Текст книги "Поезд милосердия"

Григорий Бабаков
Поезд милосердия

Моей маме, Наталье Алексеевне Бабаковой —

лучшему другу моего детства, лучшему учителю

и лучшей матери на свете –

посвящается эта книга

Тридцать лет спустя…

Прошло уже тридцать лет, а я, как сейчас, помню этот день – первое октября 1990 года. Раннее утро, кругом туман и много белого утреннего света, и мы едем на «пазике», ещё круглом, в аэропорт «Шереметьево-1», чтобы отправиться в свое самое незабываемое, самое значимое для нас и по большому счету предопределившее наши дальнейшие судьбы путешествие. Странно, но я и сейчас помню расцветку этого автобуса – белый, ну хорошо – серо-белый, с широкой синей полосой во весь борт. Тогда вариантов раскраски таких «пазиков» было-то раз, два и обчелся. Более всего памятен, конечно, желтый вариант, но и наша расцветка была очень популярна в то время.

Вот я произнес сейчас это «тридцать лет» и как-то странно задумался: ведь нам тогда было по тринадцать-четырнадцать годов (мне, например, исполнилось четырнадцать в последний день этого путешествия – двадцать седьмого октября), и мы, понимая, что мы – подростки и в сущности дети, всё-таки ощущали себя довольно-таки взрослыми. Нам тогда казалось, что мы уже прожили на этом свете неслабое количество времени, а тут – «прошло уже тридцать лет»… Конечно, эта тема не нова, и я не буду сильно задумываться над ней. Всё было как у всех: все в юности считают себя взрослыми и прекрасно понимают при этом, что это не так. Это потом, воспитывая своих детей, мы начинаем рассказывать им, что, мол, мы, когда были в вашем возрасте, то тоже думали, что мы уже взрослые, а потом, дескать, осознали, что это не так. Ерунда! Всё мы понимали и тогда. Просто любому подростку, конечно, хочется стать взрослым, но перестать быть подростком, вот так вот – на самом деле, по-настоящему, он не хочет. Это факт.

Как бы там ни было, тринадцать лет казались тогда вообще-то приличным сроком жизни, хотя в глубине души каждого из нас щекотало приятное осознание того, что это только начало жизни, ещё даже не молодость, что всё ещё впереди, а у нас уже такие важные дела и такие солидные поездки… «Что же будет потом, когда нам будет по двадцать, по тридцать, по сорок?..» – думали мы. Интересно, что бы мы сделали или сказали, если бы кто-нибудь с неоспоримой точностью рассказал нам тогда, что будет с нами через тридцать лет? Вряд ли бы мы поверили. Но эти тридцать лет прошли, как они и должны были пройти. Жизнь шла и была наполнена разными событиями – как общественная (а нам – потерянному поколению – довелось взрослеть во время перемен), так и личная, персональная. Были достижения – у всех разные, были и потери – тоже у всех разные. Короче, жизнь шла своим чередом, но эти двадцать семь дней, которые мы провели в дороге из Хабаровска в Ригу, претендуют на право называться отдельной, пусть короткой жизнью и по-любому составляют одну из ключевых ступеней наших реальных, длинных судеб.

 

Очень важный день

Прошло уже целых тридцать лет,
А я, как сегодня, помню тот день.
Я помню, во что был тогда одет
И как лежала на площади тень.
 
 
Какой был автобус, какой чемодан,
Какая погода струилась тогда,
Как кто-то кому-то привет передал…
Я это запомнил всё. Навсегда.
 
 
Запомнился этот день накрепко мне,
Возможно, был это тот самый день,
Который, кирпич как несущий в стене,
Лоза, как сплетающая плетень,
 
 
Создал незаметно, не торопясь,
Платформу под жизнью и память еще,
И отбыл, тихонечко помолясь,
Красивый, безоблачный и большой.
 
