Текст книги "Химическая свадьба"

– А…

– Отвечаю на ваши настойчивые вопросы. В двадцати ярдах за этой стеной находится Гринуэй-стрит, за ней – река.

Она показала на стену, где висело большое старинное зеркало, на котором местами были темные пятна. Под зеркалом стоял диван, накрытый такими ветхими одеялами, что Свенсону от одного взгляда на них хотелось чихнуть.

– Значит, мы прошли немалое расстояние.

Дальше он продолжать не смог и облизнул пересохшие губы. Его жизнь вполне могла закончиться на темной лестнице. Что же такого от него нужно графине ди Лакер-Сфорца, раз он все еще продолжал дышать? Доктор с уважением указал кивком на грудь женщины.

– Вы спрятали два листа из портфеля Харкорта.

– Да, в самом деле. Вы не могли бы их достать?

– Я предпочел бы, чтобы вы не дразнили меня, мадам.

– На самом деле именно этого вы и хотите. – Она засунула тонкие пальцы под корсет и вытащила документы. – Я с радостью разрешу вам просмотреть их в обмен на еще одну сигарету.

Свенсон взял бумаги, протянул графине портсигар и убедился, что она занята сигаретой, перед тем как начал читать. Графиня выпустила облако дыма и закатила глаза, заметив его предосторожности, потом подошла к дивану, стряхнула пыль и уселась в уголке.

Читая первый документ, Свенсон ощутил комок в горле: это была депеша от атташе Министерства иностранных дел в Макленбурге, описывавшая замешательство, возникшее там после известия о смерти кронпринца. Конрад, епископ Варнемюндский, болезненный брат герцога, теперь заправлял при дворе, назначая своих людей на открывающиеся вакансии. Свенсон вздохнул. Конрад был тайным агентом заговорщиков в Макленбурге и помогал им приобретать участки с богатыми залежами синей глины. Доктор сложил письмо, ощущая тяжесть на сердце. Если бы заговорщики, как планировалось, заправляли всем в Макленбурге, Конрад оставался бы простой марионеткой. Но теперь, когда его хозяев больше не было, он унаследовал их амбиции. Так был ли какой-то прок в том, что им удалось уничтожить дирижабль?

Свенсон дважды прочитал второй документ, а потом вернул оба листа графине. Она равнодушным кивком предложила ему оставить их на диване рядом с ней, что он и сделал, подойдя ближе. Второй документ был смертным приговором графине, подписанным Мэтью Харкортом.

– Я думал, что он – ваше творение.

– Змеиные зубы, доктор, мы все их почувствовали.

– Я удивлен, что вы не прикончили его.

– Вы не знаете, что стекло показало ему. – Она вдруг захихикала. – Я представила себе реакцию его людей, когда они вернутся и застанут его в таком состоянии – это пусть и небольшая, но компенсация.

– Карьера Харкорта будет испорчена?

– До карьеры мне дела нет, но его сердце и мечты… Вот они испорчены навсегда.

Свенсон взял портсигар и тоже зажег сигарету. Он кивнул на свернутый документ.

– Как вы поступите?

– Тот документ ничего не меняет. Приказ так и не был отдан. А если бы он был отдан – что же, вы и сами беглец. Если вас поймают, то вашу голову отрубят, замаринуют в банке и отправят в Макленбург как доказательство дружеского отношения здешнего правительства.

– А вы?

– Поскольку я женщина, то, как принято в этой достойной стране, со мной обойдутся гораздо хуже.

Она посмотрела на него, а потом на арку.

– Что-то есть такое в раскрытых дверях, разжигающее стремление к шалостям. Простая радость, как свежий ветерок или теплая вода – вы согласны?

Графиня бросила окурок на диван и ступней притянула к себе доктора, так что он оказался у нее между ног. Она расстегнула его шинель, глядя на пряжку ремня.

– Этот большой пистолет у вас за поясом, он так мешает. Вы не возражаете?

До того как Свенсон успел ей ответить, она вытащила пистолет у него из-за пояса и бросила на бумаги, лежавшие на диване. Он глядел в ложбину между ее белыми грудями. Волосы дамы пахли духами. Ему следовало схватить тонкую шею и свернуть. Эта женщина убила Элоизу. Никакая польза, никакой компромисс не могли этого оправдать.

