Текст книги "Восставшая фантазия"

Восставшая фантазия
Горос

© Горос, 2023

ISBN 978-5-0051-3834-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Восставшая фантазия

1

Сначала не было ничего. Лишь пустота – белое пространство. Потом появилось слово. За словом родился мир. Ну а затем в этом мире возникла жизнь. Он проделывал это сотни раз. Именно так: сначала придумывал своему творению имя и только потом создавал все остальное.

Вот и сейчас стержень шариковой ручки коснулся белоснежного листа и пополз вниз, оставляя черную полосу. Рядом появилась вторая. Третья соединила их в букву «Н». Рука со стержнем замерла на мгновение, а потом уверенно начертила еще несколько букв. Затем стержень быстро заскользил по листу, выводя нечеткие очертания: голова, плечи, волосы… Серые глаза творца наблюдали за этим процессом с таким любопытством, словно он не сам создавал все это, а смотрел в окошко, за которым медленно проступали очертания какого-то неведомого параллельного мира. Вот оттуда выглянули глаза – насмешливые, немного безумные, вот уже видны растрепанные длинные волосы. Видимо, в том мире ветер…

Здесь же ветра нет. Здесь воздух сперт и пропитан алкогольным перегаром. Здесь творец сидит на полузаправленной кровати в углу крохотной комнаты, и его едва освещает с подоконника мрачная настольная лампа. Он всегда включает электрическое солнце, даже если, как и сейчас, за окном светло. Да только дневному свету ни за что не пробиться сюда сквозь вечно закрытые толстые шторы. Из динамиков потрепанного пристроенного рядом на кровати магнитофона гремит музыка – тяжелый рок, причем качество записи ужасно.

«…Подкину им парочку монстров, чтоб было весело жить…» – орет магнитофон хриплым голосом.

На листе между тем появился человек. Спутанные волосы, все лицо в ссадинах, перепачкано сажей, ветер треплет рваную рубаху. Теперь вокруг него стали проступать очертания самого мира: руины домов, потрескавшаяся дорога, по небу ползут клубы не то дыма, не то облаков. Но постепенно становится ясно, что это все-таки дым. Похоже, весь город за спиной человека объят огнем…

Раздался щелчок. Обрушившаяся тишина вернула грань между мирами – тем и этим. Из-за плотно прикрытой двери комнаты стали пробиваться ритмичные звуки и хохот. Звякнула посуда, кто-то шумно топал – видимо, плясал. Рука творца потянулась к магнитофону, подцепила стержнем кассету (механизм выброса не работал). Та выпрыгнула из лишенной крышки амбразуры, но тут же вернулась на место, развернутая другой стороной. Палец творца вдавил кнопку Play. Снова загремели гитарные риффы.

Дверь приоткрылась. В образовавшейся светлой щели показалось девичье личико – столь ангельское в окладе длинных темных волос, что можно писать икону. Да только хмельной блеск в глазах и притворно виноватая улыбка мигом низводят ее из святых в блудницы.

– Не помешаю? – как будто извиняясь, спросила девушка и, не ожидая ответа, вошла в комнату.

Творец на мгновение оторвался от рисунка. Взгляд скользнул по выглядывающей из-под блестящей юбочки восхитительной девичьей коленке, но тут же снова вернулся к нарисованному черной пастой человеку. Стержень еще быстрее заскользил по альбомному листу, словно, если прямо сейчас работа не будет закончена, изображение навеки бесследно исчезнет, растворится, истлеет…

– Ух ты, вот это да! – сказала девушка с деланым восхищением. – Это все твое?

Она прошлась по комнате, рассматривая стены, сплошь увешанные черно-белыми картинками. Это были не стены, а миф. Миф, порожденный человеком, но люди в нем умирали. Картины явно говорили, нет, кричали о том, что их творец весьма недолюбливает человечество. Кругом сплошные монстры: полулюди, полуптицы, полупауки, получерви… Их клыки и когти рвут плоть, их руки, лапы, щупальца перепачканы кровью… Картинки были повсюду. Двери, подоконник, полки, тумбочки уставлены, увешаны, заклеены ими. Свободными оставались разве что пол да потолок. Впрочем, девушка еще не знала о том, что у творца этих картинок накопилось столько, что большинство из них томились в тумбочке. На стены и полки попадали лишь самые лучшие, любимые.

