Текст книги "Звёздная Река"

Глава 10

Жаба торжествующе подняла взгляд на Жэньди, словно ожидая похвалы. Он же в ответ только и мог, что смотреть на неё, выпучив глаза и разинув рот. Жаба снова икнула, на сей раз чуть обиженно, потом отвернулась и уставилась на каменное поле. Она сидела на лёгком ветерке, слегка повернув голову, будто слушая чей-то голос. Жэньди посмотрел на неё ещё внимательнее. Обычная жаба, землистого цвета, толстая, комковатая. Уродливая, конечно, – пожалуй, уродливее прочих жаб. Но никогда прежде Жэньди не видел, чтобы жаба так себя вела.

Потом, с неуклюжим «плюх», жаба запрыгала прочь. Прыг! Плюх! Она явно направлялась к Каменному Блину. Жэньди бросился наперерез.

– Стой, глупое животное! – воскликнул он, преграждая ей путь лопатой. – Это же раскалённый камень, и ему не видно ни конца ни края. Заблудишься и… и зажаришься!

Жаба снова возмущённо икнула, однако смерила Жэньди взглядом, словно обдумывая его слова. Жэньди смотрел на неё с изумлением и любопытством. Наконец, как будто приняв решение, жаба повернулась и запрыгала к чёрному ходу гостиницы.

– Бре-ке-ке! – громко сказала она.

– Хочешь войти? – спросил Жэньди.

– Бре-ке-ке! Бре-ке-ке! – нетерпеливо повторила жаба.

– Ну ладно, всё равно пора обедать, – пожал плечами Жэньди и отворил дверь.

Жаба запрыгнула в гостиницу. Жэньди последовал за ней – ноги сами несли его, – приноравливая свои шаги к её прыжкам. У него было странное чувство, будто он привязан к жабе невидимой нитью.

Жаба пошлёпала в комнату, в которой Жэньди ещё никогда не был.

– По-моему, жаба, тебе не стоит туда заходить, – сказал Жэньди.

Но жаба его не слушала. Она скрылась за дверью, и Жэньди после недолгих колебаний последовал за ней.

Комнатка оказалась тёмной и тесной. По ней, точно пролитая вода, расплескался дневной свет из приоткрытой двери. Жэньди разглядел узенький столик, над которым курился дымок от благовоний, и ряд серых каменных плит, прислонённых к стене. На этих потемневших от дыма каменных скрижалях были высечены имена покойных предков. Это была усыпальница семейства Чао.

Жаба дошлёпала до одной из скрижалей и издала жалобный, скорбный звук, опять напомнивший Жэньди о рыданиях ночного неба. Он подошёл ближе, и у него перехватило дыхание – на скрижали было имя матери Пэйи.

Жэньди осознал, что до этого момента вообще ни разу не задумывался о её матери, и его внезапно охватило чувство вины. «Все уходят», – сказала Пэйи; наверное, она имела в виду и свою маму тоже. Однако мать Пэйи не просто ушла – она ушла навсегда. Всё, что осталось от неё дочери, – имя, высеченное на холодном тёмном камне…

– Бре-ке-ке! – позвала жаба, выскакивая из комнаты. Жэньди поспешил за ней.

Жаба, уверенно прыгая, повернула в коридор. Жэньди, глядя на неё, вдруг снова повеселел. Прыг! Шлёп! Прыг! Шлёп! Каждый прыжок завершался решительным шлёпом, и вид у жабы был очень целеустремлённый. Когда они приблизились к столовой, Жэньди услышал голоса:

– …всегда сердитый. И на всех ему начхать, кроме самого себя. Ни разу не засмеялся, не улыбнулся даже, ни разу никому не сказал доброго слова! – горячо говорила Пэйи.

– Не улыбнулся? – задумчиво переспросила госпожа Чан. – Неужели на его долю выпало столько страданий? Он ведь совсем ещё мальчик…

Поняв, о ком идёт речь, Жэньди попытался незаметно отступить, но было поздно. «Бре-ке-ке! Бре-ке-ке!» – громко затрещала жаба, и все обернулись. Жэньди так и застыл на пороге.

