Текст книги "Замок Отранто и другие истории"

– О небо! – вскричала Изабелла. – Это голос Манфреда! Скорей, или мы погибли! Опустите за собой дверь.

С этими словами она поспешно сошла вниз по ступеням; незнакомец хотел ринуться вслед за ней, но неосторожно выпустил из рук подъемную дверь; она упала, и пружина захлопнула затвор. Напрасно пытался юноша открыть дверь, не заметив, каким именно способом нажала на пружину Изабелла, да и времени, чтобы продолжать попытки, у него почти не оставалось. Манфред услышал грохот от падения двери и устремился в ту сторону, откуда раздался шум, в сопровождении слуг, которые держали в руках пылающие факелы.

– Это, наверно, Изабелла! – вскричал Манфред, еще не вступив под своды подземелья. – Она пытается скрыться через потайной ход, но далеко уйти она еще не могла.

Каково же было изумление князя, когда при свете факелов он увидел вместо Изабеллы того самого молодого крестьянина, который, как он полагал, должен был сейчас пребывать в заключении под роковым шлемом.

– Предатель! – воскликнул Манфред. – Как ты попал сюда? Я полагал, что ты крепко заперт там наверху, во дворе.

– Я не предатель, – смело возразил молодой человек, – и никак не отвечаю за ваши предположения.

– Наглец! – закричал Манфред. – Ты нарочно распаляешь мой гнев? Говори: как удалось тебе освободиться из-под шлема? Ты, наверно, подкупил стражу – они поплатятся за это жизнью.

– Моя бедность, – спокойно отвечал крестьянин, – доказательство их невиновности; хотя они призваны служить прихотям своевольного тирана, но своему господину они преданы и готовы были весьма ревностно выполнить ваш несправедливый приказ.

– Ты настолько дерзок, что не боишься моего гнева? – сказал Манфред. – Что ж, пытки вырвут у тебя правду. Говори, я желаю знать, кто твои сообщники?

– Вот кто мой сообщник, – с улыбкой ответил юноша, указывая на своды над головой.

Манфред велел поднять повыше факелы и увидел пролом в потолке, образованный одним из краев каски, пробившим каменный настил двора в тот момент, когда слуги обрушили ее на молодого крестьянина, которому удалось протиснуться сквозь открывшуюся таким образом щель за несколько минут до встречи с Изабеллой.

– Значит, ты спустился оттуда? – спросил Манфред.

– Да, – ответил юноша.

– Но что же за шум я услыхал, входя в эту залу? – продолжал спрашивать Манфред.

– Это захлопнулась дверь, – сказал крестьянин. – Я тоже слышал громкий звук.

– Какая дверь? – поспешно спросил Манфред.

– Я не знаком с вашим замком, – ответил крестьянин. – Сейчас я впервые попал в него, и это подземелье – единственное помещение в нем, которое я до сих пор видел.

– Но я говорю тебе, – сказал Манфред, желая проверить, обнаружил ли юноша потайную дверь, – шум, который я слышал, шел отсюда; мои слуги тоже слышали его.

– Ваша светлость, – почтительно обратился к Манфреду один из слуг, – это, конечно, упала подъемная дверь, а он пытался скрыться таким путем.

– Замолчи, болван! – сердито прикрикнул на него князь. – Если намеревался скрыться, как оказался он с этой стороны? Я хочу услышать из его собственных уст, что за шум донесся до моих ушей. Говори правду: твоя жизнь зависит от того, будешь ли ты правдив.

– Правда для меня дороже жизни, – отвечал крестьянин, – и я не стану отвращать от себя смерть ценою лжи.

– В самом деле, молодой философ! – презрительно сказал Манфред. – Так вот скажи мне, что за шум я слышал?

– Задавайте мне вопросы, на которые я могу ответить, и, если я солгу, можете казнить меня.

Манфред, которого начали уже злить невозмутимость и бесстрашие юноши, вскричал:

– Хорошо же, отвечай, правдолюбец; этот шум, услышанный мною, был вызван падением подъемной двери?

– Да, – ответил юноша.

– Я так и знал, – произнес князь. – Но как же ты дознался, что здесь есть подъемная дверь?

– Я увидел в свете месяца медную пластину, – ответил молодой человек.

