Текст книги "Зимняя война 1939-1940 гг."

* * *

В тысяче ста километрах от Финляндии шеф берлинского бюро CBS Вильям Ширер зло слушал первые сообщения о подлом советском нападении из столицы тогдашнего германского союзника. Из-за ограничений германской цензуры по отношению к Советскому Союзу Ширер написал о нападении на следующий день в нейтральных тонах.

В частной обстановке этот видный американский журналист с трудом сдерживал себя. «Советский Союз вторгся в Финляндию!» – написал он в своем дневнике, который после стал известен миру как «берлинский дневник». «Великий защитник рабочего класса, могущественный проповедник против фашистской агрессии, праведный наблюдатель за соблюдением договоров (это цитата из выступления Молотова месяцем ранее) напал на одну из самых эффективных малых демократий в Европе и тем нарушил более полудюжины священных договоров. Я бесился тридцать часов, – вспоминал радиоведущий. – Не мог заснуть».

* * *

По другую сторону Атлантического океана, в Вашингтоне, округ Колумбия, поезд, везущий президента Франклина Рузвельта, подошел к вокзалу. Рузвельт возвращался из краткого отпуска в Варм Спрингс, штат Джорджия. Специальная делегация из госдепа, в которую входили секретарь Кордел Халл и его заместитель, Самнер Уэллес, подъехала прямо к вокзалу, чтобы лично проинформировать президента о русской агрессии. Специальные вечерние выпуски газет с заголовками об агрессии уже продавались на вокзале, куда подъехала группа для встречи поезда Рузвельта.

Рузвельт, который шестью годами ранее предпринял политически непопулярный шаг и признал советский режим, был не рад таким новостям. Донесение о советском вторжении, пришедшее по телеграфу, вызвало бурные дебаты в госдепе – как реагировать на это вторжение. Эти дебаты в Вашингтоне шли несколько недель. Обычно выдержанный Уеллес вышел из себя и требовал разорвать дипломатические отношения с Кремлем. Халл, его более осторожный начальник, сомневался. Такое решение, отметил он, может быть очень популярным в глазах общественности, но волна возмущения постепенно сойдет на нет, а расхлебывать все придется именно госдепу.

Двадцатью пятью годами ранее США и тогдашний президент Вудроу Вильсон были шокированы вторжением Германии в нейтральную Бельгию – «изнасилование Бельгии» – так это было названо. Вторжение и сильно раскрученные военные преступления против бельгийского гражданского населения стали первыми ударами, которые в результате разбили американский изоляционизм. Двумя годами позднее Америка вступила в войну.

Теперь Рузвельт использовал похожую терминологию для описания русского вторжения в Финляндию. «Это ужасное изнасилование Финляндии, – писал в письме другу, Томасу Мак-Вею, президент. – Народ вопрошает, почему нужно вообще иметь дело с нынешним советским руководством, так как их идея цивилизации и человеческого счастья полностью отличается от нашей. Все Соединенные Штаты не только в ужасе, но и в страшном гневе».

В то же время президент, несмотря на все поползновения в пользу военного вмешательства, был юридически связан политикой строгого нейтралитета. Это была политика, которую Рузвельт хотел демонтировать через серию нейтральных законов. Процесс был начат в 1937 году, когда Рузвельт выступил в Чикаго с речью «Карантин агрессора». Этот процесс завершился двумя годами позже, когда США стали фактическим союзником Великобритании, а в декабре 1941 года японская атака на Перл-Харбор уничтожила нейтралитет США окончательно. Несомненно, русское вторжение в Финляндию стало одним из важных пунктов на этом долгом пути. Как отметил в своем дневнике заместитель секретаря госдепа Адольф Берле через несколько дней после русского вторжения: «Нейтралитет США уже не так незыблем, как неделей ранее».

