Текст книги "Приключения Робина Гуда"

Малыш Джон едет на ноттингемскую ярмарку

Со дня шерифовой трапезы в Шервудском лесу много воды утекло: прошла весна, а за ней и лето, наступил щедрый месяц октябрь. Воздух был прохладен и свеж, урожай и шишки хмеля собраны, птенцы стали взрослыми птицами, а яблоки созрели. Многое забылось, и народ уже не передавал из уст в уста историю о стаде, которое захотел купить шериф, но тот по-прежнему был мрачен, и в его присутствии никто не отваживался произносить имя Робина Гуда.

Вместе с октябрем пришла пора устраивать Большую ярмарку, что проходила в Ноттингеме каждые пять лет и собирала народ со всей страны. Главной забавой на ярмарке всегда была стрельба из луков, ибо ноттингемширские йомены были лучшими стрелками из больших луков во всей славной Англии. Но в тот год шериф долго сомневался, прежде чем объявить о ярмарке, опасаясь, как бы туда не заявился Робин Гуд со своей шайкой. Поначалу он почти склонился к тому, чтобы не устраивать ярмарку, но по здравом размышлении решил, что в таком случае люди станут над ним зубоскалить и говорить, будто он испугался Робина Гуда. В конце концов шериф придумал назначить за победу в состязании такой приз, на который Робин Гуд не позарится. Обычно принято было назначать награду в десять марок или большую бочку эля, но в этот раз глашатаи провозгласили, что наградой лучшему стрелку станут два жирных молодых бычка.

Когда Робин Гуд услышал, какой объявлен приз, он был очень раздосадован.

– Будь проклят шериф! Надо же назначить такую награду, за которую не придет сражаться никто, кроме пастухов! Как бы я хотел еще разок посостязаться в славном Ноттингеме, но что за польза и радость мне будет от этой награды, если я ее выиграю?

Тогда Малыш Джон обратился к нему с такими словами:

– Послушай-ка, предводитель, мы с Уиллом Стьютли и юным Дэвидом Донкастерским не далее как сегодня были в «Синем кабане» и узнали там все новости про ярмарку. Шериф назначил такую награду неспроста: поговаривают, что сделал он это для того, чтобы мы не захотели туда прийти. Так что, если ты позволишь, я поеду и сражусь с йоменами, которые будут состязаться в Ноттингеме, – пусть и за этот жалкий приз.

– Ты крепкий и смелый парень, – ответил ему Робин, – но тебе недостает хитрости, какая есть у славного Стьютли. Я бы не хотел, чтобы с тобой случилась беда. И все же, если ты пойдешь туда, измени свой облик на случай, если там окажутся те, кто с тобой знаком.

– Так и сделаю, предводитель, – пообещал Малыш Джон, – но единственное, что я хотел бы поменять, – это мой зеленый костюм на ярко-красный. Я натяну на голову капюшон куртки, так что моих каштановых волос видно не будет, и тогда, думаю, никто меня не узнает.

– Совсем не по душе мне это, – сказал Робин Гуд, – и все же, если ты так хочешь – иди, только постарайся, чтобы никто тебя не узнал. Ты моя правая рука, и я не вынесу, если с тобой случится несчастье.

Малыш Джон нарядился в красное и отправился на ноттингемскую ярмарку.

Славные были в Ноттингеме эти ярмарочные дни. Луг перед городскими воротами был уставлен рядами разноцветных шатров, украшенных флажками и гирляндами цветов. Со всей страны стекался сюда народ: и простые люди, и знать. В одних шатрах танцевали под веселую музыку, в других рекой текли эль и пиво, в третьих продавали сладкие пирожки и леденцы. Много было развлечений и снаружи, на зеленом лугу: менестрели пели баллады старинных времен, подыгрывая себе на арфах, на арене из опилок сражались друг с другом борцы, но больше всего народу собралось у возвышения, на котором бились на дубинках крепкие молодцы.

Итак, Малыш Джон прибыл на ярмарку. Ярко-красные были на нем чулки и куртка, ярко-красным был капюшон с воткнутым в него сбоку красным пером. Через плечо его был перекинут крепкий тисовый лук, а за спиной висел колчан с добротными стрелами. Многие оборачивались поглядеть на статного высокого парня: он был на голову выше прочих мужчин, а плечи его – на ладонь шире, чем у самых дюжих богатырей. Поглядывая на него украдкой, девушки улыбались и думали, что в жизни не видали молодца краше.

