Текст книги "Ктулху (сборник)"

Школа психиатров, настроенная чуть менее консервативно, нежели школа доктора Лаймана, считает это путешествие в Европу началом душевной болезни Уорда. Уезжая из дома, он был еще совершенно здоров, но по возвращении характер и поведение юноши претерпели катастрофические изменения. Однако доктор Уиллет не согласен и с этой гипотезой. Позднее с ним произошло еще что-то; некоторые новые странности в манерах Уиллет приписывает тому факту, что за границей Уорд практиковал различные сомнительные ритуалы, однако было бы глупо утверждать, что они подорвали его душевное здоровье. Хоть Уорд значительно повзрослел и возмужал за время странствий, его организм все еще нормально реагировал на внешние раздражители, и во время бесед с юношей доктор Уиллет отметил его необычайную выдержку и душевное равновесие – ни один безумец, даже на самой зачаточной стадии болезни, не смог бы так долго притворяться нормальным. Однако поводом для подозрений психиатрам послужили странные звуки, доносившиеся днем и ночью из лаборатории Уорда на чердаке, где он проводил почти все свое время. То были неразборчивые причитания, напевы и ритмичные громогласные молитвы – и хотя произносил их всегда голос Уорда, слышалось в нем какое-то новое звучание, от которого у любого свидетеля невольно мороз шел по коже. Заметили также, что Ниг – любимый всем семейством старенький кот – от определенных интонаций в голосе хозяина ощеривался и выгибал спину.

Кроме того, из лаборатории временами доносились весьма странные запахи – порой отвратительные и тошнотворные, но чаще приятные и неуловимые, словно бы навевавшие чудесные сны и видения. Почуяв их, люди вдруг представляли себе бескрайние виды со странными холмами или улицами, уходящими в бесконечность, по обеим сторонам которых стояли сфинксы и гиппогрифы. По возвращении домой Уорд не возобновил прогулок по городу, однако без конца читал привезенные из Европы книги. Родителям он говорил, что европейские источники информации открыли перед ним новые, недоступные прежде возможности, которые сулят обернуться в будущем великими открытиями. Повзрослевший и возмужавший, он стал еще больше походить на Джозефа Кервена, портретом которого доктор Уиллет частенько любовался после визитов к Чарлзу, восхищаясь поразительным сходством и подмечая, что лишь странная ямочка над правым глазом Кервена отличает давно почившего колдуна от юного Уорда. Визиты эти, на которых настаивали родители, весьма озадачивали самого доктора. Юноша никогда не отталкивал Уиллета, однако тот чувствовал, что не может добраться до самой сути его скрытной души. Часто доктор Уиллет подмечал в кабинете странные вещи: маленькие восковые фигурки причудливых форм или полустертые круги, треугольники и пентаграммы, начертанные мелом посреди большой комнаты. По ночам в этих стенах гремели зловещие ритмичные заклинания, так что очень скоро из дома стали уходить слуги, а по городу поползли слухи о безумии юного Уорда.

В январе 1927-го случилось нечто необычайное. Около полуночи, когда Чарлз вновь декламировал загадочные строки, отдававшиеся жутким эхом в стенах особняка, с бухты вдруг подул странный ледяной ветер, а земля едва ощутимо задрожала – это почувствовали все жители близлежащих кварталов. В то же время шерсть на спине кота встала дыбом, а на милю вокруг неистово залаяли собаки. Затем разразилась страшная гроза, каких в это время года не бывает, и грянул такой гром, что мистеру и миссис Уорд почудилось, будто молния ударила прямо в особняк. Они бросились наверх – посмотреть, не повреждена ли крыша, – но у входа на чердак их встретил Чарлз: бледный, решительный и зловещий, с пугающей смесью ликования и печали на лице. Он заверил их, что молния в дом не попала, а гроза скоро закончится. Родители на миг остановились и бросили взгляд в окно – в самом деле, он был прав: молнии сверкали все дальше и дальше от Провиденса, а деревья перестали гнуться на странном ветру. Гром перешел в низкое рокотание, а потом и вовсе стих. Показались звезды, и ликование во взгляде Чарлза Уорда наложило странную печать на его лицо.