Графиня положила руку, все еще затянутую в шелковую перчатку, на пах доктора и охватила пальцами то твердое, что скрывалась там. Он задохнулся. Она не смотрела ему в лицо. Другой рукой она ласкала внутреннюю поверхность бедра доктора. Он ошарашенно озирался по сторонам и увидел отброшенную в сторону, украшенную драгоценными камнями сумочку графини, где был спрятан ее кастет с шипом. Женские пальцы нашли и охватили твердое. Ноготь большого прижал ткань и скользнул вниз. Он быстро задержал ее руку.

– Вы, э… упоминали договор…

– Да… а вы так и не ответили на вопрос об открытых дверях.

– Ваша идея неопровержима.

– Приятно слышать – я ценю признание моей правоты… весьма ценю…

Она отвела его руку, взяв у него сигарету. Затянулась, а потом бросила окурок в угол. Выдыхая дым, она тремя уверенными неспешными движениями расстегнула ремень доктора. Еще раз нежно погладила его пах, а потом так же ловко расстегнула брюки. Более не в силах сдерживаться, Свенсон осторожно погрузил пальцы в декольте графини, а потом под корсет. Впервые она посмотрела ему в глаза. Графиня тепло улыбнулась – к своему стыду, он ощутил, как забилось его сердце, а потом она поменяла позу, чтобы его рука могла действовать свободнее. Доктор глубже засунул пальцы, он почувствовал округлость груди, а потом мягкий сосок. Другой рукой он убрал волосы с глаз женщины с нежностью, которая так сильно контрастировала с обуревавшим его желанием.

Графиня двумя руками резко опустила его брюки на бедра, а затем так рванула воротник вязаной нижней рубашки доктора, обнажая торс, что оторванные пуговицы градом посыпались на пол. Она засмеялась, увидев это, а потом рассмеялась снова – на этот раз от удовольствия, и Свенсону хотелось верить, что она оценила результат его возбуждения. Одной рукой в перчатке она обхватила удлинившуюся плоть, прикосновение шелка было таким изысканным. Графиня игриво закусила губку.

– Настоящие сделки – это хитрая вещь, доктор… вы согласны?

– Они – душа цивилизованного общества.

– Цивилизация? – Ее рука снова начала гладить предмет его гордости. – Мы живем так же разнузданно, как старый Рим или вонючий Египет… Боже мой, вот он… – Ее свободная рука справилась с его бельем и обнажила розовый изгиб шрама. – То, что вы не умерли, – просто чудо. – Ее рука скользнула вверх, она наклонилась, и рот графини стал помогать ласкавшей его плоть руке. – Но сделки, доктор… Такие, как мы с вами, могут обходиться без декораций.

– Что же вы тогда предложите?

Графиня усмехнулась его сухому тону.

– Что же… я могла бы дать вам то, что я дала Харкорту. Пластинка все еще в моей сумочке. – Она стерла большим пальцем капли жидкости, появившейся на самом чувствительном участке мужского естества, которое теперь было багрово-синим, и доктор застонал от удовольствия. – Заключенный в ней опыт уникален… если это то, чего вы хотите.

– А если я откажусь?

– Тогда, возможно, я могу дать вам ключ к великой стратегии Оскара.

– Вы знаете его планы?

– Я всегда их знала. Он – сложная натура, но все же мужчина.

Как мужчина, находившийся в ее власти, Свенсон решил пропустить это замечание.

– А взамен я сделаю все, что в моих силах, чтобы остановить его. Поэтому я все еще жив?

– О, доктор, – проворковала она с неодобрением, – мы живем для удовольствия…

Дама наклонилась ниже, и доктор задохнулся от предвкушения, ожидая прикосновений языка, но почувствовал взамен лишь ее дразнящее дыхание. Графиня встала, взяла его обеими руками за лацканы шинели и толкнула на диван, где только что сидела сама. Оголенный и напряженный, с брюками, спущенными до колен, он смотрел на нее. С одной стороны от него на диване лежал пистолет, с другой – украшенная драгоценностями сумочка. Графиня подобрала платье, обнажив изящные, обтянутые чулками икры. Согнув колени и разведя ноги, дама опустилась сверху на его бедра, так что шелк платья закрыл мужчину до самой шеи. Его напряженная плоть почувствовала нижние юбки графини. Он обнял ее за талию.