 
А курс, тот, который он задал мне,
Я продолжаю всю жизнь держать,
И настроение то во сне
Мне часто приходится вспоминать.
 
 
С пути, по которому довелось
Идти мне по жизни своей большой,
Свернуть за года эти не пришлось
И вряд ли придется когда еще.
 
 
Довольно сложно мне передать
То ощущение сквозь поток,
Что продолжаю я получать,
Идя дальше вверх за витком виток.
 
 
Но это очень странный момент,
Который как будто бы весь завис
И держит меня, как с водой цемент,
Не позволяя сорваться вниз.
 
 
А самое странное в этом всём,
Что я и тогда понимал и аж чуял то,
Что мы все живем свою жизнь, живем,
Меж вех проходя, как в игре «лото».
 
 
И между этих вех проходя,
Мы натыкаемся иногда
На те, не запомнить что нам нельзя,
И что изменяют нас навсегда.
 
 
И я понимаю, вперед идя,
Поднявшись на нового дня ступень,
Что думал всё это тогда я не зря —
Похоже, это был этот самый день.
 

Начало пути

Всё происходило как всегда – без каких бы то ни было усилий с нашей стороны. Нашим классным руководителем была моя мама – человек, каких мало. Несмотря на то что теперь мы видимся с ней не так часто, как мне бы хотелось, о чем я буду ужасно жалеть потом, да и жалею уже сейчас, всё мое детство, отрочество и юность мама моя была для меня лучшим другом, лучшей матерью и лучшим учителем! Это – без преувеличений и натяжек, а также без желания прикрыть свою возможную неправоту (а сын перед матерью всегда неправ), то есть правда. Причем мама моя играла в моей судьбе такую огромную роль, плюс ко всему, на фоне того, что я всегда умел и любил дружить, и друзья у меня всегда были…

Вот мама моя всё и организовывала, а мы просто вкушали плоды её титанического труда. Да и не вполне благодарно вкушали. С нами проводилось столько всякой работы, что мы уже утрачивали понимание её ценности. Для нас всё было само собой, жили мы крайне интересной жизнью, и нам было совершенно понятно то, что каждое наше последующее приключение будет ещё интересней предыдущего. А если по какой-то причине оно окажется не интересней предыдущего, то уж, во всяком случае, явится звеном цепочки некой подготовки и будет вести нас уж точно к более интересному событию. Вот как мы жили!

Мы учились в классе «А». Тогда он был девятый, то есть назывался девятым, хотя на самом деле был восьмым. Мы попали в эту так и непонятую нами образовательную реформу, когда в школе снова стали учиться по одиннадцать лет, но мы так и учились десять, хотя выпускались из одиннадцатого класса, пропустив седьмой и перейдя сразу из шестого в восьмой. Бред и путаница, но это было кому-то нужно. Это только сейчас мы понимаем – кому и зачем, а тогда нам было все равно, какой порядковый номер у нашего на самом деле седьмого класса. Я, правда, немного взгрустнул, что не поучился в седьмом: уж очень любил и люблю цифру семь, но недолго. Прям как Юрий Гагарин, который очень жалел, что не походил капитаном. «Самое красивое звание», – говорил он. Его же из-за космических заслуг сразу из старшего лейтенанта майором сделали.

Мама моя, ведя классное руководство в нашем классе, добилась-таки в это смутное время благословения всяких там гор– и облоно на проведение эксперимента на базе отдельно взятого класса – то есть нашего. В ходе этого эксперимента мы углубленно изучали английский язык, за что все без исключения ей по гроб жизни благодарны, и участвовали в куче всяких внешкольных прекрасных заварух, которые, видимо, смогли сделать людей даже из нас.

В обширном ряду наших увлечений особо выделялось то, что все мы были… «жирафчиками».

 

Приходи сегодня за мной

В детстве я, отправляясь в садик,
Все повторял маме вновь и опять —
Мол, приходи за мной рано-рано,
И мы будем с тобою играть.
 
