Текст книги "По стопам Господа"

Глава 11

Я молча стоял в дверном проеме своего кабинета. Буквально секунду назад я облегченно вздохнул и расслабился – и вот нате вам! Я был парализован страхом. То, что Гели Бауэр – женщина, никоим образом не успокаивало мой взбесившийся пульс. Как и все ее подчиненные, она была поджарая и крепкая, с хищным огоньком в глазах. От нее исходила спокойная уверенность в себе – как от альпиниста мирового класса, который запросто, без страховки, на одних пальцах может подняться по вертикальной скале. Легко представить, как она часами, ни о чем не думая, кроме правильной опоры для рук и ног, двигается вверх, вверх, вверх. А как оценить, насколько она умна, – на фоне гениев, которых собрал проект, кто не смотрится бледно! Но по предыдущим беседам я знал, что соображает она быстро. Ко всем ученым, за исключением горстки важнейших научных руководителей «Тринити», она относилась как к заключенным в тюрьме строгого режима. Я объяснял это тем, что она дочь облеченного огромной властью армейского генерала. Грубоватый Рави Нара называл ее «терминатор с сиськами»; лично я всегда считал ее терминатором с мозгами.

– Чем могу быть полезен? – произнес я наконец.

– Должна задать вам несколько рутинных вопросов, – сказала Гели Бауэр. – Ничего особенного.

Действительно ли это рутинный визит? За два года Гели Бауэр побывала в моем кабинете раз пять-шесть, не больше. Ее я видел преимущественно через стекло во время проверок на детекторе лжи, которым меня периодически подвергали.

– Годин только что дал нам три свободных дня. Может, отложим до моего возвращения?

– Боюсь, дело не терпит отлагательства.

У нее был легкий неопределенный акцент выпускницы европейской элитной частной школы.

– Вы же сказали, что ничего особенного.

В ответ только механическая улыбка.

– Присаживайтесь, профессор.

– Вы в моем кресле.

Гели и не подумала встать. Она упивалась возможностью хамить.

– Вы обычно не занимаетесь рутиной лично, – сказал я. – Чем обязан?..

– Смерть профессора Филдинга создала нестандартную ситуацию. Мы должны убедиться, что знаем максимально много о сопутствующих ей обстоятельствах.

– Профессор Филдинг скончался от инсульта.

Она несколько секунд молча всматривалась в мое лицо. Шрам на ее левой щеке напоминал мне о тех, что я видел в госпиталях у ветеранов вьетнамской войны. Ветераны рассказывали, что осколки фосфорной гранаты прожигали себе путь глубоко под кожу и там гасли, но когда хирурги вскрывали рану, опять активизировались на воздухе – и калечили врачей. Гели Бауэр пострадала не иначе как от этого варварского оружия. Вообще-то женщину с подобным шрамом я бы только уважал: красавица с такой отметиной знает про жизнь больше своих благополучных сестер. Однако все прежние контакты с Гели наводили меня на мысль, что, пройдя через ад, она ничему, кроме ненависти, не научилась.

– Меня интересуют ваши отношения с профессором Филдингом.

Любопытно, что она никогда не прячется за бюрократическим «мы», «нас». Всегда «я», «меня». Ясно, что безопасность проекта «Тринити» она воспринимает как свое личное дело.

– Серьезно? – сказал я, словно для меня это большой сюрприз.

– Как вы охарактеризовали бы эти отношения?

– Он был моим другом.

– Вы встречались с ним и общались вне рабочих помещений проекта?

Ответив «да», я признаюсь в грубом нарушении правил безопасности, придерживаться которых я когда-то обязался своей подписью. Но Гели наверняка имеет в виду видеозапись наших с Филдингом встреч.

– Да, – сказал я.

– Это большое нарушение.

Я театрально закатил глаза.

– Подайте на меня в суд.

– Не ерничайте. Нам ничего не стоит посадить вас в тюрьму.

Ах ты черт! Но что мне остается, кроме как отшучиваться?

– Ну, если меня упрячут в кутузку, здешним тайнам точно ничего грозить не будет.

Гели что-то поправила в своих золотых волосах. Словно ястреб охорашивается.

– Профессор, ведя себя столь легкомысленно, вы можете потерять свое место.

– А-а, теперь дошло, зачем вы явились. Меня уволить.

