Текст книги "Место крушения ветряных мельниц"

Место крушения ветряных мельниц
Гордей Ратушняк

Корректор Оксана Сизова

© Гордей Ратушняк, 2024

ISBN 978-5-0062-8294-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Бабочки

 
С какой целью же всё распадётся на атомы,
Зачем мне скрежет над ухом чешуекрылых?
Не стоит более сравнивать с водопадами
Ничто, если видел менее ванны да мыла.
 
 
Однако случались раньше, бывало, моменты,
В которых хотелось больше, чем что-то ещё,
Разбить расслоившийся воздух на филаменты
И вшить фрагментами каждый, допустим, в плечо.
 
 
С тех пор не осталось и воздуха, не говоря о
Другом. Сейчас всё немного иначе, и вот
Стою с парой ног, что сюда не год ковыляла,
Насильно пихаю бабочек в свой же живот.
 
 
Я знаю, что нет никакой драмы в бабочках,
Пока не смогу убедиться – с места не ринусь,
Но драма, что их в кислотах как в наволочках
Со временем можно принять лишь за химус.
 

Клубок материй

 
Я вижу звёзды в мире новом,
Я вижу ход ярчайших цефеид,
Я бил землёй колени от обид,
И с болью ввысь взлетало слово…
 
 
Когда оно касалось снова
Лица границ небесно-рыхлых плит,
Я понял: старый мир по мне скорбит
И хочет счёт начать он скоро
 
 
Вчерашней цифре и узорам,
Слепой надежде, кровной вере,
Пустым, бездумным в землю взорам,
 
 
Но он не может в полной мере
Поведать тайну новых чувств,
Крутя в руках клубок материй.
 

Моря, океаны, конверты

 
Моря, океаны, конверты.
Дышать ради суши и ею.
Свистят обгоревшие ветры
(Они только это умеют).
Конвертов забытая важность
Запрела на складках, а вена
Бумажная бьётся о влажность,
Представьте, ещё ведь есть пена,
Способная к неким коварствам
В пределах густой гидросферы,
Так письма являлись лекарством
И новой причиной холеры
На суше, где, впрочем, такая
Болезнь не давалась врачам,
Там сохнет «привет, дорогая»
И льётся наружу «прощай»,
Сыреют границы абзаца,
Ей-богу, кидай хоть в костёр,
А буквы желают достаться
Не тем, кто бы их лихо стёр.
Моря – будто свежий фраппе
В стакане с кусочком прилива.
И кто-то, не знаю, пункт «Б»
Уже потерялся в чернилах,
Надеясь на судна, что врозь
Стоят, украшая мольберты.
Жаль, редко так движутся сквозь
Моря, океаны конверты.
 

Приросшие к субстрату

 
Трещины жирнели, расползаясь от откорма,
В них солнце, упавшее в вату,
Сгорало, покрывшись румяной коркой,
Над домами, приросших к субстрату.
 
 
Точно символ опухшей страны,
Ржавостью схваченный серп и тары.
Змеиная морда покажется из травы,
Ей станет домом новым серпентарий.
 
 
С громом созвучных язвенных арий,
Ядом забрызганных, не будет больше,
И стержень каждой единицы парий,
Со столом слившись, становится тоньше.
 
 
В сгустки невольно друг с другом слипаясь,
Покидают эфир исхудавшие корпускулы,
Понеже единая всё же слепая
И обнажает свои безобъёмные мускулы.
 
 
Эхо отвергает запотевший лоб,
Насильно о стены разбивая хруст вер.
Едва ли удержит собою потоп
Ногами втоптанный в землю бруствер.
 
 
Вследствие взрыва рождённые колбы
Распестрились, как благоухающий сад,
А снизу ими целованы толпы
Или им же подобный немой суррогат.
 
 
У плебеев и патриций инструмент один
Для восхождений и разрушения впрок:
Кто-то взберётся, спустя карабин
И верёвку, иной – спустя курок.
 

Керосин

 
Ты чувствуешь запах крадущейся гари?
Согласен, его я не чувствую тоже,
Но крикни, пока не исчезли в кумаре,
Если что-нибудь вспыхнет в прихожей,
Если лёгкие впустят ошибкой угар,
Который бессознательно не отторгла,
А мой из ушей не выходит пар,
На полпути встав где-то поперёк горла.
И что мне теперь? Поперхнуться и впредь,
Лишив свои лёгкие лекарства,
Пылать и стараться не догореть
Или всего лишь-то не возгораться?
Или всего лишь-то больше не жечь,
Оставляя пространство для вечных сукцессий?
Уже льётся газообразная желчь
И с нами делит воздух цезий.
И, будто всё зная, кривая осина
Уже за окном дотлевала заранее.
Поздно винить нам пары керосина,
Когда вокруг нас идёт возгорание…
 

Изувеченный

 
Я хрипел, не дыша, изувеченный.
Перепел свои вопли на бис.
Знаю, за горло душа, кто здесь вечны:
Каюсь, точно не вы и не высь.
Воздух разбитый в сегменты полей
Обух магнитного поля окислил,
Арканом стянув черенок. «Не болей!» —
С экранов туманили мысли.
Увянув, как прежде, воспряну.
Затянут потуже – обрушатся веки,
Да что мне, невежде! Я прямо
За шторой, шершавой, как вехи,
Встану и буду дрожать. Но упрямо.
 