Несмотря на все симпатии Рузвельта и миллионов американцев к Финляндии, нельзя было сбросить со счетов тот факт, что большинство политиков и в особенности бизнес-круги оставались на позициях строгого изоляционизма. Очевидно, госдеп обсуждал все возможные варианты, вплоть до вступления в войну.

Пока Рузвельт размышлял, он дал согласие на аудиенцию финскому послу Хьялмару Прокопе. Высокий, обходительный Прокопе был хорошо известен в деловых кругах США в 1930-х годах благодаря его должности в финской бумажной ассоциации. В 1938 году он согласился возглавить крохотное финское посольство из трех человек. Поскольку трения с Кремлем возросли, задачей его было получить американскую дипломатическую поддержку для ходатайствований перед Кремлем.

Высокий, красивый, красноречивый Прокопе всегда был желанным гостем на коктейльных вечеринках в Вашингтоне. Теперь Финляндия внезапно стала темой дня рождественского сезона 1939 года, и его стали звать вообще везде, и везде он использовал свое очарование для того, чтобы призвать на помощь Финляндии. На встрече с президентом Прокопе призвал его разорвать дипломатические отношения с Кремлем. Рузвельт обещал подумать. В то же самое время он надеялся, что сможет послужить посредником в переговорах Москвы и и Хельсинки о мире, а разрыв отношений в этом плане был не нужен. В конечном итоге, по совету Хэлла, Рузвельт отношения разрывать не стал.

Несмотря ни на что, престиж США и общественное мнение требовали того, чтобы начальник сделал по поводу войны сильное заявление. Первый шаг Рузвельта был столь осторожным, что он был фактически бессмысленным: он написал сильное, но обобщенное обращение, осуждающее бомбардировку мирного населения в Хельсинки и призывающее обе стороны в этой необъявленной войне более так не делать. Оба посла США, Стейнгардт в Москве и Герберг Шенфилд в Хельсинки, получили поручение передать это послание обеим сторонам. Как отметил один писатель, «США хотя бы отметились на стороне против зла».

И в то же самое время Рузвельт был фанатом американского футбола и яростно болел за команду Флота США. Ежегодный матч по американскому футболу между командами Армии и Флота США был его идеей фикс. Рузвельт намекнул, что в связи с советским вторжением он, может быть, не приедет на матч и отложит поездку в свое поместье в Гайд-Парке. Он был президентом уже семь лет, и за частной жизнью спасителя Америки следили как за частной жизнь королевской особы. Не приехать на любимый матч – вот это было бы сильным заявлением.

На следующий день Рузвельт был красноречив. Он также четко дал понять, кто на стороне зла:

«Советская морская и воздушная бомбардировка финской территории вызвала глубокий шок у правительства и народа Соединенных Штатов. Несмотря на все усилия разрешить спор мирными методами… одна держава решила прибегнуть к силе оружия».

Сильные слова. И в то же самое время президент еще не решил, поедет ли он на матч по американскому футболу между командами Армии и Флота США.

Однако 350 финских американцев – а «Хельсингин Саномат», ведущая ежедневная газета Финляндии, с волнением сообщила о 3000 – уже решили, что они будут делать, – они будут сражаться! Неделей позже эти мужчины, назвавшие себя Финским американским легионом, отправились в Хельсинки, чтобы присоединиться к 12 000 других добровольцев со всего мира, которые приехали в Финляндию поддержать ее в борьбе.

* * *

По другую сторону Ботнического залива, в Стокгольме, правительство другого нейтрала, которое было больше всего затронуто войной, Швеция, также вело скрытые дебаты по поводу того, как реагировать на вторжение. Некоторые члены кабинета, возглавляемые активным министром иностранных дел Рикардом Сандлером, ратовали за полную военную помощь, включая создание общей обороны Аландских островов. Другие министры сомневались. В отличие от далеких США, которые не были под угрозой непосредственного вторжения, независимо от предпринимаемых политических шагов, Швеции нужно было вести себя осмотрительно. Неправильный шаг мог моментально привести к появлению русских или немецких бомбардировщиков в небе.

