Текст книги "До и после моей смерти"

До и после моей смерти
Григорий Аграновский

Посвящается моей жене, Ирине Перлешиной

Дизайн обложки: Ирина Александровна Перелешина

© Григорий Аграновский, 2021

ISBN 978-5-4485-1760-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мальчик, подожди!..

В маленьком городском сквере дети лепили снежную бабу. Трое или четверо – совсем малыши, вроде Гоши, один – на пару лет постарше. Катали из снега шары для туловища и головы.

Три шара. Самый большой – широкая юбка, поменьше – туловище, маленький – голова.

Затем все шары должны были быть погружены на санки, стоявшие тут же, наготове, и отвезены в дальний конец сквера, где стояла странная скульптурная композиция: два мальчика, вырывающие друг у друга гуся.

Старший руководил.

Гоша в одиночку катал самый маленький шар – упорно и сосредоточенно. Мокрый снег налипал охотно. Шар быстро рос и катился все тяжелее…

Услышав удаляющиеся крики и смех товарищей, он обернулся – нагруженные шарами санки удалялись, набирая ход. С визгом и хохотом. Впереди – двое малышей, веселый эскорт – вокруг.

Про Гошу забыли – наверное, им уже хватало шаров и без него.

С трудом подняв свой шар и прижимая его к животу, он побежал за ними, пытаясь докричаться до «главного».

– Мальчик, подожди!

Он бежал изо всех сил, кричал изо всех сил, надеялся, что они услышат, вспомнят, остановятся, возьмут с собой. Но, конечно, с тяжелой ношей в руках не мог догнать веселую стаю.

– Мальчик, подожди!

Они не слышали. Им было весело, им было не до Гоши с его, уже никому не нужным, шаром. Он отставал всё больше.

– Мальчик, подожди-и-и!..

Наконец, Гоша остановился и бессильно опустил руки. Снежный шар тяжело ухнул о землю и развалился на части у его ног, как спелый арбуз.

Он понял, что не догонит их. Уже никогда…

1

Вещество было красиво, как и его название.

Оно не было похоже на камень – это был светящийся в темноте кристаллический порошок, ярко-пурпурного цвета, как тога римских триумфаторов, и тяжелый, как золото.

Николас подумал, что было бы здорово насыпать его в часы вместо песка!

Или просто держать при себе в мешочке и иногда пересыпать с ладони на ладонь, любуясь игрой кристаллов на свету.

Или… он попытался придумать, как еще можно использовать этот красивый порошок, кроме как по прямому назначению, но больше ничего не придумывалось…

А ведь в этой горсти кристаллов заключена главная тайна мира – секрет Вечности!

Все, над чем многие века бились десятки тысяч алхимиков и философов!

Вещество притягивало к себе, словно цепью – Николас был уверен, что это действует магическая сила, скрытая в нем.

Однако, пора!

Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы оторвать взгляд от пурпурных кристаллов и принести из дальнего угла лаборатории колбу с заранее приготовленным раствором.

Осторожно, обеими руками, словно мать – грудное дитя из колыбели, он поднял бумагу с порошком, слегка согнул ее с двух сторон так, чтобы весь порошок собрался на сгибе, замер на несколько секунд, в последний раз любуясь результатом труда двадцати лет своей жизни, и медленно, аккуратно высыпал пурпурное вещество в колбу.

Затем стеклянной палочкой тщательно соскоблил и сбросил в колбу прилипшие к бумаге кристаллы.

Взял колбу за горлышко и, тихонько вращая ею, стал раскачивать раствор.

Порошок медленно растворялся без всякой реакции, при этом, раствор оставался таким же бесцветным и прозрачным, каким был.

Растворив все до последнего кристалла, он поставил колбу обратно на стол.

Вот и все.

Теперь предстояло совершить последнее действие – то, ради которого были потрачены предыдущие двадцать с лишним лет жизни.

Которое сделает его жизнь совершенно иной, изменит его самого так, что возврата к себе, прежнему уже не будет.

Решающее действие!

Только сейчас, когда все главное уже было завершено, Николас вдруг почувствовал, что невероятно устал.

Он опустился в кресло, бессильно свесил руки через подлокотники – и затих.