 
В детском саду игры вихрем взлетали,
Но самым счастливым событием дня
Был тот момент, когда моя мама
Из этих игр забирала меня.
 
 
И ни малейших тревог и сомнений,
Сотни рассказов, что было тем днем,
Сотни вопросов, идей, рассуждений —
Это мы с мамой за ручку идем.
 
 
Школьная жизнь: рост, тревоги, успехи,
Взрослые мысли и опыт потерь…
Мама со мною прошла эти вехи,
Труд этот я оценил лишь теперь!
 
 
Дальше – мотало изрядно по свету,
Много, о чем не могу говорить,
Но в телефоне счастливой приметой
Мамино слово учило, как жить.
 
 
Вот и теперь, средь рабочего гама,
Втайне мечтаю я, чтобы за мной,
Как в садике, пришла бы вдруг мама,
И кто-то сказал бы мне: «За тобой!»
 
 
Я тут же бы встал, тут же бросил работу,
Коллегам язык показал б вот такой!
Вприпрыжку бы выскочил я за ворота,
Маму за ручку, и вместе – домой!
 
 
Песня одна озаряло все детство,
Смысл этой песни дошел до меня:
Пусть будет солнце, пусть будет небо,
Пусть будет мама и пусть буду я!
 

«Жирафчики»

На самом деле «жирафчики» – это совсем не смешно, несмотря на веселое детское название. В восьмидесятых годах благословенного и страшного двадцатого века в Соединенных Штатах Америки вообще-то было много хорошего, в том числе и довольно-таки мощное движение «Жираф», члены которого занимались различного рода социальной деятельностью, как то: помощь инвалидам, выхаживание наркоманов, работа в детских приютах и прочая хорошая нужная работа. Наш идейный вдохновитель – моя матушка – был лично знаком с предводителями этого движения, так как умудрился ещё пару лет назад попасть в Америку, а это было немыслимо! Она впитала идею «жирафства», как сухое дерево воду, и ни много ни мало организовала на базе опять же нашего класса нечто подобное американскому движению «Жираф» – может быть, с меньшими масштабами, но уж точно не с меньшим самоотречением и искренностью. А почему именно «жираф», так это потому, что он большой и с длинной шеей и ему, стало быть, виднее, кто попал в беду и кому нужна помощь.

Поскольку в американское движение «Жираф» входили в принципе взрослые люди, на худой конец студенты, а мы были еще детьми, да и дабы избежать плагиата, мы стали называться «Жирафчики». Вроде как – тоже жирафы, только еще маленькие. Очень хорошая, добрая идея… Очень нужная… Честная… Одна из тех, которых так не хватает сейчас.

Мы взяли под свой контроль наш местный дом престарелых. И как-то так получилось, что не для галочки взяли – мы правда верили в то, что делали, и вкладывали в это душу. Мы ходили в этот дом по два-три раза в неделю, а то и больше. Среди стариков и инвалидов, вынужденных доживать свою жизнь там, у нас уже было полно друзей, а персонал этого интерната, сначала принявший нас за бездельников, которым всё это скоро надоест, проникся в конце концов к нам уважением и даже некоей любовью и не то что не чинил нам препятствий, но даже начал приветствовать нашу работу.

Интересно, но прошедшие тридцать лет начисто стерли из моей памяти имена тех, над кем мы держали шефство, но не стерли их внешний вид, особенности поведения и характеры. Видимо, тогда имена были ещё не так важны для нас, как человеческая суть. Народ там был всякий – дедульки и бабульки, брошенные родственниками и не имеющие таковых, доживающие свой век и вполне ещё себе бодрые, совсем обездвиженные инвалиды и просто старики…