Первым делом Малыш Джон пошел в шатер, где продавали крепкий эль, там он встал на скамью и крикнул:

– Эй, парни! Кто выпьет эля с храбрым йоменом? Идите сюда, все! Повеселимся! День прекрасный, эль что надо. Иди сюда, славный йомен, и ты, и ты. Ни гроша вам не придется заплатить. Эй, поворачивай сюда и ты, бедняк, и ты, бродяга-ремесленник, – всем будет со мной веселье!

Так он кричал, и все со смехом собрались вокруг него, и темный эль потек рекой. Они называли Малыша Джона славным парнем, и каждый клялся, что любит его как родного брата, – ведь когда веселишься за чужой счет, тебе всегда мил тот, кто доставляет эту радость.

Затем Малыш пошел к возвышению, на котором бились на дубинках, потому что любил такие схватки не меньше, чем поесть и выпить. Тут и случилось событие, о котором потом долгое время складывали песни по всей доброй Англии.

Был там один парень, крепко колотивший всех, кто бы ни бросал ему вызов. Звали его Эриком Линкольнским, и имя это было знакомо каждому, ибо о силе его была сложена не одна баллада. Когда Малыш Джон подошел к подмосткам, там никто не дрался. Только храбрый Эрик ходил туда-сюда, помахивая дубинкой да покрикивая:

– Ну, кто на меня, кто возьмет в руки дубинку ради любимой девушки и сразится с добрым линкольнширским йоменом? Давайте, парни! Сюда! Сюда! Неужто в здешних краях глаза у девушек не прекрасны? Или кровь у ноттингемских молодцев слишком холодна? Линкольн против Ноттингема, говорю я! Не ступила еще на этот помост нога человека, которого бы мы в Линкольне назвали бойцом на дубинках!

Услыхав эти слова, то один то другой из стоявших поблизости толкал соседа локтем и говорил: «Иди, Нед!», «Иди, Томас!» – но оказаться с проломленной головой не хотелось никому.

Тут Эрик увидел Малыша Джона, возвышавшегося над толпой, и обратил свою речь к нему:

– Эй, ты! Длинноногий парень в красном! Плечи у тебя широки, и голова мощная. Или недостаточно красива твоя девушка, чтобы взять ради нее дубинку в руки? Право слово, сдается мне, ноттингемцы не из того мешаны теста – нет у них ни силы духа, ни отваги! Эй, ты, увалень, возьмешь в руки дубинку за Ноттингем?

– Была бы при мне моя славная дубинка, – ответил Малыш Джон, – я бы с превеликим удовольствием проломил твою некчемную башку. Наглый хвастун! В самый раз было бы твоей башке с петушиным гребнем получить добрую затрещину!

Сначала он говорил спокойно – нелегко было вывести его из себя, но гнев Малыша Джона набирал силу, как камень, что катится вниз с горы, и в конце концов он разозлился не на шутку.

Эрик Линкольнский громко расхохотался:

– Хорошо сказано – для того, кто боится сойтись со мной в честном поединке, один на один. Сам ты наглец, и если ступишь на этот помост – проглотишь свой наглый язык.

– Эй, – крикнул Малыш Джон, – может кто-нибудь одолжить мне прочную дубинку, чтобы проверил я этого парня на храбрость?

Тут же с десяток парней протянули ему свои дубинки, и он выбрал самую крепкую и тяжелую из всех. Оглядев ее, он сказал:

– В руках у меня щепка – соломина, прямо скажем, – и все же, надеюсь, сослужит она мне добрую службу.

С этими словами он бросил дубинку на помост и, легко вспрыгнув на него следом, снова схватил ее.

Теперь оба стояли на месте и свирепо глядели друг на друга, пока распорядитель не крикнул: «Сходитесь!»

Они сделали по шагу вперед, каждый крепко держал дубинку посередине. А потом стоявшие вокруг увидели лучший поединок на дубинках из всех, что знал Ноттингем.