В наступившей тишине стал слышен звук капель воска, падающих со свечи на поднос. Даже днем, когда на улицах Парижа грохочут колеса карет и повозок, кричат торговки и дети, сюда, на глубину почти семи туазов, не проникает ни одного звука.

Сейчас Париж спит и на его улицах так же тихо, как здесь…

Усталость притягивала тело к креслу сильнее, чем земное притяжение – Фламелю пришлось сделать большое усилие, чтобы подняться. «Плохо! – Подумал он. – Неизвестно еще, как подействует раствор на организм в первые минуты, а может, часы. А усталость ослабляет его еще больше. Но делать нечего»…

Он подошел к столу, поднял колбу к глазам и задумался, глядя сквозь прозрачный раствор куда-то, далеко за пределы стен лаборатории – как будто хотел заглянуть в свое будущее.

Затем медленно выпил жидкость, которая оказалась горькой, с металлическим привкусом, и на всякий случай снова вернулся в кресло.

Немного подождал, опасливо прислушиваясь к организму. Ничего не произошло – как будто он выпил стакан воды. Так он просидел довольно долго, но не заметил никаких изменений в своем самочувствии. Постепенно напряженность ожидания стала спадать.

«Обидно» – подумал Николас. «Теперь узнать, подействовал ли эликсир, можно будет, пожалуй, только лет через тридцать. Может, я допустил какую-нибудь ошибку?».

Как бы то ни было, первый опыт нужно признать неудачным, а что делать дальше, он подумает завтра…

Спать! – решил он, поднимаясь с кресла и направляясь к выходу. И вдруг заметил, что больше не чувствует усталости – наоборот, тело было свежим и отдохнувшим, хотя он не спал уже больше суток. Он несколько раз обошел лабораторию, прислушиваясь и пытаясь понять, что там у него внутри происходит. А там теперь явно что-то происходило, причем, во все нарастающем темпе.

Тело постепенно становилось все легче и легче – хотелось взлететь. Николас с досадой посмотрел на потолок, который едва давал возможность ходить, не согнувшись. Лаборатория становилась ему тесной, как клетка – льву.

Он вспомнил, как недавно один изобретатель показывал ему чертежи машины, которая по его расчетам должна была работать непрерывно, вырабатывая энергию сама для себя – кажется, он называл ее «perpetuum mobile». Ему казалось, что сейчас эта машина находится внутри него… Он сам превратился в эту машину!

Николас бросился к выходу, побежал по лестнице, перескакивая через две ступеньки… Вверх, вверх – только не останавливаться!

Выбежал из дома, по пустым, темным улицам добежал до набережной и быстро-быстро пошел, почти побежал вдоль Сены. Выделяемая внутри него энергия рвалась наружу, казалось, стоит остановиться – и она разорвет его!

«О, Господи!» – простонал он на бегу.

Ему пришлось еще долго бегать по тесным, кривым парижским улицам, натыкаясь на лавки торговцев и стены домов, перепрыгивая через ямы, при этом нисколько не утомляясь.

Наконец, энергия, выделяемая организмом, постепенно начала иссякать. Впервые за всю эту сумасшедшую гонку он смог осмотреться, чтобы понять, где находится.

Домой он вернулся, когда край неба на востоке уже начал светлеть…

Засыпая, Фламель успел подумать, что и теперь еще нельзя с точностью сказать, оказал ли эликсир на него то действие, которое должен был оказать, или это была только мгновенная и разовая реакция организма.

Но теперь он точно узнает это намного раньше, чем через 30 лет…

2

Между «до» и «после» прошло всего два часа…

Старый «ботаник» Вощинский, разумеется, не был похож на судью, зачитывающего смертный приговор, хотя, поставленный им диагноз именно таким приговором и был.

C «отсрочкой» месяцев на шесть, по оценке самого Вадима.

Странно, доктор своим интеллигентным, словно извиняющимся голосом, говорил убийственные для Гоши слова, а Гоша слушал их внимательно, но совершенно спокойно. Не было паники, ужаса, трагического чувства конца жизни и конца света. Будто речь шла не о смертельной болезни, а о каком-нибудь хроническом насморке.

