Текст книги "Грейс Келли. Жизнь, рассказанная ею самой"

Мама – восхитительная блондинка с прекрасной фигурой, она не могла не привлечь внимания фотографов, но становиться профессиональной фотомоделью и заниматься рекламой считала ниже своего достоинства. И все же для «Сельского джентльмена» снялась. Подозреваю, что ее подкупила вторая половина названия.

Когда Джек Келли выиграл свою вторую Олимпиаду и уже твердо стоял на ногах, они решили пожениться. Сейчас я задумываюсь, любили ли они друг друга? В детстве не только не возникало таких мыслей, усомнись кто-то – я бы даже не поняла, о чем идет речь. Наша семья была образцовой, таковой ее сделали родители – папа, Джек Келли, и мама – Маргарет, или Ма Келли. В большей степени Ма, потому что все, что касалось дома, от порядка в нем до семейных отношений, раз и навсегда стало маминой вотчиной и вмешательству не подлежало.

Ирландец и немка составили прекрасную пару. Или только казались прекрасной?

Это очень и очень трудно осознать, я всегда гнала от себя такие мысли, но пришло время подумать. Даже сейчас я ни в малейшей степени не осуждаю ни маму, ни папу, я их любила и люблю, как люблю всех Келли. Я тоже Келли до мозга костей была, есть и буду. То, что во мне есть хорошего, – это Келли, а не очень хорошее… не знаю откуда!

Мама – тоже Келли, несмотря на то что она Майерс. Более точно пару папа найти не смог бы. Решительная, целеустремленная, всегда знающая, чего она хочет, знающая, как надо себя вести и что делать (в том числе и что думать тоже), мама всегда была надежным тылом. Аккуратная, чистоплотная, экономная на грани скаредности, блестящий организатор, помешанная на двух вещах – порядке и дисциплине и Пенсильванском медицинском колледже. К первому мы привыкли с рождения, а потому подчинялись легко, второе вызывает тошноту даже сейчас.

Компания Джека Келли построила для новой семьи большущий 15-комнатный дом на Генри-авеню в Немецком квартале Филадельфии, там было престижней жить и район побогаче. Это вовсе не означало, что семья стала ближе к немецким родственникам мамы. Подозреваю, что ей так и не простили двух вещей – перехода в католичество и того, что дети говорят по-английски и вовсе не знают немецкого.

Надо знать мою маму, если она решила, что Джек Келли годится для нее в качестве супруга, то свернуть с выбранного пути не смог бы сам президент США, не то что мнение родственников. Пожалуй, даже наличие у отца семьи и детей не смогло бы. Но ни того ни другого не было, Джеку тоже подошла такая супруга, а потому брак сложился счастливо.

Чего это стоило маме?

Сейчас, вспоминая маму в мои детские годы, я понимаю, на что она сознательно закрывала глаза и как твердо вела не только дом, но и вообще семейную лодку. То, что семья не просто состоялась, но и просуществовала столько лет, заслуга Ма Келли. Удивительная женщина, хотя многие от нее стонут, я в том числе. Она яркий пример того, как женщина может принести саму себя в жертву на алтарь семейной жизни, оставаясь при этом не просто лидером, но и настоящей главой семьи. Да-да, думаю, главой нашей семьи была Ма, хотя внешне казалось, что все вопросы решает папа. Я многому научилась у мамы, хотя и не сознавала этого.

Но по порядку.

Первой через год после свадьбы у них родилась Пегги – любимица отца. Пегги красавица и умница, очень жаль, что ее жизнь сложилась так неудачно, причем я искренне не понимаю, почему. Она высокая, красивая, спортивная, активная, у Пегги отцовское умение добиваться своего и не лезть за словом в карман. Мне всегда было до старшей сестры немыслимо далеко.

– Грейс, посмотри на Пегги! – любимый совет, который я слышала десятки раз за день.

Вернее, не так. Слышала, если меня замечали, чаще всего не замечали. Но само существование Пегги было мне укором. Я не умела, как она, держаться, я не была такой уверенной, хуже плавала, бегала, прыгала, хуже выглядела, а уж рассказать что-то, как Пегги, не могла и вовсе. И во времена нашего детства никому не приходило в голову, что сравнивать умения или внешность девочек с четырехлетней разницей нелепо, я просто НЕ МОГЛА бегать или прыгать так же, как Пегги или Келл, который родился через два года после нее. Не могла так же рассуждать, так же легко держаться.