Поначалу Эрик Линкольнский думал, что легко получит преимущество, и потому двинулся вперед, как бы говоря: «Смотрите, люди добрые, как быстро разделаю я этого петушка», – но тут же увидел, что скорой победы ему не одержать. С большим искусством нанес он мощный удар, однако оказалось, что Малыш Джон ему ровня. Бил он раз, бил два, бил три – Малыш отбивал все удары, и слева и справа. А потом точным ударом наотмашь поразил не сумевшего защититься Эрика, да так, что в голове у того зазвенело. Эрик отступил, чтобы прийти в себя, и слышали бы вы, что за шум и гам поднялись кругом: все были рады, что Ноттингем треснул Линкольн по голове. Так закончилась первая схватка в этом поединке.

Потом распорядитель опять крикнул: «Сходитесь!» – и они снова вступили в борьбу. Теперь Эрик действовал с осторожностью, нежные воспоминания о только что полученном ударе не давали забыть, что перед ним ретивый противник. В этой схватке ни Малыш Джон, ни линкольнец не поразили друг друга. Через некоторое время оба они отступили на шаг назад, и на том закончилась вторая схватка.

Но вот сошлись они в третий раз, и поначалу Эрик Линкольнский пытался быть осторожен, как прежде. Однако соперник отбивал все его удары, Эрик все больше злился и скоро утратил свое обычное благоразумие. Он стал яростно наносить удары один за другим, да так быстро, что они стучали, точно град по крыше. И, несмотря на это, поразить Малыша Джона он не сумел. Тот же улучил момент и быстрым движением ударил соперника по голове. Прежде чем Эрик успел опомниться, Малыш схватил дубинку обеими руками и так треснул его по макушке, что Эрик упал. Казалось, он никогда больше не двинется с места.

Зрители завопили так громко, что народ сбежался на шум отовсюду. Малыш Джон тем временем спрыгнул с помоста и отдал палку тому, кто ее одолжил. Так завершилась знаменитая схватка между Малышом Джоном и прославленным Эриком Линкольнским.

Пришло время лучникам занять свои места, и зрители стали стекаться к месту, где проводилось состязание. Неподалеку на возвышении сидел шериф, окруженный толпой знати. Когда лучники были готовы, вперед выступил глашатай и объявил правила состязаний: каждый должен сделать по три выстрела, и тому, чей выстрел окажется лучшим, наградой станут два жирных бычка. Два десятка удалых молодцов пришли показать свою меткость, в их числе были самые искусные стрелки Линкольна и Ноттингемшира. Среди всех выделялся ростом Малыш Джон.

– Что это за незнакомец, одетый во все красное? – спрашивали одни.

Другие отвечали:

– Да это тот парень, который только что победил Эрика Линкольнского.

Молва достигла наконец и ушей шерифа.

Лучники выступили вперед, и каждый выпустил по стреле. Все выстрелы были хороши, но Малышу Джону не было равных: трижды попадал он в белый круг в центре мишени, и лишь раз стрела оказалась в трети дюйма от центра.

– Молодец, высокий лучник! – шумела толпа. А некоторые кричали:

– Вперед, Рейнолд Гринлиф!

Именно этим именем назвался в тот день Малыш Джон.

Шериф сошел со своего возвышения и подошел к стрелкам. Все они, увидев его, сняли шапки. Он пристально поглядел на Малыша Джона, но не признал его. Однако через некоторое время все же сказал:

– Сдается мне, парень, что где-то я твое лицо уже видел.

– Может быть, и так, – молвил Малыш Джон. – Ведь я вашу милость видал часто.

Произнося эти слова, он уверенно глядел прямо в глаза шерифу, и тот даже не заподозрил, кто перед ним.

– Удал ты, парень, – обратился к нему шериф, – и, слышал я, отстоял ты сегодня Ноттингемшир в битве против Линкольна. Как же зовут тебя, друг добрый?

– Зовут меня Рейнолдом Гринлифом, ваша милость, – ответил Малыш Джон.

В старинной балладе так говорится об этом событии:

Грин – зеленый, лиф – листок, но что имечко с подвохом – то шерифу невдомек.

– Что ж, Рейнолд Гринлиф, – сказал шериф, – ты искусный лучник. Почти не уступаешь лжецу и мошеннику Робину Гуду, да упасут меня Небеса от его коварства! Не хочешь ли поступить ко мне на службу, приятель? Стану тебе хорошо платить: каждый год будешь получать три костюма, хорошую еду и эля сможешь пить вволю. А кроме того, в Михайлов день буду выплачивать тебе сорок марок.