– Прикольно. – Девушка передернула плечами. – Хотя страшненько!

Творец окинул ее холодным взглядом, но промолчал. Похоже, «страшненько» могло относиться к чему угодно, только не к его шедеврам. Девушка виновато, но опять-таки неискренне улыбнулась.

– А это кто? – спросила она, заглянув творцу через плечо.

Тот не ответил, а лишь добавил к картинке еще пару штрихов. Последняя работа, на его взгляд, была просто великолепна. Он изобразил обычного на вид парня. Тот вовсе не походил на чудовище. Однако творец знал, что этот человек страшен. И более того – гораздо опаснее всех монстров, вместе взятых, которых он рисовал до этого. За его спиной пылает и рушится город, горячий от пожаров ветер треплет его длинные волосы. Но все это – дело его рук. Рук с виду обычного, слабого человека. Такого в его творчестве еще не было. Теперь его монстрам не нужны клыки, когти и щупальца, чтобы убивать!

«Намор» – стояла подпись в правом нижнем углу листа. Творец сам не знал, что означает это слово, но, как ему казалось, парню на картинке это имя очень подходит. Он всегда давал имена своим творениям спонтанно – просто брал из башки подходящий набор букв. Получалось что-то вроде: Актып, Ерог, Сажу или, например, Алигом. Причем сам создатель помнил всех своих монстров поименно, так как часто, особенно во время накатывающих депрессий, любил перебирать свои художества, представляя, как гибнет под массивным щупальцем, клыком или когтем очередной обидчик из реального мира. К слову сказать, сам творец при своем росте метр полста и размерах мышц, способных удерживать разве что кисть и карандаш, сражаться кулаками не имел ни способности, ни желания. «Я творец, а не боксер», – говорил он себе, и аргумент этот его вполне устраивал.

Творец встал с кровати и торжественно водрузил своего Намора на полку рядом с другими чудищами, потеснив Акума, Рома, Олагупа и фотографию очередной безнадежно любимой девушки.

Распахнулась дверь. Магнитофонный рок захлебнулся в ворвавшихся в комнату ритмичных звуках попсы. На пороге появился рослый парень. На его шелковой черной рубашке плясали веселые блики настольной лампы, длинная светлая растрепанная челка падала на глаза. При виде творца его губы растянулись в самодовольной пьяной улыбке.

– Рыжий, ты куда пропал? – весело бросил он творцу. Потом пьяным взглядом изучил последнюю его работу. – Да, любишь ты людей, как я погляжу…

– Они меня не любят, – сухо ответил творец, которого все обычно именовали Рыжим за цвет шевелюры. И прибавил: – Этот мир – дерьмо, все люди – гады, а бабы способны лишь на измену. – При этих словах он покосился на девушку. – И я с удовольствием посмотрел бы, как это долбаное человечество сдохнет!

Его собеседник пожал плечами, пьяно усмехнулся. У него, кстати, отношения с человечеством складывались намного лучше. Он мечтал о карьере финансиста и двигался к этой цели уверенными шагами: учился в университете, имея в будущем вполне реальные перспективы к трудоустройству. Да и у девушек он пользовался популярностью, в подтверждение чего он тут же приобнял одну из них за талию – ту самую красотку, которая только что рассматривала картинки.

– А я смотрю, пропал куда-то. Сидит тут один, скучает… – Девушка игриво наклонила голову. – Владимир, твой друг художник?

– Рыжий у нас вообще талант! – ответил будущий финансист Владимир. – Гляди, все стены залепил. Можно обои не клеить!

– Что ты все Рыжий да Рыжий? Он и на набережной вчера представился как Рыжий. У него имя-то есть? – Девушка окинула творца поддельно возмущенным взглядом. – Тебя как зовут-то, художник?

– Рыжий!

– Да Роман он, – рассмеялся Владимир. – Но сам он только на Рыжего откликается. Творческая личность! Они же все того… с прибабахом.