Пегги знала свою силу и знала отношение ко мне, и пользовалась этим. Я была девочкой на побегушках, почти рабыней для старшей сестры. Подай то-то, сделай то-то, принеси то-то… Удивительно, но никого это не удивляло, к тому же Пегги всегда умела произвести нужное впечатление и выглядеть добропорядочной девочкой, заподозрить которую в злоупотреблении властью над младшей сестрой никому не пришло бы в голову. Маме точно не приходило.

И все равно мы дружили, просто пришло время, когда три сестры стали старше и нас волновали уже не взаимоотношения между собой, а наши с родителями. Сочувствовать друг дружке оказалось куда важней, чем командовать или ссориться.

Вторым родился Келл. Он тоже рос крепким и сильным, словно с первых дней выполняя чаянья отца вырастить из сына прекрасного гребца, который утрет нос этим снобам из Хенли.

Это не шутка, с первого дня Келл был предназначен для того, чтобы стать продолжателем отцовских достижений и обязательно выиграть «Бриллиантовые весла»! Казалось, после того как отец отправил свою спортивную кепку королю Георгу, он должен бы забыть о регате, с презрением выбросив ее из головы. Но надо знать папу, чтобы понять, что Джек Келли никогда не уходит побежденным и не забывает унижения! Он ничего не смог противопоставить бюрократическим правилам регаты, оставалось только вырастить сына, способного дать ответ.

– Келл, насколько улучшился твой показатель?

– На две секунды, папа…

Келл гордился тем, что усердно тренировался всю неделю, пока отец был по партийным делам в Вашингтоне и общался там со своим закадычным другом Фраклином Делано Рузвельтом. Трудно найти двух столь непохожих и одновременно похожих друг на друга людей. У Рузвельта блестящее образование и политическая карьера, основанная на серьезных адвокатских и социологических знаниях, у моего отца все схвачено на лету, без серьезной базы и оснований. Что было бы, получи он настоящее образование? Келли все талантливы, дядя Джордж сумел стать Пулитцеровским лауреатом, научившись писать пьесы совершенно самостоятельно.

Папа скривился в ответ на бодрый «доклад» Келла:

– Это ты считаешь достижением? Если ты будешь прибавлять всего по две секунды, то с нынешними показателями тебе жизни не хватит, чтобы достичь мирового рекорда.

Келл что-то промямлил в свое оправдание. Я понимала, что именно. Ему рано заниматься греблей серьезно, руки еще не те, и две секунды относительно его собственных достижений – немало, тем более всего за неделю. Но вот этого Келл сказать отцу не решился бы, думаю, он обещал постараться и за эту неделю прибавить больше.

Ответ получился не лучше оправдания. Обещать таким вялым тоном?! На весь дом раздался громовой голос Джека Келли:

– У меня сын или медуза?! Если ты и с веслами в руках столь же уверен в себе, то тебе нечего делать в лодке! Лучше я посажу за весла вон… Грейси, у нее и то получится.

Нет, этот крик вовсе не означал, что меня действительно собирались чему-то учить или мной заниматься, просто я попала на глаза папе, как прекрасный пример никчемности, неспособности чего-то добиться. Окажись рядом не я, а, например, горничная или даже кошка, результат был бы тот же. Но я была счастлива даже такому «вниманию», по крайней мере, на стул, где я сидела, никто не сел, не заметив.

Келл твердым голосом (но со слезами в нем) обещал, что впредь будет прилагать больше усилий и добьется лучших результатов.

Бедный Келл! Если меня не замечали, то его замечали слишком. Келл был у папы не просто на контроле, его контролировали ежеминутно. Хотя сейчас мне кажется, что Келлу доставляло удовольствие жить именно такой жизнью – он был в центре не просто внимания семьи, а в центре родительских амбиций. Мне кажется, что папа даже назвал Келла Джоном ради того, чтобы это имя прозвучало как победное. Жизненным предназначением брата стало выиграть пресловутые «Бриллиантовые весла». Что будет после, никто не задумывался, как и о том, что теряет Келл, посвятив каждую минуту своей жизни одной-единственной цели.

