Текст книги "Портрет призрака"

– В этих людях – настоящая жизнь, – хвалит Дигби. – Заговори они со мной, меня бы это не удивило.

– Спасибо.

Но в душе Дигби понимает, что и эти картины не затронули его. Наверное, он слишком приземлен, чтобы по-настоящему понимать искусство.

– Наверное, в Лондоне у тебя есть помощники и ученики?

Хмурясь, Натаниэль потирает тяжелый подбородок. Похоже, вопрос рассердил его.

– Я пишу свои картины сам, до последнего мазка. А разным Гаспарам и Бакшорнам я не доверил бы писать даже такие мелочи, как шелка и драпировки.

– Я не хотел сказать ничего плохого.

Вероятно, Натаниэль чувствует, что был излишне резок. Он поспешно хватается за тряпку и вытирает пальцы.

– И не сказал, мой дорогой Томас. Ты куришь?

Дождь приутих, поэтому они стоят рядом у открытого окна, раскуривая от свечи трубки, набитые превосходным виргинским табаком. Дигби все пытается подвести разговор к главной цели своего приезда, но для этого ему все еще не хватает мужества. Он откашливается.

– Говоря начистоту, Натаниэль, неужели ты не получишь никакой выгоды от реставрации короны? – решается он спросить.

Натаниэль задумчиво затягивается, пыхтя трубкой. Ее красный огонек подсвечивает лицо хозяина.

– С моим родом занятий – возможно. Не злись, но от республики 1212
  Имеется в виду Английская республика XVII в., дословно: государство всеобщего блага (Commonwealth). – Примеч. пер.


[Закрыть] у меня остались одни разочарования, хоть я и успел немало поработать.

– Аминь.

– Единственной ценностью земли оказался приносимый ею доход. Простота лишь вошла в моду, не сделав людей более искренними, а потом ее сменила мода на вычурные украшения. Искусство, о котором я мечтал, не может ни зародиться, ни процветать здесь.

– Тебе ли жаловаться, ты ведь теперь гордость и слава всей Англии.

Злая колкость в тоне Дигби разжигает тлевший в живописце гнев:

– Распродать собрание искусств, принадлежавшее покойному королю! Ты никогда не видел его. А я – видел. Эти сокровища навеки потеряны! Зато эта продажа так много дала твоей «ликующей» республике!

– Она не моя, и ты знаешь это! – Дигби чувствует, как тропа их разговора уходит из-под ног; и все же он не в силах более смягчить тон и подбирать слова. – Для простых людей хранение всего этого ничего не значило, потому что видеть все эти сокровища могли только короли и их лизоблюды! А продажа дала деньги…

– Да из вырученных денег к твоим беднякам, к твоим нищим ни гроша не попало! Все до последней монетки ушло королевским заимодавцам.

Совершенная чушь, и Дигби громко заявляет об этом, добавляя:

– Что общего у этих красот искусства с жизнью?

– Они – дар, который остается даже после того, как мы сгнием в могилах! – Натаниэль резко и шумно выдыхает дым, сердито глядя на тучи. Что ж, думает Дигби, он всегда был предан этой бессмысленной страсти к красоте. Но пора подластиться к нему. Дигби нужна дружба, а не вражда с хозяином дома.

– Пожалуй, ты прав, – признает он свое поражение в споре. – Я ведь полный невежда в искусстве.

Они направляются обратно в гостиную, чтобы там обсудить истинные причины визита Дигби в поместье, а по пути продолжают разговор. Вино и принужденное веселье сделали обоих шумными, и звуки их громких голосов носятся по всей лестнице сверху донизу, точно призраки гомонящих детей.

– Ты никогда не задумывался насчет компании? А? – Дигби указывает на нос Натаниэля. – Помню, когда ты только приехал – мы тогда приводили в порядок заросли дрока. Ты был таким растерянным и так хотел всем угодить. И руки у тебя дрожали.

– Ты заметил?

– Не только у художников есть глаза. – Дигби смеется неискренним смехом. – Ты чуть ли не рыдал, когда мы валили тот дуб.

– Мы? Насколько я припоминаю, ты к этому отношения не имел.

– Так-то так, только надо было б не давать тебе при всех возмущаться. Это мертвое дерево…

– Не мертвое. Оно простояло шестьсот лет, судя по годичным кольцам.