Медленно, малыми дозами, как доводят до близкого человека роковую новость, мозг доводил до Гошиного сознания истинный смысл слов доктора – и сознание постепенно вживалось в него, приспосабливалось к нему, формировало новую реальность существования.

Сознанию требовалось время.

Всего два часа назад он был вполне счастливым человеком! Что изменилось за это время?

Погода.

Пошел мокрый снег. Крупные, тяжелые хлопья липли к лицу и одежде, словно кусочки бумаги – к наэлектризованной расческе в известном физическом опыте. Хотелось пройтись – погода, соответствующая настроению, как известно, лучшая для прогулок. Гоша доехал до центра города и медленно пошел по каким-то улицам.

Странно: ничего не изменилось вокруг.

Два часа назад произошло самое страшное – рухнула его, Гошина жизнь, а мир про это ничего не знает. И не хочет знать – ни про Гошу, ни про его жизнь. Миру все равно, уже две тыщи лет он занят действительно большим и важным делом – лепит большую Снежную Бабу. При чем тут какой-то Гоша? Кто такой этот Гоша?..

Уличная суета, шипение автомобильных шин по мокрому асфальту, мельтешение людей, каждый из которых уверен в том, что спешит по делу и в том, что его дело – самое важное.

Магазины, реклама, афиши…

Все как всегда – обычная, будничная жизнь большого города. «Отряд не заметил потери бойца». И даже если найти сейчас в этой толпе мужчину или женщину с самым добрым во всем городе лицом, схватить за рукав, остановить и сказать: «Послушайте, у меня несчастье, у меня – рак, я умру через полгода!» – в лучшем случае скажут что-нибудь стандартно-сочувственное, что может, все ещё обойдется, освободят руку с извиняющейся улыбкой – и убегут лепить своего маленького снеговика. А вечером будут говорить – кто-то по телевизору, а кто-то друг с другом на кухне – о непреходящей ценности каждой человеческой жизни.

Вот он, я! Я умираю, моя жизнь заканчивается – и какова, по-вашему, ее ценность? Во сколько вы оцениваете не абстрактную «каждую», а конкретную, мою жизнь? Где колокольный набат, сбор пожертвований, приглашения от мировых медицинских светил, кампании в СМИ?..

Да хотя бы, вместо вежливого освобождения руки и извиняющейся улыбки того, с самым добрым во всем городе лицом, его же, сочувственное: «Давай зайдем куда-нибудь, выпьем!»

Не-ет, не дождешься!

Впрочем, люди как люди. Он ведь и сам такой же.

Гоша вспомнил, как однажды зашел к Вощинскому в клинику – просто так, как забегают на работу к другу.

Когда попадаешь в онкологическую клинику, начинаешь любить человечество.

Чувствуешь себя виноватым перед бредущими по коридорам людьми – за свое здоровье, за свою непричастность к их беде. И в то же время – что-то вроде классового превосходства: слава богу, меня-то это всё не касается, у меня-то всё хорошо. Так подают милостыню нищему на улице – платят «отступные» за свое благополучие. За благосклонность судьбы…

У одного из кабинетов сидела молодая пара. У женщины «глаза на мокром месте», застывший взгляд и такая же поза… Мужчина, в строгом сером костюме, но с полуразвязанным галстуком, болтающимся на шее как петля, обнимал её за плечи, гладил руку. Изредка что-то говорил…

Мимо проходили люди.

Шаркающие, многие на костылях, похожие друг на друга – общее несчастье объединяет людей больше, чем общая радость – они, словно призраки, медленно брели по коридорам клиники.

Туда-обратно.

Больничный коридор стал их единицей измерения пройденного пути. Больничное расписание дня – их мерой времени. Но главное, что делало их похожими друг на друга – взгляд. Иногда совершенно погасший, иногда сосредоточенный, но всегда – потусторонний, обращенный внутрь себя. Словно в неожиданно наступившем цейтноте они торопились найти ответ на вопрос, над которым в суете предыдущей жизни думать было некогда: «Зачем?»…

Их судьбы, их жизнь, их истории болезней долетали до Гоши обрывками разговоров, услышанными случайно, мимоходом. Ему было жалко каждого. Каждому он мысленно желал, чтобы у него всё, в конце-концов, сложилось хорошо.