В течение примерно двух месяцев после того происшествия Уорд был общительнее, чем обычно, и проводил меньше времени в своем кабинете. Он живо интересовался погодой и зачем-то наводил справки о времени первых весенних оттепелей. Однажды мартовской ночью Уорд вышел из дома и вернулся только утром: его бодрствующая мать услышала рокот двигателя у въезда для экипажей и чьи-то приглушенные ругательства. Она выглянула в окно: четыре темные фигуры вытащили из грузовика большой длинный ящик и внесли его в дом через черный ход. Затем на лестнице раздалось частое дыхание и тяжелые шаги, потом что-то грохнуло на чердаке. Шаги спустились к выходу, четверо неизвестных сели в машину и укатили прочь.

На следующий день Чарлз вновь заперся на чердаке, задернул все окна лаборатории шторами и начал работать над какими-то жидкими металлами. Дверь он никому не отпирал и упорно отказывался от всякой пищи. Около полудня с чердака донесся какой-то страшный грохот, а вслед за ним – душераздирающий крик и глухой удар. Когда миссис Уорд взволнованно забарабанила в дверь, ее сын через какое-то время тихо ответил, что все нормально и ничего плохого не случилось, а отвратительный запах, валивший из дверных щелей, абсолютно безвреден и, увы, необходим. Внутрь он пустить никого не может, но обязательно спустится к обеду. Днем, когда сверху перестало доноситься странное шипение, Чарлз наконец-то появился: он был в весьма растрепанных чувствах и заявил, что никто и ни при каких обстоятельствах не должен входить в его лабораторию. Это, как оказалось, было началом новой политики затворничества: отныне ни одному человеку не разрешалось посещать загадочную мастерскую на чердаке и прилегающее к ней помещение, которое он сам вычистил, обставил простой мебелью и превратил в свое неприкосновенное жилище и спальню. Сюда же он перенес книги из библиотеки, пока не купил себе бунгало в Потакете и не переехал туда вместе со всей литературой и оборудованием.

В тот день Чарлз Уорд первым взял вечернюю газету и словно бы по чистой случайности оторвал низ одной страницы. Позже доктор Уиллет, узнав от родственников точную дату, зашел в редакцию и попросил сохранившийся экземпляр. На месте оторванного клочка была небольшая заметка следующего содержания:

На Северном кладбище застали врасплох ночных гробокопателей

Роберт Харт, ночной сторож Северного кладбища, сегодня утром обнаружил в самой старой части владений грузовик и группу из нескольких человек, которых спугнул своим появлением, не дав им совершить задуманное злодеяние.

Это произошло в четыре утра: внимание Харта внезапно привлек звук работающего мотора за сторожкой. Выйдя на разведку, он заметил на главной аллее большой грузовик, однако подойти к нему не успел – шорох гравия под его ногами вспугнул нарушителей, они поспешно спрятали в кузов большой ящик и уехали. Поскольку ни одна могила потревожена не была, сторож сделал вывод, что они приехали не выкапывать, а, наоборот, закапывать.

По всей видимости, преступники давно орудуют на кладбище: Харт обнаружил большую яму на участке Амессы Филд, вдали от дороги, где надгробия за давностью лет почти не сохранились. Яма – по размерам и глубине соответствующая могиле – была пуста, и на этом месте, судя по архивам кладбища, никогда никого не хоронили.

Сержант Райли со второго полицейского участка осмотрел место и пришел к заключению, что яму выкопали коварные и безнравственные контрабандисты, искавшие надежный тайник для хранения нелегально перевезенных спиртных напитков. Судя по оставленным следам, грузовик направился вверх по Рошамбо-авеню, но судить однозначно сержант не берется.