– А как бы ты узнал… («Ну-ка хватит валиться на перила, – по-сержантски командует совесть Дигби. – Ведешь себя как орангутан».) Как бы ты узнал это, если б мы не срубили то дерево?

– Вы срубили его, потому что оно принадлежало королю.

Дигби мотает головой:

– Таких тонких материй уж точно не было, – отвечает он, пытаясь говорить спокойно.

Что-то привлекает внимание Натаниэля. Вскинув голову, он смотрит в темный лестничный проем, на самый верх. На лице хозяина дома тревога, он хватается за перила, и Дигби следом за Натаниэлем поднимает глаза.

На верхней площадке стоит молодая женщина, на ней длинная белая сорочка до пят, на плечи наброшена меховая накидка. У нее нет ни светильника, ни свечи; появление ее не сопровождалось ни единым звуком. Дигби отступает на шаг, рука сама тянется к голове, но замирает, так и не сняв несуществующую шляпу.

– Муж мой! У нас гости?

Натаниэль поднимается на несколько ступенек и поднимает лампу повыше. Теперь Дигби хорошо видит круглое личико его жены с припухлыми губами – видно, она только-только покинула постель. Распущенные черные волосы свободно падают на спину и плечи. Дигби чувствует твердый комок в горле.

– О, Белинда! Я думал, ты уже спишь. – Натаниэль поворачивается к Дигби, щеки его пылают. – Она рано легла… – поясняет он и поспешно поднимается к ней. – В твоем положении… Позволь, я отведу тебя в спальню.

Белинда Деллер протягивает супругу тонкую белую руку. Он передает ей лампу, приобнимает за талию и, поддерживая, ведет вниз по лестнице. Дигби слышит, как они перешептываются:

«Но мне кажется, я не настолько неприлично одета…»

«Э-э… ну… мы ведь не одни…»

«Ты меня удивляешь…»

Дигби слышит в голосе леди кентский выговор и легкую насмешку. Он не понимает, как ему быть и как держаться. Предложить и свою помощь? Остаться стоять на проходе? Пара уже почти спустилась. Теперь ясно видно, что Белинда ждет ребенка и срок уже близок. Нимало не смущаясь, она улыбается Дигби.

– Я сейчас очень слаба, – поясняет она. – Ох, Натаниэль, не суетись так.

– Сюда… Осторожно, эта ступенька последняя.

Дигби впервые видит кожу такой нежности и белизны, не отравленную белилами для лица. И в волосах вопреки его ожиданиям нет ни одной папильотки. При всей своей простоте Белинда хороша настолько, что Дигби вынужден как можно скорей опустить глаза.

– Как поживаете, сэр?

– Мадам. – Дигби изображает поклон, который даже светский хлыщ из Сент-Джеймс-парка счел бы вполне изысканным.

– Прошу прощения, – громогласно вступает Натаниэль. – Это моя жена Белинда. И мой будущий наследник, хотя он еще и не появился на свет. Дорогая, позволь представить тебе Томаса Дигби.

На ее лице появляется кривоватая, но тем не менее очень приятная улыбка, от которой левую щеку чуть ниже носа прорезает складочка. Дигби медленно поднимает на нее взгляд. Глаза у нее большие, темные, слегка припухшие со сна.

– Вы живописец, господин Дигби?

– Я?! Нет.

– Господин Дигби – друг моей юности…

– Мы оба были диггерами 1313
  Диггеры – локальное крестьянско-коммунистическое течение в Английской революции XVII в; быстро отделились от левеллеров и под руководством Дж. Уинстенли организовали колонию-коммуну на холме Св. Георгия в Суррее; эта колония была разогнана, а вскоре прекратило существовать и все движение диггеров. – Примеч. пер.


[Закрыть]. На холме Святого Георгия. И еще потом… позже.

Выражение лица Белинды не изменяется ни на йоту, однако ее глаза сияют уже не так радостно. Натаниэль, не такой дипломатичный, как его жена, тянет ее за руку:

– Дорогая, ты нарушаешь предписания доктора.

– Доктор, господин Дигби, считает роды болезнью, которая подлежит излечению сном, подобно лихорадке.

Натаниэль, похоже, нервничает. Дигби кажется странным его желание поскорее отправить ее к себе. Впрочем, возможно, так проявляется сила его любви к ней. Дигби приходит в голову: а может, Деллер ревнует из-за того, что другой мужчина смотрит на его жену в спальном одеянии. Или же, что более вероятно (и от этой мысли его пробирает холод), Деллер стыдится всего того, что олицетворяет собой Дигби.

