Текст книги "Великий и ужасный"

Глава 6: Тайные поползновения

Многие утверждают, что в последние секунды жизни перед глазами пролетают все прожитые тобой мгновения короткого и бренного существования, проведенного среди бескрайних и необозримых просторов Вселенной. Можно сказать, что это своеобразная ретроспектива от рождения и до фатального эпилога. Смысл такого явления не совсем ясен, да и вообще само существование данного прецедента в реальном мире находится под большим и жирным вопросом. Однако если бы это и в самом деле было бы правдой, то, наверное, нечто подобное могло случиться непосредственно с доктором Куной Лангас, самоотверженно работавшей на космолайнере «Столкновение» и погибшей там же. Только вот на самом деле этого не произошло. А все потому, что в момент, когда в медицинском отсеке произошел внезапный взрыв и разгерметизация, она не то чтобы умерла… С ней произошло нечто другое. Следуя научной терминологии это можно трактовать как «формирование рекомбинантного сознания». А это уже совсем другая история…. В ней нет места глупым и пустым воспоминаниям, но оно всегда найдется для самых страшных и потаенных кошмаров, о которых любой из нас старательно пытается забыть. К сожалению, Куна не стала счастливым исключением, так что в последние секунды жизни ей пришлось опять постичь давным-давно забытый ужас и раз за разом в самых мельчайших подробностях прокручивать в меркнущем сознании своего «я» то, что случилось слишком давно, но имело слишком долгосрочные и слишком губительные последствия.

Это событие произошло двадцатью четырьмя годами ранее на родной планете Куны под названием Натарион, принадлежавшей системе Кентарум созвездия Кастор. Тогда ей было всего лишь пять лет. А чего могут желать маленькие девочки в таком возрасте? Конечно же, очень простых и наивных вещей, таких как карлайские куклы или отсутствие дождя в понедельник после обеда. И потому, едва на горизонте появлялось иссиня-черное солнце, имевшее колышущийся в небе звездчатый ореол фиолетового цвета, она тотчас подскакивала с постели, быстренько умывалась, чистила зубы, также быстро натягивала на себя розовое платьице с синими цветами на груди и на спине, вплетала большой алый бант в одну из коротеньких косичек, наспех сооруженных из не очень длинных локонов, которые имели окраску схожую с цветом кожуры плодов каспертового дерева, но были лишены серебристых прожилок, а уж потом выбегала из своей комнаты и бежала дальше. При этом по всему дому тут же разносились воодушевленные крики:

– Утро! Утро! Всем с добрым утром!

Через несколько шагов Куна обычно оказывалась на кухне, где на столе уже стоял и дожидался ее появления большой стакан парного молока, только что прибывшего с посыльным с другого конца поселения Тапиркаусик, отведенного под аграрные нужды. За ночь на кухне стало немного прохладно, так что, когда нянечка дартистайского происхождения по имени Форихта занесла в дом большой кувшин и отлила из него немного молока в стакан из желтого юртийского стекла, который в свою очередь поместила на треугольную салфетку, небольшой дымок стал подниматься с поверхности вязкой питательной жидкости насыщенного белого цвета, тем самым еще больше привлекая к себе успевшего проголодаться ребенка.

«Ой-ё-йой!!! Чудненько!»

Надо сказать, Куна была хорошо воспитана и потому, увидев приготовленное для нее молоко, она никогда не бросалась к нему и ни в коем случае не принималась пить из стакана жадными насыщающими глотками. Вместо этого девочка ежедневно совершала один и тот же тщательно срежиссированный ритуал. Он начинался с небольшого кружения на месте со сложенными лодочкой ладошками, а потом Куна совсем чуть-чуть наклоняла голову вбок и, косясь полным чрезмерной наивности взглядом в сторону стоявшей к ней спиной Форихты, спрашивала трепетным голоском:

– Можно?..

– Конечно можно, деточка, – всегда отвечала Форихта и никогда не оборачивалась.