– Но кто сказал тебе, что это затвор? Как узнал ты секрет, который запирает его?

– Провидение, освободившее меня из-под шлема, направило меня и помогло найти пружину затвора.

– Провидение могло бы пойти несколько дальше и обезопасить тебя от моего гнева, – сказал Манфред. – Если Провидение помогло тебе открыть затвор, оно покинуло тебя, как глупца, не способного воспользоваться его благодеяниями. Почему ты не устремился по тому пути, который был указан тебе для твоего спасения? Почему ты закрыл подъемную дверь до того, как спустился вниз по ступеням?

– Я мог бы спросить у вас, ваша светлость, – сказал крестьянин, – откуда было мне, совершенно не знакомому с замком, знать, что эти ступени ведут к какому-нибудь выходу; но я считаю недостойным для себя уклоняться от ваших вопросов. Куда бы ступени ни вели, я, вероятно, попытался бы испробовать этот путь – я не мог бы оказаться в худшем положении, чем то, в котором уже находился. Но я действительно дал двери упасть – это чистая правда; и тотчас вслед за тем появились вы. Я был причиной поднятой вами тревоги, какое же имело для меня значение, буду ли я схвачен минутой раньше или минутой позже?

– Ты весьма смел, хоть и молод, – произнес Манфред. – Но сдается мне, ты пытаешься хитрить со мной. Ты еще не сказал, как тебе удалось открыть затвор.

– Это я покажу вам, – ответил крестьянин, и, взяв в руку один из упавших со свода обломков, он улегся на подъемную дверь и стал бить по вделанной в нее медной пластине, желая таким образом оттянуть время, чтобы беглянка успела добраться до церкви.

Проявленное юношей присутствие духа, а также его прямота и искренность произвели большое впечатление на Манфреда. Он даже ощутил склонность великодушно простить юношу, не повинного ни в каком преступлении. Манфред не был одним из тех свирепых тиранов, которые черпают наслаждение в жестокости, предаваясь ей просто так, безо всякого повода. Обстоятельства его жизни привели к тому, что он очерствел, но от природы он был человечен; и добрые начала в его душе тотчас давали себя знать, когда страсти не затмевали его разума.

В то время как князь пребывал в замешательстве, не зная, как поступить, из отдаленных подземных зал послышался и прокатился эхом неясный гул голосов. Когда шум приблизился, Манфред узнал голоса своих слуг, которых он разослал по всем уголкам замка на поиски Изабеллы.

– Где его светлость? Где князь? – кричали они изо всех сил.

– Я здесь, – ответил Манфред, когда они подошли ближе.

– О, государь! – воскликнул первый из вошедших в залу. – Какое счастье, что мы нашли вас!

– Нашли меня? – крикнул Манфред. – А Изабеллу вы нашли?

– Мы думали, что настигли ее, – ответил слуга, выглядевший насмерть перепуганным, – но, ваша светлость…

– Что? – прогремел Манфред. – Она убежала?

– Жак и я, ваша светлость…

– Да, я и Диего, – прервал этого слугу другой, следом за ним вошедший в залу; он казался еще более потрясенным.

– Говорите по очереди, – приказал Манфред. – Я спрашиваю вас: где Изабелла?

– Мы не знаем, – ответили оба в один голос, – но мы так испуганы, что ничего не соображаем.

– Это я вижу, болваны вы этакие! – сердито сказал князь. – Что же нагнало на вас такой страх?

– О, господин! – промолвил Жак. – Диего узрел нечто такое… Вы, ваша светлость, не поверили бы своим глазам.

– Что еще за нелепости! – вскричал Манфред. – Отвечайте прямо, без обиняков, не то, клянусь небом…

– Так вот, – сказал бедняга слуга, – если вашей светлости угодно меня выслушать, дело было так: Диего и я…

– Да, да, я и Жак… – взволнованно вставил его товарищ.

– Я же запретил вам говорить обоим вместе, – сказал князь. – Отвечай ты, Жак: этот дурак Диего, кажется, еще больше спятил с ума, чем ты. Что случилось?