– Идем, я отведу тебя в спальню. А где Батшеба?

– Храпит, как все семеро спящих 1414
  Семеро спящих – христианские мученики, семь знатных юношей из Эфеса во время сна были замурованы в пещере, где скрывались от гонений. – Примеч. пер.


[Закрыть] разом. Добро пожаловать в наш дом, господин Дигби. Надеюсь, завтра утром я смогу вновь представиться вам, уже должным образом.

– Разумеется.

– Мне довести тебя?

– В этом нет нужды. – Она нежно треплет Натаниэля по плечу. – Не так уж далеко мне идти.

Белинда поднимается в свою спальню, унося с собой лампу мужа. Пока она удаляется, Дигби рассматривает свои ногти, лишь краем глаза следя за бледной рукой, скользящей по перилам и слыша шорох ее ночной сорочки. Натаниэль следует за ней с таким видом, словно боится, что она может оступиться и упасть.

– Доброй ночи, джентльмены.

– Доброй ночи, мадам, – отвечает Дигби. Он поднимает глаза, но видит лишь Натаниэля на середине лестницы. Тот вытягивает шею, словно желая удостовериться, что она благополучно добралась до спальни.

– Будь осторожней с огнем.

Дигби слышит смех Белинды; стук открывшейся, а потом захлопнутой двери. Натаниэль тяжелой походкой спускается к нему.

– Моя жена весьма своевольна, – говорит он. – И она не любит церемоний.

– Поздравляю.

– Полагаю, в таком возрасте обзаводиться семьей поздновато. – Дигби возражает, что не так уж они стары, но Натаниэль не обращает на него внимания. – Лучшие свои годы я отдал живописи. Она и только она была моей единственной госпожой. Многие годы я думал, что такие чувства, как любовь, как радость присутствия рядом другого человека, для меня не существуют.

Это не может быть правдой, думает Дигби. Ни один человек, если только он не святой, не может настолько возвысить свою душу. Уж наверное, к Натаниэлю прижималось не одно теплое тело, пока подсыхала краска на холсте. Дигби вот прямо с ходу припоминает одну натурщицу, с которой хозяин дома слегка заигрывал в дни их былого знакомства.

– Но такая жизнь была слишком пустой. И эта пустота стала проникать в мои картины…

– То есть ты женился на ней во имя спасения искусства в себе?

Во взгляде Натаниэля нет ни обиды, ни оскорбленности.

– Во имя любви, – отвечает он. – Поверь мне, это именно так. Когда Белинда приняла мое предложение, я почувствовал себя избранником Божиим – прости мне эти слова.

Дигби прощает. И, погрузившись в размышления, следует за хозяином дома в гостиную. У него самого нет ни жены, ни детей, хотя, наверное, где-нибудь подрастают незаконные дети. Сидя у окна в своей лавке, он подчас откладывал пестик, чтобы дать отдых ноющим рукам, и наблюдал за уличными мальчишками – как они играют, где прячутся, как крадут яблоки с лотка разносчика. Он не мог презирать этих чумазых бедокуров, несмотря на то, что дай им хоть малейшую возможность – и они стащили бы у него все, что только можно унести. Многие лэмбетцы мрачно ругались на этих мальчишек, называя их ублюдками и отродьями. Однажды он видел, как подмастерья праздновали пивом победу в последней стычке с ними. А что, если среди побитых ими мальчишек был бы и его сын? Или его дочь стала бы одной из тощих шлюх, которым он время от времени совал несколько мелких монет, глядя в сторону, чтобы избежать соблазна?

Они входят в гостиную и занимают свои места за столом. Дигби разочарован, видя, что ни окорока, ни хлеба уже нет. Хозяин дома складывает руки на объемистом животе и улыбается:

– Из женских глаз доктрину вывел я: в них искры прометеева огня. Искусства академии они… – Тут он смолкает: слова (кому бы они ни принадлежали) явно ускользают от него. Он смотрит на Дигби и, извиняясь, посмеивается.

– Она… э-э… очень любезна.

– Сначала я был заворожен ею, словно влюбившийся школьник. Снова почувствовал себя молодым. – Натаниэль обрывает себя. – А у тебя есть семья?..

– Нет, я живу один.