Келл выиграл эту гонку, но что проиграл Келл? В год нашей с Ренье свадьбы он стал бронзовым призером Олимпийских игр в Мельбурне, но дальше жизнь словно закончилась. У папы была политическая карьера, была цель – воспитать сына – продолжателя его спортивных успехов. У Келла этого не было, и после Мельбурна вдруг оказалось, что двигаться некуда. Наверное, это очень трудно – осознать, что поставленных целей достиг, а как жить дальше – не знаешь.

В связи с этим я вдруг подумала о мечтах. Почему-то считается, что мечтать – легко и просто, лежи себе, глядя в потолок, и предавайся приятным мыслям. Но многие ли умеют мечтать? А с возрастом большинство вообще теряет способность парить над повседневностью. И сама мечта тоже улетает, к чему ей бескрылые прагматики?

Что такое мечта? Почему-то большинство называет ею то, что вполне можно осуществить, стоит только приложить побольше усилий, а при первых же трудностях отступает и считает нормальные не осуществленные из-за лени и отсутствия упорства планы несбывшейся мечтой.

Умеют мечтать только дети, они же все хотят быть победителями, стройными, сильными, красивыми, мечтают достичь невиданных высот, которые меняются, как погода весной, – сегодня в космонавты, завтра в пожарные, а потом в гениальные дворники. Обращаю внимание: неважно в кого, но обязательно вы лучшие, гениальные. А девочки в красавицы, артистки, балерины, певицы, принцессы в крайнем случае (мои девочки – исключение, они принцессами стать не мечтали, им в жизни надоело). Причем в случае с принцессами в представлении исключительно балы, наряды и принц на белом коне.

Я ничуть не осуждаю, напротив, мечтать о чем-то недостижимом и делать к этому недостижимому небольшие, но реальные шажки… Если попытаться сделать шаг, может не получиться и интерес пропадет, а если шажки, но упорно, продвинешься далеко. К тому времени мечта может чуть трансформироваться или, наоборот, стать более конкретной. Но в самом начале она должна быть недостижимой и расти вместе с человеком, потому что исполнившаяся мечта иногда заводит в тупик. Всегда нужно понимать, что будет за свершившимся, всегда нужна «мечта еще дальше», как я это называю.

У Келла мечта стать победителем «Бриллиантовых весел» исполнилась, вот тогда и оказалось, что это не мечта, а планы, которые они с папой упорно осуществляли.

Плотная (из-за любви вкусно поесть), плоскогрудая, неловкая дурнушка в очках и с вопиющей гнусавостью мечтала стать сначала балериной, а потом просто актрисой. В балерины не попала по объективным причинам – рост велик, нужного чувства ритма нет, слуха тоже. То есть слух и чувство ритма прекрасные для обычного человека, а для балета не годились. Но о какой сцене могла идти речь при безумной застенчивости и гнусавости?

Я мечтала. Результат есть – неуверенность загоняется в самый дальний угол дрожащей души, сама душа распахивается, а гнусавость?.. Это всего лишь медицинская проблема, и постановка голоса – не столь уж сложное дело.

Бывшая застенчивая толстушка получила «Оскара» и признание иконы стиля. Потому что умела мечтать и трудилась ради этой мечты.

Честно говоря, дома никто не ожидал, папа – тем более.

Пегги никакому давлению не подвергалась, она была отцовской любимицей и прекрасно это сознавала. С нее достаточно быть рослой, сильной, спортивной и острой на язык, больше никаких требований не предъявлялось. Пегги такой и была, она являла собой прекрасный образец женщины нордического типа, взяв и материнскую, и отцовскую красоту. Очень долго считалось (подозреваю, папа так считал всю жизнь), что Пегги – самая красивая американка, так же как ее отец – самый красивый американец.

– Что, все эти голливудские красотки с нарисованными лицами и выпуклостями?! Эти фигуристые блондинки ни на что не годны! Посмотрите на мою дочь, вот образец женской красоты.