Но никто не смотрел на Жэньди. Все смотрели на жабу. На лице хозяина Чао отразился неприкрытый ужас, но жаба бодро пошлёпала по комнате, издавая звуки, похожие на смех. Последним весёлым прыжком она взвилась в воздух и приземлилась на торчащее из лохмотьев худое колено господина Шаня.

Глава 11

Жэньди опустил взгляд на свою плошку с рисом. Он не знал, что удивительнее – то, что он сидит за столом для гостей, или то, что госпожа Чан так весело улыбается. Она не отшатнулась с отвращением, когда рядом с ней приземлилась жирная жаба, а, наоборот, просияла, словно радуясь встрече со старым другом. Её приветливая улыбка распространялась и на Жэньди: госпожа Чан настояла, чтобы он сел рядом и разделил трапезу с ней, господином Шанем, Пэйи и жабой. Хозяин Чао пожал плечами. Если уж вы приглашаете жабу отобедать с вами, говорил его взгляд, то, конечно, можете пригласить и мальчика на побегушках…

Однако жабе за этим столом явно были рады больше, чем мальчику. Пэйи захлопала в ладоши, господин Шань просветлел лицом и улыбнулся. Он словно очнулся от сна – никогда прежде Жэньди не видел его таким бодрым. Господин Шань погладил жабу, потом сунул руку в карман и достал две медные монетки на красной ниточке. Он позвенел ими перед жабой, точно погремушкой перед младенцем. А жаба, вместо того чтобы издавать жалобные звуки, похожие на ночной плач неба, вдруг стала булькать, словно от смеха.

– Вы играете с жабой! – вырвалось у Жэньди. Он всё-таки не сумел скрыть брезгливость.

Пэйи закатила глаза.

– Да с ней повеселее будет, чем с тобой! – заявила она.

Жэньди собрался было ответить ей какой-нибудь грубостью, но вдруг вспомнил холодную печальную каменную скрижаль – и захлопнул рот.

Госпожа Чан воспользовалась паузой.

– Жэньди, – сказала она, – Пэйи говорит, что за всё время, что ты здесь, ты ещё ни разу не улыбнулся. Это правда?

Жэньди пожал плечами.

– Вчера, – продолжала госпожа Чан, – я заметила, что тебе понравилась моя история. Я права?

Жэньди неохотно кивнул.

– Да, интересная, – добавил он скучным голосом.

– В таком случае, – сказала госпожа Чан, – предлагаю заключить сделку. Я сейчас расскажу ещё одну историю – и если я сумею заставить тебя улыбнуться… нет, даже не улыбнуться, а рассмеяться! – то дальше на каждую мою историю ты отвечаешь своей.

– Но я не знаю никаких историй! – воспротивился Жэньди.

– Наверняка знаешь, – лукаво улыбнулась госпожа Чан. – Ты просто никогда раньше их не рассказывал. И я дам тебе время подумать. Много времени – до ужина!

– Я тоже хочу послушать вашу смешную историю! – сказала Пэйи.

Господин Шань закивал. Жаба квакнула в знак согласия. И даже хозяин Чао как будто смотрел на Жэньди из дальнего конца столовой.

Жэньди вновь пожал плечами.

– А история обязательно должна быть интересная? – спросил он.

– Любая, – ответила госпожа Чан. – Мы не будем жаловаться.

– Я – буду! – пообещала Пэйи, но госпожа Чан сделала вид, что не слышит.

– Ну что, по рукам? – спросила госпожа Чан, глядя на Жэньди.

Он колебался.

– Чего тебе бояться, Жэньди? – сказала Пэйи раздражённо. – Ты же всё равно не рассмеёшься!

– Ладно, – сказал Жэньди. Почему бы и нет, подумал он.

Госпожа Чан улыбнулась, а потом вдруг повернула голову и посмотрела на хозяина Чао. Тот всё это время делал вид, будто их застольная беседа не стоит его внимания, однако было ясно, что на самом деле он прислушивается. Хозяин Чао мгновенно отвернулся и принялся перебирать костяшки на счётах, словно был полностью поглощён делами.

Госпожа Чан улыбнулась ещё шире и начала свой рассказ.