– Я свободный человек и с радостью пойду к тебе на службу, – прозвучал ответ Малыша Джона. Он решил, что, поступив к шерифу на службу, может здорово поразвлечься.

– Ты честно выиграл своих бычков, – объявил шериф, – к ним добавлю я бочку доброго мартовского пива, потому что рад заполучить такого парня.

– Что ж, – сказал на это Малыш Джон, – я тоже рад поступить к тебе на службу, и потому отдаю бычков и бочку пива добрым людям, что тут собрались, пусть повеселятся!

Поднялся шум и гам, и многие от радости стали кидать в воздух шапки.

Были устроены большие костры, на которых зажарили бычков, открыли бочку пива, и все принялись угощаться. Пока пировали, день склонился к закату, и в небе над шпилями и башнями Ноттингема поднялась красная круглая луна. Тогда все взялись за руки и стали танцевать вокруг костров под музыку волынок и арф. Но задолго до того, как началось это веселье, шериф с новым своим слугой Рейнолдом Гринлифом был уже в Ноттингемском замке.

Как Малыш Джон жил у шерифа

Итак, Малыш Джон поступил к шерифу на службу. Жизнь его в Ноттингемском замке оказалась довольно легкой: шериф сделал его своей правой рукой и весьма к нему благоволил. За трапезой Малыш Джон сидел рядом с господином, а на охоте бежал рядом с его лошадью. Охота, в том числе ястребиная, обильные кушанья, доброе вино и сон допоздна привели к тому, что Малыш Джон разжирел, как откормленный в стойле бык. Все шло как по маслу, пока в один прекрасный день не случилось событие, все изменившее.

В то утро шериф собрался поехать на охоту со множеством приближенных и с несколькими вельможами. Он повсюду искал глазами своего доброго слугу Рейнолда Гринлифа и, не найдя его, очень расстроился, так как хотел показать его мастерство своим знатным друзьям. А Малыш Джон тем временем лежал в кровати, сладко похрапывая, хотя солнце уже высоко поднялось в небе. Наконец он открыл глаза и осмотрелся, но подниматься не стал. Холодная зима миновала, и снова пришла весна. Воздух был напоен запахом жимолости, увивавшей стены замка. Малыш Джон лежал без движения, думая о том, какое чудное стоит утро. И тут он услышал далекий сигнал горна, прозвучавший тонко и ясно. Звук был слабый, но, как нарушает гладь воды брошенный в нее камешек, этот звук нарушил тишь и покой его мыслей, и все его существо наполнилось тревогой. Дух его, казалось, восстал от лени и вялости, и память вернула его к славной жизни в лесу: он подумал, как беззаботно щебечут там сейчас птички, как его дорогие друзья и товарищи едят и веселятся, быть может, они с осуждением говорят о нем. Малыш Джон поступил на службу к шерифу шутки ради, но зимой его грел горячий очаг, стол был богат, и он каждый день откладывал возвращение назад в Шервуд. Так прошло полгода. И вот он подумал о своем предводителе Робине Гуде, об Уилле Стьютли, которого он любил более всех на свете, о юном Дэвиде Донкастерском, которого он так славно обучал всем молодецким искусствам, и на него нахлынула тоска, а глаза наполнились слезами. Он сказал себе: «Я тут жирею, как бык в стойле, ничего мужского во мне не осталось, превратился в болвана и лежебоку. Вот поднимусь сейчас, пойду назад к любимым своим друзьям и больше никогда их не покину, до последнего вздоха!»

Возненавидев собственную леность, Малыш Джон вскочил с постели.

Внизу он увидел дворецкого, с огромной связкой ключей на поясе, стоявшего у двери в кладовую. Джон обратился к нему:

– Эй, сударь мой дворецкий, я голоден, за все утро не съел ни крошки. Дай мне поесть.

Дворецкий мрачно глянул на него и побренчал ключами. Он терпеть не мог Малыша Джона, потому что тот пользовался особым расположением шерифа.

– Так ты, сударь мой Рейнолд Гринлиф, есть хочешь, да? – произнес он. – Ну, ты же, милый юноша, достаточно пожил на свете, чтобы понимать: тот, кто слишком много спит, остается с пустым желудком. Как там говорится в старой пословице, сударь мой Гринлиф? «Курица, что дольше всех проспала, – меньше всех поела».