Все его общество сейчас – Сэмюэл, ученик, угрюмый парень из Уорвишира, тоскующий по родителям. Он прилежный работник, хоть и без особых способностей. Но нельзя взять его с собой в Новый Свет без согласия отца. Парня придется оставить в Лэмбете, и Дигби страшит предстоящее ему предательство.

– Ты показываешь свои работы жене? – спрашивает он.

– У нее превосходный глаз и множество других замечательных качеств. И еще у нее есть способности к целительству. Как у тебя. Она знает свойства всех до одной лекарственных трав в нашем садике…

Неужели каждый влюбленный бывает настолько наивен? О свойствах трав она, без сомнения, справляется в альманахе.

– Она стала мне подругой и помощницей. Это партия по любви, поскольку приданое было небольшим. Надеюсь, наш сын сможет так же свободно жениться на ком бы ни захотел.

Дигби утомлен чужими излияниями счастья. Он прикидывает, когда ребенок должен появиться на свет, вспоминает о крючках и щипцах, которые применяют лэмбетские повитухи, и ежится от этой мысли. Впрочем, здесь село и наверное, свои повитухи, возможно, для нее это только к лучшему.

Натаниэль тянется через стол к кувшину с вином и трогает его, пробуя, остыло вино или нет.

– Извини, я все еще не спросил о том, как жил ты после того, как мы расстались, – говорит он.

Вот и начинается самое главное. Дигби не прочь бы иметь сейчас под рукой бутыль эля, чтобы легче было пройти через это.

– В последнем твоем письме, – начинает он, – ты рассказал мне, что они с тобой сделали. – Натаниэль закаменевает всем телом, выставив вперед подбородок. – Как тебя арестовали там, недалеко от холма, и как тебя допрашивали.

– Это было… со мной обошлись не так уж сурово, – возражает Натаниэль.

– Да, потом тебя отпустили, на прощание выпоров кнутом.

Дигби видит, какую боль он причиняет своими словами. Возможно, неразумно вызывать в памяти Натаниэля призраков тогдашнего его унижения. Но Дигби вынужден напомнить ему о них – чтобы тем самым напомнить о прежней дружбе и доверии.

– Что до меня, я провел в заключении около месяца. После освобождения я не осмеливался в письмах сообщать тебе, что хотел податься к диггерам в центральные графства. Но я находился под надзором как смутьян, и мне пришлось остаться в Лэмбете. Некоторое время я мечтал податься в пиратскую республику 1515
  Иначе «береговое братство» – сообщество пиратов, корсаров и флибустьеров, полулегально существовавшее на островах Карибского моря. – Примеч. пер.


[Закрыть]. О, я понимаю, что ты хочешь сказать. Но только представь себе, Натаниэль! Никаких аренд, никаких огораживаний 1616
  имеется в виду огораживание дворянством в свою пользу общинных крестьянских земель, в ходе которого крестьяне и арендаторы сгонялись с обрабатываемой ими земли. – Примеч. пер.


[Закрыть] и никакой власти одного человека над другим! Пираты в море – они свободнее, чем англичане на суше.

– Но это жизнь без справедливости.

– Я давно забыл, что значит это слово.

Натаниэль трет указательным пальцем нижнюю губу. Дигби помнит этот характерный жест, и вид его наполняет душу тревогой.

– Все эти годы я жил на краю отчаяния. Я искал утешения в библии… – Голос Дигби срывается, горло сжимает спазм. Черт бы подрал это вино, оно сделало его слезливым. – Я раскрывал писание, но куда бы ни опустился мой палец, ни в одном из стихов я не мог увидеть высшего смысла. Я остался без проводника в жизни. Я ведь искренне верил: раз война окончилась, а король обезглавлен 1717
  Карл I Стюарт казнен 30 января 1649 г. согласно решению парламентского трибунала как «тиран, мятежник, убийца и враг английского народа». – Примеч. пер.


[Закрыть], значит, начинается новый век. Казалось, правосудие божие совсем рядом… Но мы были разрознены и ничего не могли сделать, пока богатеи вновь ликовали на своей навозной куче.

Натаниэль встает со своего стула с высокой спинкой. Дигби, прячущий пылающее лицо в ладонях, слышит, что живописец присел возле его кресла, явственно хрустнув коленями.

– Надежды создаются не разумом. Опирайся надежда лишь на доводы, мы все давным-давно отчаялись бы. Надежда – это творение души, условие бытия, неуязвимое ко всему, что творится в мире…

– Каковой прогнил насквозь.