Давным-давно жил на вершине горы один старик. Некоторые считали, что он не в себе, другие думали, что он Дух Горы, а то и вовсе Бессмертный. Но все сходились в том, что был он человеком великой мудрости.

Люди шли к нему непрерывным потоком: кто за ответом, кто за советом, а кто хотел поступить к нему в ученики. Старик отвечал на все вопросы и распутывал самые трудные задачи, но желающих учиться у него гнал прочь. И всё же один юноша по имени Тиу не сдавался. Он возвращался снова и снова, просил и умолял, и наконец мудрец смилостивился и согласился его учить.

Тиу был усердным учеником. При первых лучах солнца мудрец рассказывал ему старинные предания, поучал и наставлял, а остаток дня они проводили в глубоком раздумье и созерцании. Ночью же, когда в небо поднималась луна, старец словно забывал об ученике и погружался в чтение большой книги.

Тиу только об этом и думал. Ему было очевидно, что в книге заключена великая мудрость, доступная одному лишь мудрецу. Но что это за мудрость? Что за тайное знание? Тиу изнывал от любопытства. Однако мудрец ни разу не предложил ему заглянуть в книгу – хотя бы в одну страничку, хотя бы краем глаза.

Тиу, однако же, был человеком рассудительным. «Он позволит мне почитать свою книгу, – думал он, – когда я доведу до совершенства всё остальное, чему он научил меня». И Тиу, не жалея сил, взялся за учёбу.

Он учился так пылко и усердно, что успехов его нельзя было не заметить. Вскоре Тиу уже и сам отвечал на вопросы тех, кто приходил к мудрецу за советом. Миновало совсем немного времени – и Тиу тоже стали считать мудрецом.

Воодушевлённый, Тиу наконец осмелился спросить у старца про книгу. Однажды ночью, когда тот, по своему обыкновению, молча читал, Тиу набрался храбрости.

– Господин, – проговорил он, – о чём вы читаете?

– Страница, которую я читаю сейчас, – ответил старик, не поднимая головы, – содержит тайну обретения мира.

«Тайна обретения мира!» – безмолвно восхитился Тиу. Только мудрейшие из мудрейших знают, как обрести мир! Да эта книга полна дивных секретов! Сколько же ещё чудес на её страницах?

– Господин, – с благоговейным трепетом произнёс Тиу, – а можно мне тоже прочитать про эту тайну?

Старик наконец поднял на него взгляд.

– Ты правда хочешь узнать, как обрести мир? Или просто хочешь почитать Книгу Судьбы?

Тиу хорошенько подумал и честно ответил:

– И то и другое.

Мудрец ничего не сказал, лишь задумчиво погладил свою бороду. Тиу чувствовал его сомнения. Наконец старик сказал:

– Ты правда считаешь, что готов?

– Да, – убеждённо сказал Тиу. Он считал, что они с мудрецом давно во всём сравнялись, не считая знания, заключённого в книге.

– Я не уверен, – сказал старик.

– А я уверен! – воскликнул Тиу. – Пожалуйста, позвольте мне доказать это вам!

Старик с минуту посидел задумавшись, а потом сказал:

– У подножия этой горы ты увидишь озеро, а на берегу – высокое дерево. Заберись на самые верхние его ветки и просиди там в созерцании девяносто девять дней и девяносто девять ночей. Если сумеешь это сделать, то тебе будет позволено прочесть Книгу Судьбы и узнать секрет обретения мира.

Тиу без лишних слов ринулся к подножию горы. Там он нашёл высокое дерево на берегу озера. Дерево напоминало гигантскую кисть живописца – до того прямым и гладким был его ствол – и казалось таким же высоким, как гора, с которой только что спустился Тиу. Он с трудом обмотал вокруг необъятного ствола верёвку и полез к самым верхним веткам.

Наконец он добрался до вершины дерева и уселся там в полной уверенности, что у него всё получится. Он не сомневался, что выполнит условие мастера и, спустившись с дерева, узнает секрет достижения мира. Солнце всходило и заходило, луна полнела и худела, а Тиу наблюдал за всем этим из ветвей. Жители окрестных сёл, довольные, что теперь можно задавать вопросы, не взбираясь на гору, а просто стоя под деревом, слали молодому мудрецу корзины еды, которые он поднимал наверх с помощью верёвки. Он всё отвечал и отвечал на вопросы, раздавал и раздавал советы, и поток людей не иссякал.