В следующие несколько дней родственники почти не видели Чарлза Уорда. Устроив на чердаке спальню, он совсем перестал выбираться оттуда, распорядился приносить еду к двери и не забирал ее, покуда слуга не уходил. Монотонное чтение непонятных формул и напевы со странным ритмом регулярно повторялись, а иногда наверху звенело стекло, шипели химикаты, текла вода или ревело пламя. Возле двери порой стояли совершенно невообразимые и ни на что не похожие запахи; а когда юный анахорет все же выбирался из дома (однажды Чарлз ненадолго вышел в библиотеку за недостающей книгой, а в другой раз отправил курьера в Бостон за очередным таинственным изданием), лицо и тело его были так напряжены, что окружающие невольно принимались строить догадки и распускать слухи. Словом, все происходящее было крайне подозрительно: ни доктор Уиллет, ни семья не знали, что думать и что предпринять.

15 апреля эта история получила неожиданное продолжение. По сути своей ничего не изменилось, но странности в поведении Уорда стали настолько выраженными, что доктор Уиллет не мог не обратить внимания на эту перемену. На 15 апреля в том году пришлась Страстная пятница, каковое обстоятельство слуги сочли зловещим знаком, а остальные, что вполне естественно, – случайным и ничего не значащим совпадением. Днем юный Уорд начал громко повторять одни и те же строки, сжигая при этом некую пахучую смесь – запах был настолько едким и резким, что быстро заполнил весь дом. Само же заклинание было отчетливо слышно за дверью, и миссис Уорд, с тревогой прислушиваясь к происходящему на чердаке, невольно запомнила незнакомые слова и по просьбе доктора Уиллета записала их на бумаге. Позже ученые сообщили Уиллету, что строки эти весьма напоминают мистические писания Элифаса Леви, таинственного ученого, которому удалось краем глаза увидеть пугающую бездну за пределами человеческого разумения.

 
«Per Adonai Eloim, Adonai Jehova,
Adonai Sabaoth, Metraton On Agla Mathon,
verbum pythonicum, mysterium salamandrae,
conventus sylvorum, antra gnomorum,
daemonia Coeli God, Almonsin, Gibor, Jehosua,
Evam, Zariatnatmik, veni, veni, veni».
 

Строки эти звучали без остановки на протяжении двух часов, пока над всей округой не поднялся оглушительный собачий вой. О шуме, который они подняли, можно судить хотя бы по тому, что заметки о взбесившихся собаках на следующее утро появились во всех городских газетах, однако для обитателей дома Уорда все затмевал кошмарный запах, которым наполнились комнаты, – омерзительная, всепроникающая, ни на что не похожая вонь. Посреди этого смрада внезапно грянула молния – если бы за окном была ночь, а не день, она могла и ослепить. Вслед за молнией зазвучал жуткий незабываемый глас: поразительно глубокий и низкий, совершенно не похожий на голос Чарлза Уорда, он будто бы раздался с неба и сотряс весь дом. По меньшей мере двое соседей услышали его даже несмотря на вой собак. Миссис Уорд, в отчаянии сидевшая под дверью лаборатории, с ужасом и содроганием узнала дьявольский глас: давным-давно Чарлз рассказывал ей о дурной славе этого голоса в оккультных книгах и о том, как он прогремел над проклятой фермой в Потакете в ночь убийства Джозефа Кервена. Ошибки быть не могло: уж слишком ярко запомнились ей слова, произнесенные Чарлзом в ту пору, когда он еще открыто говорил о своих генеалогических исследованиях. На древнем забытом языке глас вещал: «ДИЕС МИЕС ЙЕХЕТ БОЭНЕ ДОЭСЕФ ДОУВЭМА ЭНИТЕМАУС».