Такие рассуждения не мешали папе увлекаться фигуристыми блондинками даже в Филадельфии, но, думаю, он раз и навсегда провел грань между теми, кто привлекателен в сугубо плотском отношении, и Ма Келли, которая образец женщины, достойной уважения. И правда, старшая сестра не просто сочетала в себе внешние данные мамы и папы, Пегги взяла их напористость, умение говорить, почти лезть напролом, умение добиваться своего и доминировать в любом обществе. Очень жаль, что это не помогло ей в жизни.

Папа всегда считал, что в нашей семье Пегги должна добиться самых выдающихся успехов, а потому быстро «отшивал» любых ее ухажеров простыми словами:

– Ты можешь сколько угодно ухаживать за ней, но выброси из головы мысль, что сможешь жениться.

Парни боялись не невозможности жениться на Пегги, редко кто в юношеском возрасте мечтает именно об этом, всех интересуют просто встречи и объятья. Скорее они побаивались тяжелых кулаков папы. Мы с Лизанной очень жалели Пегги, когда папа заставил ее разорвать отношения с Арчи Кэмпбеллом, хотя это была настоящая любовь. Арчи показался отцу слишком изнеженным и неспортивным. Позже папа с усмешкой говорил, что, будь Кэмпбелл настоящим мужчиной, ни за что не отступил бы, даже ценой синяков и ссадин, а этот слабак испугался первой же угрозы. «Слабак» было для папы наиболее уничтожающей характеристикой. Как другие люди называют кого-то бездарью, придурком, ничтожеством, так папа ругал слабаком. Слабость характера для него была самым большим пороком.

Лизанна, наша младшая сестра, это учла, но не стала советовать своему будущему мужу открыто противиться папе, она сделала это сама. Лизанна просто объявила, что выходит замуж за молодого человека другой веры. Все возражения мамы пресеклись просто:

– Ма, но ты же тоже ради папы перешла в католичество.

Это правда, и возражать было нечем. Но, думаю, не возражали не из-за справедливости; если мама была в чем-то убеждена, ее мало волновало, считают ли остальные ее убеждение справедливым. Не возражали скорее потому, каким тоном было сказано. Тон Лизанны не позволял возражать. Как я тогда завидовала сестре!

Незадолго до этого родители своей придирчивостью развалили мой очередной роман и возможное замужество с Олегом Кассини. Позже, встретив Ренье, я запоздало даже порадовалась, а тогда просолила слезами не одну подушку. Папа с мамой безжалостно вырывали меня из объятий моих возможных мужей, им не подходил никто! Может, чувствовали, что я должна встретить Ренье? Нет, думаю, скажи кто-нибудь, что моим мужем будет князь, да еще и глава государства, ни мама, ни папа в это не поверили бы. У мамы была присказка:

– Ну, кого же может заинтересовать наша Грейси?

Или:

– Ну, чего же ожидать от нашей Грейси?

И это даже тогда, когда я уже успешно играла в кино, жила на собственные заработки (и жила безбедно) и была номинирована на «Оскара» в первый раз. Когда за роль второго плана я «Оскара» не получила, дома даже обсуждать это не стали, реакция оказалась вполне предсказуемой под девизом: «чего и следовало ожидать», словно сама по себе номинация на статуэтку ничего не значит. Так ли много актрис, едва начав сниматься, заслуживают даже номинацию? Большинство играет всю жизнь, вообще такого не удостаиваясь.

Что-то я не о том. Хотела вспомнить жизненные принципы семьи Келли, а принялась жаловаться самой себе на невнимательность родителей к моей актерской карьере.

Пегги – папина любимица, Келл – продолжатель его дела, Лизанна, как самая маленькая, стала маминой любимицей, а я получилась не только ничья, я вообще выпадала из «обоймы» Келли. Маленькой я пыталась привлечь к себе внимание, со мной возились, особенно мама, но после рождения Лизанны я отошла даже не на задний, а вообще непонятно на какой план. Моя подруга возмущалась:

– Повесь по всему дому записочки вроде: «Посмотрите на меня, я тоже существую!»