На девяносто шестую ночь разыгрался ужасный шторм. Ветер пронзительно вскрикивал и завывал, гром гремел вдали, но казалось, что он грохочет прямо над ухом, молнии взрезаґли небо, дождь слал на землю острые стрелы. Дерево качалось и гнулось до земли, но Тиу, помня учение старца, не впадал в отчаяние. Даже когда ветви других деревьев с треском обламывались и падали, а яростный ветер обжигал лицо, Тиу сидел не шевелясь, подобно каменному изваянию.

На следующее утро люди собрались под деревом посмотреть на Тиу, который спокойно восседал на тонких верхних ветках.

– Он великий мудрец, в этом нет сомнений! – говорили люди друг другу. – Такой ураган не страшен лишь тому, кто достиг подлинного просветления! – И они приветственно махали ему.

Тиу с большим удовольствием слушал похвалы. Я показал им всем, кто я такой, подумал он – и с этой мыслью написал стихи:

 
Я – каменная гора.
Ни самый сильный ветер,
Ни самый громкий гром
Меня не сдвинут с места.
Крепок мой дух.
Обретаю свободу.
 

И он решил послать эти стихи своему учителю на вершине горы. Один из поклонников Тиу быстро взбежал на гору и передал стихи мудрецу. Тот прочитал стихи и улыбнулся. Затем перевернул листок и написал чёрным по белому:

Ик.

И отправил листок обратно к Тиу.

Тиу дрожащими руками перевернул листок, надеясь на похвалу учителя. Когда он прочёл написанное, то ужасно оскорбился.

– Ик! – произнёс он негодующе. – Я говорю о самопожертвовании, о великом знании, а он отвечает мне какой-то отрыжкой? Что он этим хотел сказать?

Возмущённый, Тиу слез с дерева и устремился на гору. С каждым шагом его обида на учителя всё росла, и когда он наконец увидел старца, безмятежно сидящего на вершине, гнев и негодование выплеснулись через край.

– Что это?! – закричал Тиу, потрясая листком. – «Ик!» Что это значит?!

Старец спокойно выжидал, пока Тиу сделает паузу, чтобы перевести дыхание. Дождавшись, он с улыбкой произнёс:

– Ты сказал, что тебя не сдвинет с места ни самый сильный ветер, ни самый громкий гром. Однако хватило и одного-единственного «ик».

Завершив этими словами свой рассказ, госпожа Чан посмотрела на Жэньди. Уголки его губ изогнулись, из ноздрей вырвался шум – и когда этот звук присоединился к общему смеху, сам Жэньди наконец понял, что он смеётся.

Глава 12

После обеда Жэньди пошёл за водой к Колодцу Полумесяца. С тех самых пор, как он появился в Деревне Ясного Неба, именно так протекало его время с обеда до ужина. Жэньди челноком сновал туда-сюда по извилистой улочке между гостиницей и колодцем, пока солнце не садилось прямо на линию горизонта, словно яичный желток, который вот-вот растечётся.

Колодец Полумесяца разделяла надвое осыпающаяся каменная стена. Когда-то давно, когда Деревня Ясного Неба была богатой и процветающей, это была ограда роскошного особняка. Тогдашний владелец был, должно быть, человеком щедрым и благородным: он вырыл колодец таким образом, чтобы половина его располагалась за стеной и чтобы бедные крестьяне тоже могли набирать воду. Крестьянам же половина колодца формой своей напоминала половинку полной луны, вот почему его и прозвали Колодцем Полумесяца. Сейчас же, когда бóльшая часть стены осы́палась, колодец больше напоминал полную луну со шрамом посредине. Жэньди день ото дня клял этот колодец на чём свет стоит.

Черпать воду из Колодца Полумесяца было неудобно: из-за перегородки отверстия были слишком тесны, и ведро туда не помещалось. Поэтому приходилось опускать в колодец выдолбленную тыкву-горлянку и с её помощью наполнять два больших ведра, потом относить их в гостиницу – и всё сначала. А воды каждый день требовалось много – и для сада, и для гостиницы, – и у Жэньди часто возникало ощущение, что он пытается наполнить озеро чайной ложкой.