Официально правительство Пера Альбина Ханссона, ярого нейтрала и социал-демократа, хранило строгое молчание. Но сомнения в том, что считало по этому поводу шведское общественное мнение, не было. «Сложно выразить чувство ужаса и гнева, которое охватило все население Финляндии, Норвегии и Дании в результате русского нападения на Финляндию», – написал скандинавский корреспондент «Нью-Йорк таймс» 2 декабря. В тот же день две тысячи шведских студентов пришли к финскому посольству в Стокгольме с криками «Мы за Финляндию!» и другими финнофильскими лозунгами. Так же случилось в Риме, Париже и других городах.

* * *

В Карельской зоне боевых действий Олави Эронен был занят эвакуацией ошеломленных жителей деревни Сейвасто на запад, в безопасность, за линию Маннергейма.

«Я отбыл туда в сумерках и собрал всех жителей деревни. Конечно, все пригодные к службе мужчины были в армии, так что присутствовали только женщины, дети и старики. Я никогда не видел настолько притихших людей. Все пожитки были завернуты в одеяла. Это все, что они могли с собой взять. Конечно, все ушли добровольно. Никто не хотел остаться в лапах у русских. Я отвез их за линию обороны, дальше их вез другой грузовик».

Среди эвакуированных из Карелии была Эва Килпи и ее семья. «Мы все очень боялись, что нас вышлют в Сибирь, – сказала она. – Каждый ребенок так или иначе знал, что нас отправят в Сибирь. Это было ужасное чувство. Мы также знали, что это была тотальная война, что если мы не в безопасности здесь, то безопасности нет нигде».

* * *

В семьсот двадцати километрах севернее, на лесистой, слабо защищенной советско-финской границе, около финского уездного города Суомуссалми, передовые дозоры советской 163-й стрелковой дивизии, наспех слепленной Ленинградским военным округом для этой операции, быстрыми темпами продвигались вперед. Задачей дивизии было разрезать Финляндию надвое.

Около тысячи финнов, живущих в этом отдаленном районе, в основном фермеры и их семьи, в большинстве своем имевшие смутное представление о трениях между двумя странами, были еще больше удивлены русскому вторжению, чем их соотечественники на юге. Вспоминает шестнадцатилетняя жительница деревни Саарикюля Ээви Сеппянен. Она была старшей дочерью в семье фермера и занималась обычной работой по хозяйству. После полудня 30 ноября ее отец вышел прогуляться. «Когда он вернулся, – рассказывала Сеппянен, – отец рассказал, что в направлении Юнтусранта большой пожар. Он все удивлялся, что там такое горит».

Горела на самом деле школа поселка, которую подожгли несколько запаниковавших шюцкоровцев, чтобы задержать быстрое наступление советских войск.

Семья Сеппянен вскоре узнала, насколько быстро продвигались русские буквально несколько часов спустя, когда старший Сеппянен вышел из дома посмотреть, что происходит, и лицом к лицу столкнулся с русской конной разведкой. Вскоре несколько русских верхом появились в окнах самой фермы, к ужасу Ээви и ее матери.

«Мама сказала мне не выходить на улицу, а то убьют, – рассказывала Сеппянен. – Но я решила выйти, чтобы показать, что в доме только дети. Когда я вышла на улицу, я лицом к лицу столкнулась с красноармейцем и наши взгляды встретились. “Финский солдат? – спросил русский на ломаном шведском. – Были ли в доме финские солдаты?” – Я сказала, что нет, и жестами пыталась показать ему, что в доме только дети, – взволнованно вспоминала Сеппянен в интервью 69 лет спустя. – Красноармеец показал мне винтовку и спросил, боюсь ли я. Но я была храброй и сказала, что не боюсь. Он рассмеялся».