Обычно такого разрешения было достаточно, чтобы заставить ребенка подойти к молоку, взять стакан и выпить напиток. Но не сегодня. Сегодня не произошло то, что происходило многие-многие утренние часы до этого. Возможно, такое несоответствие свершилось исключительно потому, что сегодня было какое-то особенное утро. А может всего лишь по вине того, что крайне переменчивую заинтересованность Куны внезапно заинтриговали весьма привлекательные запахи некоего кулинарного произведения, что вот-вот должно было родиться в руках всегда неугомонной и трудолюбивой нянечки.

– Что ты делаешь? – спросила Куна и сделала шаг в сторону от стакана с молоком, и в то же время навстречу сладко-пряному аромату.

– Это сафархка-тау.

– Саф… кар… бау…, – девочка пыталась было с присущей ей детской самоуверенностью повторить лексически чуждое наименование, но не смогла и тогда просто и осторожно поинтересовалась, – А что это значит?

– «Божественное снадобье», – пояснила Форихта, единовременно стараясь довести начинку до нужной кондиции.

– Бо-жест-вен-но-е сна-добь-е…

Получив затребованный ответ и повторив его по слогам, Куна всерьез призадумалась, еще немного покружилась на месте, после чего честно и откровенно призналась:

– Все равно не поняла.

При этом она почувствовала себя слегка раздосадовано, что внешне проявилось в виде припухших от обиды губ. К счастью, опытная нянечка не позволила разрастись этому маленькому разочарованию и вовремя нашла понятные пятилетнему ребенку слова:

– Не заморачивайся, дорогуша. Это просто очень вкусный пирог.

На самом деле упоминание слова «вкусный» оказалось вполне достаточно для того, чтобы переместить настроение Куны в область восторга. Однако осязаемые посылы не могли оказаться лишними, так что, совершив последние штрихи с помощью сиропа из бирюзовых плодов рабадовых кустов, Форихта отрезала один аккуратный кусочек от общей массы, положила его на розовое блюдце с зеленым ободком и протянула своей воспитаннице.

– Хватит слов, – сказала она, – Лучше попробуй.

– Хаашо…, – ответила Куна, принимая угощение из рук нянечки.

– И не забудь про молоко.

– Хаашо.

Так она и сказала. Однако, когда блюдце почти оказалось у нее в руках, а запах свежеиспеченной снасти стал настолько близок и невыносимо приятен, ей как-то уже перехотелось заниматься еще и молоком. Для пятилетней девочки это стало чем-то из ряда вон, чем-то сверх того, чего было и так достаточно для полного и безоговорочного счастья. И потому неуклонно возникла дилемма:

«Что делать? Слушать нянечку или же не позволить надуманным рамкам и ограничениям испортить такой прекрасный и восхитительно дурманящий аромат свежей выпечки. Ведь разве не будет преступлением смешивать и взбалтывать одно с другим при том, что по отдельности они по-настоящему чудесны и бесподобны?..»

Увидев эти ширящиеся сомнения в глазах воспитанницы, Форихта немного взволновалась.

«Утро не время для вечных вопросов», – подумала она, – «И уж совсем все плохо, когда душевные муки порождает сафархка-тау. Оно должно нести радость и надежду, вселять ощущение всевозможного волшебства, способного в значительной мере скрасить блеклые краски небосклона в более теплые тона».

Вот о чем думали двое: маленькая девочка в розовом платьице с синими цветами на груди и на спине, что проснулась спозаранку для того, чтобы в очередной раз попытаться немножечко познать большую и безграничную жизнь, и та, что волею судеб оказалась далеко от родного дома, но давным-давно смирилась и была довольна своей участью, а также тем, что имела возможность старательно оградить подотчетную ей персону от множества неправильных решений, принятых ей самой. И пока их неспешные размышления текли далеко несущейся рекой, время и пространство вокруг замерли, напряглись и стали ждать, что же будет дальше? Им было невдомек, зачем эти двое держаться мягкими пальцами за одно и то же розовое блюдце с зеленым ободком? К чему вопросы, если никому в итоге не нужны ответы?