– Слушай, ты, мешок жира, – заорал Малыш Джон. – Мне твои дурацкие пословицы ни к чему. Мне подавай хлеба да мяса. Да кто ты такой, чтобы отказывать мне в еде? Клянусь святым Дунстаном, лучше бы тебе сказать, где лежит мой завтрак, а не то костей не убережешь!

– Завтрак твой, дракон огнедышащий, в кладовой, – ответил дворецкий.

– Так неси его сюда! – рявкнул Малыш Джон, разозлившись не на шутку.

– Сам иди и возьми, – сказал дворецкий. – Я не раб тебе еду таскать.

– Говорю, иди и принеси!

– А я говорю, иди сам и возьми!

– Ладно, пойду и возьму! – гневно воскликнул Малыш Джон.

Он двинулся к кладовой и взялся за дверь, но та оказалась заперта. Дворецкий лишь посмеивался и бряцал ключами. Тут ярость Малыша хлынула через край, он ударил в дверь кладовой, выбив три доски, и, наклонившись, полез в открывшийся проход.

Увидев, что сотворил Малыш Джон, дворецкий едва не потерял рассудок от гнева. Схватив его сзади за шею, он ударил йомена по голове ключами так, что у бедняги в ушах зазвенело. Малыш повернулся к дворецкому и так огрел его в ответ, что толстяк повалился на пол и остался лежать без движения.

– То-то же, – проговорил Малыш Джон, – это тебе будет уроком – не становись между голодным и его завтраком.

С этими словами он пролез в кладовую и обнаружил там большой пирог с олениной, двух жареных каплунов, а рядом тарелку яиц чибиса, да к тому же две бутыли вина, – что может быть приятнее глазу голодного человека? Он снял все это с полок и поставил на стол, намереваясь славно подкрепиться.

На его беду, в кухне, через двор от кладовой, был повар, который услышал перепалку Малыша Джона с дворецким и грохот удара. Не выпуская из рук вертела с жарким, он перебежал через двор и поднялся по лестнице. Дворецкий тем временем успел прийти в себя и встать на ноги. Подбежав к кладовой, повар увидел, как дворецкий сердито глядит через сломанную дверь на Малыша Джона, принимающегося за трапезу, – так голодная собака глядит на товарку, грызущую кость. Заметив повара – мужчину дюжего и высокого, – дворецкий подошел к нему, положил руку ему на плечо и изрек:

– Увы, друг мой! Видишь, что натворил подлый мерзавец Рейнолд Гринлиф! Вломился в кладовую, покусился на добро нашего господина! Меня ударил в ухо, так что я чуть не отдал Богу душу. Ты мне по нраву, повар, и потому станешь каждый день получать бутыль лучшего вина из погребов нашего хозяина, ведь ты старый и преданный слуга. А еще, повар, у меня есть десять шиллингов, которые я тоже хотел бы отдать тебе. Но только погляди, как нахально ведет себя этот гнусный выскочка Рейнолд Гринлиф, можно ли вынести такое!

– Нет, глаза мои на это смотреть не могут! – гневно воскликнул повар, которому пришлись по душе слова дворецкого про вино и десять шиллингов. – Ты иди к себе, а я этого мерзавца отсюда за уши вытащу.

С этими словами повар отложил вертел и вытащил меч, что висел у него на поясе. Дворецкий тут же ушел – он не выносил вида оружия.

Повар двинулся прямо к пролому в двери и увидел, как Малыш Джон засовывает за ворот салфетку и приступает к трапезе.

– Это что такое, Рейнолд Гринлиф? – воскликнул повар. – Да неужто ты вор? А ну-ка, выходи, а не то покромсаю тебя, как молочного поросенка!

– Ты повар, вот и веди себя как твоему званию приличествует, а не то выйду я отсюда тебе на беду. Обычно я нежен, как годовалый барашек, но если кто-то встает между мною и пищей, то я – лев во гневе!

– Лев не лев, – ответил храбрый повар, – а выйдешь ты отсюда как миленький, иначе ты не только подлый вор, но еще и жалкий трус!

– Ха! – вскричал Малыш Джон. – Вот уж кем-кем, а трусом меня никогда не называли. Смотри, осторожнее, повар, я выхожу – рычащий лев, как только что сказал!

Он тоже вытащил меч и выбрался из кладовки. Противники стали медленно сходиться, буравя друг друга свирепыми взглядами. Но вдруг Малыш Джон приостановился.