* * *

Вскоре после полуночи 30 ноября, когда поезд эвакуировал парламент Финляндии в тайное место в Каухайоки в Остерботтнии (юго-западной провинции Финляндии), а Хельсинки продолжал гореть, первый приказ дня Маннергейма был передан по общенациональному радио.

Его воодушевляющее послание было обращено и к финскому народу, и к сражающейся финской армии, пытающейся сдержать советского захватчика. Некоторым финнам было сложно понять шведскоговорящего Маннергейма, с его плохим знанием финского языка. Но это было неважно.

«Храбрые солдаты Финляндии, – провозгласил он. – Я принимаю командование в час, когда наш извечный враг снова напал на нашу страну. Уверенность в начальнике – первое условие успеха. Вы знаете меня и я вас тоже знаю, и я знаю, что вся страна готова исполнить свой долг даже ценой жизни».

Теперь Кремлю и всему миру был дан ответ. Финляндия будет сражаться. Но как долго? И чем?

Глава 2. «Мы не станем для них подарком»
^{(1—11 декабря 1939 года)}

Финский кабинет уходит в отставку, Советы бомбят города. Новое правительство должно найти мирный выход. Россия захватывает порт и острова. 200 убитых.

«Нью-Йорк таймс», 1 декабря 1939 года

Если первый день советско-финской войны был «сумасшедшим», как написал Герберт Эллистон, то последующие дни были еще безумнее. Эллистон и его коллеги, засевшие в отеле «Кемп», пытались понять события, происходящие на политическом и дипломатическом фронте, включая формирование двух противостоящих правительств Финляндии. Также нужно было отслеживать, что происходит на всех фронтах войны. Поток статей и фотографий из отеля «Кемп» – в особенности очень жесткие снимки сгоревшего автобуса и его злосчастных пассажиров у вокзала – помогли поднять всемирную волну ужаса и гнева.

Ну хорошо. Но как этот ужас и гнев могли быть переведены в конкретную помощь стране? – таким вопросом задавались друзья Финляндии. И еще конкретнее: смогут ли финны продержаться против могучей красной военной машины, чтобы эта помощь успела дойти? Новый советский план войны был рассчитан на две, от силы три недели. Русский военный атташе в Берлине сообщил журналисту CBS Вильяму Ширеру, что вся операция продлится «максимум три дня».

Первоначальные ожидания многих западных обозревателей были такими же пессимистичными. Например, 2 декабря обычно проницательный британский парламентарий Гарольд Николсон записал в своем журнале: «Финны дерутся хорошо. Однако они падут в течение нескольких дней». В том же духе аналитик в «Нью-Йорк таймс» беззаботно обсуждал вопрос, насколько большую автономию Кремль предоставит Финляндии после капитуляции Хельсинки.

Очевидно, эти обозреватели знали о финском характере столь же мало, как и Сталин. Однако потребовался еще один советский удар 1 декабря, чтобы финны полностью осознали смертельный характер борьбы, в которую были втянуты.

* * *

Сначала Финляндия сделала быстрый политический маневр. В полночь 30 ноября, вскоре после того, как лимузин Маннергейма уехал из президентского дворца, смещенный премьер-министр Каяндер отправился на встречу с усталым президентом для того, чтобы вручить ему свое прошение об отставке. В той же машине со смещенным премьером сидел и тот человек, который его только что сместил, – Вяйно Таннер.

Бомбы, которые упали на Хельсинки 30 ноября, убедили Таннера в том, что Финдяндии было нужно новое правительство для заключения мира с Кремлем. Более податливое к просьбам Кремля, чем правительство Каяндера и Эркко, дискредитировавшего себя. Правительство, которое могло добиться мира. Как выяснилось позднее, это были лишь мечты лидера социал-демократов Таннера, но он в тот момент еще этого не знал.