– Если не хочешь молока, можешь не пить. Помни, что я не та, кто стремится тебя к чему-то принудить или навязывать что-то против твоей воли.

Это было сказано глаза в глаза. Темно-синие радужки с желтыми крапинками против ярко-зеленых. И они поняли друг друга. Ответ был получен. Только вот внезапно потребность в нем почему-то исчезла. Или же неожиданно возникла потребность в чем-то другом.

– Я не знаю, – слегка виновато произнесла Куна и совсем уж неожиданно отстранилась от розового блюдца с зеленым ободком.

– Не знаешь?

Форихта предполагала, что двадцатилетний стаж на поприще воспитания чужих детей сделал ее несклонной к удивлению, но все же удивилась.

– Как это так?

Пытаясь объяснить свои внутренние ощущения, Куна сначала ненадолго опустила глаза, мельком оглядела свои ярко-далтаиновые туфельки, неуверенно пожала плечами, после чего снова обратила взор на нянечку и сказала:

– Я не знаю.

Услышав одно и то же признание троекратно, Форихта не в первый раз заставила себя смириться с самой очевидной правдой жизни – любое решение дается совсем не так легко, как кажется и видится со стороны.

«Каждый раз приходится сверять все за и против, а зачастую информации недостаточно и это обстоятельство заставляет действовать наобум, хотя и делая некоторые отсылки на сакральную и всезнающую интуицию, которая на самом деле лишь блеклое отражение зажатых и обездвиженных желаний».

– Все хорошо. Я понимаю, – сказала Форихта вполне неожиданно даже для самой себя, – Такое бывает и с этим ничего не поделать.

– Да? Правда? Точно? – осторожно поинтересовалась Куна.

– Конечно.

Маленькой девочка, которая воспитывалась Форихтой с пеленок, была приучена к сдержанности и благоразумию. Но сегодня она внезапно и оглушительно захлопала в ладоши, потому как ей очень понравились заверения в том, что в ее чувствах нет ничего плохого или зазорного.

– Тише, тише, – испуганно попросила Форихта.

По мнению дартистайки, излишний шум не был к лицу ни маленькой девочке, ни очередному новому и только лишь зарождающемуся дню.

«Вселенная – не хаос. Ей нужна музыка, а не крики», – так она всегда объясняла свою позицию. Только вот маленькой Куне до сих пор еще не приходилось сталкиваться с этим постулатом. Но так как она отличалась прилежностью и послушанием, то, едва прозвучала вежливая просьба нянечки, она тотчас перестала шуметь и хлопать в ладоши. Правда, ключевой вопрос так никуда и не исчез, и чуть погодя Куна спросила:

– А как же мои желания?

И вот тут Форихте самой пришлось задуматься всерьез и надолго. Ей определенно нравилась планета Натарион и весь по-особенному своеобразный мир, населявший ее поверхность. Также нужно понимать, что она слишком долго жила в этом мире, слишком долго питалась чужими представлениями и предрассудками. Однако при всем при этом она никогда не забывала о том, чему ее учили в далеком-далеком детстве.

«Желания – это все, что у тебя есть».

Она часто слышала этот грубый мужской голос где-то посреди скомканных ночных сновидений. Иногда мужчина говорил что-то еще, но чаще всего, просыпаясь с утра, Форихта уже не помнила, что именно, но всегда помнила испещренные древностью стены старого-старого храма. И что же в свою очередь могла посоветовать Форихта маленькой девочке с глазами, искрящимися жаждой к жизни? Только лишь повторить все те же самые полные древней мудрости слова:

– Желания – это все, что у тебя есть.

– Спасибки.

Короткая фраза без лишних чувств и сомнений. Именно такое видение мира и требуется тому, кто вот-вот начинает познавать мир. И, конечно же, Форихта так и не поняла в связи с чем к ней адресована благодарность, но ей этого и не требовалось. Вымученной жизненным опытом нянечке давным-давно хотелось обыденной простоты в этой огромной сложной и загадочной Вселенной. Так что она ответила:

– И тебе спасибки, дорогая моя.