Примерно в это же время дневной свет ненадолго померк, хотя до заката оставалось еще больше часа, а к прежней вони примешался второй запах, столь же чужеродный и невыносимый. Чарлз опять запричитал какие-то слова, и мать разобрала что-то вроде «Йи наш Йог Сотот хи лгеб сродаг», после чего раздалось оглушительное «ЙА!». А потом прозвучало нечто такое, отчего все пережитое на несколько минут стерлось из памяти миссис Уорд: жуткий вой, прогремевший точно взрыв и постепенно сменившийся истерическим дьявольским смехом. Напуганная до полусмерти, но одурманенная желанием спасти свое дитя, миссис Уорд принялась отчаянно барабанить в дверь, однако ее никто не услышал. Она постучала снова и обмерла: из-за двери донесся второй вопль, явно принадлежавший ее сыну, который слился с безудержным хохотом неизвестного существа. В следующий миг миссис Уорд лишилась чувств и до сих пор не может вспомнить почему. Человеческая память иногда в высшей степени милосердна.

Мистер Уорд вернулся из делового района города около шести вечера. Не найдя жены внизу, он обратился к слугам, и те испуганно сообщили ему, что она, должно быть, сидит под дверью Чарлза, потому что оттуда доносятся еще более страшные звуки, чем обычно. Взлетев по лестнице, он увидел, что миссис Уорд распласталась в коридоре под дверью лаборатории. Плеснув холодной воды ей в лицо, мистер Уорд с облегчением наблюдал, как жена приходит в чувство и изумленно открывает глаза. И тут его пробила сильная дрожь, едва не ввергшая его в то же состояние, из которого он только что вывел жену: из тихой лаборатории донеслись звуки приглушенного напряженного разговора – слов разобрать было нельзя, однако голоса внушали чистый ужас.

Да, Чарлз и раньше читал какие-то странные заклинания, но те звуки не имели с этими ничего общего. Было ясно, что за дверью кто-то беседует (или делает вид, что беседует): интонации менялись от вопросительных к утвердительным. Один голос несомненно принадлежал Чарлзу, а вот второй был таким низким и гулким, что юноше вряд ли удалось бы изобразить нечто подобное. В нем слышались какие-то омерзительные, почти богохульные, нездоровые нотки – словом, если бы не крик очнувшейся от обморока жены, который вывел его из оцепенения, Теодор Хаулэнд Уорд вряд ли смог бы и дальше хвастаться друзьям, что никогда не лишался чувств. Он схватил миссис Уорд на руки и быстро понес вниз, покуда она не успела расслышать страшную беседу за дверью, – однако ж не настолько быстро, чтобы самому не различить кое-что, отчего его ноги опасно подкосились на лестнице. Крик миссис Уорд, по всей видимости, услышал не только он: из-за запертой двери вместо приглушенной жуткой беседы донеслись первые отчетливые слова, всего лишь взволнованный окрик Чарлза, который почему-то нагнал на его отца неописуемый ужас: «Ш-ш! Пишите!»

За ужином мистер и миссис Уорд посовещались и решили этим же вечером серьезно поговорить с сыном. Как бы важны ни были его исследования, это безобразие необходимо прекратить. Последние события не укладываются ни в какие рамки и несут угрозу порядку и душевному благополучию всех обитателей дома. Их юный сын, по-видимому, окончательно лишился рассудка: нормальный человек не может издавать такие крики и вести вымышленные беседы неизвестно с кем. Всему этому надо положить конец, или миссис Уорд заболеет, а удерживать слуг в доме станет и вовсе невозможно.

После ужина мистер Уорд встал из-за стола и начал подниматься по лестнице на чердак. На третьем этаже, однако, он услышал странные звуки из бывшей библиотеки сына: кто-то разбрасывал книги и неистово шуршал бумагами. Ступив на порог комнаты, мистер Уорд увидел своего сына, лихорадочно сгребающего книги всех форм и размеров. Выглядел Чарлз осунувшимся, изможденным и от звука отцовского голоса в испуге выронил всю охапку книг на пол. Подчинившись приказанию, Чарлз сел и какое-то время покорно выслушивал заслуженные упреки. Скандала не произошло. В конце лекции Чарлз признал правоту отца: его крики, бормотания и запахи химикатов в самом деле никто не обязан терпеть. Впредь он обещает не создавать шума, но по-прежнему настаивает на полном своем уединении. Большая часть его дальнейшей работы все равно связана с изучением литературы, а для шумных ритуалов, проведение которых может стать необходимо впоследствии, он найдет другое место. Чарлз выразил глубокое раскаяние, что его работа стала причиной нездоровья матери, и пояснил, что разговор, услышанный родителями, был частью тщательно продуманной символической системы, призванной создать определенный душевный настрой. Мудреная терминология, которой пользовался Чарлз, привела Уорда в замешательство, однако разговор этот внушил ему полную уверенность, что сын здоров и владеет собой, хоть и практикует весьма сомнительные ритуалы. Правда, никаких конкретных сведений от Чарлза он так и не добился, а когда тот собрал книги и ушел, мистер Уорд проводил его недоуменным и озадаченным взглядом. Неразгаданной осталась тайна гибели старого Нига, чей окоченевший труп нашли в подвале часом ранее: глаза у кота были выпучены, рот раскрыт в испуганном оскале.