– Милостивый господин мой, если вам угодно выслушать меня, дело было так: Диего и я, по приказу вашей светлости, отправились искать молодую госпожу, но, опасаясь встретить призрак нашего молодого господина, сына вашей светлости, – упокой, Господи, его душу! – поскольку он не получил христианского погребения…

– Глупец! – разъярился Манфред. – Так, значит, только призрак ты и видел?

– О, хуже, много хуже! – воскликнул Диего. – Я предпочел бы увидеть целый десяток призраков во весь рост.

– Никакого терпения не хватит с этими болванами: они сводят меня с ума! Прочь с глаз моих, Диего! А ты, Жак, встряхнись и отвечай: ты в своем уме или бредишь? Обычно ты проявлял некоторое здравомыслие. Или этот дурак, перетрусив, напугал и тебя до смерти? Говори, что такое ему привиделось?

– Сейчас, сейчас скажу, ваша светлость, – отвечал Жак, весь дрожа. – Я как раз и собирался поведать вам, что со времени ужасной гибели нашего молодого господина, – упокой, Господи, его невинную душу! – ни один из нас, верных слуг вашей светлости, не осмеливался поодиночке ходить по замку: только по двое. И вот Диего и я, полагая, что молодая госпожа Изабелла может находиться в галерее, отправились туда, чтобы найти ее и передать ей о желании вашей светлости говорить с нею.

– Ох, безнадежные глупцы! – вскричал Манфред. – А она тем временем скрылась, потому что вы испугались домового. Подумай ты, дурацкая башка: ведь она оставила меня в галерее, и я сам пришел оттуда.

– И все-таки, сдается мне, она еще и сейчас там, – сказал Жак. – Но пусть дьявол меня заберет, если я пойду снова искать ее в этом месте… Бедный Диего! Не думаю, чтобы он мог оправиться от этого…

– Оправиться от чего? – спросил, негодуя, Манфред. – Что ж, я так никогда и не узнаю, что застращало этих негодяев? Но я попусту теряю время. Следуй за мной, холоп, я сам посмотрю, в галерее ли Изабелла.

– Ради всего святого, добрый господин мой, – воскликнул Жак, – не ходите в галерею! По-моему, сам Сатана сидит там, в соседней горнице.

Манфред, до сих пор считавший, что слуги просто зря перетрусили, был поражен этим новым обстоятельством. Он вспомнил об ожившем портрете и о внезапно захлопнувшейся двери в конце коридора; голос его задрожал, и он растерянно спросил:

– Что такое там, в большой горнице?

– Господин мой, – отвечал Жак, – когда Диего и я подошли к галерее, Диего вошел в нее первым, потому что, как он сказал, он смелее меня. Так вот, войдя в галерею, мы никого в ней не нашли. Заглядывали под каждую скамью, под каждый стул и все же не нашли никого.

– А все портреты были на своих местах? – спросил Манфред.

– Да, ваша светлость, – подтвердил Жак. – Но нам не пришло в голову заглянуть за них.

– Ладно, ладно, рассказывай дальше, – приказал князь.

– Когда мы подошли к двери большой горницы, – продолжал Жак, – она была закрыта.

– И что же, вы не смогли ее открыть? – вновь прервал его Манфред.

– Да нет, ваша светлость, смогли. О, если бы небу было угодно не позволять нам этого! – воскликнул слуга. – На него, то есть на Диего, а никак не на меня, вдруг напала отчаянная храбрость, и он решился войти туда, хотя я и отговаривал его… Если я когда-нибудь снова войду в горницу, дверь которой закрыта…

– Не отклоняйся в сторону, – промолвил Манфред, содрогаясь, – и скажи ясно, что увидели вы в большой горнице, когда отворили дверь.

– Я, ваша светлость? – вскричал Жак. – Я ничего не видел: я стоял позади Диего. Из нас двоих, господин мой, видел это Диего, а не я, но я слышал шум.

– Заклинаю тебя душами моих предков, Жак, – торжественным тоном произнес Манфред, – скажи мне: что ты видел? Что ты слышал?