– Но что же мне делать?

При всех бурных потоках мудрости и измышлений, что этим утром вертелись вокруг маленькой девочки, она так и не поняла, как же быть с пирогом и стаканом молока. Несомненно, теперь ее голова была всерьез забита серьезными экзистенциальными мыслями, но в них ничего не говорилось по этому поводу и от того вопрос по-прежнему оставался открытым. А маленькая девочка Куна все продолжала и продолжала всматриваться во всезнающее лицо нянечки и наивно хлопать ресничками.

– А чего ты хочешь? – спросила Форихта, когда стало ясно, что взглядом глаза в глаза делу не поможешь, – Чего ты действительно хочешь?

– Не знаю…

«Какой ужас», – подумала Форихта, – «До чего же я довела бедного ребенка?»

К этому моменту стало ясно, что простое действие по утреннему созданию кулинарных чудес совершенно внезапно обернулось проблемой мирового масштаба, от которой нужно было как можно скорее избавиться. И дело было совсем не в яром нежелании дартистайки заниматься детскими терзаниями и метаниями. Наоборот, она была безумно рада помочь ребенку в нелегком познании окружающего мира. Однако вряд ли все прочие обитатели профессорского дома были готовы согласиться с ее непопулярной жизненной позицией. И в любую минуту кто-то из них мог случайно и ненароком заглянуть на кухню и тогда у Форихты появились бы вполне осязаемые неприятности. А ей так не хотелось в очередной раз менять работу. Она слишком привыкла и приросла душой к этому дому, в котором жило и существовало нечто особенное…

– Я не знаю, – продолжала повторять Куна, только уже с некоторыми нотками апатии и беспомощности.

– Это не важно.

Слова нянечки были неожиданными, непонятными и переворачивающими все ранее принятое на веру с ног на голову.

– Как это так? – звонко воскликнул пятилетний ребенок.

Но не только Куна негодовала. Ее прежде прелестное (и в некотором роде даже волшебное) одеяние внезапно приобрело некий скомканный вид и стало казаться, что и розовое платьице, и синие цветы, и красный бант – все они в этот момент очень сильно недовольны. И только следующая фраза нянечки все прояснила и мигом расставила акценты на свои места.

– Если ты не знаешь, значит не хочешь знать. Оставь в покое пирог, оставь в покое молоко. Ни то, ни другое никуда от тебя не денутся. И даже если ты просто возьмешь и выйдешь за дверь, они останутся здесь и будут ждать твоего возвращения.

– А что если вдруг…

– Все, что должно произойти, все равно произойдет так или иначе. И с этим нельзя ничего поделать, тем более таким малозначимым персонам как я или ты. Тебе понятно, дорогуша?

Ребенок и его нянечка снова смотрели глаза в глаза. Ярко-зеленые радужки против темно-синих с желтыми крапинками.

– Кажется, да, – ответила Куна, когда на нее действительно снизошло некоторое ощущение понимания и смирения.

– Тогда может самое время прогуляться?

– Да-да, – немного потерянно ответила Куна.

– Тогда вперед. Солнце уже высоко.

Это утро со всеми его философскими изысками было совсем не под стать слишком юному возрасту маленькой Куны. Она устала, притомилась, но тем не менее все равно продолжала улыбаться одной и той же наивной детской улыбкой.

«Умные мысли о сложных законах Вселенной не испортили ее», – подумала Форихта, констатируя это как факт, – «И это прекрасно».

Маленькая Куна старательно поправила красный бант у себя на голове, пригладила розовое платьице, немного покружилась на месте, а потом шагнула в сторону веранды, залитой фиолетовыми отблесками черного солнца.

– Постой-ка.

Внезапная просьба нянечки заставила ее обернуться. И тогда ей снова пришлось столкнуться с протянутым в ее сторону куском сафархка-тау на розовом блюдце с зеленым ободком.