– Погоди, повар, – сказал он. – Сдается мне, это большая глупость: драться, когда рядом чудная еда, что могла бы порадовать двух таких крепких парней, как мы. Давай-ка, друг, прежде чем сражаться, воздадим должное этим яствам. Что скажешь на это?

Повар огляделся и почесал голову в сомнении – он и вправду любил хорошо поесть. Глубоко вздохнув, он произнес:

– Что ж, друг добрый, мне твоя затея по сердцу. Давай, голубчик, угостимся вволю, покуда здесь: ведь, может статься, что один из нас сегодня будет ужинать уже в раю.

Оба вложили мечи в ножны и пошли в кладовую. Когда они уселись, Малыш Джон вытащил кинжал и вонзил его в пирог.

– Голодного надо накормить, – промолвил он, – потому, любезный, я начну угощаться, не дожидаясь приглашения.

Повар от него не отставал и тоже отломил от пирога добрый кусок. Больше ни один из них ничего не говорил, потому как ртам их нашлось лучшее применение. Воздавая должное съестному, каждый поглядывал на другого и думал, что в жизни не видел такого дюжего парня, как тот, что сидит напротив.

Долго они трапезничали, наконец повар глубоко-глубоко вздохнул, точно сожалея о чем-то, – больше он есть не мог. Малыш Джон тоже наелся и отодвинул пирог в сторону, как бы говоря: «Больше ты мне не нужен, друг». Он взял в руки бутыль с вином и заявил:

– Да, парень, жизнью клянусь, не бывало у меня еще такого сотрапезника, как ты! Пью за твое здоровье!

Он прижал бутыль к губам и закатил глаза, вливая в глотку вино. Потом передал бутыль повару, и тот тоже сказал:

– Пью за твое здоровье, приятель!

В питии он тоже не отставал от Малыша Джона.

– Голос у тебя мягкий и приятный, парень, – сказал затем Малыш Джон. – Бьюсь об заклад, ты прекрасно поешь баллады. Так или нет?

– Верно, я временами пою, – ответил повар, – но один петь не стану.

– И точно, – согласился Малыш Джон. – Это будет несправедливо. Начинай-ка свою песенку, а я спою потом свою в ответ.

– Так и быть, друг дорогой, – произнес повар. – А слыхал ли ты песню о покинутой пастушке?

– Нет, не слыхал, а ну-ка, спой мне ее, – ответил Малыш Джон.

Повар сделал еще глоток из бутыли и, прочистив горло, запел:

ПЕСНЯ БРОШЕННОЙ ПАСТУШКИ

 
Пришла весенняя пора,
И птицы пару ищут,
Воркуют голуби с утра,
Дрозды на ветках свищут.
Сидела Филлис у реки
И горько плакала с тоски:
«Ах, ива, ива, ивушка!
Мне больше не бывать счастливой,
Себя я увенчаю ивой.
 
 
Дроздиху дрозд себе нашел,
И голубь голубицу,
А Робин от меня ушел,
Мне больше не влюбиться.
И вот сижу я у реки
И плачу от своей тоски.
Ах, ива, ива, ивушка!
Мне больше не бывать счастливой,
Себя я увенчаю ивой».
 
 
Без моря был бы мир короткий
И на лепешку походил.
Вернулся Коридон с селедкой
И Филлис рядом усадил.
Она гуляет у реки
И не рыдает там с тоски:
«Ах, ива, ива, ивушка!
Я буду век теперь счастливой!
Венчать себя не стану ивой!»
 

– Богом клянусь, – воскликнул Малыш Джон, – прекрасная песня, и к тому же в ней много правды.

– Рад я, что тебе она по душе, приятель, – ответил повар. – Теперь и ты спой. Не должно человеку одному веселиться, не должно петь самому и не послушать другого.

– Что ж, спою я тебе песню про славного рыцаря короля Артура и про то, как он исцелил свою сердечную рану не бросаясь грудью на новую стрелу, в отличие от твоей Филис. Не думаю, что она исцелила рану тем, что заимела другую. Слушай же.

ДОБРЫЙ РЫЦАРЬ И ЕГО ЛЮБОВЬ

 
Король Артур, что правил тут,
Был добрым королем,
И рыцарей, где каждый крут,
Был целый стол при нем.
 
 
Из них все были хороши,
Но был средь них один,
Любивший даму от души
Отважный паладин.
 