Сегодня, однако, Жэньди не проклинал колодец. И не вспоминал о плачущем небе, которое не давало ему покоя ночью. И даже не строил планов, как покинуть деревню. Он думал о другом: какую бы историю рассказать за ужином? Он пытался вспомнить старые сказки, которые ему рассказывали в детстве, или сочинить свою, но в голове было пусто. И зачем только я согласился? – корил он себя. А главное, зачем ей нужно, чтобы я рассказывал историю?

В голове-то было пусто, зато сердце было полно тревоги. Пока Жэньди переливал воду из тыквы в вёдра, мысли его ворочались и скручивались, точно сладкий хворост в раскалённом масле.

Может, именно поэтому, наполнив наконец оба ведра, Жэньди смотрел под ноги не так внимательно, как стоило бы. Он только-только уравновесил на плечах шест, по обе стороны которого висели вёдра, и, погружённый в свои лихорадочные мысли, как раз переступал через колодец, когда вдруг нечаянно задел ногой каменную перегородку. Он замахал руками, вёдра закачались, как обезумевшие маятники, вода из них выплеснулась волной – и всё это вместе, включая самого Жэньди, обрушилось на землю.

– Ай! – вскрикнул он.

Он лежал ничком на твёрдой, пыльной земле, ему было больно, на затылке, где его стукнуло ведром, уже вспухала шишка. Но не боль жгла его огнём, а гнев и ярость. А пролитая вода – вода, которую он столько времени черпал горлянкой и переливал в ведро, – уже высыхала под палящим солнцем.

– Проклятая, дурацкая стена! – взвыл Жэньди, вскакивая и пиная перегородку. Пинок вызвал новую вспышку острой боли. Взревев от ярости, Жэньди набросился на стену колодца и стал топтать и крушить её.

Гнев бурлил и клокотал в нём, все мускулы были словно налиты яростью. В ушах шумело, в голове словно что-то взрывалось. Шест переломился надвое, вёдра с грохотом покатились, но Жэньди не замечал этого – он пылал гневом, словно ужаленный тысячью крошечных жал. Он упал на колени, схватил в каждую руку по камню, замахнулся…

Но внезапно кулаки его застыли в воздухе, разжались и камни выпали на землю.

Потому что он вдруг увидел своё отражение в колодце. А вернее, два отражения. В обеих половинах колодца отражалось его лицо, искажённое бешеной злобой. Никогда ещё он не видел себя таким.

– Я похож… я похож… – Жэньди задыхался, – на отца!

В сердце словно воткнули острый клинок. То, что отражалось в воде, видеть было невыносимо. Воспоминания, боль, жалость – всё перемешалось и на миг ослепило его.

Когда зрение прояснилось, Жэньди снова посмотрел на два своих отражения. Лица, глядевшие на него из воды, были теперь встревоженными и несчастными. Он чувствовал себя так, словно много дней бежал без остановки. Слёзы жгли глаза. Но вода и стена оставались всё такими же недвижными и неизменными, как небо над головой.

Глава 13

К ужину Жэньди опоздал: мало того, что вёдра после падения стали протекать, – их теперь ещё и приходилось таскать в руках, ведь шест-то он сломал! Так что когда он наконец вошёл в столовую, все взгляды устремились на него. За едой он так и чувствовал всеобщее ожидание, сгустившееся даже сильнее, чем липкий летний воздух.

Господин Шань что-то сказал жабе, и жаба квакнула словно в ответ. Хозяин Чао, против своего обыкновения, пристально смотрел на Жэньди, пока тот клевал по рисинке из своей плошки. Тёмная грубая плошка цвета обгорелой древесины казалась Жэньди непривычно тяжёлой. Он не сводил с неё глаз, стараясь не взглянуть случайно на госпожу Чан. А госпожа Чан не говорила ни слова.

Жэньди по одному выуживал палочками зёрнышки риса и жевал их долго и усердно. Все остальные уже доели. Небо темнело и наливалось тяжестью. У Жэньди внутри всё сжималось. Скоро опять ночь с её всхлипами и завываниями, а тут ещё и историю рассказывать, какую – неведомо. Может, придумать какую-нибудь отговорку или притвориться, что…

Пэйи выразительно вздохнула.