– Видел Диего, а не я, ваша светлость, – ответил Жак, – я только слышал шум. Как только Диего отворил дверь, он закричал и отскочил назад. Я тоже отскочил и спросил его: «Что там, призрак?» – «Призрак? Нет, нет, – отвечал Диего, и волосы на голове у него зашевелились сами собой. – Мне кажется, это – великан, он, верно, весь закован в латы; я видел его ступню и часть голени, они такие же огромные, как и шлем, что лежит посреди двора». Не успел он произнести эти слова, ваша светлость, как мы услыхали громкий звук, словно что-то большое начало шевелиться, и лязг доспехов: это, надо полагать, великан вставал на ноги, потому что сначала он, как потом сказал мне Диего, должно быть, был простерт навзничь, поскольку нога его лежала, а не стояла. Прежде чем мы добрались до конца галереи, мы услышали, как дверь большой горницы захлопнулась за нами, но мы не осмеливались обернуться и посмотреть, не преследует ли нас великан; правда, теперь я думаю, что мы бы слышали его, если бы он гнался за нами; но, ваша светлость, ради бога, пошлите за капелланом, и пусть он изгонит духов из замка, потому что… потому что замок, конечно, околдован.

– О, пожалуйста, ваша светлость, сделайте это немедля! – разом воскликнули все слуги. – Или же мы должны будем оставить службу у вас.

– Спокойно, дурачье! – прикрикнул на них Манфред. – Следуйте за мной. Я узнаю, что все это значит.

– Вы хотите, чтобы мы шли с вами, ваша светлость? – вскричали слуги в один голос. – Нет, нет, на галерею мы не пойдем, хоть озолотите нас.

Тут заговорил молодой крестьянин, который до сих пор молча наблюдал за происходящим:

– Дозвольте мне, ваша светлость, отважиться на это предприятие! Я свободно могу рисковать собой – печалиться о моей смерти некому. Злых духов я не боюсь, а добрым я не нанес никаких обид.

– Ты ведешь себя лучше, чем можно было от тебя ожидать, – произнес Манфред, глядя на юношу с удивлением и восхищением, – потом я награжу тебя за твою отвагу; но сейчас, – со вздохом добавил он, – я в таких обстоятельствах, что не могу себе позволить доверять чьим-либо глазам, кроме своих собственных. Однако я разрешаю тебе сопровождать меня.

После того как Манфред в погоне за Изабеллой покинул галерею, он прежде всего устремился в покои своей жены, полагая, что девушка направилась туда. Ипполита, узнав его шаги, в волнении поднялась навстречу своему повелителю, которого не видела с момента гибели их сына. Она готова была броситься ему на грудь со смешанным чувством радости и горя, но он грубо оттолкнул ее и спросил:

– Где Изабелла?

– Изабелла, государь, Изабелла? – в изумлении переспросила Ипполита.

– Да, Изабелла! – властно выкрикнул Манфред. – Мне нужна Изабелла.

– Отец, – подала голос Матильда, от которой не укрылось, какое тяжкое впечатление произвело его поведение на мать. – Изабеллы не было здесь с тех пор, как вы потребовали ее к себе.

– Отвечайте, где она сейчас, – потребовал князь. – Мне безразлично, где она была прежде.

– Уважаемый супруг мой, ваша дочь говорит правду: Изабелла оставила нас по вашему повелению и с тех пор не возвращалась. Но успокойтесь, государь, придите в себя и отдохните: события этого злосчастного дня привели в смятение ваш дух. Утром Изабелла выполнит все ваши распоряжения.

– Значит, вы знаете, где она! – вскричал Манфред. – Говорите без утайки – я не хочу терять ни мгновения. Да, вот что, женщина, – добавил он, обращаясь так к жене, – скажи своему капеллану, что я требую его к себе немедленно.

– Изабелла, я полагаю, – спокойно сказала Ипполита, – удалилась к себе для ночного отдыха. Она не привыкла бодрствовать в столь поздний час. Государь, – продолжала она, – скажите мне, что встревожило вас? Ужели Изабелла нанесла вам какое-то оскорбление?

– Не докучай мне вопросами! – оборвал ее Манфред. – Ты должна сказать одно – где она.

– Матильда позовет ее, – ответила Ипполита. – Оставайтесь на месте, государь, и верните себе ваше обычное самообладание.

– Ты что же, значит, ревнуешь меня к Изабелле? – сказал Манфред. – Иначе почему бы тебе хотеть присутствовать при нашем свидании?