Был там один неописуемый персонаж – физик-ядерщик. Совсем сумасшедший! Мы такое видели тогда, конечно, в первый раз! Может быть, поэтому никто из нас не стал ученым… У человека не совсем ещё преклонных годов очень основательно поехала крыша, скорее всего именно на почве науки. Он на самом деле был физиком-ядерщиком, я это знаю точно, потому что он показывал нам диплом коричневого цвета, выданный какой-то высшей профессорской комиссией, о присвоении ему какого-то очень высокого научного звания. В тумбочке у него в стеклянной банке с металлической закручивающейся белой крышкой хранилась монета неизвестной валюты, нелепого для монеты размера – раза в полтора больше советского железного юбилейного рубля, и выполненная из невиданного металла какого-то космического оттенка. Профессор уверял нас, что эта монета сделана из празеодима, что подвигло-таки нас заглянуть в таблицу Менделеева, и, что удивительно, мы обнаружили там этот элемент, но разбираться с тем, можно ли из него сделать монету, да и попросту с тем, металл ли это, мы уже не стали. Мы почему-то загодя окрестили этот элемент радиоактивным, а одному из наших друзей из параллели по имени Вадим дали не прижившееся, впрочем, прозвище – Презервадим. Профессор рассказывал нам о своих знакомствах и говорил, что он скоро купит здесь целый этаж, а в свою инвалидную коляску интегрирует мотор от «Жигулей». Он также показывал нам бумажный стакан из «Макдоналдса», который ему привез кто-то из его импортных друзей, чем лишал нас последнего недоверия к его басням.

Были деды, которые просто очень радовались, когда видели нас, и пытались успеть рассказать нам своими срывающимися старческими пищащими голосами хоть что-то о своих гигантских жизнях гипербореев, показывая нам следы от ножевых и огнестрельных ранений, полученных ими в ходе мероприятий по спасению мира на Земле. Были бабульки – как правило, уже совсем невменяемые. Были безобразные по своему физическому состоянию и потрясающе прекрасные и трогательные по своей внутренней духовной наполненности пожилые – да что там пожилые! – старые пары. Много кого там было…

Был ещё один. По возрасту совсем не подпадающий под смысл названия дома престарелых, так как было ему лет сорок пять – приблизительно столько же, сколько мне сейчас. Потрясающий мужик! С напрочь отказавшими ногами. Он был когда-то водителем-дальнобойщиком старой закалки: объехал весь Союз, знал, по-моему, всё, был очень веселый, образованный и интересный человек. Из его рассказов я так понял, что он по пьяни упал с балкона третьего этажа, и у него что-то случилось с позвоночником, в результате чего ноги у него перестали работать, и сделать с этим ничего уже не могли. А может, и не по пьяни, а ремонтировал на том злополучном балконе что-то. Теперь это уже было не важно. Теперь он лежал или полусидел на своей кровати и делал невероятные по красоте и сложности исполнения терема и целые дворцовые комплексы из спичек! Он ел облепиху, чтобы, как он говорил, поднять свой гемоглобин, а ветки от неё складывал в свой ночной горшок, который сам бы уже никогда не смог за собой вынести. Мне он как-то сказал, что сколько он ни ездил мимо этого места (а окна из его палаты выходили на старое Симферопольское шоссе, проходящее через наш город), а знать не знал, что тут есть этот интернат. Думал ли этот лихой водила контейнеровоза, способный, сутками не смыкая глаз, вести здоровенный грузовик по самой здоровенной в мире стране, что он окажется здесь и будет смотреть на серую стрелу шоссе уже не через лобовое стекло кабины тягача, а из окна палаты дома престарелых?! Уверен, что не думал.

От него всегда просто несло оптимизмом, и мы с Митяем всегда заходили к нему к первому и очень любили наши встречи. Не знаю, что ему было за счастье общаться с нами, но мы, как могли, помогали ему, принося ему разнообразие, общение и запах улицы и его любимой дороги, а он каким-то чудом нам не завидовал. Мы же заряжались от него жаждой жизни. Во как! Огромный был мужик – не по размеру, а по душе и силе воли.