Улыбка скользнула по губам Гели.

– Давайте не будем драматизировать ситуацию. Я просто пытаюсь побольше узнать о Филдинге.

– А зачем? Он мертв. Скончался. Его больше нет с нами.

– Что вы с ним обсуждали во внерабочее время?

– Футбол.

– Футбол?

– Да, Филдинг был заядлый болельщик. Фанат английской команды «Арсенал». Надоел мне этими разговорами до смерти, но общаться с ним мне нравилось.

– Вы скрываете правду.

– С чего вы взяли?

– Вы на пару с профессором Филдингом боролись за прекращение проекта.

– Неправильная формулировка. У меня были кое-какие этические возражения против одной из сторон проекта. У Филдинга были возражения другого порядка.

– Он хотел остановить работы над проектом!

– Лишь до тех пор, пока не будет выяснена причина неврологических побочных действий супертомографии.

– Он обсуждал эти побочные эффекты с кем-либо, кому доступ к информации «Тринити» не разрешен?

– Понятия не имею.

– Со своей женой, к примеру?

Я старался, чтобы ни один мускул на моем лице не выдал меня.

– В высшей степени сомневаюсь.

Гели многозначительно поиграла бровями.

– Вчера вечером вы провели почти час в доме вдовы Филдинга.

Значит, все-таки следили. Впрочем, я и не сомневался. Как же, убив Филдинга, не пронаблюдать за реакцией его лучшего друга! Стало быть, они знают и про то, что со мной была Рейчел.

– Заехал принести соболезнования.

– Вы обсуждали секретную информацию с Лу Ли Филдинг. Китайским физиком.

– Ничего подобного я не делал!

Вообще-то я полагал, что после брака с Филдингом Лу Ли стала британской или американской подданной. Но не время было обсуждать эти тонкости.

– Миссис Филдинг исчезла. А мне очень хотелось бы поговорить с ней.

– Ну, это уже ваша проблема.

Гели игнорировала мой сарказм.

– Если это вы помогли ей бежать – пахнет государственной изменой.

– А разве Лу Ли совершила какое-либо преступление?

У Гели был прежний непроницаемый вид.

– Вот это мы и хотим узнать. Возможно, она была инструментом в чьих-то преступных руках.

«Кристалл», – внезапно подумал я. Не исключено, что Гели уже знает про часы Филдинга.

– Выходит, теперь вы всех Филдингов потеряли. Досадно, да? – продолжал я все тем же шутливым тоном.

Но Гели огорченной не выглядела. Сама невозмутимость.

– Вчера вечером Лу Ли пожаловалась, что ее не пустили к телу мужа, – сказал я. – Она чрезвычайно расстроилась.

– За это отвечаю не я.

– А как насчет личных вещей Филдинга? Лу Ли упоминала, в частности, его золотые карманные часы. Семейная реликвия.

Гели поджала губы и покачала головой:

– Часов не помню. Но как только миссис Филдинг объявится, мы разберемся.

Врет! За два года общения с Филдингом она видела его часы по меньшей мере сто раз – золотые карманные часы в наши времена обращают на себя внимание.

– Надо бы проверить вас сегодня на детекторе лжи, – сказала Гели.

Я почувствовал, как у меня вспотели подмышки от волнения.

– Извините, сегодня не получится, – решительно заявил я.

Ее глаза сузились. Я отказывался впервые за все время.

– Почему же?

– Я только что потерял близкого друга. Ночь практически не спал. Чувствую себя отвратительно.

– Профессор Теннант!

– Сегодня я не в настроении подвергать себя вашим фашистским штучкам. И точка!

Гели Бауэр откинулась в моем кресле и смотрела на меня с явно растущим интересом.

– При поступлении на работу вы подписали документ, согласно которому вас можно посадить за детектор лжи в любой момент. Так что это дело не добровольное и ваше согласие мне не требуется.

Мой животный страх был так велик, что хоть с кулаками на Гели бросайся. Всю свою жизнь я был предельно свободен. Даже терапевтом я имел собственную практику и был сам себе хозяин. А когда книгу писал – был ограничен только собственными способностями. Поэтому в атмосфере «Тринити», с ее диктатурой секретности, я страдал своего рода духовной клаустрофобией – задыхался от несвободы.