– О боже! – воскликнула Ипполита. – Что вы имеете в виду, ваша светлость?

– Скоро ты узнаешь это: потерпи лишь несколько минут, – сказал жестокий князь. – Пошли ко мне своего капеллана, а сама ожидай здесь изъявления моей воли.

С этими словами он бросился вон из комнаты на поиски Изабеллы, оставив жену и дочь одних; потрясенные его речами и безумным поведением, они терялись в напрасных догадках о том, что он замышляет.

Теперь Манфред возвращался из подземелья в сопровождении молодого крестьянина и нескольких слуг, которым он приказал следовать за ним. Не останавливаясь, он взбежал вверх по лестнице и у дверей галереи встретил Ипполиту с ее капелланом. Они оказались здесь потому, что Диего, когда Манфред отослал его, отправился сразу же к княгине и в крайнем волнении сообщил ей о том, что он видел. Благородная Ипполита, так же как и Манфред, не сомневалась в истинности видения, но притворилась, будто считает, что слуга бредит. Желая, однако, уберечь супруга от еще одного потрясения и будучи подготовлена всеми уже испытанными ею страданиями к тому, чтобы бестрепетно ожидать новых несчастий, она решила принести себя в жертву первой, если им было предначертано судьбой погибнуть именно в этот час. Велев Матильде идти отдыхать, хотя та и упрашивала мать взять ее с собою, Ипполита в сопровождении одного лишь капеллана обошла галерею и примыкавшую к ней большую горницу; и теперь, впервые за много часов обретя некое подобие душевного спокойствия, она заверила своего супруга и повелителя в том, что видение гигантской ноги – чистейший вымысел, несомненно, порожденный страхом, овладевшим слугами в это глухое ночное время. Она и капеллан осмотрели горницу и нашли в ней все в обычном состоянии.

Хотя Манфред, подобно своей жене, был уверен, что видение отнюдь не было плодом фантазии его слуг, все же возбуждение, в котором пребывал его дух вследствие столь многих странных событий этого дня, несколько улеглось. Кроме того, ему стыдно было за свое бесчеловечное обращение с княгиней, которая на каждое оскорбление отвечала новыми изъявлениями любви и преданности; он почувствовал, что в сердце его жива любовь к ней, но в не меньшей степени стыдясь и того, что ощущает угрызения совести за свое поведение по отношению к женщине, с которой он собирался обойтись еще более жестоко, он подавил порыв своего сердца и даже не позволил себе проявить жалость. И сразу же вслед за тем в его душе совершился новый поворот, на этот раз – к изощреннейшей низости. Рассчитывая на неизменную покорность Ипполиты, он стал льстить себя надеждой, что она не только смиренно примет развод, но даже постарается, если он ей прикажет, уговорить Изабеллу отдать ему свою руку. Однако едва предался он этой ужасной мечте, как тотчас вспомнил, что Изабеллу пока еще никак не удается найти. Придя в себя, он отдал приказ тщательно охранять все подходы к замку и под страхом смерти велел своим челядинцам никого не выпускать за его пределы. Молодому крестьянину, с которым Манфред разговаривал благосклонно, он велел расположиться в небольшой каморке под лестницей, где была походная постель; сказав юноше, что наутро поговорит с ним, он сам взял ключ от каморки. Затем, отпустив сопровождавших его людей и удостоив Ипполиту слабым кивком головы, он удалился в свои покои.

Глава II

Матильда, уйдя по распоряжению Ипполиты в свою светлицу, была не в состоянии предаться отдыху и сну. Ужасная гибель брата не выходила у нее из головы. Ее удивляло отсутствие Изабеллы, а странные слова, оброненные отцом, его дикое поведение и неопределенная угроза княгине вселили в Матильду страх и тревогу. Она с нетерпением ждала возвращения Бьянки, услужавшей ей молодой особы, которую она послала разузнать, что приключилось с Изабеллой. Бьянка вскоре появилась и сообщила своей госпоже то, что ей удалось выведать у слуг, а именно – что Изабеллу нигде не могут найти. Она упомянула также о случае с молодым крестьянином, которого обнаружили в подземелье. Уснастив свой рассказ многими добавлениями, почерпнутыми из наивных и бессвязных показаний челядинцев, главное место она отвела гигантской ноге, которую видели в зале, примыкающей к галерее. Этим последним обстоятельством Бьянка была так напугана, что обрадовалась, когда Матильда сказала ей, что не пойдет спать, а будет бодрствовать до тех пор, пока не поднимется княгиня.