 

Улыбка сильных

Боксер, бывает, на ринге сражаясь,
Нет-нет да пропустит удар очевидный,
Но, через искры из глаз улыбаясь,
Волей прикроет провал свой обидный.
 
 
Солдат в окружении – вот незадача…
Но в роте их не учили сдаваться!
И он, улыбаясь своим неудачам,
Будет снова пытаться прорваться.
 
 
Утро за утром, как стоик тот самый,
Мучается за пианино девчонка,
Но через слезы с улыбкой упрямой
Всё же осилит она учебу.
 
 
Бывает и так, что всё исчезает —
Деньги, здоровье, заслуги, карьера,
Но улыбнется тот, начиная
Новую жизнь раз эдак в сто первый.
 
 
И не всегда, когда огни гасли,
Мир накрывал сразу саван пыльный,
Улыбка ведь не всегда значит – счастлив,
Часто улыбка значит, что – сильный.
 

Митяй

Митяй – это мой друг. Как оказалось – друг навсегда. Если бы не наступила уж действительно взрослая жизнь и не произошли все те события, которые произошли, то мы были бы, конечно, до сих пор всё так же бесконечно вместе. Но жизнь шла, а мы взрослели, точнее – учились быть взрослыми, оставаясь на самом деле такими же пацанами, как раньше, но… не будем больше об этом. Мы и сейчас с ним друзья, и он до сих пор Митяй, только мы теперь друзья в каком-то несколько взрослом, а не в том изначальном детском всеобъемлющем смысле, который я всегда вкладывал в это понятие. А вкладывал я, как показала жизнь, слишком много, в результате чего очень много отдавал. Получал я, конечно, тоже очень много, но ждал в ответ еще большего, стараясь при этом ещё больше отдать. Да что греха таить, я и сейчас, по прошествии тридцати лет, болен тем же максимализмом, который, наверное, мешает мне жить. Спасибо Богу за то, что он любит меня и послал мне мою жену, которая понимает, чувствует и прощает мне меня и мое затянувшееся детство!

Но тогда впереди была бесконечная только что начавшаяся жизнь и не было никаких сомнений. Время тогда не имело ценности и поэтому текло медленно, а сейчас наши с Митяем отношения, я уверен, просто решили побыть взрослыми и немного отдохнуть от нашего переполненного событиями детства. Я уверен – они просто ждут своего очередного нового взрывного витка.

Митя Меркулов появился в моей жизни строго в мой день рождения, когда мне исполнялось шесть лет. Он принес мне в подарок маленькую пластмассовую машинку-грузовичок с оранжевым кузовом и желтой кабиной. Я очень остро помню наше знакомство. Он был гораздо менее застенчивый мальчик, чем я, и сразу нашел со мной общий язык, начав объяснять мне, как надо приделать в кузове этого грузовичка на пластилине магнитик, чтобы концом другого магнитика, как я теперь понимаю – однополярным, толкать этот грузовичок вперед. Так мы и подружились.

Был на том моем дне рождения и старший брат Митяя, который подарил мне какой-то невиданный мною доселе конструктор – некий прототип современного «Лего», но с очень мелкими деталями. А потом я узнал, что Костик, так зовут Митяева брата, несколько месяцев мечтал об этом конструкторе и всеми силами мозжил его у родителей, выполняя все драконовские установки на хорошее поведение и оценки в школе, а когда, получив наконец вожделенную сумму, вернулся из магазина с долгожданной выстраданной покупкой, то узнал, что они идут на день рождения к какому-то неизвестному мне, а ему нечего было мне подарить. Костя подарил мне этот конструктор. Просто так: мне – мальчишке, которого он никогда раньше не видел и даже не знал о его существовании. Ну и как я мог не ценить после этого дружбу?! Как я мог не возводить дружеские чувства в ранг святости?!