 
Но с дамой он был обречен,
Она ни тпру, ни ну!
И он уехал, удручен,
В далекую страну.
 
 
Там он средь скал бродил, стонал,
Рыдал, вздыхал повсюду,
И при смерти не раз бывал,
И дело было худо.
 
 
Коль в сердце боль – на раны соль,
И, значит, худо дело.
И чем была сильнее боль,
Тем больше слабло тело.
 
 
И рыцарь мой пришел домой,
Где рыцари вокруг,
И не вопил, а ел и пил,
И не один бурдюк.
 
 
Давно кошмар им позабыт,
Открылась благодать:
«Когда желудок твой забит,
Душе не пострадать».
 

– Богом клянусь, – вскричал повар, с грохотом стукнув бутылью по столу. – Мне эта песня чрезвычайно нравится, и мелодия ее тоже. Точно ладный орешек в скорлупе.

– Это ты точно подметил, – сказал Малыш Джон. – Люблю тебя, как брата.

– И я тебя тоже люблю. Но время идет, а мне надо приготовить еду, пока хозяин не вернулся домой, так что давай устроим драку, которую задумали.

– Хорошо, давай, и поскорее, – ответил Малыш Джон. – Я всегда был так же охоч до драки, как до еды и пития. Идем в галерею, там достаточно места, чтобы размахнуться мечом. Постараюсь тебе услужить.

Они вышли в галерею, что вела к кладовой дворецкого, достали свои мечи и без долгих церемоний бросились один на другого. Мечи сошлись с оглушительным звоном, фонтаном взметнулись искры. Более часа сражались они, каждый в полную силу, но ни один не сумел поразить другого, – оба были очень искусны. Время от времени они останавливались, тяжело дыша, отдыхали, а потом, собравшись с силами, кидались друг на друга с еще большим ожесточением. Наконец Малыш Джон крикнул: «Остановись!» – и они, тяжело дыша, оперлись на мечи.

– Даю слово, – промолвил Малыш Джон, – лучшего мастера битвы на мечах не видали мои глаза. А я-то думал, что я тебя покромсаю.

– И я думал тебя покромсать, – ответил повар, – но отчего-то не вышло.

– Вот каким вопросом я задаюсь, – продолжал Малыш Джон, – а из-за чего мы деремся? Я толком и не знаю.

– Да и я знаю не больше твоего, – согласился повар. – К толстопузому дворецкому я любви не питаю, но решил, что, раз договорились мы драться, значит, так тому и быть.

– Сдается мне, – снова заговорил Малыш Джон, – много лучше нам с тобой быть товарищами, чем кидаться резать друг другу горло. Что скажешь ты, друг повар, если предложу я тебе пойти со мной в Шервудский лес к Робину Гуду? Заживешь там весело, и будет у тебя полторы сотни добрых товарищей, среди которых и я. Каждый год станешь получать по три костюма зеленого сукна и по сорок марок.

– Ты, парень, мне по сердцу! – с жаром воскликнул повар. – И слова твои мне по нраву! Пойду я с тобой – и с радостью! Дай мне руку, с этих пор я твой верный товарищ. Как зовут тебя?

– Меня зовут Малыш Джон, приятель.

– Что? Ты – тот самый Малыш Джон, правая рука Робина Гуда? Множество раз слышал я о тебе, но никогда и не надеялся увидеть. Неужто ты и вправду знаменитый Малыш Джон?

Повар во все глаза глядел на своего нового товарища.

– Я и впрямь Малыш Джон, и сдается мне, что сегодня я приведу к Робину Гуду прекрасного парня, что войдет в его веселую дружину. Но вот что, друг, кажется мне, будет большим упущением, если, съев столько шерифовой еды, мы не принесем Робину Гуду столового серебра в подарок от его милости.

– И то верно, – согласился повар.

Они обыскали кладовку и взяли столько серебра, сколько могли унести, упрятали его в мешок и направились к Шервудскому лесу.

Скоротав путь дружеской беседой, вскоре они пришли к развесистому дереву, под которым на свежей зеленой мураве лежал Робин Гуд и шестьдесят его товарищей. Увидев, кто пришел, все они повскакивали со своих мест.

– Милости просим, Малыш Джон! Милости просим! – вскричал Робин Гуд. – Как давно не было от тебя вестей! Хотя все мы знали, что ты поступил к шерифу на службу. Как же ты жил все это время?