Но ему совсем не хотелось вникать в каждую из этих историй, не хотелось предлагать этим людям посидеть и выпить. Хотелось поскорее уйти из этого дома скорби…

На обратном пути, выйдя на лестничную площадку, Гоша снова увидел человека с галстуком-петлей на шее – на этот раз он беседовал со средних лет женщиной в фирменном медицинском халате. Обрывок разговора, услышанного, пока спускался по лестнице, невольно приобщил его к ещё одной человеческой судьбе:

– Мое мнение: вырезать всё в таком возрасте – кощунство!

– А что делать?

– Я считаю – можно побороться…

Гоша подумал тогда, что «можно побороться» – хорошая фраза: кто-то будет бороться за тебя, в общем-то, чужого человека, за твоё здоровье и жизнь. Мысленно пожелал им победы – и с облегчением вышел на улицу…

3

Снег уже не шел – стоял сплошной стеной, за которой слабо угадывались силуэты прохожих и городского пейзажа, размытые, как на картинах импрессионистов. Гоша, все это время не замечавший ни погоды, ни дороги, «вернулся в настоящее» и с удивлением обнаружил, что не понимает, где находится.

За плотной стеной снега виднелись лишь очертания улиц и домов – как карандашный набросок к большой картине, сделанный художником на ватмане. Ему вдруг стало весело: как здорово – заблудиться в городе, в котором прожил большую часть жизни, в самом центре, знакомом не хуже, чем собственная квартира!

«Просто сюр какой-то – подумал Гоша. – Сказки Гофмана».

Захотелось продлить это ощущение сказочности и игры. Поэтому он не стал всматриваться в детали окружающего пейзажа или искать табличку с названием улицы, а пошел дальше – как ежик в тумане, решив зайти в первое заведение, которое встретится на пути, где можно будет выпить кофе и немного обсохнуть.

И – как-то определиться с тем будущим, которое у него ещё оставалось.

Оказывается, он гулял уже часа три – было около одиннадцати вечера, и все кафе, попадающиеся по дороге, вот-вот закроются. Гоша решил хоть тут переупрямить судьбу и все-таки, найти место, где можно будет ещё посидеть.

Пройдя ещё метров двести, он скорее угадал, чем увидел впереди большое открытое пространство, догадался, что выходит на набережную – и почти догадался, где находится, но «прогнал» от себя эту догадку, «забыл» про неё, продолжая свою игру, повернул направо – и, пройдя ещё несколько шагов, увидел то, что искал.

Над штампованной входной дверью сетевого общепита сверкала золоченая англоязычная вывеска (не то «Queen», не то «Quest») с такими же двумя коронами – амбициозность хозяев, очевидно, конфликтовала с их вкусом. Табличка у входа сообщала, что заведение работает до полуночи.

Внутри огромный зал напоминал стадион: всю центральную его часть занимала тяжелая, овальная, из темного дерева стойка, вокруг которой вдоль стен стояли столики. Вместо «рева трибун» звучала громкая музыка. По стенам висели какие-то фотографии, грамоты и дипломы. В интерьере было много золота и отделки из мореного дуба.

Посетителей было мало.

«Да, статусно!» – усмехнулся про себя Гоша. Не раздеваясь, он сел у окна, недалеко от входа. Одна из скучавших за стойкой официанток радостно рванулась к нему и замерла у столика с блокнотиком наизготовку.

– Один эспрессо, пожалуйста.

– Всё?

– Да.

Она обиженно ушла.

Кофе оказался настоящим, крепким. Постепенно возвращалось восприятие цветов, запахов, вкуса – восприятие жизни. Ещё полчаса назад он выпил бы этот кофе залпом, как стакан воды…

Кто-то, кажется, эпикурейцы, учили, что удовольствие – главная цель в жизни, поэтому нужно стараться находить свои преимущества даже в самых безнадежных ситуациях.

Какое же преимущество в его ситуации?

Гоша постарался мысленно представить себе оставшиеся шесть месяцев и себя в этом кратком, по сравнению с прожитыми уже сорока четырьмя годами временном промежутке, представить это скукоживающееся на глазах, как мыльная пена, пространство своих возможностей… И вдруг понял, что оно безгранично!