Одолеваемый любопытством, отец взглянул на пустые книжные полки: что же сын взял с собой на чердак? В библиотеке юного исследователя царил полный порядок, поэтому нетрудно было понять, каких книг – или хотя бы какого рода книг – не достает на полках. Тут мистера Уорда ждало странное открытие: вся литература по оккультным наукам и химии была на месте, Чарлз забрал с собой лишь современные издания по истории, естественным наукам, географии, философии и литературе, а также подшивки некоторых газет и журналов. В читательских вкусах Чарлза произошла какая-то странная перемена… Мистер Уорд замер, переполняемый ощущением странности происходящего: эта странность буквально теснила ему грудь, пока он крутил головой по сторонам и пытался разобраться, что же тут неладно. А неладное чувствовалось и на уровне подсознательного, и на уровне вполне ощутимого, зримого… В библиотеке мистер Уорд сразу же заметил, что чего-то не хватает, и в конце концов его осенило.

На северной стене все еще красовалась старинная резная панель из дома в Олни-корте, однако с потрескавшимся и тщательно отреставрированным портретом Кервена случилась катастрофа: время и неравномерный обогрев наконец сделали свое дело, и совсем недавно (на днях в комнате делали уборку) здесь произошло ужасное: понемногу отставая от дерева, хлопья краски сворачивались в крошечные свитки и в конце концов со зловещей внезапностью опали на пол. Джозеф Кервен навсегда прекратил свою слежку за юношей, который на него так походил, и теперь лежал на полу тонким слоем серо-голубой пыли.

IV. Роковые перемены

Всю следующую за Страстной пятницей неделю родные видели Чарлза Уорда чаще обычного: он без конца таскал книги из библиотеки в лабораторию. Действия его были бесшумны и разумны, однако мать с тревогой отмечала напряженный, загнанный взгляд сына и ненасытный аппетит – Чарлз постоянно отдавал повару новые и новые поручения. Доктору Уиллету рассказали о пятничных событиях, и на следующий четверг он долго беседовал с юношей в библиотеке, на северной стене которой больше не висел портрет Джозефа Кервена. Беседа, как и всегда, плодов не принесла, но Уиллет вновь готов был поклясться, что юноша совершенно здоров. Уорд опять говорил о грядущих великих открытиях, для которых ему как воздух необходима уединенная лаборатория. О портрете он ничуть не горевал, наоборот, отнесся к его внезапной гибели с юмором – что было весьма странно, учитывая, как радовался он сначала своей находке.

Примерно на вторую неделю после Страстной пятницы Чарлз стал часто и надолго отлучаться из дома, и однажды, когда старушка Ханна пришла в особняк Уордов забрать белье на стирку, она сообщила, что мистер Уорд-младший регулярно наведывается в их дом с большим саквояжем и зачем-то спускается в подвал. Хоть он всегда добр и любезен к ним с Эйзой, в последнее время мальчик сильно чем-то обеспокоен – ей больно это видеть, поскольку она знает его с самого рождения. Еще одно донесение о действиях Чарлза пришло из Потакета, где его несколько раз подряд видели друзья семьи: он регулярно наведывался на курорт и в ангар для каноэ. Наведя соответствующие справки, доктор Уиллет узнал, что целью Чарлза всегда был огороженный берег реки, вдоль которого он уходил на север и возвращался очень не скоро.