Матильда терзалась всевозможными догадками о побеге Изабеллы и об угрозах Манфреда матери.

– Но что за неотложное дело у него к капеллану? – спросила она. – Не намерен ли он тайно похоронить тело моего брата в часовне?

– О, госпожа моя! – воскликнула Бьянка. – Теперь я догадалась! Так как вы стали наследницей вашего отца, он загорелся желанием поскорее выдать вас замуж. Он всегда хотел иметь еще сыновей; я уверена, что теперь ему не терпится обзавестись внуками. Вот как Бог свят, теперь-то наконец я увижу вас невестой. Но, добрая моя госпожа, вы не прогоните вашу верную Бьянку и не поставите надо мной донну Розару, хотя теперь вы – наследница княжества Отранто?

– Моя бедная Бьянка, – сказала Матильда, – как далеко уводит тебя воображение! Это я-то наследница княжества Отранто?! Что в поведении Манфреда после смерти брата говорит об усилении его привязанности ко мне? Нет, Бьянка, сердце его всегда оставалось закрытым для меня, но он мой отец, и я не смею жаловаться. Что же, если Господь отторг меня от отцовского сердца, он не по заслугам вознаграждает меня нежной любовью моей матери. О, дорогая моя матушка! Да, Бьянка, когда суровый нрав Манфреда отзывается на мне, я могу терпеливо сносить его жестокосердие; но когда я вижу, как черств он с матерью, это больно ранит мою душу.

– О, госпожа моя, – сказала Бьянка, – все мужчины обращаются так со своими женами, когда те надоедают им.

– И тем не менее ты только что поздравляла меня, – возразила Матильда, – придумав, будто отец намерен выдать меня замуж.

– Мне хотелось бы видеть вас знатной дамой, – объяснила Бьянка, – а там будь что будет. Мне смерть как не хочется, чтобы вы были упрятаны от мира в монастыре, а ведь так бы оно и вышло, будь на то ваша воля; и если бы ваша матушка княгиня, знающая, что иметь плохого мужа лучше, чем не иметь никакого, не воспрепятствовала вам… Господи помилуй, что это за шум? Святой Николай, прости меня! Я ведь только пошутила.

– Это ветер, – сказала Матильда, – он со свистом веет сквозь зубцы на вершине башни; ты слышала этот звук по крайней мере тысячу раз.

– Ах, я не имела в виду ничего дурного! – воскликнула Бьянка. – Ведь это не грех – вести речь о брачных узах. Так вот, госпожа моя, как я уже говорила, допустим, его светлость Манфред предложит вам в мужья статного молодого рыцаря. Вы что же тогда, отвесите ему глубокий поклон и скажете, что предпочитаете монашеское покрывало?

– Благодарение Богу, мне не грозит такая опасность, – ответила Матильда. – Разве ты не знаешь, скольких искателей моей руки он отверг?

– И вы благодарны ему, как преданная дочь, не правда ли, госпожа моя? Но все же представьте себе, что завтра утром отец пригласит вас в залу совета, и там рядом с ним вы увидите красивого молодого рыцаря с большими черными глазами, высоким и чистым лбом и густыми кудрями смоляного цвета; короче говоря, госпожа моя, увидите юного героя, похожего на портрет Альфонсо в галерее, перед которым вы просиживаете часами, не отрывая от него глаз.

– Не говори так легкомысленно об этом портрете, – прервала Бьянку Матильда. – Я признаю, что он вызывает у меня необычное восхищение, но не влюблена же я в раскрашенный холст. Личность этого добродетельного князя, уважение к его памяти, внушенное мне матушкой, молитва, которую она, не знаю почему, просила меня произносить над его гробницей, – все это, вместе взятое, укрепило меня в убеждении, что моя судьба так или иначе связана с чем-то, имеющим отношение к нему.