Итак, после утренней встречи кабинета под аккомпанемент бомбежки Таннер остался для личного разговора с президентом Каллио. Он сообщил президенту план спасения страны. Таннер действовал быстро и после встречи с президентом убедил других социал-демократов поддержать его дерзкий план. После этого он встретился со своей фракцией в парламенте прямо перед заседанием по поводу выражения доверия правительству. Это было последним заседанием финского парламента в Хельсинки, вечером 30 ноября он был увезен в новое тайное место в Каухайоки, маленьком городке на юге провинции Остерботтния, пока что безопасной части Финляндии.

«Мы должны просить перемирие», – сказал Таннер перед парламентом. В окнах виднелись отблески огня горящего неподалеку здания. Нынешнее правительство не смогло пойти на большие уступки, общественное мнение Финляндии не позволяло это сделать. А теперь, продолжил он, необходимо новое правительство, которое сможет продолжить переговоры. Он еще не знал, что амбиции Кремля сильно увеличились с момента прерванных переговоров. Советы больше не интересовались никакими территориальными уступками, сделанными легитимным финским правительством. Тем более таким, в котором был Таннер, которого Сталин и Молотов в частных беседах проклинали.

И как они могли его не проклинать после того, как Таннер представился на переговорах в Москве полутора месяцами ранее? «Я меньшевик», – шутливо сказал Таннер Сталину в какой-то момент. Сталин, который не сильно любил иронию, не оценил шутки. Но Таннер, который собирался занять пост министра иностранных дел в новом правительстве, этого еще не знал. Встреча продолжилась. Парламент честно проголосовал за доверие правительству. Признательный премьер-министр, раздавленный всеми событиями дня, пробормотал слова благодарности.

Затем Таннер сделал свой ход. Отставив в сторону взволнованного Каяндера, Таннер объяснил, что голосование было простой формальностью. Голосование освобождало правительство Каяндера от ответственности за войну, но не более. Теперь премьеру настало время откланяться. Конечно, у Каяндера не было выбора: как глава самой сильной партии в правительстве, Таннер держал власть. Премьер неохотно согласился. Пока все идет по плану, подумал Таннер, усаживаясь в машину с покорным Каяндером в полночь. Они поехали сообщить о резком изменении президенту Каллио, который был перемещен в крохотный дом на острове Куусисаари к западу от столицы. Сопровождали их министр обороны Ниукканен, представитель аграрной партии и шведской народной партии Эрнст фон Борн. Обе эти партии вошли в новое коалиционное правительство.

В тот момент это казалось достаточно логичным шагом, как отметил Джоффри Кокс. «Они (Таннер и его союзники) знали, что радио и газеты Молотова громко кричали о невозможности иметь дело с нынешним финским правительством. Если Каяндер и Эркко уйдут в отставку, может быть, русские вернутся за стол переговоров. По крайней мере, эти изменения могут спасти Хельсинки от налета завтра утром».

В то же время слухи о фактическом перевороте достигли прокуренной комнаты для прессы в «Кемпе». Как всегда, некоторые сообщения были неверными. В три утра Юнайтед Пресс опубликовало молнию о том, что Таннер будет новым финским премьером и примет любые условия Москвы. Все это было не так. Он просто хотел возобновить переговоры. И остановить бомбежки.

Таннер явно не был заинтересован в посте премьера. Для этого архитектор нового финского правительства выбрал другого: Ристо Рюти, чиновника с железными нервами. Президент Каллио одобрил этот выбор. Хотя большую часть политической жизни Рюти провел в банковской сфере, у него было много опыта в вопросах обороны. Более того, финансист обладал хорошей репутацией среди промышленников и бизнесменов, а с ними как раз нужно было сотрудничать. С Кремлем до этого Рюти дел не имел.

Разумеется, проконсультировались и у главнокомандующего. Маннергейм не был особо доволен кандидатурой и сначала немного посомневался, но затем согласился. Теперь Таннеру оставалось только убедить главного фискала Финляндии принять предложение.

* * *

Итак, с утра пораньше, 1 декабря, как только открыл свои двери Банк Финляндии, Таннер позвонил Рюти и изложил ему свою идею. Вскоре приехал президент Каллио, который сам когда-то возглавлял Центробанк, для того, чтобы помочь уговорить Рюти.