– Ну давай, Жэньди, начинай! – сказала она. – А то сидишь тут и придумываешь, как бы выкрутиться.

– Жэньди просто выбирает, что рассказать, я уверена, – сказала госпожа Чан. – Не спеши, Жэньди, мы подождём столько, сколько нужно.

Жэньди залился краской стыда – он-то знал, что права Пэйи, а не великодушная госпожа Чан. Но внезапно, словно по волшебству, из него вырвалось:

– Я готов.

– Правда? – недоверчиво уточнила Пэйи.

– Да, – твёрдо сказал Жэньди и приступил к рассказу.

Однажды давным-давно жил-был могущественный чиновник-магистрат. Его дети, сын и дочь, знали – хоть от них это и пытались скрыть, – что их отца все называют «магистрат Тигр». Это имя ему очень шло, потому что магистрат вечно рычал – на слуг, на жену и даже на детей. И стоило ему зарычать, как все мгновенно бросались выполнять его прихоти.

– В наших жилах, – гремел магистрат Тигр, обращаясь к своим детям, и его зелёные шёлковые рукава хлопали на ветру, точно крылья, – в наших жилах течёт кровь величайшего правителя и героя! Наша цель – заставить этот мир вновь пасть к нашим ногам!

Дети магистрата Тигра, конечно же, знать не знали, о чём говорит отец, а спросить боялись, потому что трепетали перед ним. Но они знали одно: отец не жалеет времени и сил, чтобы стать ещё могущественнее, и даже надеется, что сам император отметит его и приблизит к себе. Магистрат Тигр нередко выезжал в столицу, рассчитывая свести знакомство с императорской семьёй. Дети не знали, преуспел ли он в этом, но всегда радовались его отлучкам. При виде поджидающей отца кареты сын чувствовал себя птицей, выпущенной из клетки.

Не рычал магистрат Тигр только на тех, кто был важнее и знатнее его. Когда он говорил с герцогами и князьями, голос его делался мягким и шёлковым. Должно быть, они тоже звали его магистратом Тигром – но для них он не рычал, а урчал как кот.

И, как вскоре выяснил его сын, одним урчанием дело не ограничилось. Однажды магистрат Тигр привёз с собой из поездки дорогой цинь. Магистрат Тигр никогда прежде не проявлял интереса к музыке, поэтому все домочадцы очень удивились, увидев в его руках струнный инструмент, – и совсем изумились, когда магистрат Тигр принялся учиться на нём играть.

Разучив несколько простых песенок, магистрат Тигр позвал сына и дочь. В своём изумрудно-зелёном одеянии он вручил им по миске риса и, прихватив с собою цинь, приказал идти в сад.

Они остановились перед прудом, где резвилось множество ярко-оранжевых карпов. Магистрат Тигр поставил детей по обе стороны от себя и велел им бросать рис в воду, а сам заиграл на цине. Рыбы, завидев угощение, стали выпрыгивать из воды и ловить рисинки.

Так продолжалось изо дня в день. Магистрат Тигр играл на цине, дети бросали рис в воду, рыбы устремлялись вверх за угощением. Магистрат Тигр приказывал детям подбрасывать рис всё выше и выше, и рыбы тоже прыгали всё выше и выше, а дети смеялись, и сыну магистрата, кажется, впервые было так хорошо и так весело с отцом.

Но однажды, играя на дереве близ беседки, стоявшей у самого пруда, сын увидел, как отец в своём обычном изумрудно-зелёном шёлковом одеянии прогуливается с цинем в руках в компании незнакомца. Незнакомец этот вышагивал, держа голову так высоко, словно она у него вовсе не клонилась к земле. Судя по его изысканным одеждам, это был чрезвычайно важный вельможа, а может, и кто-то из императорского рода. Сын магистрата, которому вообще-то не разрешалось лазить по деревьям в саду, поспешил спрятаться в густой листве.

– Ах, герцог Чжэ, – сказал магистрат Тигр самым своим бархатным и кошачьим голосом, – для меня огромная честь, что вы наконец-то приняли моё приглашение и соблаговолили нанести мне визит.