– Прогнил, но волей Господа он еще может вновь стать тем раем, который знали наши прародители.

Дигби отводит руки от лица. Не желая, чтобы Натаниэль принял его жест за согласие, он презрительно усмехается.

– Ты прочел слишком много самодовольных книг, – зло говорит он. – Утешаешь себя фантазиями, выражая их сладкозвучными кроткими словами. А мы должны построить оплот свободы. Сейчас в Англии просто надеяться – значит потерпеть поражение. Провидение не воздает за сидение на заднице.

Натаниэль поднимается, колени его вновь издают хруст. Он явно не намерен продолжать эту пустую философскую болтовню, возможно, задетый грубым выражением. Дигби надо быть осмотрительнее.

– Англия погибла. Она вновь погрязает в прежних беззакониях. Вновь повсюду царит нечестивость. С континента возвращается королевский двор, разряженный во французскую мишуру. Кругом даже говорят о том, чтобы снова открыть, упаси Боже, театры. И в то же время у нас есть новое место для жизни. Нетрудно представить, какая судьба ждет тех, кто подписал прежнему королю смертный приговор. Да и будущее диссентеров 1818
  Диссентеры – распространенное в XVI—XVII вв. название лиц, отказывающихся принять вероучение и обряды англиканской церкви. – Примеч. пер.


[Закрыть] не так уж безоблачно.

– Так что же ты намерен делать?

– Отправиться в колонии. Америка. Подумай об этом, друг мой. Девственная земля – без истории, без границ. Мы будем не первыми, кто скроется там от враждебности…

– Мы?.. Томас?!

Дигби разражается хохотом. Своим рассказом он опередил свое же предложение хозяину.

– Я не предполагаю отправляться туда в одиночку. Уверяю тебя, отшельнику прекрасно живется и в Англии.

– Кого же ты ожидаешь взять своими попутчиками?

– Тех, кто тогда был вместе с нами.

– Диггеров? Ты знаешь, где они сейчас?

– Кое о ком знаю. Мы найдем их.

– Как?

– С Божьей помощью. Мы должны быть верны своей судьбе, иначе нельзя. Ты ведь не забыл, чего мы достигли там – на холме и в Кобхэме 1919
  Кобхэм – историческое селение в графстве Кент. – Примеч. пер.


[Закрыть]? С чем мы соприкоснулись? Равенство на земле – как на небесах.

– Возвышенные идеалы, Томас. Но очень давние.

– Идеалы вечны. – Дигби не даст себя обескуражить. Ведь он ожидал от художника этого отпора. Ибо разве легко было апостолам, когда они услышали наказ покинуть жен своих и детей своих? – Раз уж ты живешь здесь, – продолжает Дигби, – тогда должен был хотя бы слышать, каково сейчас жить в Лэмбете. Те, у кого нет работы, – все равно что покойники, а у кого работа есть – те не лучше собак, попавших в колесо: они вынуждены бежать со всех ног, ничего не получая за это и не сдвигаясь ни на шаг.

– Что ж, но для тебя-то все это далеко не так.

– Меня злит не мое положение. – Странный блеск в глазах Натаниэля понуждает Дигби к настойчивости. – Правда. Мне повезло с моим занятием. Я мог бы быть дубильщиком, возиться по локоть в собачьем дерьме и моче…

– Умения весьма ценны и полезны для менее удачливых ближних твоих.

Дигби криво усмехается:

– Чем же я им полезен? Своей подкрашенной водицей?

Сейчас каждый из них считает необходимостью убедить другого. И Натаниэль не сдается, постукивая по столу костяшками пальцев, чтобы подчеркнуть свои слова:

– Я видел, как ты лечил тех, кто был там вместе с нами. Та девочка, у которой резались зубки…

– Она умерла.

– Но твоя доброта и заботы позволили ей уйти на небеса легко.

Натаниэль пышет жаром уверенности, Дигби кажется, будто он задыхается в этом жару. Или это лишь зависть от того, что сам он такой уверенности не испытывает?

– Хорошо бы, если б так, друг мой. – На миг Дибги задумывается, грызя ноготь. И видит иной путь к убеждению хозяина дома – по крайней мере она умерла невинной. Чего не скажешь о взрослых лэмбетцах. Число нищих множится с каждым днем. Бесчисленному множеству людей нечем жить, кроме как попрошайничать. И вот они отдают себя на волю прихода, но и приход ничем не может им помочь. И тогда, отчаявшись, они воруют, становятся разбойниками, перерезают глотки за гроши. А женщины отдаются за кусок хлеба.