Я очень любила маленькую Лизанну, но она быстро осознала свое привилегированное положение и совсем задвинула меня. А тут еще вечные проблемы с насморком. О, это такая беда! Помня собственные мучения, я внимательно следила, чтобы этого не случилось у моих детей.

Почему маме не пришло в голову серьезно заняться проблемами моего носа? Все вокруг ограничивались всего лишь советом взять платок или высморкаться. Но у меня никогда не было настоящего насморка, если не считать приступов аллергии, достаточно прочистить пазухи, чтобы избавить меня от вечно заложенного носа и невозможности нормально дышать и говорить. Но вместо этого мне снова и снова подсовывали платки и жаловались на мою гнусавость.

Мама вела дом стальной рукой. Говорят, бывает стальная рука в бархатной перчатке. У Ма Келли никакого бархата не было в помине, нас воспитывали, как воспитывают детей в немецких семьях. Порядок, порядок и еще раз порядок во всем! В доме немало слуг, в том числе няни и горничные, но мы сами убирали за собой, в первую очередь одежду и игрушки. Брошенная кукла означала наказание, не повешенная вовремя в шкаф одежда или повешенная неаккуратно – вычет десяти центов из положенных двадцати пяти в неделю на карманные расходы.

Ма Келли сама никогда не сидела без дела, не позволяла и нам с сестрами. Келл был папиным воспитанником, а вот мы с Пегги и Лизанной с самых малых лет занимались рукоделием, кулинарией и всем, что полагалось знать и уметь хорошей домохозяйке.

Мама – очень рачительная хозяйка. И экономная до скаредности. Выбросить то, что еще можно как-то использовать, для нее было делом невозможным, поэтому я донашивала одежду Пегги. И снова оказывалась в невыгодном положении, потому что донашивать после меня – это уже слишком, и Лизанне покупали новое, как и Пегги.

Мамина привычка к экономии пошла мне на пользу, уже будучи достаточно состоятельной и даже выйдя замуж, я никогда ничего из одежды не покупала просто так и от старых вещей не избавлялась. Единственная слабость – перчатки и шарфы, их так много, что я забываю, какие есть. А еще хорошая обувь.

Нет, мы не ходили в обносках, и если платье или кофточка Пегги мне не подходила, мне тоже покупали новое, но в основном все же доставалось старое. Я не жалуюсь, у Пегги были красивые наряды, только иногда, когда я показывалась на свидании в платье старшей сестры, находились насмешники, напоминавшие мне об этом. Вернее, насмешницы, парням все равно, а вот девчонки позволяли себе ненужные замечания.

Наверное, мое «промежуточное» положение и было причиной невнимания ко мне не только со стороны папы (он и Лизанну не слишком замечал), но и мамы? Нам памятен случай, когда мама забыла, сколько мне лет, и на праздничный торт к празднику заказала на одну свечу меньше, чем нужно. Выручила наша кухарка, у которой в запасе остались свечи с чьего-то торта, шестая свеча оказалась воткнута, и все сделали вид, что ошибки не было. Я тоже сделала, не проливать же слезы на собственный день рожденья?

Слезы все равно пролились, потому что я увидела злосчастный торт. Он был большим и красивым – настоящий именинный торт с большим количеством кремовых розочек, белоснежный от безе и розовый от крема. Красота да и только!

Я с восторгом разглядывала бисквитно-кремовое сооружение, прикидывая, как сумею потушить свечки, ведь это полагалось сделать за один прием, чтобы загаданное желание исполнилось. Свечки располагались по кругу, и нужно набрать много воздуха в легкие, чтобы задуть их все. Ничего, я постараюсь, я сумею.

Набрала побольше воздуха, оглядела торт, прикидывая, с какой свечки начать и как двигаться по кругу, и вдруг даже закашлялась – свечек было пять! Пять, а ведь мне шесть лет! Бетси, приглядывавшая в тот год за мной, забеспокоилась:

– Что случилось, Грейси?

– Это не мой торт… Кому его привезли?