Рыжий оставил эту реплику без комментариев, хотя мог бы добавить, что самого Владимира его друзья иначе как кличкой Краб не называют. Творец снова принялся рассматривать своего Намора. Затем подошел к рисунку и добавил пару штрихов. Снова уселся на кровать, подтянув коленки к груди.

– Ой, а что это играет? – спросила девушка, не столько из интереса, сколько чтобы нарушить повисшую паузу, пока та не переросла в неловкую.

– «Крах», – ответил Рыжий.

– Никогда раньше не слышала.

– И не услышишь, – объяснил Краб-Владимир. – Это неизвестная группа, из Красновки. Есть такая дыра у нас в Погорье. Рыжий в той группе когда-то на бас-гитаре играл.

– О! Так он еще и музыкант!

– Я же тебе говорю: самородок! – Краб хлопнул Рыжего по плечу.

– Какая мрачная музыка, – отметила девушка.

– В каком мире живем, такая и музыка, – пробормотал Рыжий.

– Но не все же так в мире плохо.

– Может, для кого-то и неплохо. Наверное, просто я тут лишний.

– Ладно тебе грузиться-то! – воскликнул Краб и, подмигнув девушке, добавил: – Ща мы попросим его что-нибудь слабать нам на гитаре. Что, Рыжий, сделаешь?

И несмотря на недовольную мину художника, Краб потащил его с кровати. Тот вывернулся и снова сел.

– Людочка, ты пока ступай, а мы сейчас придем, – сказал Краб девушке, звонко хлопнув ее по ягодице.

Та послала в ответ озорной взгляд и вышла из комнаты. Краб прикрыл дверь. Его палец вдавил кнопку Stop на магнитофоне, и в комнате воцарилась почти тишина – из-за двери все так же мерзко вползали гогот и музыкальные ритмы.

– Ты че, обижаешься, что ли? Дуешься, что Людка со мной начала мутить? – сказал Краб, положив ладонь Рыжему на плечо. Тот вздрогнул, словно на него свалилась какая-то мерзость, но руку не сбросил.

– Я понимаю, что она как бы к тебе пришла, – продолжал Краб. – Но я же не виноват, что, когда моя Светка ушла, эта на меня переключилась. Ведь фиг пойми этих баб…

Рыжий хотел сказать, что это Краб на нее переключился, когда его Светка ушла. И ему было плевать, что Люда пришла в гости к его соседу. Но промолчал. В принципе, Рыжий и сам не особо-то верил, что Люда, с которой они вчера познакомились на набережной, будет с ним. На него любая девушка с первых же мгновений знакомства начинала смотреть скорее как на забавного зверька, нежели на потенциального ухажера: маленький, тощий, слабый, молчаливый, мрачный… «Хотя, если бы не Краб, кто знает, как сложилось бы, – шевельнулись у Рыжего сомнения. – Ведь я ей вроде как понравился. Да еще и в гости согласилась прийти, якобы заинтересовавшись моими художествами…»

– Слушай, я чего зашел-то! – воскликнул Краб. – У тебя денег занять можно?

Рыжий вынул из кармана смятую купюру и бросил рядом на кровать.

– Я отдам. Честное слово! Мать бабла подгонит, сразу и прошлый долг тоже верну… – Получив банкноту, Краб повеселел еще больше. Он снова хлопнул художника по плечу. – Да ладно ты, не грузись. Пойдем лучше песни петь!

И он буквально потащил художника к двери.