– Возьми с собой. Может твой друг захочет попробовать это, если он и впрямь существует…

– Он существует, – утвердительно и немного сердито заявила Куна и в подтверждение сказанному взяла блюдце с пирогом из рук нянечки.

– Рада это слышать, – заметила нянечка, отпуская блюдце в свободное плавание, – Надеюсь когда-нибудь с ним познакомиться.

– Мне бы этого очень хотелось.

– Тогда договорились.

Таким образом все точки в делах на кухне были расставлены. Маленькой девочке следовало двигаться дальше, что она собственно и сделала. И когда пятилетний ребенок уходил с кухни, Форихта наблюдала за ним с большой долей морального удовлетворения. Ей перестало быть совестно за то, что она нашпиговала незрелый интеллект не совсем традиционными идеями.

– Спасибки, – со все той же неописуемой радостью воскликнула Куна, когда уже почти находилась на веранде, – Я ненадолго.

Теперь Форихта знала, за что ее благодарят.

– Удачи тебе, моя хорошая, – сказала она вслед своей пятилетней воспитаннице.

– И вам того же.

Закончив с прощальным этикетом, девочка сделала шажок, более похожий на радостный прыжок, и кухня окончательно осталась позади. И вместе с кухней позади остались и всякие странные и непонятные мысли о том, чего нужно или не нужно хотеть и делать. А необычный разговор с нянечкой был очень быстро или даже практически сразу позабыт, едва в лицо маленькой Куне пахнула утренняя прохлада. Она породила совершенно иные мысли и желания, которым не было места на кухне.

«Это приятно. Это прелестно. Я люблю это».

Вот что чувствовала и о чем подумала маленькая девочка, когда легкий порыв ветра начинал щекотать ее щеки, а обоняние выхватывало из воздуха душистый запах сада, что рос и цвел вокруг профессорского дома. Эти простые и знакомые ощущения, получаемые от соприкосновения с обыденными природными явлениями, нравились ей гораздо сильнее, чем скучные противоречивые разговоры, не приводящие ни к чему определенному и навсегда законченному. И обычно Куна уже не хотела возвращаться обратно в тот мир, где всегда существовали вопросы и ответы, всегда нужно было испытывать смятение и неопределенность. И когда она время от времени мечтала о том, чтобы быть только ребенком и никем более, пока это можно, то надеялась, что в этом случае ее не будут беспокоить тем, что не так уж и нужно.

«Конечно, все, о чем они говорят, важно», – мысленно поправляла свое собственное мнение Куна, не переставая наслаждаться тем, что вполне ожидаемо сумела обрести при переходе с кухни на веранду, – «И, несомненно, многое из того, чему учат и наставляют меня мама, папа, нянечка и остальные пригодится мне в будущем. Но пока я всего лишь ребенок. И мне хочется продолжать быть ребенком. Мне нравится быть ребенком. И в этом нет ничего плохого, хотя мой папа и хочет, чтобы я побыстрее подросла, стала взрослой и сделала много-много всего… не знаю чего…».

Вспомнив об отце, Куна инстинктивно обратила свой взор на столик для завтрака, стоявший в другом конце просторной веранды. Сегодня он был накрыт белой скатертью, украшенной вышивкой в виде четырёхлистных зеленых лепестков крохотных лиловых цветочков. Поверх нее был выставлен небольшой графин, наполненный темно-алым нектаром из недозревших плодов апикулия, и овальная чашка без ручки. Чашка была полупустой, а трехногий стул отодвинут от столика. И хотя Куне было всего пять, она уже понимала, что ей на глаза попались скромные признаки того, что ее отец опять срочно отбыл в Чкаро-Пак.

– Как жаль, – немного взгрустнув, прошептала она.