Мой отец, участвуя в разработке ядерного оружия в Лос-Аламосе и Окридже, испытывал те же чувства. И его снова и снова усаживали за детектор лжи. Но теперь времена холодной войны кажутся идиллическими. Нынче в распоряжении АНБ детекторы лжи – на базе магнитно-резонансной технологии; в отличие от традиционных аппаратов они практически никогда не ошибаются.

Принцип простой: для лжи человеческий мозг задействует большее количество нейросвязей, чем для правды. Даже патологический лгун сначала мысленно представляет правильный ответ и только потом произносит вслух только что придуманную или заранее заготовленную ложь. На экране томографа мозг лгуна по количеству очагов активности похож на рождественскую елку с лампочками. Именно Филдинг добился прекращения проверок на «томографе лжи» – мол, они способны лишь усугубить наши неврологические расстройства после супертомографии. Это была временная победа Филдинга в войне против вторжения в нашу частную жизнь. Однако и традиционный детектор лжи – штука преотвратная и по нервам бьет жутко. Вдвойне мерзко, что за него тебя могут посадить в любой момент, ни с того ни с сего. Живешь словно в антиутопии по Оруэллу, в вечном напряжении – особенно неприятном, если тебе действительно есть что скрывать.

– А как вы меня принудите? – спросил я с вызовом. – Что-нибудь вколете? Или свяжете?

Похоже, Гели бы и не прочь…

– Нет? Запрещено? Ну, тогда забудьте про детектор лжи.

Она подняла к лицу указательный палец и рассеянно провела им по шраму.

– Не понимаю, профессор, отчего вы сегодня такой агрессивный.

– Отлично понимаете!

– Вы что-то скрываете.

– Еще неизвестно, кто из нас сейчас менее искренен!

– Вы пытаетесь саботировать проект «Тринити».

– Каким образом? И зачем мне это нужно? Проект уже приостановлен.

Гели внимательно осматривала свои ногти – два из них были обгрызены. Похоже, она человек куда более нервный, чем кажется со стороны.

– Каким образом саботировать? – переспросила она. – Да предав его гласности!

Вот он, самый великий кошмар параноидального военного мышления. Они дико боятся огласки.

– Я ничего не разглашал.

– Но хотите?

– Нет.

– Вы разговаривали с президентом Соединенных Штатов?

– Вообще когда-нибудь?

Впервые в ее голосе прозвучала нотка раздражения.

– Я имею в виду после смерти профессора Филдинга.

– Нет.

– Вы звонили в Белый дом и оставили сообщение для президента.

Теперь я почувствовал пот и на лбу.

– Да.

– Вы звонили из телефона-автомата.

– Ну и что?

– Почему вы не воспользовались своим сотовым?

– Батарейка сдохла.

Эту маленькую ложь никак не проверишь.

– Могли бы подождать и позвонить из дома.

– Приспичило поговорить прямо в тот момент.

– И часто у вас бывает настроение прямо сейчас поговорить с президентом Соединенных Штатов?

– Время от времени.

– Вы звонили в связи со смертью профессора Филдинга?

– Это было одним из поводов.

Свой следующий вопрос она, казалось, долго взвешивала.

– Вы предупредили сотрудника Белого дома, что о вашем звонке не следует уведомлять руководство проекта «Тринити», верно?

У меня сердце екнуло. Как эти гады прознали, что именно я сказал сотруднику Белого дома из телефона-автомата? Тут могло сработать только тотальное слежение за всей телефонной сетью. В подвалах форта Джордж-Мид компьютеры АНБ ежедневно прослушивают миллионы частных телефонных звонков – запись включается, если прозвучит одно из сотен или тысяч ключевых слов типа «пластиковая бомба», «президент», «шифровка», «гексоген»… наверняка и «Тринити» в этом списке. Мне вспомнилось, что «Тринити» я упомянул в первой же фразе разговора – в ответ на вопрос оператора Белого дома, по какому поводу я звоню.

Я заставил себя посмотреть Гели в глазах.

– В проект меня назначил лично президент. Не АНБ меня сюда прислало. Ни Джон Скоу, ни Питер Годин меня не выбирали. Я тут для того, чтобы оценивать этические аспекты текущей работы. Если мне кажется, что есть проблема, я уполномочен докладывать президенту напрямую. То есть минуя руководство проекта.