Нет больше необходимости думать о деньгах и заказах, вести деловую переписку, съедающую столько времени, общаться с идиотами, да ещё заставлять себя быть с ними приветливым и любезным, потому что эти идиоты платят тебе деньги.

Нет больше «нужных» и «ненужных» людей, вредной еды и вредных привычек, вообще нет понятия «хочется, но нельзя» – можно всё, что хочется.

Перед ним пол-года абсолютной свободы, той самой, о которой мечтали все философы, начиная с Сократа – чего ещё желать человеку «с душой и талантом»?

Пол-года чистого творчества, ничего сущего, а затем – вечность!

Мальчик не услышал, не подождал…

Что ж, тем лучше.

Хватит лепить общего снеговика – пора делать своего собственного. Впереди был короткий промежуток времени, миг по сравнению с уже прожитым. Миг свободы и творчества, который должен придать смысл всему, что позади. Финишная прямая.

Программа – вот чем он теперь займется.

Почти двадцать лет обеспечения чужого успеха, взращивания чужих амбиций и чужих благосостояний. Что он, Гоша, получил взамен? Некоторую сумму денег, которая теперь позволит ему «послать» всех и попробовать сделать программу, которая вынашивалась и лелеялась им последние четыре года. Что ж, по-видимому, иначе это было бы невозможно, а значит, в этом и состоял высший смысл всей предыдущей жизни.

Гоша улыбнулся: раз так – это хорошее предзнаменование! Как всегда с ним бывало, в момент рождения новой идеи ему захотелось тут же приступить к её осуществлению. Бежать домой и сразу сесть за ноутбук.

Но вместо этого он снял куртку, повесил на спинку стула, затем подал знак официантке и попросил меню.

Оказывается, это ирландский паб! У-у, сколько здесь всякого вкусного и вредного… для простых смертных! Но он, Гоша, больше не простой смертный. Для него нет понятий «вредно» и «полезно». Он живет в другом измерении. Почти как Бог!..

Гоша перелистал документ до конца, затем еще раз, в обратном направлении – медленно, внимательно читая каждую позицию, как будто хотел найти то, в чем приходилось отказывать себе всю жизнь…

Наконец, заказал яичницу-болтунью с колбасами и жареным картофелем, пиво «Олд Том» – паб же, все-таки! – еще кофе и горячий шоколад («кофе с шоколадом – попозже, пожалуйста»).

Осмотрелся.

В заведении, во всяком случае, по эту сторону стойки, было ещё несколько человек, занимавших два столика. За одним сидели огромный чернокожий парень с белой девушкой, за другим – компания из четырех ребят, что-то, по-видимому, отмечавших.

Гоша пошел вдоль стен, рассматривая фотографии, медленно обошел стойку – по другую ее сторону было так же малолюдно – и, сделав, таким образом, полный круг, вернулся за свой столик. Музыка смолкла, вместо нее подвешенный на кронштейне в дальнем углу зала телевизор передавал новости. Кажется, канал «Евроньюс».

Говорят, двадцатый век начался в 1914-м, с началом Первой мировой войны. При таком летосчислении его, Гошина, программа вполне могла бы стать точкой отсчета двадцать первого века. Событием, соизмеримым с появлением Интернета или мобильной связи. Уже четыре года эта идея тихонько жила в его голове, иногда вызывая такой же прилив энтузиазма, какой он испытал при её рождении. Несколько раз он уже готов был начать писать программу, но тут опять появлялось очередное «ООО Самаявеликаякомпаниявмире» с самым «жирным» заказом в его, Гошиной жизни… И все начиналось сначала: он снова помогал осуществлять чужие великие идеи, откладывая свою на потом. Дальше откладывать было некуда.

Принесли ужин. Если именно такой подавали британским матросам в дублинских пабах, понятно, почему Британия стала владычицей морей.

Выложенная на большом блюде яичница, только что снятая с огня и ещё продолжавшая булькать, с художественными разводами перемешанного желтка и с островками крупно нарезанной колбасы, казалась воплощением греха и порока. На отдельной тарелочке – скромная на фоне «главного блюда» горка картофеля с тонкой корочкой и нежной мякотью под ней.