– Это ничего для вас не значит, – выдохнул он.

– Что за нелепые слова. – Ее голос был низким и хриплым.

– Я остаюсь вашим врагом.

– И я могу убить вас. – Она прижалась к нему бедрами и соскользнула вниз. – Или сделать вас моим рабом.

– Я предпочту смерть.

– Как будто у вас есть выбор.

Она провела языком по ссадине у него под глазом. Свенсон изменил положение бедер, пытаясь войти в нее, однако графиня уклонилась. Его руки соскользнули на ягодицы, и он сильнее притянул ее к себе, но натолкнулся на еще одну помеху – очередной слой спутанного шелка. Графиня усмехнулась и подняла лицо. Доктор слишком поздно заметил, как она дотянулась до своей сумочки. Свенсон не успел даже моргнуть, как ее затянутые в перчатку пальцы поднесли синюю стеклянную пластинку к его глазам, и Свенсон замер, как жук, приколотый иголкой к пробке.

Разум доктора в одно мгновение познакомился с тем, что было заключено в пластинке, но он ничего не понял. Цвета были такими глубокими, что он потерял ощущение пространства, а причудливые линии и созданные ими формы вибрировали в мозгу, как будто их сопровождали неслышные пороховые разрывы. Еще больше сбивало с толку несоответствие между живописным хаосом, находившимся перед ним, и неподвижностью его тела, вернее, тела того человека, кому принадлежали воспоминания, заключенные в пластинку.

Хотя и медленно, но пространство вокруг него прояснилось…

Ярко освещенная комната… вернее, большой зал, потому что картина, находившаяся там, была огромной.

Опять нахлынули образы, и его внимание снова потерялось во вращающихся деталях картины. В глубине сознания возник сигнал опасности. Возможно, это пластинка из Харкорта? Едва ли: те были пронизаны эротикой, а эта нет. Несмотря на крайнюю степень возбуждения, которое он испытывал несколько мгновений назад, его ощущения были иными. Нет… эмоцией был страх, сдерживаемый благодаря предельному напряжению воли, глубокий ужас, вызванный картиной перед его глазами, но самым страшным было то, что большая часть изображенного на картине, а следовательно, и намерений ее автора оставалась непонятной.

Этот страх был особенно странным, потому что принадлежал графине, так как в пластинке были заключены ее воспоминания. Как ни волновала его картина, он не мог отрицать, что его охватило беспокойство, и он дрожал, ощущая ее тело как свое – тяжесть конечностей и того, что находилось ниже талии, сдавленной корсетом…

Графиня, изучив свою книгу, научилась изготовлять стеклянные пластинки. Не было сомнений в том, что и в некоторые пластинки из Харкорта были перенесены эпизоды ее собственной жизни. Почему она решила пожертвовать собственными воспоминаниями? Было ли ее отчаяние таким глубоким, что она решилась вырвать из своей жизни эти фрагменты? Эти мысли доктора были лишь фоном, потому что в основном его внимание было поглощено картиной.

По форме композиция напоминала генеалогическое древо, объединявшее две многочисленные семьи, каждая начиналась с пары супругов, а выше на древе размещались дяди, братья, сестры, племянники, у которых, в свою очередь, также были супруги и дети. Фигуры размещались без всякой перспективы, как в иллюстрациях средневековой рукописи, будто картина была изображением какой-то архаичной церемонии. Свенсон почувствовал комок в горле. Свадьба.

Это был холст графа, упоминавшийся в «Геральд»… как же он назывался? «Химическая свадьба»…

Теперь, когда стало ясно, что это картина Оскара Файнляндта, доктору было проще сосредоточиться. Сложный и вычурный фон, который сначала он посчитал просто декоративным, превратился в переплетение букв и символов – это были алхимические формулы, использовавшиеся графом в работе. Сами фигуры были такими же яркими и отчетливыми, как и на других холстах Файнляндта. Та же жесткая манера письма: искаженные вожделением лица, руки, тянущиеся туда, где таится удовольствие… но взгляд Свенсона не мог задержаться на какой-то одной фигуре, потому что у него сразу начинала кружиться голова. Он знал, что это были впечатления графини: именно она определяла то, что видел он.