– Но ведь это не твое бремя…

Дигби делает вид, что не слышит.

– Вернуться на наш прежний путь, живя в городе, совершенно невозможно. Я вместе с двумя друзьями пытаюсь помогать душам так же, как помогаю телам. Но люди забыли, что они значат для Бога, они опустились и полностью смирились с собственной низостью. – Сейчас, сейчас надо нажимать еще, идти до конца, закреплять свой успех.

Дигби не хочет и не собирается видеть жестов и гримас Натаниэля, которыми тот пытается обескуражить его. Ведь это же Нат Деллер, его прежний собрат! Он делился с Дигби своей порцией еды в зарослях цветущего дрока; он рисовал портреты детей; он так чудесно пел, вызывая у Дигби восторг, когда они ночевали под холодным звездным небом. Конечно, он сможет вернуть Натаниэля на свою сторону. А потом, если будет на то Божья воля, он спасет и всех других, кто, блуждая, удалился от Истины.

– Вот почему мы должны покинуть Англию! – воодушевленно заключает Дигби. – Ведь там, в Новом Свете, благодать Господня падет на нас, и свет истины омоет нас от скверны.

Его слова словно отскакивают от Натаниэля, будто стрелы от щита. Натаниэль все стоит, возвышаясь, огромный, непроницаемый, словно гора. Сердце Дигби сжимает отчаяние. Этот человек непоколебим.

– Этот Карл Стюарт кажется рассудительнее и прозорливее, чем его отец.

– Ох, да не верь ты королям! От них можно ожидать лишь неправедных беззаконий. Но хоть король и может тиранить людей, как ему вздумается, рано или поздно и ему придется отвечать перед Христом, величайшим из уравнителей 2020
  Уравнители (левеллеры) – широко распространенное движение Английской революции XVII в. за имущественное и правовое равенство людей. – Примеч. пер.


[Закрыть] сего мира.

Натаниэль вздрагивает и машинально бросает взгляд через плечо. Уж не прячется ли за гобеленом роялистский шпион, думает Дигби.

– Как бы то ни было, – с неторопливой рассудительностью говорит Натаниэль, – возвращение короля – это, безусловно, лучше, чем беспорядки, что творились все последние годы. – Он выставляет вперед открытую ладонь, предупреждая возможный протест (Дигби кажется, что именно таким жестом Христос успокаивал море). – Я не могу ехать с тобой в Массачусетс. Неужели ты не видишь этого? Это давно уже не мой путь.

– Долг каждого англичанина – нести спасение в Новый Свет. Не мы ли во время войны сражались с гонителями христиан?

– Я не сражался, – возражает Натаниэль. – Я писал картины.

Дигби отворачивается и, не моргая, смотрит на свечи, пока на глаза не наворачиваются слезы. Бездумно оборвав цветок примулы, он начинает раздергивать его на лепестки.

– Что ж, ладно, – отвечает он, – раз я не могу убедить тебя ехать туда самому…

– То что?

– Возможно, ты внесешь свой вклад в расходы этой экспедиции? – Натаниэль молча отодвигает вазу с примулами, так что Дигби до нее более не дотянуться. – Или ты израсходовал все свое состояние на то, чтобы стать настоящим джентльменом?

– Настоящим джентльменом, – эхом отзывается Натаниэль и добавляет: – В чьем доме ты сейчас находишься.

– Я не знал, чего ожидать, когда ехал сюда. Пожалуй, Господь и поныне милостив к тебе.

– Я бы не сказал о себе такого.

– Это не важно, я вижу ее в твоих глазах. Но не свыкайся слишком с тем, что имеешь, ибо рано или поздно кара Господня обрушится на тех, кто уклоняется от выполнения долга своего.

– Боюсь, кара Господня обрушится на меня гораздо раньше, если я с небрежением отнесусь к дару, что он вручил мне. У каждого человека призвание. Свое я знаю, и оно здесь, в Англии. – Натаниэль присаживается за стол до неприличного близко к Дигби. Кровь стынет в жилах Дигби, когда ладонь Натаниэля сочувствующе ложится на его плечо. – Нет такого предназначения, что спасло бы нас от смерти. Жизнь – беспрерывный поиск, в котором нам дарованы лишь краткие мгновения отдыха: в любовной гавани или в преходящем забвении сна. И когда мы думаем, что достигли наконец того, что всю жизнь искали, как земля разверзается под нашими ногами. Я не верю, что мы можем создать хоть что-то долговечное.