Как выяснилось, пока Рыжий в комнате творил своего Намора, предаваясь очередной депрессии, в квартире народу заметно прибавилось. Появились еще несколько пьяных парней, которых Краб представил как своих однокурсников, и две девушки, по градусу опьянения обогнавшие приятелей. Они резвились в зале, визжа, выплясывая под музыку, бесцеремонно обращая все окружающее в помойку: штора уже болталась на паре прищепок, в углу валялась разломанная табуретка, салфетки на столе плавали в разлитом пиве, а под диваном растеклось вонючее пятно напротив перекошенной физиономии уже свалившегося туда бухого в дым самозванца. Именно самозванца, потому как этих людей сюда хозяин квартиры не звал. Их привел Краб, да только тот и сам был не более чем гостем. Квартиру снимал Рыжий, а Вовку Краба он впустил на правах бывшего одноклассника. Причем впускал на неделю, а прошел уже год. И вот теперь дошло до того, что сам Рыжий ощущает себя тут гостем и ему вечерами не хочется возвращаться домой. Это притом что за право тут жить он ежемесячно отваливает немалую сумму. Один! Самое обидное было в том, что с появлением Краба накрылись давние мечты творца пожить наконец так, как хочется. Да, недолго он наслаждался одиночеством, сбежав из гнусного поселка, в котором прошло его несчастливое детство под контролем злобного папаши. Когда он поступил в университет и поселился в этой квартире, ему было так хорошо, что он даже монстров перестал рисовать. Но появился Краб… И теперь еще эти пьянки, которые тот каждый раз преподносит как их общие, а на самом деле нужные только ему и его друзьям. К Рыжему же, после появления в его квартире бывшего одноклассника, знакомые забыли дорогу, опасаясь Крабовских приятелей и из-за вечного бардака. Что же хозяин квартиры? В силу врожденной скромности Рыжий не мог прекратить эти куражи, которые, кстати, часто происходили тоже за его счет – у Краба вечно не было денег, он одалживал у Рыжего.

Как-то по пьяни Краб вообще заявил:

– Раз у человека не хватает смелости отказать, он обречен терпеть. Зато для наглых такие – золотое дно!

Рыжий это воспринял в свой адрес, а потому тем же вечером нашел в себе силы выставить Краба из дому:

– Говоришь, наглость – второе счастье? Так вали, ищи себе «золотое дно» в другом месте!

Однако утром тот так усердно извинялся, говорил, что просто дурость сморозил спьяну, да и вообще идти ему некуда, что у Рыжего не хватило духу выгнать бывшего одноклассника на улицу. И все осталось по-прежнему.

«Ощущение такое, что самые счастливые и успешные люди в нашем обществе – те, кто имеет достаточно наглости, чтобы шагать по чужим головам, а нередко и по трупам. Думай о себе, плюй на всех. Но что делать, если я не хочу становиться таким? Как тогда жить? – недоумевал Рыжий. – Почему нельзя просто быть, никого не используя, и чтобы никто не искал выгоды в тебе? Быть может, есть в мире такое место, где люди думают и живут так же? Где могут быть счастливы и такие, как я?» Но мысль о возможном существовании такого места его мало утешала. Жить-то приходится тут! А в этом мире, да еще с таким характером он обречен быть неудачником. «Я неудачник!» – как клеймо на судьбе. А потому все, на что его хватало, – это сидеть и рисовать монстров в полутемной комнате, ненавидя весь мир, который создал его таким, каков он есть, и не научил его говорить нет наглым ублюдкам.

На кухне раздался звон разбитого стекла. Входя туда, Рыжий старался не думать об источнике этого звука. Толку-то, что узнаю. Лишь расстроюсь еще больше. Все равно уже ничего не изменить… Стоило ему взглянуть на заваленную грязной посудой раковину и замызганный обувью пол, он понял, что завтрашний день проведет с тряпкой и веником в руках. Вовка Краб палец о палец не ударит – как обычно, проваляется похмельный весь день. Или даже с утра похмеленный, что более вероятно и намного хуже. А к обеду подтянутся его друзья, и завтрашний день повторит сегодняшний. Мерзкий замкнутый круг…

«А ведь завтра важный день – нужно сдать в университете экзамен. Да и сегодня не мешало бы подготовиться и хорошенько выспаться, – подумал творец, но, взглянув на бушующий вокруг хаос, обреченно махнул рукой. – Ладно, завтра будет завтра. А пока все равно ничего не исправить. Так что лучше уж не заморачиваться и не думать о плохом». Чтобы отогнать мрачные мысли, он решил, наоборот, думать о чем-нибудь хорошем. И творец с улыбкой вспомнил о своем Наморе и других рисованных монстрах…

– Рыжий, спой чего-нибудь.

Фраза выдернула его из царства грез – мира, где он с каждым днем проводил все больше времени. Он уже практически жил там. Рыжий не раз ловил себя на мысли, что рискует вообще отгородиться от реальности коконом шизофрении и навечно забыться.

– Ну, так ты споешь? – снова одернул его пьяный голос Краба.