Как и ожидалось, Рюти сначала отказался. Его прошлый роман с политической жизнью в 1938 году закончился плачевно – тогда он проиграл Каллио на президентских выборах. В любом случае, он предпочитал управлять делами Финляндии из своего офиса в банке. Таннер и Каллио настаивали. Он был нужен Отечеству. Но Рюти все еще сомневался. Затем, по воспоминаниям Таннера: «Я сделал самое неосмотрительное обещание в своей жизни – если Рюти станет премьером, то я готов работать исполняющим обязанности министра иностранных дел». Это обещание Таннер исполнил. Из-за этого обещания Таннер вместе с Рюти в 1946 году отсидел несколько лет в тюрьме после незаконного суда, затеянного Советами. Суд нашел обоих виновными в «военных преступлениях». Как Таннер записал в своих мемуарах, «когда Рюти сопротивлялся вхождению в новое правительство, он был абсолютно в своем праве так поступить».

Очевидно, этот аргумент Таннера стал последней каплей. Рюти согласился. После принятия этого решения новоиспеченный премьер-министр спокойно сформировал кабинет. К Рюти в новом правительстве присоединился Юхо Паасикиви, который ушел с поста посла в Швеции (его сменил Эркко) и стал министром без портфеля. Вместе с Таннером и Маннергеймом эта троица направляла финскую внешнюю политику на протяжении войны.

Новое правительство являло собой смесь из Аграрной партии (партии Рюти), 5 мест, социал-демократов Таннера (4), Коалиционной партии (3) и Шведской народной партии (3). За исключением замены трех ключевых министров, правительство не сильно отличалось от предыдущего.

Как отметил Таннер, «это была, наверное, самая быстрая смена правительства в истории Финляндии».

* * *

В час пятнадцать уже ставший привычным вой сирен возвестил о прибытии очередной порции «сталинских соколов» в небесах над Хельсинки. Изможденные жители города опять бросились в бомбоубежища. В это же время другие советские бомбардировщики совершили налет на всю южную часть Финляндии, сбросив бомбы на Выборг, Коувола и еще 10 финских городов.

Джоффри Кокс, который, как и Марта Геллхорн и многие другие журналисты в «Кемпе», уже имели опыт бомбежки с испанской гражданской войны, предпочитал отсыпаться в номере. Но долго поспать не удалось:

«В этот момент раздался громкий стук в дверь. Я вскочил, схватил одежду и открыл дверь. За ней я увидел высокую угловатую женщину лет под сорок, в очень британском пальто и сероватых мехах, которые, как казалось, только что вытащены из шкафа на даче. Она стучала в дверь своей туфлей и кричала на английском голосом деревенщины: “Давай, давай. Я специально обученная сотрудница МПВО. Вниз!”

Несколько секунд спустя то же создание появилось в фойе гостиницы, гда собрались прохожие, чтобы переждать налет. “Теперь все к стене! Все к стене!” – кричала она на английском. Терпеливые финки, которые вбежали в гостиницу с улицы, застыли в недоумении. Выражение на их лицах несомненно является частью современной войны. Странные женщины кричат команды на странных языках».

Результаты этого налета, второго из трех в тот день, были не столь веселыми: 50 убитых и большое количество раненых. Психологический ущерб был еще больше, город еще не привык к суровой реальности бомбардировок с воздуха.

Репортер «Дейли Экспресс» видел усталость города везде в тот день: в усталых лицах банковских клерков и покупателей в магазинах, в трамваях, где народ ругался из-за мест и багажа. Швейцары в «Кемпе», когда-то радостные и приветливые, стали унылыми и раздражительными.

Сможет ли Хельсинки выстоять? Пока что было непонятно…

* * *

В один момент на второй сумасшедший день войны Кокс сумел посетить место падения одного из сбитых стервятников.