– Как это «не твой»?! – громовой голос нашей обожаемой Линн, царившей на кухне, заставил даже вздрогнуть. – Вам привезли, мисс Грейс. Вон какая красота! И свеч…

Она не договорила, потому что сразу поняла все. А я опрометью бросилась к себе в комнату. Праздник был испорчен безнадежно. Можно не объяснять, торт заказывала мама, насколько же она невнимательна, что даже забыла, сколько лет исполняется ее незаметной дочери!

Не выйти к гостям я не могла, на мое счастье, мама не сочла нужным устраивать большой праздник, ограничилась детским чаепитием. Я шла задувать свечки на торте, как на Голгофу, прекрасно понимая, что сейчас все гости увидят мой позор, поймут, что родителям все равно даже, сколько мне лет. Вымученно улыбалась, не замечая подарков, почти не слыша поздравлений, не восторгаясь, в голове крутилась только одна мысль: торт с пятью свечами! Красивые куклы (что проку радоваться, если у меня нет возможности убрать их сразу, а значит, Лизанна успеет вырвать кукольные волосы или что-то сломать), выступление фокусника, воздушные шарики, нарядные девочки и мальчики, улыбающиеся взрослые… а у меня одна мысль: пять свечей, которые сейчас увидят все. Конечно, многие дети, пришедшие по приглашению Ма Келли поздравить ее дочь с днем рожденья (никто не интересовался, кого именно я хочу пригласить, мама решала сама), считать не умеют, но взрослые-то заметят. Снова будут сочувственные взгляды: «Бедняжка Грейс, почему Маргарет Келли настолько игнорирует свою дочь?»

Когда принесли торт, я с трудом сдержалась, чтобы не зажмуриться, но голос няни над ухом подбодрил:

– Смелей, Грейси, все в порядке!

На торте было шесть свечей! Шесть, а не пять. Кто-то на кухне сумел выйти из положения, поместив еще одну свечку в центре всей красоты. Свечка немного отличалась, у нее не было постамента в виде розочки, только насыпанные вокруг тертые орешки, но это неважно, она была – шестая свечка!

Мне не надо выбирать, какое желание загадать, оно всегда со мной, теперь следовало только задуть все свечи, задуть в один прием. Казалось, что, стоит только это сделать, и мир вокруг изменится.

Я никогда прежде не набирала в легкие столько воздуха, еще чуть – и лопну. Пока задувала, быстро-быстро повторяя желание, даже голова закружилась. Все шесть свечей погасли за один прием! Это была победа, теперь все будет иначе, изменится сегодня же, сейчас, не зря нашелся выход из неприятной ситуации со свечами.

Вокруг уже аплодировали, кричали «поздравлялку», а я, придя в себя после усилия, замерла: мама не видела, не заметила того, что я задула все свечи сразу! Убедившись, что свечки горят и я намерена их задуть, она уже приглашала взрослых в большой зал, где для них был накрыт свой стол. Маме все равно, задула я свечки все сразу или нет, ей вообще все равно, есть ли я. Ничего не изменилось в тот момент, когда шесть маленьких огонечков погасли, и надеяться, что изменится до следующих семи свечек, не стоило. Все осталось по-прежнему.

Смешно помнить детскую обиду до столь взрослого возраста, когда уже пора иметь внуков и помогать им задувать свечки на именинном торте? К тому же остальные дни рожденья не слишком отличались от этого, разве что прислуга теперь внимательней следила за соответствием внешнего вида торта. А я привыкла больше не загадывать желания, задувая именинные свечи. Зачем, все равно не исполнятся.

Просто очень обидно быть ненужной, незаметной, особенно когда растешь в большой семье, считающейся дружной и сплоченной.

Лизанна из какого-то злого побуждения (почему не ее день рожденья, а мой?) порвала куклу из подарка и переломала еще пару игрушек. Сестру не наказали, считая еще несмышленой, конечно, в четыре года ребенку трудно отвечать за свои поступки, но кто-то же должен был следить за малышкой!

А однажды мама, с гордостью представляя гостям своих детей, меня попросту… забыла! Я так растерялась, что стояла молча, пока кто-то из сердобольных женщин не напомнил Ма Келли, что у нее четверо детей, а не трое. Мама не позволила себе смутиться, напротив, обвинила меня:

– Ах, эта Грейси, вечно прячется по углам и щелям!