Рыжий нехотя взял гитару, чудом уцелевшую среди погрома, присел на табуретку, ударил по струнам. Пока он пел, народ о чем-то весело болтал, кто-то ушел в зал танцевать, Краб уже лез под блузку Людочке. «Которая пришла в гости ко мне!..» Песня оборвалась на середине.

– Ты чего? – Краб поднял голову, оторвав слюнявые губы от шеи хихикающей красотки. – Сыграй еще!

– Не хочу.

– О, а знаешь «Мурку»?! – воскликнул широкоплечий парень в спортивном костюме и кепке-аэродроме (почему-то даже в квартире он отказался ее снять). Рыжий видел его тут впервые. Краб представил его, назвав Басмачом.

– Не знаю, – ответил Рыжий.

– А что знаешь?

– Ничего.

Рыжий поставил гитару в угол.

– Да че ты ломаешься, как телка? – недобро ухмыльнулся Басмач. – Слабай еще! Пацаны просят!

– Я не буду больше играть, – тихо, но твердо ответил Рыжий.

Разговаривать с подобного типа людьми у него не было ни способностей, ни желания. Обычно он просто уходил – ведь на свете есть множество вещей более интересных, нежели тратить время на подобный бессмысленный треп. Но Басмач, похоже, оказался из тех людей, для которых именно в такие моменты – когда можно вволю поиздеваться над ближним – наступает самое интересное в жизни. Почувствовав, что Рыжий дал слабинку – отводит взгляд и норовит сбежать, – Басмач подсел к нему поближе, стараясь смотреть прямо в глаза (нужно же видеть, как человеку хреново), и протянул:

– Ты че такой, а? – Один из тех бессмысленных вопросов, на которые не ждут ответов. Их используют как повод. Рыжий знал это и попытался встать.

– Че ты съезжаешь, а? – продолжал Басмач. – Сюда, говорю, смотри!

– Я не хочу никуда смотреть и не хочу с тобой говорить. Что тут непонятного? Я просто хочу уйти. – С таким же успехом Рыжий мог пытаться оторвать клеща, который уже сунул голову в тело и теперь лишь устраивается там поудобнее, чтобы насладиться кровью.

Рыжий попытался выйти из кухни, но его рубашку смял кулак с огромным золотым перстнем на пальце.

– Слышь, ты! Я тебе просто хавальник сейчас разворочу, понял? – прорычал Басмач.

– Ладно, братан, успокойся, – тут же вступился Краб, заметив, к чему идет дело. Как-никак, под угрозой здоровье его генерального спонсора! – Давай лучше водки выпьем. Не хочет играть, и ладно.

– А че он, блядь, сидит тут, как баба, – возмущался Басмач, протягивая свободную руку за стаканом. – Понарожают, сука, уродов. Музыкантов херовых. А потом эти лохи только нас, пацанов, позорят!

– Басмач, такие, как он, для таких, как мы, культуру создают. Картины малюют, музыку играют, фильмы снимают…

Басмач разжал сминающий рубашку Рыжего кулак. Видимо, аргументы Краба его убедили. Зато Рыжий впал в еще большее уныние. Еще бы. Хорошая перспектива в жизни быть рожденным лишь для того, чтобы скрашивать досуг таких вот «басмачей». Чтобы тем жить не скучно было… Богатое воображение Рыжего тут же нарисовало ему недалекое будущее. Что его ждет? Года через три он закончит худграф. Что дальше? А дальше его ожидает рутинная работа – чтобы хоть как-то прокормить семью, вкладывать весь свой художественный талант в создание какой-нибудь гнусной рекламы, для того чтобы разжиревшие «басмачи», владельцы фирм и компаний, стали еще жирнее. Есть еще вариант. Предположим, ему повезет и когда-нибудь он, как и мечтает, все-таки станет известным художником. И что же тогда? Тогда его картины будут покупать… Кто? Опять же они – толстопузые «басмачи»! У других попросту не будет на это ни времени, ни денег. Им ведь тоже нужно кормить свои семьи, вкалывая на «басмачей». Искусство не для них! Для них только «играть, когда скажут», чтобы не получить «по хавальнику»… В этот момент Рыжему захотелось навеки бросить искусство и впредь рисовать только монстров – таких, какие висят на стенах его комнаты. Монстров, которые нужны лишь ему самому.