В конце мая с чердака вновь стали раздаваться ритуальные чтения, немедленно пресеченные мистером Уордом. Чарлз рассеянно пообещал, что больше это не повторится, но однажды утром в лаборатории началось нечто весьма похожее на события Страстной пятницы. Юноша пылко спорил и ругался с самим собой: друг за другом последовало несколько громких криков, произнесенных на разные лады: требовательных, умоляющих и непреклонных. Миссис Уорд взбежала по лестнице и замерла у двери в лабораторию. Она расслышала немногое, всего несколько слов: «три месяца нужна кровь», и стоило ей постучать, как все звуки за дверью утихли. Когда отец позже устроил Чарлзу допрос, тот выразился весьма туманно: в сферах сознания неизбежны некоторые конфликты, решить которые под силу лишь опытному и умелому мастеру, но он, так и быть, постарается перенести эти конфликты в другие области и измерения.

В середине июня случилось еще одно странное ночное происшествие. С раннего вечера в лаборатории что-то громыхало, и мистер Уорд уже собрался идти на разведку, когда все шумы внезапно стихли. В полночь, когда они с женой легли спать, а дворецкий пошел запирать входную дверь, на подножии лестницы возник шатающийся Чарлз и жестами попросил выпустить его на улицу. Ни одного слова он не произнес, однако славный йоркширец сразу заметил лихорадочный блеск в его глазах и неуемную дрожь в членах. Он открыл дверь и выпустил юного Уорда, однако наутро попросил у миссис Уорд расчета. Было что-то богопротивное во взгляде, которым смерил его Чарлз Уорд: не пристало юным господам так смотреть на честных стариков! Дворецкий не пожелал остаться даже на ночь и сразу уехал. Миссис Уорд не стала ему мешать, но и большого значения его словам не придала. В ту ночь она долго не могла заснуть и слышала, как в лаборатории кто-то всхлипывает, ходит туда-сюда и вздыхает – то были звуки глубочайшего отчаяния, но не злости. Миссис Уорд давно привыкла прислушиваться к ночным шумам на чердаке: тайна сына вытеснила из ее головы все прочие заботы и тревоги.

На следующий вечер Чарлз, как и три месяца назад, выхватил газету из рук почтальона и «ненароком» потерял главный раздел. Об этом случае никто бы и не вспомнил, не предприми доктор Уиллет попытку связать все в единое целое и найти в истории слабые звенья. В редакции «Джорнал» он нашел пропавший раздел и отметил в нем две заметки, могущие иметь значение для следствия. Вот они:

И снова гробокопатели

Сегодня утром Роберт Харт, ночной сторож Северного кладбища, обнаружил, что кладбищенские воры опять взялись за свое. Они раскопали и разграбили могилу некоего Эзры Уидена, родившегося в 1740-м и умершего в 1824-м (согласно надписи на вырытом и расколотом надгробии). Работали воры лопатой, которую украли из сарая для инструментов.

Каковым бы ни было содержимое этого старинного гроба, погребенного более века назад, все бесследно исчезло: осталось лишь несколько прогнивших деревянных щепок. Все следы воры старательно замели, но один отпечаток все же удалось отыскать – ботинок явно принадлежал человеку знатному и богатому.

Харт связывает это преступление с последним инцидентом, произошедшим в марте, когда шаги сторожа вспугнули группу человек на грузовике. Однако сержант Райли не согласен с его теорией и указывает на существенные различия в двух преступлениях. В марте нарушители раскопали пустой участок, а на сей раз это была ухоженная могила конкретного человека. Кроме того, налицо явный признак злого умысла: разбитое надгробие.

