мемуары: абсолютная правда, точное копирование жизни, предпочтительно – в момент, когда все происходит…

Бак Лонер сделал мне предложение. Пока наши адвокаты будут готовить соглашение, он был бы счастлив предложить мне работу, к которой я могу приступить немедленно и которая будет продолжаться до окончания учебного года в июне, когда в Академию ринутся искатели талантов с телевидения, киностудий, звукозаписывающих компаний, чтобы присмотреть новое пополнение. Я приняла предложение. Почему бы и нет? Мне нужно на что-то жить (а кроме того, мне нужен выход в мир кино), поэтому что могло быть лучше преподавательской работы в Академии? К тому же я буду рада встретиться с молодыми людьми (обрадуются ли они встрече со мной, покажет будущее!), а Академия полна ими – заносчивыми, дерзкими юношами; кое-кто из них присвистнул, увидев меня, когда я шла по коридору к офису Бака. Ладно, они еще пожалеют о своих манерах! Ни один мужчина не может насмехаться над Майрой Брекинридж безнаказанно!

– У нас есть свободная ставка на актерском отделении – мы готовим актеров для кино и телевидения, а театром не занимаемся, нет настоящего спроса…

– Театр кончился… – начала я.

– У тебя будет возможность поговорить об этом.

Ясно было, что его не интересуют мои теории, более или менее отражающие представления Майрона, считавшего, что единственной живой формой искусства в XX веке является кино. Я согласна с Майроном в том, что фильмы сороковых годов выше всего, что смог родить так называемый Ренессанс, включая Шекспира или Микеланджело; в последнее время мое внимание привлекает коммерческое телевидение, которое, несмотря на свою относительную молодость, похоже, скоро вытеснит все другие виды зрелищ. Правда, мои мысли на этот счет пока не сформировались до такой степени, чтобы их стоило записывать здесь; достаточно будет сказать, что, когда человек садится в кресло оператора, это самым убедительным образом отражает его внутреннюю потребность властвовать над временем и пространством: неискоренимую потребность, возникшую в доисторических пещерах и продолжающуюся сейчас (даже когда я это пишу), скажем, в кабине космического корабля.

– Нагрузка у тебя будет, конечно, небольшой. В конце концов ты член семьи, и я понимаю, какие ты понесла утраты в последнее время, хотя по собственному опыту знаю, что работа лучше всего помогает справиться с горем, – во время этих рассуждений он изучал расписание. Потом что-то написал на бумаге и передал мне. В понедельник, четверг и субботу у меня часовой урок по перевоплощению. Во вторник и пятницу вечером – занятия по пластике.

– Пожалуй, ты великолепно оснащена для занятий по пластике. Я не мог не обратить внимание на это, когда ты входила в комнату, – ты несешь себя, словно королева. Что касается перевоплощения, это sine qua non [4]4
  Букв.: «то, без чего нет», т. е. непременное условие (лат.).


[Закрыть] актерского мастерства.

Дальше мы соревновались в любезностях, в высшей степени лживых с обеих сторон. Ему очень приятно заполучить меня в свою «команду», а я так счастлива возможности работать в Голливуде – еще бы, мечта жизни стала реальностью; как говорили когда-то в начале шестидесятых: вот это джаз! Да, мы представляли собой парочку достойных друг друга лицемеров. Он рассчитывал лишить меня моего наследства, в то время как я вознамерилась выжать из него все до последнего цента, а кроме того – заставить его влюбиться в меня, причем влюбиться безумно, так, чтобы в критический момент я могла пришпорить этого жирного осла и реализовать мой новый план, которому я теперь безвозвратно предалась. Ибо, как сказала Гипериону Диотима в романе Гёльдерлина [5]5
  Речь идет о романе «Гиперион, или Отшельник в Греции» немецкого поэта Фридриха Гёльдерлина (1770-1843).


[Закрыть]: «Поверь мне, тебе нужен не мужчина, тебе нужен весь мир». Мне тоже нужен мир, и думаю, что я его заполучу. Мужчина – этот или любой другой – всего лишь средство.

Вот и сирена. Происшествие оказалось серьезным. Я вытянула ноги. Левая нога затекла. Через минуту я отложу шариковую ручку и встану, ногу будет покалывать так, что некоторое время я не смогу ступить на нее, затем подойду к окну, подниму жалюзи и посмотрю, нет ли погибших. Я посмотрю, есть ли кровь. Я боюсь крови. Правда.