Рыжий ушел в комнату и вернулся с этюдником.

– Уходишь? – равнодушно спросил Краб.

«Сбегаю», – подумал Рыжий и захлопнул за собой входную дверь.

Пару последних месяцев он чуть ли не жил на набережной. И чувствовал там себя намного комфортнее, чем дома. Впервые Рыжий туда пришел, когда на улице потеплело настолько, что на деревьях стали надуваться почки. Цель его похода была банальна – с появлением в его жизни бывшего одноклассника Краба стало не хватать денег. Он не раз слышал, что некоторые его одногруппники с худграфа подрабатывают, рисуя прохожих в людных местах. Решил попробовать и он.

Рыжий в тот день вышел на берег реки и сконфуженно осмотрелся по сторонам. Люди почти не обращали на него внимания: появление художника на улице – дело обычное. Да только Рыжий чувствовал себя неловко, словно совершал преступление. Он понимал, что пришел сюда работать, что это такой же труд, как если бы он крутил гайки на заводе или стучал по клавишам в офисе, и все же не мог избавиться от мысли, что собирается сделать нечто нехорошее. Видимо, все дело было во взглядах, которые время от времени бросали в его сторону прохожие. Когда человек работает на так называемой «официальной работе», все воспринимают это как труд, даже если работник весь день играет с коллегами в домино в курилке или гоняет карты пасьянсов по экрану монитора. Когда же человек выходит на улицу «неофициально» – с этюдником, гитарой или фотоаппаратом, – даже если к концу рабочего дня он валится от усталости, на него все равно смотрят как на попрошайку.

Наконец Рыжий решился и расположился-таки на газоне неподалеку от парапета: установил этюдник, раскладной стульчик, разложил свои художественные причиндалы и… принялся рисовать монстра. После первых же штрихов на листе он позабыл, для чего вообще сюда пришел. Мимо проходили толпы людей, останавливались, рассматривали его кошмарное творение, бросали нелестные реплики. Но Рыжий их не слышал. Он вообще не замечал окружающий мир до тех пор, пока альбомный лист не покрылся черными пятнами рисованной крови, летящей от чудовища, разрывающего в панике разбегающихся людей.

«Да, это был Аталпсар», – улыбнулся про себя Рыжий, вспомнив родившегося в тот день многорукого получеловека-полупаука, рвущего на части Краба и его дружков.

С той поры творец появлялся на набережной регулярно и задерживался там все дольше. Лишь бы не быть дома. И за это время не изобразил ни одного прохожего. Только монстров.

И вот теперь Рыжий снова вышел из подъезда под теплые лучи еще не совсем скрывшегося за пятиэтажками солнца. Подумать только, а дома казалось, что уже ночь… Еще бы, ведь он никогда не раскрывал штор. Рыжий быстро пошел через переполненный резвящимися детьми двор к сереющей между домами дырке в бетонном заборе. Дети путались под ногами: разных возрастов, по-разному одетые, зато одинаково действующие на нервы. Неподалеку на лавочке, похлебывая пиво, сидели несколько их мамаш – вывели детишек на прогулку и совмещали приятное с полезным. Внимание Рыжего привлек мальчик, рыдающий на краю песочницы, – маленький, щупленький. Он сидел перед разрушенным песочным замком. Это был огромный замок, на его постройку явно ушел не один час. А рядом с песчаными руинами стоял не по годам вымахавший сверстник рыдающего паренька и хохотал, добивая ногами последние башенки. Мамаши взирали на это с умилением. Рыжий отвернулся.

Он пролез в спасительную дырку забора. Здесь в одиночестве, в тени лабиринта из гаражей, он почувствовал себя вольнее, чем в солнечном, полном людьми дворе. Этими гаражами он не просто каждый вечер срезал путь к набережной. Здесь он отдыхал.