– Славно я пожил у господина шерифа, – ответил Малыш, – и сейчас пришел прямиком оттуда, прихватив с собой его повара, да серебряной посуды в придачу. – Малыш Джон рассказал товарищам обо всем, что случилось с ним с того дня, когда он отправился на ноттингемскую ярмарку. Все от души хохотали над его рассказом, лишь Робин Гуд был молчалив и мрачен.

– Послушай, Малыш Джон, – сказал он наконец, – ты отважный парень и испытанный друг. Я рад, что ты вернулся к нам, да с таким хорошим товарищем, как повар, которого все мы радушно примем в свои ряды. Но мне совсем не нравится, что ты взял столовое серебро шерифа, точно жалкий вор. Мы уже наказали шерифа, он лишился трех сотен фунтов, – но тогда он сам хотел обобрать нас. Однако шериф ноттингемский не сделал ничего, за что стоило бы нам красть его столовое серебро.

Хотя Малыша Джона огорчили эти слова, он виду не подал и попытался обратить все в шутку.

– Раз ты считаешь, будто шериф нам серебра не давал, – молвил он, – я приведу его сюда, и ты из собственных его уст услышишь, что он нам его дарит.

С этими словами он вскочил и был таков, Робин не успел ему вдогонку и слова сказать.

Пять миль бежал Малыш Джон, пока не оказался на опушке, где шериф ноттингемский с веселой компанией развлекался охотой. Подойдя к шерифу, Малыш Джон снял шапку и преклонил колени.

– Да хранит тебя Бог, о повелитель, – обратился к нему он.

– Что случилось, Рейнолд Гринлиф? – воскликнул шериф. – Откуда идешь ты и где был все это время?

– Я был в лесу, – восторженным голосом начал Малыш Джон, – и видел там зрелище, какое не представало еще глазам человека! Я видел молодого оленя, зеленого от копыт до макушки, а с ним стадо в шестьдесят голов, и все они тоже зелены от копыт до кончиков рогов. Я не осмелился стрелять, господин, из страха, как бы они меня не убили.

– Что с тобой Рейнолд Гринлиф? – вскричал шериф. – Ты спишь наяву, или спятил? Рассказываешь мне такие небылицы!

– Нет, я не сплю и с ума не сошел, – ответил Малыш Джон, – и, если ты пойдешь со мной, я покажу тебе это удивительное зрелище, ибо видел его собственными глазами. Но идем вдвоем, о господин, толпа охотников спугнет этих диковинных тварей, и они убегут.

Всадники поскакали вперед, Малыш Джон указывал им дорогу.

– Ну вот, господин, – произнес он наконец, – мы совсем недалеко от того места, где видел я это стадо.

Шериф сошел с лошади и приказал остальным ждать своего возвращения. Малыш Джон повел его вперед сквозь густые заросли. Неожиданно они вышли на большую открытую поляну, у края которой в тени раскидистого дуба сидел Робин Гуд в окружении товарищей.

– Гляди, шериф, – сказал Малыш Джон, – вот стадо, о котором я тебе говорил.

Шериф повернулся к Малышу Джону и со злобой проговорил:

– Давным-давно мне показалось, что я где-то видел твое лицо, и теперь я тебя признал. Горе да падет на твою голову, Малыш Джон. Сегодня ты меня предал.

Тем временем к ним подошел Робин Гуд.

– Милости просим, господин шериф, – произнес он. – Ты пришел еще раз потрапезничать со мною?

– Нет, Господи упаси! – с жаром ответил шериф. – Я вовсе не голоден.

– Раз ты не голоден, – продолжал Робин, – то, может быть, хочешь утолить жажду? Не сомневаюсь, ты выпьешь со мной чарку вина. Я опечален, что ты не желаешь попировать со мною, тебе бы понравились блюда: тут с нами твой повар.

Он силой потащил шерифа к хорошо знакомому тому сиденью под деревом.

– Эй, ребята! – крикнул Робин. – Налейте-ка нашему славному другу шерифу чару вина до краев да несите сюда, а то что-то он слаб и бледен.

Один из Робиновых товарищей с низким поклоном подал шерифу вина. Но шериф к вину не прикоснулся: он увидел, что вино налили из его собственного серебряного кувшина, стоявшего на его же серебряном блюде.