Город

 
Город утонул бы в зелени публично,
Казнью снегу если б стали стельки
Стоп прохожих, коим непривычно,
Не дрожа, врастать в свои панельки,
 
 
То есть норы… Нет, увы, берлоги,
Провод свесив в конуру (сугроб),
Свет чтоб впитывали ваши ноги,
Втаптывая путь к коллекции из роб.
 
 
Я бы утонул! И я бы, я бы…
Прах желаний превратился в ком.
Я б прочувствовал хребтом все ямы,
Бездыханно канув, но ни в чём, а в ком! —
 
 
Это гриф «секретно», мы же тонем,
Надышавшись мёрзлым редким светом.
Город льдиной на моей ладони
К локтю начал плыть, крошась при этом.
 

Общепит

 
Начинаются прежние чревоугодные хроники.
Циклизация ваших потребностей вновь нерушима.
Тривиальная просьба унять ваши вечные колики
В бесконечном масштабе кишечников неисполнима.
 
 
Доставайте тарелки, ещё не разбитые вдребезги,
Вытирая вспотевшие руки от пекла реальности.
Хорошо только тем, кто на кухне взирает на верески,
Символически вросшие в кольца её сегментарности.
 
 
В абсолют возведя семантический корень субъекта,
Разыскали и цель бытия, невзирая на чувства, их вид,
Задавая голодному духу неправильный вектор
Прямиком в недостатке на Джоули наш общепит.
 

Рваное море

 
Вспенясь, свисало до пола волнами
Рваное море с неровной гардины.
Сквозь бушевание ткани местами
Взгляд мой ловил неживые глубины.
 
 
Помнил я ранние золота дюны,
Скрытые полупрозрачным стеклом.
Выросли мели, и я уж не юный,
Много с тех пор ведь воды утекло.
 
 
Нечего мне наблюдать за пустыней
Вместо беседы с угрюмой стеной,
Снова надеясь, что сердце остынет,
Точно я моря коснулся спиной!
 
 
Гневно я раньше хватался за шило,
Гребень летящей волны отсекал!
Ныне желаю, чтоб море зажило.
Свисло прибоем к ногам с потолка.
 
 
Капли кувалдой стучат по макушке.
Крепко колени схватил я, укутавшись мхом…
Где-то снаружи раскрылись ракушки,
Бликом дублетных жемчужин врываясь в окно.
 
 
Буйность стихии встречала сквозняк,
Рябью рисуя узоры в окне.
Улицы светит прибрежный маяк…
Кажется, всё-таки я был на дне.
 

Опухоль

 
Жжётся едкая под кожей
Опухоль.
Я давлю её рукой
Сломанной.
Глубже въелась тяжкой ношей.
Надо боль
Скрыть, унять и пнуть ногой,
Скованной
 
 
Той же цепью, что и тело,
Панцирной.
Туша стала хрупче вазы
Гжелевой.
Всё от шума онемело
Рации:
«В лёгких десять метастазов,
Шей его».
 
 
Хворь наружу вынув кистью
Временно,
Врач сказал – залечит раны
Вросшие,
Молвил жить своею жизнью
Медленно,
Чтоб мои зажили шрамы
Прошлые.
Скачет жизнь без чувства боли
В городе,
Орган стукнет вновь по лбу
Обухом,
Ноя, что до сладкой крови
Голоден,
Ведь несёт ещё одну
Опухоль…
 

Узники

 
Звёзды застыли в решётке ресниц,
Узники слепли, гоняя слезу по углам.
Тёрка глубоких округлых темниц
Мелко истёрла реальность в бедлам.
 
 
Мир бесконечно пустых двух глазниц
Таял по формуле старой в построенный хлам.
Семь позабытых грехом верениц
Ринулись через замочную скважину в храм.
 
 
Мною изученный мир раскалился числом,
Оным отсчёт начинают бегущим годам.
Словно для нас, простаков, это всё ремесло…
 
 
Строя декадами жизнь под спокойной звездой,
Слепо её никому в маете не отдам,
Век от себя отогнав или даже другой.
 

Орбиты

 
Эта плотность известна, как битум,
Вязкость чья – образец всем болотам.
К чужеродным неровным орбитам
Тяга лучше иных год за годом.
Лучше всяких лекарств от болезней,
Если встал ты к полудню здоровым, —
Значит, сходишь с ума и полезней
К трём часам не проснуться, а ровно
Через вечность другую о «я»
Вовсе в корне забыть, кто скорбит
По тебе? Забывайся, ловя
На себе от соседних орбит
Даже, будь то фотоны и нечто