Набережная реки Гербы встретила прохладным ветром, мигом растрепавшим длинные кудри творца. Рыжий прошел вдоль парапета, на котором расположилась группка неформалов с гитарой, хором исполняющих русскороковый хит. Несколько патлатых парней, заметив Рыжего, махнули ему, не прекращая пения. Он кивнул в ответ. При виде лоточницы у газона живот творца отозвался протяжным урчанием. Рыжий вспомнил, что сегодня еще не ел: все съестное в доме превратилось в закуску. Он выгреб из кармана мелочь, пересчитал и, высыпав все в ладошку лоточницы, получил самый дешевый хот-дог. Впившись в него зубами, Рыжий побрел дальше – к своему излюбленному месту.

«Сегодня надо хоть кого-нибудь нарисовать, – повелел он себе. – А то завтра ноги протяну. Денег – ни копейки».

Установив этюдник и усевшись на стул, творец взглянул на реку. Солнце уже коснулось воды, отчего казалось, что гигантский мост с мчащимися по нему машинами пылает огненным ореолом. По воде к набережной тянулась полоса оранжевых бликов. Мимо не спеша прополз в сторону моста белый прогулочный теплоход с надписью «Москва», грохочущий басами играющей на палубе музыки.

– Чтоб тебя! – выругался Рыжий, увидев, что с хот-дога сорвалась крупная капля кетчупа и растеклась пятном по рубашке. Как теперь отстирывать? Дома ведь ни горсточки стирального порошка!

Какое-то время творец рассматривал эту кроваво-красную кляксу, перевел взгляд на пылающий мост и убегающий к нему теплоход, а затем быстро отложил недоеденный хот-дог, взял черный стержень и вывел в углу чистого листа: «Рамшок». Стержень заскользил по листу, и вскоре на его поверхности появилась черно-белая копия закатного пейзажа: река, мост, теплоход…

– Здорова, Рыжий!

Стержень замер над рисованной рекой. Рыжий поднял голову, отбросил назад наползающий на глаза длинный рыжий чуб и улыбнулся. Перед ним стоял Саша Карасев, он же Карась – друг детства, одногруппник с худграфа и, пожалуй, единственный человек в мире, которого Рыжий действительно был рад видеть.

– Ты чего тут? – удивился Карась. – У нас же завтра экзамен. Подготовиться надо.

Он помахал пакетом, сквозь белый полиэтилен которого просвечивали книжки, карандаши, ластики, альбомные листы.

– Успею еще, – неохотно пробурчал Рыжий.

– Понятно, – вздохнул Карась. – Опять Краб?

Рыжий не ответил. Лишь снова уставился на рисунок, стержень заскользил по бумаге.

– Не понимаю, для чего ты вообще впустил его к себе в дом? – Карась присел рядом на корточки. – Ну учились вы с ним в одном классе, что с того?

– Ему нужна была помощь. Человек находился в безвыходной ситуации. По крайней мере, он так сказал…

– И ты выступил в роли спасителя, да? – Карась взглянул на рисунок. Из реки на листе теперь выглядывали длинные щупальца, одно из которых оплетало теплоход, второе – змеилось рядом, держа в кольце окровавленного человека. – Выходит, в душе ты не такой злодей, как на бумаге.

– Бываю добреньким. Иногда. Только что-то эта доброта мне вечно боком выходит.

– Так выгони его.

– Не могу.

– Почему? Дружков его боишься?

– При чем здесь дружки? – Рыжий снова оторвался от листа. – Куда он пойдет? Ему ведь действительно жить негде!

– А то, что тебе теперь жить негде, это тебя не смущает?

Рыжий опустил голову. Из воды на рисунке появилось еще одно щупальце и обрушилось на мост.

– Думаешь, он ноги протянет, если ты его выставишь? – продолжал Карась. – Твой Краб – это же червь. Есть такой тип людей – паразиты. Выгонишь его – он тут же найдет, к кому еще присосаться. Да только это будешь уже не ты.

– А если он все-таки пропадет? Если совсем опустится? – Рыжий взглянул на приятеля. – Если честно, он ведь неплохой.

– Ага, – усмехнулся Карась. – Только пусть этот хороший от меня подальше держится…

– Я же знаю его много лет. Когда-то даже считал его другом. Он ведь не всегда был таким. Я и сейчас вижу, что в нем время от времени просыпается что-то прежнее. А если я выгоню его, что тогда? Вдруг эти остатки порядочности, честности исчезнут совсем? Просто он запутался и общается с плохими людьми. Неспроста же говорят: с кем поведешься, от того и наберешься.