И все же он смотрел на них снова и снова, напряженно вглядываясь…

А потом понял: дело было в краске, вернее, в том, что граф вставил в картину фрагменты синего стекла, а иногда не просто фрагменты, но целые плитки, подобные мозаике и наполненные яркими воспоминаниями. Вся поверхность блистала и переливалась ощущениями, как волнующееся море. Масштаб был поразительным. Сколько душ было выжато, чтобы художник реализовал свою цель? Кто мог объять эту разрывающую сознание целостность и сохранить разум? Его мозг обуревали алхимические ассоциации – представляла ли каждая фигура химический элемент? Небесное тело? Это ангелы? Демоны? Он видел буквы, написанные на иврите, и карты цыганок-гадалок. Он видел все подробности анатомии: органы, кости, железы, сосуды. Цикл снова начался. Он ощутил героическую решимость графини сохранить именно эту запись.

Наконец Свенсон сумел сфокусировать взгляд на центральной паре – собственно, на «химической свадьбе». Внешне оба казались невинными, но их чувственность выдавала сексуальный голод – не было сомнений в плотской основе этого союза. Платье невесты было тонким, как вуаль, каждая деталь ее тела была отлично видна. Одна ступня была босой и касалась ярко-голубой воды в бассейне (Свенсон поморщился, потому что этот бассейн был переполнен воспоминаниями), а на другой была оранжевая мягкая туфелька с загнутым арабским носком. В одной руке невеста держала букет стеклянных цветов, а в другой на открытой ладони лежало золотое кольцо. Рыжие волосы струились по обнаженным плечам. На верхней части лица у нее была полумаска, и на ней были изображены, в этом не было сомнения, черты графини. На губах играла притворно-застенчивая улыбка, а зубы были ярко-синими.

Жених также стоял в прозрачном одеянии – оно напомнило Свенсону наряды для обряда инициации тех, кто проходил Процесс, и его кожа была настолько же черна, насколько бледна кожа невесты. Одна его ступня по щиколотку погрузилась в землю, а вторую покрывала сверкающая сталь. В правой руке он держал кривой серебряный клинок, а в левой – сверкающий красный шар размером с голову новорожденного ребенка. Его волосы, длинные, как у невесты, были синими, а лицо скрывала полумаска из белых перьев, такая же, как у графини, вот только на глазах виднелись яркие стеклянные овалы. Свенсон знал, что в каждом из них заключены воспоминания, более важные, чем в любой другой области картины, способные объяснить ее смысл. Но графиня не решилась в них заглянуть. Цикл закончился, и доктор не мог ничего поделать, он снова был отброшен в головокружительное начало.

Он моргнул и увидел комнату в башне, а стеклянную пластинку, теперь не представлявшую опасности, крепко держал кардинал Чань рукой в перчатке. Рядом с Чанем стояла озабоченно хмурившаяся мисс Темпл. Доктор Свенсон вскочил, как нашкодивший щенок, но вдруг обнаружил, что его одежда в полном порядке. Пистолет лежал на диване рядом с ним. Они уставились на него как на сумасшедшего.

– Что случилось? – спросил он хриплым голосом.

– Что случилось с вами? – ответил вопросом на вопрос кардинал.

Свенсон посмотрел в проход под аркой – там никого не было, потом показал на гобелен, закрывавший дверь на лестницу. Он увидел, как Чань раздраженно фыркнул, а мисс Темпл смутилась. Не они подтянули его брюки – это сделала графиня. Но когда? Возбуждение прошло – он осторожно посмотрел на свой пах, – но при каких обстоятельствах?

Кардинал Чань поднял в руке и показал ему синюю пластинку.

– Где вы взяли это?

– Получил от графини. – В присутствии товарищей его сообщничество с этой женщиной выглядело абсолютно недопустимым. – Я встретил ее…

– Как вы могли оказаться настолько глупы, чтобы посмотреть в эту пластинку?