Дигби старательно молчит ему сейчас спокойнее.

– Разве что в искусстве, – добавляет Натаниэль.

– Что? – не выдерживает Дигби.

– В нем каждый может найти совершенство. На картинах замирает время, которое непрерывным своим ходом заставляет нас опровергать свои собственные идеалы.

– На всех этих холстах жизни вообще нет, – презрительно усмехается Дигби.

Натаниэль вздыхает и отходит поправить дрова в камине. Дигби с горечью говорит ему в спину:

– Величие души может проявиться лишь в обществе других. Твое затворничество здесь – нарушение воли Божьей.

– Мы уже пытались, Томас, и ничего не вышло!

– Нам просто не дали ничего сделать! Нас согнали с холма Святого Георгия, нас избивали в Кобхэме, а когда местное дворянство не сумело избавиться от нас, туда привели армию, которая и покончила с нами. Ты же сам был там! Ты видел, как все было! – Он указывает на еле заметный шрам на своем подбородке. Его белая полоса стала заметна лишь сейчас, когда лицо Дигби раскраснелось. – Власть, какая бы она ни была, всегда несет насилие и зло. А добродетель, свобода, любовь – они существуют лишь в душе человеческой.

– Называйте их своими именами, господин Деллер! Репутация, беззаботность, насилие над душой! – Дигби уже понимает, что в попытке склонить бывшего собрата на свою сторону он потерпел неудачу, полнейшую неудачу.

– Не вижу пользы продолжать эту полемику. Я не допущу подстрекательств к мятежу под своей крышей. – Натаниэль отступает, всем видом показывая, что не намерен более слушать уговоры Дигби. – Я отдам распоряжение, чтобы тебе приготовили комнату для ночлега.

– Значит, ты уходишь в сторону, – насмешливо цедит Дигби. Гнев и слепая ярость разрывают ему грудь, проталкиваются через горло. – Таков человек принципов, друг мой: чуть что – поджимает хвост и улепетывает. Ты не лучше любого крестьянина. Они готовы приветствовать радостными криками даже навоз из-под хвоста королевской лошади.

– Томас, мое гостеприимство имеет свои границы!

– Что, уже нельзя во всеуслышание объявлять, что королевский конь гадит? Ах да, он же королевский – он не гадит, а пресуществляет 2121
  Пресуществление вина и просфор в кровь и тело Христовы (евхаристия) – одно из важнейших церковных таинств. – Примеч. пер.


[Закрыть] сено в навоз. А надлежит ли сотворять себе кумиров из гончих собак его величества?

– Господин Дигби! Ваш гнев не извиняет ваших непристойностей! А ваши принципы звучат скорее желчно, чем пылко и яростно… Я желаю тебе добра, Томас. Я помолюсь за успех твоего дела. Но я не поеду с тобой.

– Натаниэль… когда-то ты звал меня братом.

– Тогда прими от меня братский совет. Научись держать в узде свой гнев и свой язык. Они еще послужат тем самым беднякам, которых ты без всяких оснований презираешь, – а вот тебя они могут стереть с лица земли.

– Я никого не презираю.

– И эта твоя надежда будет обманута.

Натаниэль звонит в колокольчик. Лизи появляется так стремительно, что по огонькам свечей пробегает трепет, а Дигби вздрагивает. Должно быть, она слышала всю его брань, до последнего слова. По ее склоненной голове и бледности щек он заключает, что она напугана.

– Разбудите Фредерика, – велит ей хозяин без тени учтивой доброты. – Скажите ему, господин Дигби сегодня ночью будет нашим гостем.

– Хорошо, сэр.

– Ты велел разбудить того старика?

– Он должен делать свою работу, – резко отвечает Натаниэль и, сопя, отряхивает одежду. Под его глазами лежат глубокие тени от усталости, ранее Дигби не замечал их. – Завтра мы вернемся к разговору. При свете дня этот диспут покажется не таким ужасным.

Ненадолго они замирают: Натаниэль устало и грузно стоит в дверях. Томас застыл в своем кресле, как наказанный школьник.

– Доброй ночи, господин Дигби.

– Хорошего сна… господин Деллер.