Гоша потянулся за пивом, бережно обхватил большой фирменный бокал снизу, пропустив ножку между средним и безымянным пальцами, и одним долгим глотком отпил примерно треть.

О-о! Да это – настоящий черный эль, без малейшей горчинки и слегка густоватый! Он поставил бокал, взял вилку и нож, чтобы приняться за яичницу…

Телевизионный выпуск спортивных новостей оборвался буквально на полуслове.

Неожиданность тишины, сменившей монотонный новостной фон «Евроньюс», заставила всех посетителей оторваться от ужина и уставиться в экран.

На телевизионном мониторе появилась картинка, которую Гоша со своего места не мог разглядеть, и закадровый голос ведущего начал читать новость, видимо, только что пришедшую в новостной ленте:

«Авиакатастрофа во Франции. Аэробус А330 компании „Эйр-Франс“, совершавший перелет из Рио де Жанейро в Париж, потерпел катастрофу и разбился при заходе на посадку у населенного пункта Вилье-Сен-Фредерик, примерно в двадцати пяти километрах от Парижа. На борту самолета находились 228 человек: 216 пассажиров и 12 членов экипажа. Представитель авиакомпании заявил, что предположительно все они погибли».

Гоша встал из-за стола и быстро подошел к телевизору. Там уже собрались все посетители, которых он только что «пересчитал» по обеим сторонам стойки.

Видеоряд, шедший на мониторе и снятый, скорее всего, с одного из спасательных вертолетов, плохо иллюстрировал сенсационную новость: обычный вид из иллюминатора самолета на маленькую деревушку внизу. Трудно было догадаться с такой высоты, что разбросанный слева от деревушки мусор и есть обломки потерпевшего катастрофу самолета.

– Неправда!

Неприятный, скрипучий, похоже, старческий голос прозвучал над самым Гошиным ухом.

Гоша обернулся: за его спиной стоял пожилой мужчина, лет семидесяти, в длинном, почти до пола, черном пальто – вне времени и моды, и грубых, похожих на солдатские, ботинках. Вся фигура старика выглядела нелепо и как-то… старорежимно. К тому же, казалось, что его шея, хоть и скрытая под шарфом, небрежно, словно наспех накрученном поверх пальто, была намного короче средних антропометрических норм.

– Что – неправда? – грубовато спросил Гоша.

– Что погибли все пассажиры. Это неправда. Они – короткошеий показал взглядом на телевизор – как и большинство людей, берутся судить о том, чего наверное знать не могут.

Странный человек и говорил странно. К тому же, как Гоше показалось, с легким акцентом, трудноопределимого происхождения.

– А вы-то откуда знаете? – Гоша не любил говорить с городскими сумасшедшими.

– Знаю, потому что сам был в этом самолете – и, как видите, жив!

Гоша посмотрел на собеседника взглядом под названием «ну, что я говорил?» и подумал, что роскошная яичница-болтунья, наверное, остыла. Пошел к своему столику, бросив через плечо:

– Понятно!

Яичница, конечно, немного остыла, но ее внешний вид не обманул. Развратно вкусно! С пивом – особенно.

Теперь – десерт. Почему раньше он был равнодушен к таким плотским удовольствиям?..

Трагедия, произошедшая только что, чуть ли не в прямом эфире, в которой погибли сотни незнакомых ему людей у какой-то французской деревни с труднопроизносимым названием, не могла повлиять на Гошин аппетит.

Конечно, каждого из этих 228-ми человек жалко. Точно так же, как каждый из них, узнай он чуть раньше о Гоше и его несчастье, пожалел бы его – с высоты десять тысяч метров, на которой они летели перед катастрофой…

Уже по дороге домой, сидя в такси, он вспомнил про старика в кафе – и вдруг подумал, что не видел ни когда тот зашел, ни когда вышел. Он сидел рядом со входом, лицом к двери и точно помнил, что за все это время в помещение никто не заходил. Выходили раньше него только двое – та самая, «разноцветная» пара, сидевшая в дальнем углу зала. Когда незадолго до экстренного выпуска новостей он обходил зал, разглядывая фотографии на стенах и посетителей, старика в кафе точно не было.

«Чудеса-чудесатые» – лениво подумал Гоша.

Очень хотелось спать. Завтра он начнет работать над программой. А пока – спать.