Члены семьи Уиденов, когда их уведомили о случившемся, выразили скорбь и недоумение по поводу инцидента; у них нет врагов, которые могли бы столь варварски обойтись с могилой их предка. Хэзерд Уиден, проживающий по адресу Энджелл-стрит, 598, рассказал следствию о семейной легенде, по которой Эзра Уиден незадолго до революции якобы впутался в какую-то странную историю – не порочащую, впрочем, его имя, – однако причины для вражды в наши дни ему неведомы. Инспектор Каннингем, расследующий дело, надеется в ближайшее время обнаружить важные улики.

Собачий лай в Потакете

Примерно в три часа минувшей ночи жители Потакета проснулись от небывало громкого собачьего лая, раздававшегося на берегу реки к северу от исторического здания «Родс-на-Потакете». По свидетельствам очевидцев, лай этот имел крайне необычное звучание; Фред Лемдин, ночной сторож вышеупомянутого здания, утверждает, что он походил на вопли человека, охваченного смертельным ужасом. Конец этим звукам положила сильная и короткая гроза, разразившаяся у самого берега. Жители деревни связывают это происшествие со странными неприятными запахами – вероятно, исходящими от нефтяных резервуаров вдоль бухты, – которые могли послужить причиной такого поведения собак.

Чарлз с каждым днем выглядел все более загнанным и осунувшимся: позже все сошлись во мнении, что он, должно быть, хотел сделать какое-то признание, однако ужас и душевные муки ему не позволили. Напуганная мать теперь ночами напролет прислушивалась к звукам на чердаке и узнала о частых ночных вылазках Чарлза – большинство психиатров убеждены, что именно эти вылазки связаны с отвратительными случаями вампиризма, волна которого прокатилась по округе как раз в это время, но в котором до сих пор никого не уличили. Преступления эти получили широкую огласку в прессе, и нет нужды пересказывать их во всех подробностях: жертвами становились люди различных возрастов и общественного положения, жившие либо в окрестностях холма и Норт-Энда, рядом с особняком Уордов, либо на окраинах города, близ Потакета. Нападению подвергались как припозднившиеся путники, так и спящие в своих кроватях жители, не закрывавшие на ночь окон. Те, кому чудом удалось выжить, рассказывают о тонком и гибком чудище с пылающими глазами, которое хищно впивалось им в горло или в плечо и жадно пило.

Однако доктор Уиллет отказывается приписывать начало душевной болезни Чарлза даже этому периоду и предпринимает осторожные попытки объяснить вышеупомянутые ужасы. У него якобы есть своя теория, подробности которой он сообщать не желает и ограничивается весьма странным утверждением: «Я не скажу, кто или что совершило эти нападения и убийства, но заявляю со всей уверенностью, что Чарлз Уорд в них неповинен. У меня есть веская причина полагать, что юноша никогда не знал вкуса крови, и его растущая вялость и бледность говорят яснее всяких слов. Уорд вмешался в ужасные дела и поплатился за это, но злодеем и чудовищем он не был. А потом… не знаю, что с ним случилось, и не хочу даже думать. Вместе с переменами, поразившими его тело и разум, умер и сам Чарлз Уорд. По крайней мере, душа его погибла, ибо в том безумном теле, что исчезло из лечебницы Уэйта, жила совсем другая душа, мне незнакомая».

Мнение Уиллета заслуживает доверия хотя бы потому, что он часто навещал дом Уордов и лечил миссис Уорд – нервы ее не выдержали столь страшной нагрузки. Ночные бодрствования под дверью чердака породили ужасные галлюцинации, о которых она с опаской поведала врачу и которые он добродушно высмеял, – впрочем, они таки заставили Уиллета глубоко задуматься. Галлюцинации всегда имели отношение к тем едва различимым звукам, что якобы доносились с чердака – приглушенным стонам и всхлипываниям, раздававшимся в любое время дня и ночи. В начале июля доктор Уиллет настоятельно посоветовал миссис Уорд отправиться в Атлантик-сити восстанавливать силы, а мистеру Уорду и неуловимому Чарлзу велел писать ей только веселые и обнадеживающие письма. Вероятно, лишь благодаря этому вынужденному отъезду ей и удалось сберечь себе жизнь и душевное здоровье.