«Перепутанные обломки горели. Хвост, с буквами СБ и огромной тускло-красной советской звездой, лежал около дерева. Рядом лежало кровавое месиво из головы пилота и его торс в форме цвета хаки. Его руки были крепко сжаты… Тела двух других членов экипажа уже унесли. Финские стражи подошли с куском фанеры, затащили на него расплющенный торс и его тоже унесли».

Глядя на эту кровавую сцену, Кокс не мог не задуматься, что мотивировало этого погибшего летчика.

«Каким он был, этот пилот, чья жизнь закончилась так? Молодой, готовый сражаться за социализм, чтобы построить новый, лучший мир? Искатель приключений, или просто привлеченный престижностью профессии? Ему уже было все равно. Его жизнь закончилась сегодня, в этот серый день, когда он пролетал над домами Хельсинки…

О чем он думал, когда получил приказ сбросить бомбы на город? Мои мысли вернулись к воздушным боям, что я видел над Мадридом, когда курносые советские истребители значили спасение и свободу от фашистских бомбардировщиков. Толпы приветствовали их как избавителей – такие же толпы, как эти молчаливые финны, которые столь же бесстрастно смотрят на обломки, как они смотрели в небеса несколькими секундами ранее».

По некоторым данным, некоторые финны, которые отловили экипажи сбитых бомбардировщиков, не были столь пассивными. По сообщению «Таймс», два сбитых советских летчика, которые сумели выбраться из самолета, были захвачены местными жителями и убиты (несмотря на правдоподобность, этот инцидент никогда не получил подтверждения).

* * *

Все это безумие прекратится, считал Таннер, как только Москва узнает о новом, более миролюбивом правительстве Рюти.

США уже предлагали свои посреднические услуги в переговорах между Хельсинки и Москвой. Согласятся ли они сделать это еще раз? Сообщение было передано в американское посольство, оттуда в госдеп, оттуда президенту, который сразу согласился. Рузвельт позвонил послу в Москве, Стейнгардту, и дал указание назначить встречу с Молотовым как можно скорее. Молотов согласился, и встреча была назначена.

В 10 вечера по Москве, 1 декабря, когда пожарные в Хельсинки и других местах, переживших налет, убирали обломки с улиц, Стейнгардт, посланник и США и нового финского правительства, встретился с русским министром иностранных дел в его кабинете в Кремле. Можно себе представить напряженность сцены, когда бывший полковник, ставший послом, который уже дал понять, что Москве он не друг, сел напротив новоиспеченной «правой руки» Сталина.

Возможно, лучше всего Молотова описал Уинстон Черчилль, который много раз встречался с ним и решал вопросы и до, и во время Второй мировой войны:

«[Молотов был] человеком выдающихся способностей и хладнокровной жестокости. Он пережил все те страшные опасности и испытания, которые прошли все большевистские лидеры в годы победоносной революции… Его голова – пушечное ядро, черные усы, проницательные глаза, лицо кирпичом, ловкость речи, невозмутимое поведение – были прекрасными проявлениями его качеств и умения. Лучше всех он подходил на роль агента и инструмента политики гигантской машины… Я никогда не видел человека, который лучше бы подходил под современную концепцию робота».

Один из ведущих советологов Америки, покойный Джордж Кеннан, набросал похожий словесный портрет в своих воспоминаниях в 1960 году. Кеннан, который сам какое-то время был американским послом в Кремле, так вспоминал Молотова:

«…мужчина с телосложением вышибалы из бара старых времен, с железными нервами, лицом игрока в покер, невозмутимый, упрямый, не поддающийся в спорах, гроссмейстер, который не пропускал ни одного хода. От него ничего не ускользало».

Такова была природа человека, который определял политику в отношении Финляндии в равной, если не в большей степени, чем Сталин. С ним предстояло встретиться послу Стейнгардту.