Ей не нравилось, когда папа уезжает. Ей вообще не нравилось, когда кто-то хотя бы ненадолго отлучался из профессорского дома, но, если этим кем-то был хозяин дома, она огорчалась сильнее всего. Не то чтобы ей хотелось дни и ночи напролет проводить с отцом. В действительности они виделись лицом к лицу довольно редко. Но само ощущение того, что великий Адриус Фаг находится в непосредственной близости от нее и всегда готов прийти к ней на помощь, делало ее долгие детские дни и недели более яркими и насыщенными. И потому она всем сердцем недолюбливала этот странный и непонятный Чкаро-Пак, периодически крадущий у нее отца. Конечно, Куна понятия не имела, что есть «Чкаро-Пак». Думая о нем, она скорее представляла некоего сказочного монстра, а вовсе не планету, застроенную гигантскими урбанизированными комплексами…

– Противный, – прошептала она, еще немного погрустив, и пошла дальше.

Полированные половицы еле слышно поскрипывали под легкой поступью девочки. И это обстоятельство воспринималось немного загадочно и странно. Не удивительно, не поразительно, но все же занимательно. А все потому, что Куна уже давно заметила тот факт, что только ранним утром ее подошвы порождают этот еле слышный скрип половиц. В остальное же время суток ни она, ни кто другой никогда не замечали подобных признаком расхлябанности от деревянного настила.

«Так может мне это кажется?»

Такой вопрос обычен в подобных ситуациях. Но нет, нет и еще раз нет. Ей ничего не казалось. Просто по утрам было по-особенному тихо, а свежий кристально-чистый воздух, что накатывал на профессорский дом с изумрудных крон садовых деревьев, резонирующе копировал любые, в том числе и самые крохотные движения материя, любые тайные поползновения. И это создавало некую атмосферу загадочности и тайны, погрязшей в невидимой ауре из волшебства. И именно навстречу всему этому волшебству тихонько и осторожно вышагивала маленькая пятилетняя девочка в розовом платьице с синими цветами на груди и на спине, с большим красно-алым бантом в одной из коротеньких косичек, обутая в миниатюрные ярко-далтаиновые туфельки. Она не боялась того мира, что был безгранично распростерт за пределами дома, веранды, крыльца… Возможно, когда-то давно, но точно не сегодня и даже не вчера… Страх оставил маленькую Куну, потерял ее координаты и тем самым позволил ей ежедневно с восходом иссиня-чёрного солнца выбегать на веранду и осторожно, превозмогая необычно пронзительное поскрипывание половиц, пробираться вперед, спускаться по таким же скрипучим ступенькам крыльца и в итоге оказываться на узенькой тропинке, ныряющей в заросли кустарника тропивасколе.

«Отлично. Теперь никакого скрипа», – такое заключение неуклонно возникало в голове Куны, едва она начинала изворотливо пробираться промеж крючковатых кустов.

Конечно, можно было расценивать опасность быть оцарапанной, исходящей со стороны уродливых веток тропивасколе, как очередную преграду на пути к заветной цели. Однако девочка воспринимала такое спорное обстоятельство как очередной увлекательный момент ее пешего путешествия и двигалась вперед без остановок.

– Тарнпи-внго-шгаг-вир!!! Еал-воок-люж-вуо! – раздался звонкий крик над головой девочки примерно через двести шагов пути.

Куна посмотрела вверх, то есть туда, откуда донесся крик, и в полном соответствии с ожиданиями увидела панбиртона – маленького рыжего зверька с длинной вытянутой мордочкой и большим пушистым хвостом. Судя по всему, зверек не так давно проснулся и теперь собирался позавтракать спелым и сочным плодом каваралдийского грушеспела. Именно он и был зажат между передними лапами зверька, пока задние лапы цеплялись за сук и пытались удержать равновесие.

– Тарнпи-внго-шгаг-вир!!! Еал-воок-люж-вуо! – повторил зверек, а потом впился острыми зубами в доставшуюся ему добычу.

Нянечка Форихта никоим образом не имела отношения к воспитанию и обучению этикету этой сущности. И в связи с этим зверек не церемонился в аккуратности приема пищи, а жадно вгрызался в самую глубинную мякоть спелого и сочного каваралдийского грушеспела.