Рыжий снова заводил стержнем по листу.

– Я вообще считаю, что плохих людей не бывает, – продолжал он. – Просто в разных ситуациях одни и те же люди ведут себя по-разному. Это и понятно: человек от природы всегда приспосабливается к окружающим условиям. Да и одни и те же качества при разных обстоятельствах могут быть плохими, а могут – хорошими. Скажем, умение правдоподобно врать – плохо? А отправь такого человека шпионить, и эти качества – просто находка. Или взять любого уличного гопника. Здесь он людям жизнь отравляет, никому прохода не дает, кулаки распускает, а отправь его на фронт – окажется бесстрашным героем, способным с голыми руками броситься на врага. Я так думаю: если люди начинают осуждать чьи-то качества, значит, тот человек находится не в том месте, где должен быть. Не там, где может принести пользу. Просто каждый человек должен жить на своем месте, в этаком своем мирке – в том, где ему самому хорошо и комфортно и где его качества работают во благо. У каждого должен быть свой собственный мир!

– И как же узнать, каков твой мир? – усмехнулся Карась.

– Вот это-то и проблема, – вздохнул Рыжий. – Если бы каждый знал, где его место, и мог там оказаться, все были бы счастливы. А так большинство людей лишь говорят, что им живется хорошо, а сами мучаются и мучают других. Им же нужно лишь разыскать свое место в жизни, свой мир и обрести там счастье.

– А какой твой мир, Рыжий?

Тот пожал плечами.

– Не знаю. Но точно не такой, как этот.

И, взглянув на монстра, продолжил рисовать. Какое-то время Карась молча наблюдал, как из чернильной реки появляются все новые и новые щупальца.

– Знаешь, в чем твоя проблема, Рыжий? – наконец сказал он. – Ты только на бумаге суров, а по жизни – слишком добрый.

– Я не добрый. Я просто не делаю другим зла. Это разные вещи. Да и вообще не понимаю, что плохого, если у человека мягкий характер?

– Плохо то, что мягким тут не выжить. Так устроен мир. Сильный всегда пожирает слабого. Уйдет Краб – появится другой, тот, кто сядет тебе на шею. Нужно быть жестким, уметь показывать зубы. Тогда никто на тебе ездить не будет.

– А по мне, мир потому и мерзок, что все в нем только и делают, что показывают друг другу зубы. Я показал зубы тебе, ты – другому, тот – третьему, дошло до четвертого, пятого… А потом кто-нибудь из них отыграется на мне, чтобы я снова на ком-нибудь сорвал злость. Так? И получается какой-то злобный замкнутый круг. И в итоге все только и делают, что скалятся – вокруг сплошные оскалы. По мне, так лучше улыбки!

– И это говорит человек, который рисует монстров! – рассмеялся Карась.

– Я предпочитаю срывать злость на бумаге, а не в реальности, – ответил Рыжий. – Да только все почему-то убеждают меня поступать наоборот. Лично я не хочу ни с кем воевать, не хочу никому грубить, не хочу становиться жестким. Я хочу просто жить, радоваться и заниматься любимым делом. Так почему бы всем не оставить меня в покое? И знаешь, Карась, что меня пугает? Я ведь и правда становлюсь жестче! Сатанею с каждым днем! Еще вчера я не мог пройти мимо бабушки с протянутой рукой, не бросив ей монетку, а сегодня – легко. Мол, не у тебя одной проблемы! Я уже могу отвернуться от парня, который избивает девушку. Не мое дело! Могу сделать вид, что не замечаю, как какой-нибудь малолетний подонок палит из пневматики по кошкам. Не моя ведь кошка! И я совершенно не удивлюсь, когда меня самого будут раздевать посреди улицы какие-нибудь гопники, а никто не остановится, даже полицию не вызовет. Они ведь мне ничем не обязаны. Каждый за себя! И рано или поздно, быть может, наступит момент, когда я устану получать по мордам и действительно сменю холст и кисть на боксерские перчатки или пистолет. Что ты скажешь тогда? Молодец? Да только это уже буду не я! Понимаешь?