Таким образом, наши с Митяем родители познакомили нас с ним, и ровно с того момента мы были не разлей вода. В самом лучшем и прямом смысле этого выражения! Мы очень гордились нашей дружбой и шли по жизни вместе. Ну, любой жизненный процесс движется по некой синусоиде, а жизнь, как известно, штука длинная, так что мы с Митяем ещё прогуляемся по ней нашим тренированным тандемом.

 

Братьям

Прошли через многое мы,
Мы созданы как мужчины,
Сильны мы, честны и тверды,
Со львами часто сравнимы.
 
 
Но, даже если ты лев
И образ могуч твой и свят,
Сквозь гимнов победных напев
Тебе все равно нужен брат!
 
 
А братство к чему ведь ведет,
И это никто не отнимет —
Что если один упадет,
То тут же другой поднимет.
 
 
Нам ведомы, как сто грамм,
Отваги вкус и долг чести,
Но радость доступна нам
От дел, что мы делаем вместе!
 
 
И жизни поток убедил —
Покуда жива Мать-Земля,
Великий – кто положил
Живот свой за други своя!
 

Старт

«Пазик» запустил мотор, с неповторимым звуком захлопнул двери, с типичным, свойственным только «пазикам» бормотанием включил передачу, тронулся с нашей площади и покатил в сторону Москвы.

В детстве время в пути вообще протекает по-другому, а когда ты не знаешь дорогу, по которой едешь, впереди тебя ждет полет на самолете на Дальний Восток, а потом – месячный вояж на поезде в обратном направлении с остановками в каждом крупном городе, где ты будешь не просто путешественником, а частью важного гуманитарного, как сейчас говорят, проекта… да всё это – в учебное время!.. О чем тут можно говорить?! В груди жило некое такое чувство, которое мне удавалось поймать несколько раз впоследствии, став взрослым. Я называю это чувство – чувством абсолютного счастья. Это какое-то светлое газированное, в меру сладкое лёгкое парящее ощущение свободы, полета, ощущение того, что возможно всё, и того, что всё будет хорошо. Это какое-то качественное полное ощущение времени, ощущение того, что ты на сто процентов живешь, живешь в этом времени здесь и сейчас, что так и надо жить, что ошибок ещё мало, что ты – при любимом деле, а впереди – дороги, встречи, умелое выпутывание из сложных ситуаций, выступления, победы, друзья, любовь…

Мы загрузили багаж, коего было много: личные вещи, театральный реквизит и тому подобный скарб, расселись по мягким скрипуче-удобным, обтянутым вишнево-коричневым дерматином сиденьям и принялись корчить из себя путешественников и жить в ощущении чуда. За окном мелькал октябрьский подмосковный пейзаж, а на сиденье, расположенном через проход от нашего с Митяем, сидел дядя Миша, отец Митяя, и рассказывал в своей вечно-веселой молодцеватой и какой-то защищенно-добро-уверенной манере, как он служил на Дальнем Востоке и видел Байкал, Читу и Улан-Удэ. И мы, развалившись на сиденье и слушая вполуха, понимали, что скоро увидим всё это собственными глазами, так как уже через сравнительно небольшое время самолет доставит нас в Хабаровск…

 

Свежий старт

Мне надо вдохнуть запах солнца,
Мне надо вдохнуть запах света,
Как первый луч пронесется
Над неповторимой планетой!
 
 
Как кофе кого-то будит,
И день лишь тогда задается,
Так же и мне полной грудью
Надо вдохнуть силы солнца!
 
 
Глазами напиться чуда
Преображения мира
И ощутить ниоткуда
Легкую бездну эфира!
 
 
Новую жизнь начинаю
И, насладясь тишиною,
Окно распахнув, я вдыхаю
Солнечный свет всей душою!
 
 
И вот кровь моя разогрета,
По венам струится азарт:
Новорожденный день – это
Очередной свежий старт!