ДНЕВНИКИ БАКА ЛОНЕРА

Запись № 708, 10 января

Другое дело получить поддержку правления в отношении организации внутренней новостной сети ТВ с новой строки я вроде припоминаю этот Гертрудин мальчишка женился несколько лет назад и я помню был очень удивлен так как всегда представлял его ребенком с этой моей сестричкой его мамашей да и видел-то я этого ублюдка один раз в жизни наверное лет двадцать назад в Сент-Луисе когда она была там со своим третьим мужем как тогда говорили и я плохо помню этого сосунка который хотел идти в кино и которому я дал автограф на фотографии где я верхом на Спорко этой гнедой лошадке которая была и остается торговой маркой Бака Лонера даже несмотря на то что настоящий гнедой давно уже покоится в сырой земле а моя задница стала теперь слишком большой чтобы ее можно было втащить на какую-нибудь лошадь разве что на Майру Брекинридж это большой вопрос я был совершенно потрясен когда она вплыла в офис в юбке задравшейся черт чуть ли не под подбородок когда она села смазливая девица с распутными совершенно распутными глазами и наверное взбалмошная я должен присмотреть за ней сиськи у нее здорово торчат и похоже бюстгальтер тут ни при чем я думаю она просто жаждет старого Бака Лонера открыть скобки надо снова начать принимать таблетки и сбросить вес а то молния расходится это выглядит чертовски неаккуратно закрыть скобки с новой строки но что мне не нравится так это история с завещанием я думаю не подключить ли мне завтра первым делом к этому Флеглера и Флеглера действительно имение было оставлено мне и Гертруде вместе но она всегда говорила Тед она никогда не называла меня Баком она была самой завистливой бабой какая когда-либо жила на этом свете особенно когда я был на взлете да тогда я был самой большой звездой из них всех после Роя покрупнее чем Джин да будь у меня его нюх на недвижимость разумеется я не так уж плохо веду дела в Академии но Джин Отри сегодня заглавное «б» заглавное «о» заглавное «г» заглавное «а» заглавное «ч» богач правда у меня всегда были лучше сборы Тед говорила Гертруда ты можешь взять мою долю в этой вшивой апельсиновой роще на покупку которой отец вышвырнул все свои сбережения я не хочу ни видеть ее ни слышать о ней вот что она говорила естественно когда в Сент-Луис и позднее в Манхэттен где она жила с этим сумасшедшим художником доходили слухи о том что Голливуд вливается в расположенные рядом Брентвуд и Вествуд и все остальные вуды переполняются любителями солнца развлечений со всех штатов Гертруда раз или два спрашивала о нашей общей собственности но когда я говорил ей что мне нужны деньги чтобы начать дела с Академией и мне нужна роща а вдобавок может и дом она очень разумно соглашалась и говорила что когда придет время я должен буду помочь Майрону стать кинозвездой потому как внешность у него еще лучше чем была у меня в его годы щенок она то и дело присылала мне всякие фотографии с ним и он действительно выглядел смазливым как картинка и он писал в журналы статьи о кинематографе совершенно оторванные от жизни которые я никогда не мог прочитать до конца я никогда не слышал ни в Англии ни во Франции о многих из тех о ком он писал и я скажу он присылал мне все включая эту длинную статью которую я прочел о прости господи задницах всех ковбойских звезд начиная от аскетичной плоской задницы Гута Гибсона до глупой вычурной жопы Джеймса Гарнера абзац прежде всего надо с утра поставить в известность Флеглера и Флеглера и сказать что надо прочесать все документы по имению а также провести полное и тщательное расследование всех дел Майры Брекинридж в связи с ее вдовством и иском и попытаться найти какую-нибудь увертку потому что я совсем не намерен дать ей захапать собственность которую я своими руками увеличил с пяти-тысячедолларовой апельсиновой рощи до того что сейчас по скромной оценке включая конечно здания тянет где-то на два миллиона может мне нужно уложить ее в постель и осчастливить на некоторое время пока мы не смогли бы обсудить все детали нашего дела тем временем я бы получше посмотрел что там за завещание оставил мой щенок племянник нужно чтобы Флеглер и Флеглер вошли во все детали с помощью своих детективов пока она будет работать здесь и я смогу за ней присматривать с новой строки проверить новое ТВ оборудование написать президенту Джонсону и изложить мой взгляд на субсидии в отношении искусства о чем говорили перед Рождеством с Фресно Ротари эти детки окончательно отвязались и мне не нравится что такие дела становятся слишком заметными в городке особенно раз она живет здесь в общежитии заведующая говорит что она часто уходит с этим жеребцом то есть всякий раз когда у нее появляется возможность и она всегда возвращается за полночь этакая миленькая маленькая штучка было бы пожалуй лучше чтобы это Бак Лонер направлял ее на путь истинный но я должен быть предусмотрительным как говорится так как ей нет восемнадцати естественно возле нее оказался этот ее приятель который ненамного ее старше и ростом шесть футов два дюйма крепкий как каменная стена красивый мальчик с бачками и хочет стать кинозвездой надеюсь когда-нибудь ему это удастся если конечно не попадет в тюрьму раньше а пока он делает ей то что боюсь имеет в виду ее мать когда говорит о больших опасностях которые таит Голливуд лучше будет если я скажу мадам чтобы она серьезно предупредила ее и пригрозила отправить назад в Виннипег как обесчещенную девственницу искренне ваш не забыть сказать массажистке чтобы пришла не в шесть а в пять у меня рог вырастает в одном месте когда я думаю об этой прелестной штучке из Виннипега как там ее зовут Салли Сью Бэби Ди Мэри Энн или Мэри Энн Прингл и она делает это с Расти Годовски из Детройта или откуда там еще этот красивенъкий польский эмигрантик у которого может и есть нечто выдающееся что сделает его звездой лучше бы массажистка сегодня

7

Я пишу это, сидя за своим столом в офисе, который мне отвели в правом крыле главного здания, составляющего, по-видимому, весьма ценный кусок всей собственности. Последние несколько дней я провела, рыская по Академии; я бы сказала, что это невероятно дорогое предприятие, стоящее, надо полагать, миллионы, и половина всего – моя, по крайней мере половина земли, на которой все это находится. Я уже нашла хорошего адвоката, и в ближайшее время он предъявит Баку Лонеру мой иск. Я уверена, что наше дело выигрышное.

В Баке Лонере есть что-то загадочное. Казалось бы, человек столь бодрый и неунывающий, каким он выглядит, и такой жаждущий не может нуждаться в благотворной любви так сильно, как, по его собственным словам, нуждается он. И все же это правда – от него исходит целый океан теплоты, направленной на студентов, причем без всякого разбору, они же, похоже, его просто обожают, даже хиппи, готовые высмеять любого (кстати, здесь весьма распространен жаргон). Вынуждена признать, что я тоже, как ни сопротивлялась, подпала под очарование этого ужасного человека. Однако скоро я подчиню его своей воле. Есть ли среди смертных мужчина, достойный Майры Брекинридж?