Итак, перчатка брошена. Я сознательно бравирую своим особым положением среди сотрудников проекта «Тринити». Мне позволено то, что им не позволено.

Гели подалась вперед. В ее голубых глазах сверкал вызов.

– Сколькими сотовыми телефонами вы пользуетесь, профессор Теннант?

– Одним.

– А другие есть?

Этот вопрос мне многое открыл. Итак, они в курсе, что я звонил в Белый дом, но не знают, перезвонил ли мне президент. Они прослушивают мои телефоны – те, о существовании которых им известно, – и опасаются, что у меня есть другие, неподконтрольные каналы связи. Если их это волнует – значит, у них нет уверенности, что президент у них в кармане, и у меня сохраняется шанс убедить его в верности моих подозрений.

– У Рейчел Вайс есть сотовый телефон, – сказала Гели Бауэр, не спуская с меня глаз и ловя все оттенки моей реакции.

Я сделал глубокий вдох и произнес ровным голосом:

– А вы видели современного врача без сотового телефона?

– В здешних местах профессора Вайс вы знаете лучше, чем кого бы то ни было.

– Вполне естественно. Ведь она – мой психиатр.

– Она – единственный человек за стенами проекта, с кем вы за последние два месяца обменялись более чем полусотней слов.

Я удивленно спросил себя, так ли это.

– То же характерно и для профессора Вайс, – сказала Гели.

– Что вы имеете в виду?

– Она ни с кем не видится. Общается на работе и по поводу работы. В прошлом году ее сын умер от рака. После смерти мальчика муж оставил ее и вернулся в Нью-Йорк. Шесть месяцев назад профессор Вайс стала принимать приглашения коллег мужского пола. Ужин в ресторане, поход в кино и тому подобное. Максимум два свидания с каждым. А два месяца назад эти свидания вдруг вообще прекратились.

Это меня не удивило. Рейчел была женщиной требовательной и разборчивой. Такой не просто с ходу найти подходящего мужчину.

– Ну и что?

– Полагаю, профессор Вайс влюблена в вас.

Я рассмеялся – искренне рассмеялся. Впервые после того, как увидел бездыханное тело Филдинга на полу.

– Мисс Бауэр, к вашему сведению: профессор Вайс совершенно уверена, что я страдаю галлюцинациями. Возможно, я клинический шизофреник.

Это не смутило Гели.

– Вчера вечером она вас поцеловала. В доме Филдинга.

– Это был поцелуй соболезнования. Я был убит смертью Филдинга.

Гели мой ответ проигнорировала.

– Что вы рассказывали профессору Вайс о проекте «Тринити»?

– Ничего. И вы сами прекрасно об этом знаете. Думаю, все сеансы моей психотерапии записаны на пленку.

Мое предположение Гели подтвердила небрежным кивком – поразив меня откровенностью своего цинизма.

– Но влюбленные находчивы. Вот и вчера вечером у вас был несанкционированный контакт.

– Вчера вечером я впервые встречался с Рейчел Вайс вне ее кабинета. – Я сердито сложил руки на груди. – И я отказываюсь обсуждать этот вопрос. Рейчел Вайс не имеет никакого отношения к нашему проекту, ничего про него не знает и не узнает. А вы вторгаетесь в личную жизнь законопослушной американской гражданки, которая никогда не подписывала никаких обязательств, ограничивающих ее свободу.

С улыбкой удовлетворенной садистки Гели возразила:

– Когда речь идет о проекте «Тринити» – побоку неприкосновенность любой личной жизни. Согласно «Директиве номер 173 о национальной безопасности», мы вправе задержать профессора Вайс на сорок восемь часов – даже без права позвонить адвокату.

Тут я наконец потерял терпение и взорвался:

– Гели, да вы хоть знаете, что такое проект «Тринити»?

То, что я ненароком назвал ее по имени, стерло улыбку с ее губ, а мой вопрос поставил ее в неловкое положение и увел в глухую оборону. Признаться, что она не в курсе сокровенных тайн «Тринити», было унизительно. А не согласиться – значит рисковать быть с треском уволенной. Несколько секунд она жгла меня возмущенным взглядом, но в итоге промолчала.

Я решил, что незачем загонять ее в угол.