– Я пытался убить ее – у меня не получилось, – потом вышло так, что мы вместе убегали от стражников.

Мисс Темпл взяла его за руку и села рядом.

– Вы должны нам все рассказать.

Она перевела взгляд на пластинку в руке Чаня.

– Расскажите нам обо всем, что вы видели.

Доктор Свенсон избегал в своем рассказе непристойных подробностей – помогало то, что его слушатели и вообразить не могли того, чем он занимался с графиней. Каждый раз, когда рассказ прерывался, мисс Темпл или Чань задавали вопросы, это давало ему время, чтобы уйти от скользких тем. Его товарищи не только задавали вопросы, но и рассказывали о том, что в это время происходило с ними. Пока Свенсон прикрывал их, отстреливаясь из пистолета, они убегали все дальше по залам дворца. На каждом этаже было много солдат, но друзьям удалось спрятаться. Когда Селеста упомянула это, Свенсон заметил, что она покраснела.

– Где вы спрятались? – спросил он.

– В платяном шкафу, – пробормотал Чань. Но покрасневшая мисс Темпл решила покончить со всеми недосказанностями:

– Проблема в том, что, если шкаф заполнен одеждой, в нем нет места для двух прячущихся людей, а пустой шкаф не спрячет их, если дотошный преследователь откроет его. Также не поможет, если выкинуть из шкафа половину содержимого: куча одежды, валяющейся на полу, просто кричит о том, что здесь стоит поискать.

– Трудная задача, – подхватил доктор.

Селеста снова покраснела.

– Мы не видели ни Фелпса, ни Каншера, – резко сменил тему кардинал, который не хотел больше обсуждать достоинства и недостатки шкафов.

– И я не видел, – сказал Свенсон. Он описал смерть лорда Понт-Жюля, порабощение графиней принцессы Софии и мистера Харкорта, а также два похищенных ими документа.

– И вы оставили ее в живых. – Чань произнес это абсолютно спокойно, подчеркивая, что поступок Свенсона говорит сам за себя. – А она пощадила вас. Почему?

– По той же причине, по какой она присылала красные конверты в отель Селесте. Она недостаточно сильна, чтобы в одиночку победить графа, особенно теперь, когда он стал Робертом Вандаариффом.

– Каких действий она хотела от вас? – спросила мисс Темпл.

– Не знаю, и все же ответ в этом куске стекла. В нем ее воспоминания.

– Странно, – сказал Чань. – Такое выкачивание воспоминаний – для низших слоев, а не для посвященных.

Свенсон кивнул.

– Это сложно объяснить. Вам нужно заглянуть в пластинку.

Сидевшая мисс Темпл заглянула туда первой. Свенсон находился рядом. Хотя никаких негативных эффектов не было заметно, он хотел увериться в том, что мощное воздействие карточки не спровоцирует их. Селеста тихо вздохнула, когда цикл закончился – доктор не заметил ничего тревожного: ни бледности, ни дрожи. Чань наблюдал за ней с кислым выражением лица.

– Как долго можно ей позволять смотреть?

– Еще минуту. – Свенсон говорил так тихо, будто боялся разбудить мисс Темпл. – Уровень детализации – изумительный, его почти невозможно понять.

– Что там? Вы не сказали.

– Большая картина графа. Та, которая упомянута в вырезке из «Геральд».

– Это не может быть совпадением. Фелпс узнал, где она демонстрировалась?

– Не знаю.

– Он вам не сказал?

– Нас отвлекла толпа…

– Но сей факт чрезвычайно важен! Я предполагаю, вы рассказали ему о ваших поручениях? Сознательно ли он скрывал информацию?

– Нет, то есть да, мы спросили его, но он… извините меня…

Свенсон потер глаза.

– Что-то не так? Вам плохо?

– В некотором смысле. Дело в стеклянной пластинке – в телесной перспективе. Вы оказываетесь в теле графини.

Чань все понял и хищно усмехнулся.

– В самом деле, – сухо сказал Свенсон. – Это застает врасплох и ошеломляет.