Задача перед Стейнгардтом была двоякой. Во-первых, он официально донес до министра достаточно мягкое и очевидное послание Рузвельта от предыдущего дня, в котором осуждались бомбардировки городов и гражданских объектов и призывалось впредь от этого воздержаться. Для видимости нейтральности Вашингтон уже призвал Хельсинки тоже воздержаться от подобных действий, на что последний сразу согласился. Относительно небольшие финские ВВС не имели ни намерений, ни возможности терроризировать со своей стороны советские города.

Так что, продолжил Стейнгардт, не соблаговолит ли Москва, которая уже явно бомбила финские города, согласиться на такой же шаг, по крайней мере до окончания военных действий между двумя странами?

Молотов ответил открытой ложью. Извините, но президенту Рузвельту неверно доложили, сказал он в лицо ошеломленному послу, который несомненно уже видел фотографии налета на Хельсинки. Предложение президента абсолютно необоснованно. Советский Союз не бомбил городов и не будет их бомбить, так как «он заботится об интересах финского мирного населения не меньше, чем о народе любой другой страны». Удары были нанесены только по аэродромам, и они будут продолжены.

Как бы то ни было, сухо продолжил Молотов, поскольку США «находятся в 5000 миль отсюда, они могут этого и не видеть». Но «факты остаются фактами». Следовательно, продолжил он, не меняя выражения лица, инициатива президента «бессмысленна».

Американский посланник перевел тему на следующий, более зловещий пункт, то есть на новое финское правительство. Ему было поручено информировать Советы, что у Финляндии новое правительство, возглавляемое Вяйно Таннером, который очень заинтересован в возобновлении переговоров. В суматохе со сменой правительства посол перепутал информацию. Но это было неважно. Стейнгард мог сказать Молотову, что новым финским премьером был Санта-Клаус.

В этот момент Молотов воспользовался этой неверной информацией и разразился небольшой тирадой против Таннера. Таннер? Таннер «неприемлем», сказал Молотов. Хуже того, он был тем «злым гением», который сорвал переговоры в ноябре. Если бы переговоры вел Паасикиви, которого русские знали и кому доверяли, все могло бы пойти по-другому. По этой причине, продолжил он, у советского правительства нет оснований ожидать ничего хорошего от нового правительства.

После этого Молотов нанес свой «удар милосердия». В любом случае, продолжил он, Кремль более не заинтересован в контактах с правительством в Хельсинки. Вместо этого у него был новый партнер по переговорам – «Финская Народная Республика», возглавляемая Отто Вилле Куусиненом. «Разумеется, посол согласится, что формирование правительства Куусинена является новым и важным фактором в ситуации, не так ли», – продолжил Молотов.

Действительно, несколькими часами ранее московское радио сообщило о молнии ТАСС, что «народное правительство Демократической Республики Финляндии было создано в Териоки финскими социалистами и восставшими солдатами». Это сообщение было сразу опровергнуто финскими представителями как пропаганда. Стейнгардт, который в тот вечер много ездил по Москве, очевидно, не слышал этого сообщения. Очень жаль, сообщил Молотов, поскольку именно с этим правительством Москва теперь ведет дела.

Конец интервью. В свете этого «Нью-Йорк таймс» на следующий день написала: «Это выглядит как очень резкий отказ предложению президента Рузвельта – отказ тем более циничный в свете ссылки на “правительство” Куусинена».

* * *

Если встреча посла Стейнгардта с советским министром иностранных дел стала ошеломляющим отказом на предложение американского правительства положить конец советско-финскому конфликту, то еще большим шоком это стало для нового финского правительства и политика, который это правительство собрал. Сутками ранее он, Вяйно Таннер, был уверен, что сумеет направить окруженную врагом финскую нацию в тихие воды. А теперь он узнал, что на самом деле он виноват в войне и был ни больше ни меньше злым гением, сорвавшим переговоры в ноябре! И что за дурной шуткой было так называемое финское народное правительство, о котором говорил Молотов?