– Ну, – сказал я, делая примирительный шаг ей навстречу, – согласимся на том, что мне известна конечная цель проекта. И прежде чем вы не узнаете во всех деталях, над чем мы работаем и чем это может обернуться для человечества, – не торопитесь со слепым рвением выполнять любые приказы, как бравый немчик.

Я нашел ее болевую точку. Гели так напряглась, словно сейчас рванется мне морду бить. Я инстинктивно сделал шаг назад, горько сожалея о своих опрометчивых словах. Нет ничего глупее, чем нажить личного врага в лице Гели Бауэр! Это хуже чем глупо, это сродни самоубийству. Не исключено, что эта сучка собственными руками прикончила Филдинга. Тут я понял, что моя дурацкая задиристость именно от этого, – я подозреваю в ней убийцу моего лучшего друга.

– Ладно, разговор закончен, – сказал я, доставая из кармана автомобильные ключи. – Во вторник утром вернусь. А до тех пор пусть ваши доберманы-пинчеры держатся подальше от меня.

Я повернулся в ней спиной и пошел вон из комнаты.

– Профессор Теннант!

Я шел дальше.

– Теннант!!!

Я вызвал лифт. Когда дверь открылась, я вошел в кабинку – и тут же выскочил. Гели небось ничего не стоит нажать какую-нибудь кнопочку и превратить лифт в тюремную камеру. Впрочем, она и все выходы из здания может запросто блокировать… Ладно, лестница все равно как-то надежнее.

На лестничной площадке четвертого этажа мне вспомнился Филдинг в клубах табачного дыма. Англичанин курил, как заводская труба, прикуривая одну сигарету от другой. Но в здании «Тринити» курение было строжайше запрещено даже ведущим ученым. И федеральный закон ни при чем – просто у Питера Година была аллергия на табак. Но, всегда находчивый, Филдинг и тут не оплошал: нашел-таки укромное местечко, где он мог беспрепятственно предаваться дурной привычке. На четвертом этаже в лаборатории новых материалов имелась большая вакуумная камера, которую на ранней стадии проекта использовали для испытания новых материалов. Там в отличие от самой лаборатории и всех прочих помещений в здании не было датчиков дыма. О существовании этой теперь ненужной камеры все уже успели позабыть, а Филдинг для верности заложил вход в нее пустыми коробками. Когда я нигде не мог найти англичанина, я знал, что он в своей личной курилке.

Находясь в здании «Тринити» и опасаясь за свою жизнь, рассуждал я, Филдинг вряд ли стал бы держать при себе кристаллический брелок. Спрятать его в кабинете было бы глупо – найдут при обыске. А вакуумная камера находилась на расстоянии всего одного этажа – и он мог быть уверен, что рано или поздно мне придет в голову мысль пошарить в его «курительной берлоге».

Я свернул на четвертый этаж и зашагал к лаборатории. Из двери справа вышли два инженера из фирмы «Сан микросистемс» и посторонились, пропуская меня. Я им улыбнулся и пошел медленнее, дожидаясь, пока они свернут за угол. Наконец я юркнул в лабораторию новых материалов.

Как я и ожидал, здесь никого не было. Я быстро отодвинул коробки, закрывавшие стальную дверь. Страшноватая на вид черная вакуумная камера походила на декомпрессионную камеру для ныряльщиков: иллюминатор, железное колесо, при помощи которого задраивают большой люк. Я крутанул колесо – люк открылся, автоматически включился свет внутри.

С бьющимся сердцем я зашел в камеру. Еще недавно на широких полках было полно инструментов, тисков и зажимов, валялись куски материала, который здесь испытывали. Пусто. Даже сами полки пропали. Идеальная чистота – словно прошлись шлангом со сжатым воздухом. «Гели Бауэр успела поработать!» – решил я.

Если Филдинга угораздило спрятать карманные часы в этой камере, теперь брелок уже в чужих руках. Я проворно выбрался из камеры – готовый к тому, что в лаборатории меня с кривой улыбкой подстерегает Гели Бауэр. Но в комнате по-прежнему никого не было. Я вышел в коридор и, ни с кем не столкнувшись, благополучно добрался по лестнице до третьего этажа. Тут, у пульта охранной службы, меня ожидал «телесный контакт» с толстяком Генри.