Мужчины повернулись к мисс Темпл. Свенсон почувствовал, что нужны объяснения, и прочистил горло:

– Графиня намеренно и подробно рассматривала картину. Напрашивается предположение, что у нее была для этого причина.

– Откуда воспоминания? Когда это происходило? Сообщили ли они, где найти картину?

Свенсон покачал головой.

– Сам масштаб картины подсказывает, что действие происходило в прошлом. В последние месяцы у графа просто не было времени для нее. Кроме того, поскольку в газетной вырезке упоминается Оскар Файнляндт, вероятно, все происходило до того, как художник сделал себя графом. Что касается местоположения, то это должно быть большое здание.

– Харшморт?

– Я думаю, тогда бы мы уже видели ее, ведь мы прошли много миль по залам.

Свенсону было неприятно осознавать, что он ответил только на один из вопросов Чаня. Графиня пощадила жизнь доктора, так как у нее были для этого свои причины… но почему Свенсон пощадил ее?

– Предполагаю, что она не может слышать нас, – сказал Чань.

– Думаю, нет.

– Вы говорите, что графиня делает собственное стекло. Согласен. Она могла подчинить себе Пфаффа – человека, которого наняла мисс Темпл, – так же, как принцессу.

– Селеста знает об этом?

– Она знает достаточно, чтобы не доверять ему. А вы?

– Я? Я его даже не узнал бы…

– Нет, я не о том. Вы постоянно отвлекаетесь. Да, вы были ранены, и, определенно, разного рода лишения тяжело повлияли на вас…

– Нет, нет, я в полном порядке.

– В порядке? Вы оставили в живых эту чудовищную женщину!

– А мое самообладание? Если бы не мой пистолет, вас бы схватили.

– Может быть, но если мы не сможем полагаться…

– Что-что?!

– Не кипятитесь.

– Не воображайте себя моим хозяином!

Свенсон высказался резче, чем намеревался: слишком уж много у него имелось поводов для беспокойства. Каменные стены отозвались эхом на его слова. Руки Чаня сжались в кулаки: Свенсон даже услышал в тишине скрип натянутой кожи его перчаток.

– Кардинал…

– Нет времени, – холодно ответил Чань. – Должно быть, уже полдевятого. Будите ее.

Отвлеченная своими впечатлениями, мисс Темпл не заметила, что мужчины разгневаны. Она настояла на том, чтобы Чань тоже заглянул в пластинку, пообещав, что уберет ее через две минуты. Как только он улегся на диван, вглядываясь в стеклянную карточку, Селеста повернулась, пожав плечами, к доктору Свенсону.

– За пять минут с ним ничего не случится. Вы были правы, когда сказали, что разум не в силах объять эту живопись, если ее так можно назвать. Ужасная вещь.

Свенсон изучал лицо молодой женщины, пытаясь определить, нет ли на нем следов токсической реакции. Эта картина была прямым отражением алхимической космологии графа, ее сердца.

– Вы слишком пристально смотрите на меня, – хрипло сказала Селеста.

– Извините, моя дорогая: я тревожусь о вас.

– Не нужно.

– Боюсь, это необходимо. Вы… если говорить об известных вам воспоминаниях графа, узнали картину?

– В действительности – нет, – ответила она, – вернее, узнала, но не так детально, как следовало ожидать: мне следовало знать ее как «Отче наш», а мне она представилась чем-то отдаленным, как воспоминания о каком-то давно прошедшем лете. Это осведомленность, но совсем не знание.

– Потому что это воспоминания графини?

– Возможно, но я точно не знаю почему. Наверно, граф был не в себе в то время.

– Вы имеете в виду опиум?

– Я ничего не имею в виду. Но уверена, что мы разгадаем загадку. Я очень люблю разбираться в картах, как вы знаете, а у вас должен быть опыт работы с кодами и шифрами, так что, считайте, полдела уже сделано.

– Все сложнее, Селеста. Вспомните о тринадцати картинах графа серии «Благовещение» и об алхимическом рецепте для физической трансформации, заключенном в них. Подумайте о Лидии Вандаарифф.