– Приятного аппетита! – сказала Куна, когда один из ошметков мякоти приземлился ей на лоб и мутной каплей сока стек вниз.

– Еал-воок-люж-вуо! – ответил панбиртон и продолжил трапезу.

Ну а Куна в свою очередь продолжила путешествие среди зарослей тропивасколе. Впрочем, долго отражать нелепые нападки крючковатых кустов ей не пришлось, потому как через двести шагов заросли расступились, и девочка оказалась на небольшой полянке, усеянной желтенькими и беленькими цветочками. Здесь можно было не бояться того, что нечто неуместное возьмет и вцепится в волосы или красивое розовое платьице, попытается оцарапать нежную розовую кожу или захочет наглым образом похитить любезно предоставленный нянечкой Форихтой кусок прекрасного пирога со странным названием «сафархка-тау», что был аккуратно уложен на розовое блюдце с зеленым ободком и крепко удерживался в руках маленькой девочки.

– Отлично, – радостно произнесла Куна и, оглядевшись по сторонам, спросила, – Ну как у вас тут дела? Все в порядке?

– А-оя-па-шы! А-оя-па-шы! А-оя-па-шы!

На полянке с желтенькими и беленькими цветочками были свои обитатели, и они тоже приветствовали маленькую девочку, пришедшую к ним в гости.

– А-оя-па-шы! А-оя-па-шы! А-оя-па-шы! – доносилось оттуда и отсюда.

Несомненно, не все из них могли также одиозно кричать как красноклювые сверипели (их в этом деле никто не мог переплюнуть). Многие другие просто жужжали и неспешно перепрыгивали с цветка на цветок, а некоторые и вовсе учтиво прятались в высокой траве и подавали голос лишь своим негромким и неуверенным стрекотанием.

– Приятного вам дня! – сказала Куна всем им и пошла дальше.

Продолжая путь исключительно по ранее выбранной тропинке, девочка смогла покинуть полянку с желтенькими и беленькими цветочками без того, чтобы побеспокоить ее обитателей. А далее тропинка быстро переросла в настоящую дорожку, которая не только имела достаточную для свободного перемещения ширину, но и была вымощена большими кирпичными блоками желтого цвета. И потому, шагая вперед, Куна могла более не опасаться за то, что кто-то из соседствующих с мощеной дорожкой кустов или деревьев внезапно захочет позариться на ее прекрасное платьице или на восхитительный пирог на блюдце. Теперь она была в полной безопасности относительно любых тайных или явных поползновений со стороны крючковатых веток или же веток иной формы и конфигурации. И как бы самоутверждаясь в верности этого обстоятельства, девочка в который раз лучезарно улыбнулась, оглянулась назад для того, чтобы радостно помахать желтеньким и беленьким цветочкам, а также прочим обитателям полянки, после чего продолжила ранее начатое путешествие, стуча каблучками ярко-далтаиновых туфелек по большим кирпичным блокам желтого цвета. Когда же стук каблучков стал для нее слишком утомителен, Куна стала распевать простую и непринужденную песенку со словами:

– Кракату, кракату, остригите бороду!..

– Отличный куплет!

Прыгая с одного кирпичного блока на другой, Куна совсем отвлеклась от цели, ведущей ее вперед. И в связи с этим не заметила, как кусты и деревья, окружавшие мощеную дорожку с двух сторон, сначала стали редеть, а потом и вовсе исчезли, тем самым позволив дорожке закончиться где-то посреди огромного поля с неимоверным множеством цветов и трав различной формы и окраски.

– Мне очень понравилось!

Да… Точно… Помимо уже упомянутого, она, увлеченная собственным весельем, совсем не заметила, что в том месте, где заканчивалась дорожка, вымощенная большими кирпичными блоками желтого цвета, ее прибытия старательно дожидался тот, с кем она так настойчиво и старательно спешила встретиться. Это был обычный мальчик в возрасте около шести лет. Его светлые волосы укладывались в традиционную для данной местности концепцию короткостриженых причесок, а вот глаза, имевшие бледно-голубую окраску, были свойственны какой-то другой расе, не коренным обитателям планеты Натарион, принадлежавшей системе Кентарум созвездия Кастор. Мальчик очень старался привлечь внимание Куны.