Я действительно пряталась. Страшно стеснительная, убежденная, что хуже других, что слабая, никчемная по сравнению со своими сестрами и братом, сопливая, толстая и бесцветная, я старалась уединиться и больше занималась куклами, чем общими играми.

Наверное, я была хуже развита физически, но на фотографиях тех лет этого не заметно, я достаточно сильная. И все же болела много и часто, вечно простужалась, падала и набивала себе синяки. Удивительно, но при этом была живым и подвижным ребенком. Правда, вне дома.

Однажды мой обожаемый дядя Джордж, папин брат, сказал, что я болею нарочно. Я даже обиделась, но это так. Только сейчас становится понятно, что именно он имел в виду, и то, что он прав.

В доме, вернее, в холостяцкой квартире дяди Джорджа у меня удивительным образом проходил насморк, переставало болеть горло или ухо. Но вовсе не потому, что там чище или нет сквозняков. Сейчас, размышляя над этими странностями, я начинаю понимать, в чем дело.

«Ненужная» маме в повседневной жизни, я пыталась привлечь к себе хоть какое-то внимание, вызывая жалость. А чем легче всего ее вызвать? Болезнью. Температура, жар, больное ухо или горло – чем не повод, чтобы о тебе позаботились, чтобы лишний раз вспомнили, что ты есть? Я чаще болела именно после рождения Лизанны и пока не нашла выход собственной энергии в школьном театре. Это было позже, а тогда бесконечные ангины и отиты заставляли проводить время в постели или просто дома, играя в уголочке.

Меня жалели, на меня лишний раз обращали внимание. Дядя Джордж прав, я болела не потому, что была слабой (Келли быть слабыми просто не могли!), а «из-за ненужности». После рождения Лизанны, когда я для мамы отодвинулась на задний план, пытаясь вернуть утраченное внимание, старалась при любом удобном случае забраться к маме на колени, заглянуть в лицо, потеребить за руку. Сейчас я понимаю, что сначала ей было просто не до возни со мной, потом такая прилипчивость стала вызывать раздражение, меня просто отталкивали.

Взрослый человек понял бы, что не стоит быть столь навязчивым, но ребенок видел необходимость быть еще более прилипчивым, чтобы тоже взяли на руки, допустили в свое окружение. Мама терпела меня рядом, она мало ласкала вообще кого-то из детей, считая это ненужными сантиментами (куда важнее правильно воспитать будущих домохозяек!), а папа занимался старшими. Удивительно, но на первый взгляд могло показаться, что мне уделяют внимания едва ли не больше, чем остальным.

– Грейси, ты должна больше есть мяса с кровью, это придаст тебе сил.

– У Грейси простуда, она эту неделю проведет в постели…

– У Грейси опять разбита коленка, она упала на занятиях по физкультуре…

– У нашей Грейси когда-нибудь пройдет насморк?!

Постепенно все внимание свелось к сожалению, что я самая слабая, самая болезненная, самая тихая и мало на что способна.

– Наша Грейси вообще на что-нибудь годна?!

Такой подход стал особенно заметным, когда оказалось, что Лизанна растет крепкой и сильной. Сейчас я понимаю рассуждения дяди Джорджа, Лизанне не требовалось привлекать внимание мамы болезнями, ей его уделяли и так. У нее не было необходимости болеть, чтобы быть замеченной!

У меня была. Удивительно, но мои отиты и простуды (болезнь пазух, которую обзывали аллергией) прошли сами собой, когда я состоялась, а насморк проявлялся снова в те минуты, когда я снова чувствовала себя ненужной или нежеланной! Я не разбираюсь в медицинских терминах, но полагаю, что докторам следовало бы рассмотреть такую причину аллергических реакций и даже детских болезней, как необходимость быть замеченной, признанной, любимой. Возможно, организм просто реагирует болезнью на низкую оценку со стороны окружающих.

Я не болела, во всяком случае, болела куда меньше, когда жила одна и сама себе пробивала путь на сцену и в кино. А когда снималась в успешных фильмах и играла в успешных спектаклях, о болезнях не вспоминала вообще. Нет, конечно, болела, но не так же, как в детстве!