Свенсон вспомнил ужасающую сцену в лаборатории в Харшморте: граф в кожаном переднике, нежно сжимающий устройство с раструбом из полированной стали, в кресле квелый от бренди Карл-Хорст Маасмарк, и дочь Роберта Вандаариффа, привязанная к кровати, а между ног у нее – лужица ярко-синей жидкости. От кого именно она забеременела – от принца или от самого алхимика, – было, в сущности, неважно. Молодая женщина, готовившаяся к своей свадьбе в Макленбурге, быстро угасала от яда, который должен был воплотить из нее мечту сумасшедшего.

Мисс Темпл содрогнулась:

– Его приемы не должны были подействовать. Лидия не должна была родить… живое… я имею в виду трансформированное…

– Нет, – сказал Свенсон. – Я уверен, что она бы умерла. Но что такое смерть для сумасшедшего графа, а теперь Вандаариффа? И его новая картина в три раза больше «Благовещения». Мы знаем, что она – средство для чего-то, может быть, настолько ужасного, что невозможно представить.

– В том-то и дело, – сказала мисс Темпл. – Теперь у него есть деньги.

– Именно. Свою затею с Лидией он реализовывал скрытно, и другие потворствовали ему, считая это настоящей работой с синим стеклом. – Свенсон вздохнул. – Но теперь он может воплотить мечты в реальность.

– Или так полагает. – Мисс Темпл покачала головой. Ее голос был усталым, но твердым. – А где Франческа Траппинг? Она не пострадала?

Свенсона удивил этот скачок мыслей Селесты.

– Графиня не сказала. Я предполагал, что девочка была спрятана во дворце, но теперь, когда графиня бежала, я думаю, что и девочку перевезла.

– Они ее тоже себе подчинили?

– Дети более стойкие, – сказал доктор, но неуверенно.

– Ребенок все будет помнить.

В ее словах прозвучала глубокая печаль. Свенсон ждал, пока она что-то добавит. Кардинал втянул воздух сквозь зубы – цикл воспоминаний на пластинке закончился. Доктор отобрал карточку у Чаня. Ему одновременно было и страшно, и интересно услышать откровения мисс Темпл.

Девушка тяжело вздохнула, почти застонала.

– Мы были вместе, ну, вы знаете… графиня и я, в фургоне, когда уезжали из Карта. Мне было холодно, и я так устала.

– Она вам причинила вред?

В голосе мисс Темпл послышались жалобные нотки.

– Но я-то не сделала ничего плохого. Она – порочная женщина.

– Селеста. – Свенсон опустился на колени перед ней. – Элоиза рассказала нам, что вы смотрели в синюю книгу – вы не можете себя винить…

– Конечно, не могу! Я не просила… инфекции! Я не могу отвлечься от этого даже на две минуты. – Она покраснела и закрыла обеими руками лицо. Свенсон притронулся к ее колену, и мисс Темпл взвизгнула. Доктор вскочил и покраснел.

– Я пыталась, – всхлипнула Селеста. – Но она видит меня насквозь. Я не могу сосредоточиться, мне нужно справиться с этим. Господи, помоги мне! Господи, помоги!

Он ухаживал за ней, когда она страдала от лихорадки, купал, ставил припарки, и все же теперь, когда мисс Темпл так смело призналась в своих желаниях, доктор чувствовал, что его представление о ней может измениться. Был ли он таким животным? Был ли так слаб? Он прикусил свою щеку так, что почувствовал вкус крови. Мисс Темпл убрала руки, и доктор Свенсон увидел, в этом не было никаких сомнений, как ее заплаканные глаза уставились на его пах.

– Вы с Чанем упоминали шкаф, вы там…

– Что? – безнадежно спросила она.

– Видели кого-то еще?

– В шкафу?

– Во дворце.

– Сотни солдат! Вот почему нам пришлось прятаться!

– Да, конечно…

– Ужас! Там совсем не было места. Понимаете?

– Я понимаю, моя бедная, но… Чань… я хотел сказать, вы с ним…

Его взгляд скользнул на ее грудь, и до того, как он отвел глаза, девушка заметила это. К неудовольствию Свенсона, выражение лица мисс Темпл мгновенно изменилось. В ее нервном возбуждении сначала отразилось вожделение, которое мгновенно сменилось презрением, что потрясло его до глубины души. Потом Селеста обхватила свое лицо руками. Ее сгорбленные плечи вздрагивали.