– Ты прекрасна, – сказал он, когда выяснилось, что источаемые им комплементы в адрес песнопения совершенно бесплодны.

Нужно было переходить на личности. И на этот раз мальчику все-таки удалось акцентировать на себе внимание девочки, увлеченное обыденной чепухой. Более того, она не только наконец-то оторвала взгляд от больших кирпичных блоков желтого цвета у себя под ногами, но и радостно посмотрела на него, а также восторженно произнесла простое и звучное имя:

– Май…

Он тоже обрадовался и прошептал:

– Куна…

Прошла секунда, прежде чем мальчик и девочка решились сделать что-либо еще. Каждому из них эта пауза была жизненно необходима, дабы наконец-то перевести дух и лаконично осознать, что долгое ожидание новой встречи, длившееся целую ночь, окончено, и что этим новым утром они снова вместе. Ну а потом, по истечении вышеобозначенной секунды каждый из них сделал один робкий шаг навстречу, затем еще и еще…, пока их щупленькие детские руки не соединились между собой в ладонях.

– Я скучала, – сказала Куна первой.

При этом взгляд ее ярко-зеленых глаз дрожал. Не то чтобы она боялась или нервничала. Ничего такого или схожего с этим не ощущалось внутри сердца ребенка. Зато ощущалось нечто другое. И именно из-за этого чувства ее взгляд дрожал, именно из-за этого чувства здесь и сейчас ей больше всего желалось спрятать свои ярко-зеленые глаза от светло-голубых глаз мальчика. Однако она не прятала глаза, не прятала свой взгляд, потому как слишком громадное и неописуемое наслаждение доставалось Куне только от того, что этот непонятно откуда взявшийся мальчик находился рядом с ней. Когда же он говорил с ней, смотрел на нее, держал за руку, весь мир и вовсе менялся на нечто противоположное. Солнце переставало быть черным, воздух начинал искриться… Но самое главное, что сквозь тело девочки то и дело пробегали волны чего-то очень похожего на электрические разряды. Они начинали свой путь в области макушки, а заканчивали в области пяточек. И ножки дрожали после этого, и в сердце сильнее ощущалось то самое чувство, что точно не являлось страхом.

– Я тоже скучал, – сказал Май.

Девочка не ответила. Не потому что не хотела, а потому что не могла. В ее малом словарном запасе не нашлось достойных оборотов для того, чтобы описать всю феерию мыслей и ощущений, всколыхнувших ее сознание, которые в свою очередь были рождены прикосновениями мальчика, его дыханием, его всепроникающим взглядом. Но вот он разжал одну из ладоней, отпустил ее руку…

«Зачем? Не нужно этого делать!.. Пожалуйста…».

– Я говорил тебе, что ты сегодня особенно прекрасна? – спросил мальчик и погладил освободившейся ладонью одну из щек девочки, немного поправил растрепавшуюся челку, снова погладил щеку…

И Куна окончательно растаяла. В этот момент ее единственным желанием было взять и утонуть в той самой ладони, что трогала ее лицо. Хотя нет. Было нечто еще, нечто инстинктивное, чего тоже хотелось. Но она об этом ничего не знала. И потому не знала, что и как нужно делать, как не знала и о том можно ли это делать мальчику и девочке. Конечно, Куна что-то читала в книгах про поцелуи и про что-то еще, однако прочитанное никак не укладывалось в ее голове…

– Пойдем со мной.

Именно так мальчик прервал размышления Куны о многоликих и потаенных желаниях ее сердца и настойчиво потянул за собой.

«Куда? Зачем? Почему?» – возникли вопросы в голове Куны, только вот она не стала их озвучивать и беспрепятственно позволила вести себя туда, куда почему-то вздумалось идти прекрасному голубоглазому мальчику по имени Май.