– Боже! Как может это быть, госпожа моя? – воскликнула Бьянка. – Я всегда слышала, что ваша семья и семья Альфонсо никак не связаны между собой; и, честное слово, мне непонятно, почему ее светлость посылает вас и утром и вечером, в холод и сырость молиться над его гробницей; ведь он в календаре не записан как святой. Если нужно, чтобы вы молились о чем-то, почему ваша матушка не посоветует вам обратиться к нашему достославному патрону святому Николаю? Я уверена, что правильно делаю, молясь ему и прося послать мне мужа.

– Может быть, меня бы это затронуло не столь глубоко, – сказала Матильда, – если бы матушка объяснила мне, почему я должна так поступать. Но она молчит, и эта таинственность внушает мне… я не знаю, как это назвать. Так как матушка никогда ничего не делает из прихоти, я уверена, что здесь кроется какая-то роковая тайна. Охваченная безысходным горем из-за смерти брата, она обронила несколько слов, которые намекали на это.

– О, дорогая моя госпожа, – вскричала Бьянка, – какие же это были слова?

– Нет, – сказала Матильда. – Если мать невзначай обмолвится словом, которого не хотела произносить вслух, дочери не подобает повторять его.

– Как? Она пожалела о вырвавшемся у нее слове? – спросила Бьянка. – Уверяю вас, госпожа моя, вы можете доверить мне…

– Мои личные секреты, если они будут у меня, могу, – прервала ее Матильда, – но секреты моей матери – никогда. Дочь не должна ни видеть, ни слышать – ей положено следовать указаниям матери.

– Ах, госпожа моя, ясно как день: вы рождены на свет, чтобы стать святой, – отозвалась Бьянка. – Бесполезно сопротивляться своему призванию: в конце концов вам все-таки не миновать монастыря. Вот госпожа Изабелла – та не так скрытничает со мной, как вы: она позволяет мне говорить с ней о молодых людях; а когда однажды замок посетил красивый и статный рыцарь, она призналась мне, что хотела бы, чтобы ваш брат Конрад походил на него.

– Бьянка, – сказала Матильда, – я не позволяю тебе неуважительно говорить о моей подруге. У Изабеллы живой и веселый нрав, но душа ее чиста, как сама добродетель. Она знает твою наклонность к пустой болтовне и, быть может, иногда поощряла ее, чтобы рассеять тоску и скрасить уединение, в котором отец держит нас.

– Пресвятая Богородица, вот оно снова! – испуганно вскричала Бьянка. – Неужели вы ничего не слышите, дорогая госпожа моя? В этом замке наверняка водятся духи!

– Молчи и слушай! – приказала Матильда. – Как будто я слышала голос… Но, вероятно, мне только показалось… Я, должно быть, заразилась твоими страхами.

– Нет, нет, госпожа Матильда, вам не показалось, – произнесла со слезами в голосе Бьянка, ни жива ни мертва от страха.

– Кто-нибудь ночует в каморке под нами? – спросила Матильда.

– Никто не осмеливался ночевать там, – ответила Бьянка, – с тех пор как утопился ученый астролог, который был наставником вашего брата. Наверное, госпожа моя, его призрак и призрак молодого князя встретились сейчас в горнице внизу. Ради бога, бежим скорее в покои вашей матушки.

– Я приказываю тебе не двигаться с места, – сказала Матильда. – Если это страждущие без покаяния души, мы можем облегчить их муки, задав им несколько вопросов. Они не сделают нам ничего дурного, ибо мы ничем не оскорбили их, и если бы они захотели повредить нам – разве, перейдя из одной комнаты в другую, мы оказались бы в большей безопасности? Подай мне мои четки: мы прочтем молитву, а потом обратимся к ним.

– О, моя дорогая госпожа Матильда, я ни за что на свете не стану говорить с призраками! – воскликнула Бьянка.

Только она произнесла эти слова, как они снова услыхали шум и поняли, что это открылось окно каморки, расположенной под покоями Матильды. Матильда и ее служанка стали внимательно слушать, и через несколько минут им обеим показалось, что кто-то поет, но разобрать слова они не могли.

– Не может быть, чтобы это был злой дух, – вполголоса произнесла Матильда. – По-видимому, там кто-то из наших домочадцев. Открой окно, и мы узнаем голос.

– Я не смею, право, не смею, госпожа моя, – произнесла Бьянка.