Всякий выходящий из здания «Тринити» подвергался личному обыску: из здания не то что компакт-диск – клочок бумаги нельзя было вынести. Филдинг наверняка всякий раз хохотал в душе, когда Генри, с пыхтением проверяя каждый карман и каждую складку одежды, игнорировал кристаллический брелок часов.

Когда я подошел к столу, Генри что-то тихо говорил в микрофон на воротнике.

Я топтался у стола в ожидании обыска.

– Чего резину тянем, Генри? – сказал я нетерпеливо.

– Минутку, профессор.

Мое сердце бешено заколотилось. Кто там с ним говорит? Возможно, Гели Бауэр как раз отдает приказ: задержать Теннанта, не дать ему выйти из здания…

– Извините, я тороплюсь, – сказал я. – У меня деловая встреча.

Генри покосился на меня, затем сказал себе в воротник:

– Ну да, он тут, рядом со мной.

Ну, слава тебе Господи. Если Гели спрашивает, где я, это значит, что она не отслеживала мой путь через видеокамеры и о моем странном крюке в лабораторию новых материалов не знает. Но теперь она спешит сюда. Моя лимбическая система кричала: делай ноги! Хотя это глупо: далеко ли я убегу? У миляги Генри на пузе автомат, и вряд ли он будет колебаться, стрелять или нет. Однако мне стоило великого усилия воли не побежать по галерее в сторону свободы.

Генри внимательно слушал чей-то голос в своем ухе, и вид у него был смущенный.

– Это окончательное решение? – наконец спросил он. – Ну ладно, будет исполнено.

Он встал из-за стола. Я вдруг понял, что настал, возможно, момент истины. Если Генри положит руку на автомат, я должен не думать, а делать то, что подскажет инстинкт выживания. Я весь напрягся – не спуская глаз с его правой руки, готовый к мгновенному действию. Но Генри шагнул ко мне и стал, знакомо покряхтывая, опускаться на корточки, чтобы начать стандартный обыск снизу сверх.

Итак, Гели в конце концов решила позволить мне выйти из здания. Почему? Да потому что она до сих пор не знает наверняка, переговорил я с президентом или нет!

– Порядок, профессор, можете идти, – сказал Генри, заканчивая процедуру дружеским хлопком по плечу. – А мне было почудилось – она хочет, чтобы я вас тут задержал.

Я встретился глазами с Генри – странно он как-то смотрел, непонятно. И вдруг до меня дошло. Он любит Гели Бауэр не больше моего. И боится ее как сатаны.

Только-только я миновал бронированную стеклянную дверь и оказался на открытом пространстве, как зазвонил мой сотовый телефон. Я нажал кнопку и поднес телефон к уху.

– Да?

– Дэвид! Куда вы, черт возьми, пропали!

– Только не произносите вслух вашего имени! – быстро крикнул я, узнав голос Рейчел.

– Я уже час не могу до вас дозвониться!

Оно и понятно: медный панцирь «Тринити» блокирует сотовую связь.

– Говорите по-быстрому – что случилось?

– Вы были в моем больничном кабинете сегодня утром?

– В вашем кабинете? Разумеется, нет. А что?

– Там жуткий кавардак! Ваша история болезни пропала. И все вверх дном.

Тяжело дыша от волнения, я продолжал идти к своему автомобилю.

– Сегодня я даже в ваших краях не был. Да и зачем мне вламываться в ваш кабинет?

– Чтобы сделать свой бред более убедительным в моих глазах! Уверить меня в реальности ваших галлюцинаций! Доказать, что вас действительно преследуют!

Казалось, она на грани истерики.

– Погодите, вы что, вчера вечером ничего не поняли? – так и ахнул я. – Нам нужно срочно поговорить. Но не по телефону. Вы сейчас где, у себя в кабинете?

– Нет, я на шоссе номер 15.

Значит, Рейчел где-то между медицинским колледжем университета Дьюка и Чапел-Хиллом.

– Вы в такси?

– Нет, утром я съездила и забрала свою машину.

– Давайте встретимся там, где вы застали меня за видеозаписью.

– Вы имеете в виду…

– Вы знаете где! Я уже в пути. А теперь повесьте трубку.

Она подчинилась.

Мне понадобилась вся сила воли, чтобы последние метры до автомобиля пройти шагом, не сорвавшись на бег.