Он снова почувствовал холод и одиночество. Эта женщина была надломлена и страдала.

– Моя дорогая Селеста. Соберитесь. Ради бога, молчите. Мы найдем графиню. Найдем графа.

– Они думают, что мы с ними шутки шутим!

– Пусть подавятся своим смехом. Будьте мужественны и вытрите слезы. Стыдиться нечего. Мы должны разбудить кардинала.

Когда у него отобрали пластинку, Чань выругался и стал тереть глаза и виски. Свенсон услышал какую-то необычную хрипотцу в голосе Чаня, заметил его побледневшие губы и блеск слизи в ноздрях.

– Вы больны? На вас повлияла пластинка?

– Пустяки.

– Вы должны мне разрешить осмотреть вас.

– Мы уже и так зря потратили большую часть вечера.

– Вы не видели своей раны, правда, если вы хотя бы…

– Нет. – Чань снова надел свои темные очки. – Я чувствую себя отлично. Особенно в сравнении с вами двумя.

Несмотря на дурное настроение кардинала, доктор был рад возможности сменить тему разговора. Мисс Темпл сделала все возможное, чтобы привести свое лицо в порядок, отвернувшись якобы для изучения гобелена.

– На верхних этажах полно людей, – сказал Чань. – Там не пробраться незамеченными. То, что никто не спустился в поисках нас, объясняется их боязнью заразиться.

– Чем заразиться? – спросил Свенсон.

– Болезнью! Наследием стеклянной женщины!

– Но ведь мы далеко от Сталмер-хауса под дворцом и не более чем в двадцати метрах от реки.

Чань показал на проход через арку.

– Двадцать метров вон в том направлении – и вы окажетесь в подвалах герцога.

– Но графиня сказала…

Чань фыркнул.

– Зачем же ей лгать?

– Чтобы убежать самой или чтобы помочь поймать нас.

– Но ведь вы двое проникли глубоко во дворец, – сказал Свенсон. – Зачем вы вернулись?

– Мы не знали другого выхода, – сказала мисс Темпл. – И надеялись, что найдем тех, кто здесь прячется, как в действительности и произошло.

– Тогда мы можем быть поблизости от Фелпса и Каншера. Если их поймали, друзей надо освободить.

Чань нетерпеливо выдохнул.

– Это было бы крайне недальновидно. Начать поиски означает пожертвовать нашими жизнями и потерять всякую надежду остановить Вандаариффа и графиню. Фелпс и Каншер знают это.

Свенсон изо всех сил старался не дать воли раздражению: его возмущало, что он, попытавшись проявить элементарную порядочность, выглядел в глазах Чаня сентиментальным дураком.

– Ну что же, если мы ищем Вандаариффа…

– Его здесь уже нет, – презрительно фыркнул Чань. – Он приехал лишь для того, чтобы устроить фейерверк на площади и доставить себе удовольствие, унизив своих бывших хозяев.

– Тогда где же мы его найдем?

– В Харшморте. Рааксфале. Или он устроит новый взрыв на вокзале Строппинг – где угодно. – Чань кивнул на мисс Темпл. – Спросите у нее.

– Я не знаю, – спокойно сказала Селеста, и Свенсон, к своему неудовольствию, понял: она только что сверилась с воспоминаниями графа и наверняка сделала это, чтобы показать, что уже владеет собой, что преодолела слабость. Он рекомендовал ей быть мужественной, но не хотел, чтобы она наказывала себя.

Учитывая раздражительность Чаня и душевные страдания мисс Темпл, доктор считал, что это он должен наметить их путь. Но не мог пока понять самых простых вещей. Действительно ли графиня оставила его в той комнате, чтобы его поймали? Зачем же тогда было показывать картину графа, если она просто хотела, чтобы его повесили? Свенсон боролся с желанием закурить. Что именно сказала графиня? А после того как доктор освободился от воздействия синей стеклянной пластинки, разве он не последовал туда, куда она его хотела направить?

– На что вы уставились? – спросил Чань.