– Ты на редкость глупа, – сказала Матильда и сама тихонько открыла окно.

Однако при этом все же раздался легкий шорох, который донесся до слуха того, кто находился внизу; он сразу же прекратил пение, из чего девушки заключили, что услышанный ими прежде шум, несомненно, шел оттуда же.

– Кто-то есть там внизу? – спросила Матильда. – Если да, то отзовитесь.

– Да, есть, – ответил незнакомый голос.

– Кто же? – продолжала спрашивать Матильда.

– Посторонний человек, – ответил тот же голос.

– Что за посторонний человек? И как попал ты сюда в такой неподходящий час, когда все ворота замка на запоре?

– Я здесь не по своей воле, – произнес голос незнакомца, – но простите меня, сударыня, если я нарушил ваш покой; я не знал, что меня слышат. Сон бежал от моих глаз; я поднялся со своего ложа, не давшего мне отдохновения, и подошел к окну, чтобы скоротать томительные часы, вглядываясь во тьму и ожидая, когда займется рассвет, ибо мне не терпится покинуть этот замок.

– В твоих словах и в твоем голосе слышится грусть, – сказала Матильда. – Если ты несчастен, мне жаль тебя. Если причина твоих страданий – бедность, скажи мне: я походатайствую за тебя перед княгиней, чья сострадательная душа всегда открыта для обездоленных, и она поможет тебе.

– Я действительно несчастен, – сказал незнакомец. – Я не знаю, что такое достаток; но я не жалуюсь на участь, которую небо уготовило мне: я молод и здоров и не стыжусь того, что сам должен обеспечивать себя всем необходимым; но не считайте меня гордецом и не помыслите, что я не ценю вашего добросердечного предложения. Я буду вспоминать вас в своих молитвах, буду просить Господа ниспослать свое благословение вам и вашей госпоже, хозяйке этого замка… Если я вздыхаю, сударыня, то это потому, что я скорблю о других – не о себе.

– Теперь я узнала, кто это, госпожа Матильда, – шепнула Бьянка. – Это, конечно, тот самый молодой крестьянин, и бьюсь об заклад – он влюблен. Ах, какое прелестное приключение! Пожалуйста, госпожа моя, давайте испытаем его. Он не знает, кто вы, и принимает вас за особу из свиты вашей матушки.

– Как тебе не стыдно, Бьянка! – произнесла Матильда. – Какое право мы имеем бесцеремонно проникать в сердечные тайны этого молодого человека? Мне кажется, что он добродетелен и прямодушен; он говорит, что несчастен; разве этих причин достаточно, чтобы им распоряжались, как своей собственностью? И с какой стати должен он откровенничать с нами?

– Боже, как мало знаете вы о любви, госпожа моя! – возразила Бьянка. – Ведь для влюбленных нет большего удовольствия, как говорить о тех, по ком они вздыхают.

– Что ж, ты хотела бы, чтобы я стала наперсницей какого-то простолюдина? – молвила Матильда.

– Хорошо, в таком случае разрешите мне поговорить с ним, – попросила Бьянка. – Хотя я имею честь состоять в свите вашей милости, я не отроду занимаю столь высокое положение. Кроме того, если любовь уравнивает людей различного звания, она также поднимает всех над их обычным состоянием: я уважаю всякого влюбленного молодого человека.

– Замолчи ты, несмышленая! – приказала Матильда. – Хотя он сказал нам, что несчастен, из этого не следует, что он обязательно должен быть влюблен. Подумай обо всем, что произошло сегодня, и скажи – разве нет других несчастий, кроме тех, что вызывает любовь? Незнакомец, – обратилась она к молодому человеку, возобновляя прерванный разговор. – Если ты не сам виноват в своих несчастьях и если только в силах княгини Ипполиты что-либо исправить, я берусь обещать тебе, что она будет твоей покровительницей. Когда тебя отпустят из нашего замка, найди святого отца Джерома в монастыре, что возле церкви святого Николая, и поведай ему свою историю настолько подробно, насколько сочтешь это нужным: он не преминет осведомить о ней княгиню, которая по-матерински заботится обо всех нуждающихся в помощи. Прощай! Мне не подобает долее вести разговор с мужчиной в столь неподходящий час.