– Когда я услышал, что вы такой знаток музыки, то понял, что не могу не навестить вас, – ответил герцог.

– Неужели? – изумился магистрат Тигр.

– Да, – ответил герцог Чжэ. – Музыка многое говорит о человеке, верно? В ней проявляется наша сущность, наши чувства и мысли…

– О да, – подхватил магистрат Тигр, кивая. – Я слышал, что вы приверженец этого древнего учения о музыке…

– Пожалуй. – Герцог Чжэ улыбнулся. – Даже не только о музыке, но о звуках в целом. Истинный, чуткий ценитель расслышит то, чего не услышат другие. Звук и чувство неразделимы.

– Я тоже часто думаю об этом, – сказал магистрат Тигр и замер у пруда, словно погрузившись в размышления.

– Однако я здесь не затем, чтобы вести философские беседы, – сказал герцог Чжэ. – Я приехал послушать вашу игру! Чем изысканнее музыка, тем благороднее музыкант – не так ли?

– Я играю пока неуклюже, я только учусь, – смиренно ответил магистрат Тигр. – Однако изо всех сил стараюсь, чтобы в моей игре отразились мои самые благородные порывы.

И, не тратя больше слов, магистрат Тигр тронул струны своего циня. Услышав знакомые звуки, рыбки тотчас начали выпрыгивать из воды, надеясь, что мелодия, как обычно, будет сопровождаться рисом. Они прыгали и прыгали, словно танцуя под музыку, сверкали и переливались на солнце, ныряли и взлетали, вспыхивая золотыми радугами. Это было прекрасное зрелище.

Магистрат Тигр играл всё медленнее, и рыбы тоже прыгали всё реже и ниже. Когда цинь умолк, вода в пруду была абсолютно спокойной и гладкой. Герцог Чжэ, изумлённый, не находил слов. Он лишь низко поклонился магистрату Тигру.

– Я никогда ещё не видел и не слышал ничего подобного, – сказал герцог Чжэ, обретя наконец дар речи. – Вы вроде бы играете совсем просто и безыскусно, однако в вашей музыке, должно быть, есть особая гармония, которую дано услышать только рыбам. Они услышали и возрадовались. Вы, магистрат, – человек удивительных достоинств и поразительной мудрости.

– О, вы мне льстите, – промурлыкал магистрат Тигр. – Я просто старался играть как можно лучше.

– Я всего лишь пару раз слышал ваше имя при императорском дворе, – продолжал герцог Чжэ. – Теперь я приложу все усилия, чтобы вам было оказано внимание, какого вы заслуживаете.

– Благодарю вас, господин мой герцог Чжэ, – поклонился магистрат Тигр. – Вы чрезвычайно добры.

Герцог повернулся и направился к дому. Магистрат Тигр двинулся было за ним, но прежде чем он повернулся, чтобы идти, мальчик успел заметить на его лице коварную ликующую усмешку, – и вздрогнул, словно от удара. Значит, всё это было подстроено! Он понял: отец всё рассчитал заранее. Все эти музыкальные упражнения у пруда с ежедневным бросанием риса – это была дрессировка: рыбки учились выпрыгивать из воды при звуках циня. Всё это делалось только ради того, чтобы впечатлить герцога Чжэ.

Когда магистрат и герцог скрылись в доме, мальчик спрыгнул с дерева и пустым взглядом уставился на гладь пруда. Конечно, его отец придумал отличную хитрость и здорово одурачил герцога. Но мальчик так и видел перед собой лицо герцога, на котором было написано искреннее восхищение. А потом перевёл взгляд на своё отражение в пруду. На его собственном лице был написан стыд.

Закончив свой рассказ, Жэньди окинул взглядом слушателей, молча пожиравших его глазами.

– Вы сказали, история не обязательно должна быть хорошая, – с вызовом сказал он.

– Ну что ты, – ответила госпожа Чан. – Это была хорошая история. Очень интересная!

– Да, – подтвердила Пэйи. – Я даже удивилась.

Жэньди не сдержал улыбки. И тут настала его очередь удивляться – потому что все улыбнулись ему в ответ.