Текст книги "Черный кот на рояле, или В возбуждении уголовного дела отказать"

В процесс задержания я решил не вмешиваться и, отойдя в сторонку, закурил. Бритвин толкнул меня в бок и мотнул головой в сторону «кучи – малы», которая уже начала рассасываться. Возбужденные бойцы, тут же достав сигареты, дружно и расслаблено задымили. Обычная ситуация после удачно проведенного захвата. Постепенно суета пропала, и наступило относительное спокойствие. Оно нарушалось снующим между сотрудниками и отдающим распоряжения полным мужчиной в драповом зимнем пальто с черным каракулевым воротником и… зеленой армейской каске с алой звездой на лбу. Первым заржал Петруха. Потом его поддержали еще несколько человек. Попытался захихикать и вмятый в розовый снег Мамонтов но, получив пинок под зад, с очень серьезным видом замолчал. Михалыч застыл. Потом проанализировал ситуацию и, наконец, поняв, над кем потешается его личный состав, сорвал с головы ненавистную каску, так глупо «засветившую» его перед примитивным гопником, и приказал всем следовать в отделение. Собрав у себя участников операции, под угрозой неприятностей предупредил о неразглашении деталей и убыл на доклад.

Между тем, информация со скоростью, немногим уступающей скорости звука, в этот же день распространилась по подразделениям района. Местного трепача, несмотря на принятые меры, установить так и не удалось. Кое-кто попытался использовать данный казус, как повод для насмешки, что очень скоро стало известно Михалычу и он, пользуясь властными рычагами, растер глупого смельчака в «порошок». После этого желание шутить над шефом пропало, и история постепенно забылась, всплывая и обрастая неимоверными подробностями где-то в других районах. И главным действующим лицом был не кто иной, как начальник Главка.

Несмотря на определенное самодурство и непредсказуемость, Соков слыл вполне приемлемым руководителем – бывают и хуже. Из многих его жизненных принципов один нам всем был очень мил. Михалыч всегда и в любой ситуации горой стоял за свой личный состав и на моей памяти еще никого из оперов не подставил, хотя регулярно вел с прокуратурой довольно яростные бои местного значения.

Глава 3

– Ну что, долго раскачиваться будем, – резкий голос заместителя начальника отделения милиции по уголовному розыску Галевича заставляет меня досадливо поморщиться.

– Зачем кричать-то? – приподняв очки, спрашивает Дед. – Часы у всех есть. Сейчас придем.

– Вот и давайте, – говорит Леонид Васильевич и выходит.

– Дадим, дадим, – ворчит Петро, – а догоним, еще добавим.

– Помолчал бы лучше! – говорит Ермолин и стучит кулаком в стенку соседнего кабинета. Это означает, что пора на сходку у начальника отделения Сокова. После нее последует совещание и у Галевича, но собрание у шефа – главное утреннее мероприятие.

Первым в кабинет Михалыча по устоявшемуся правилу заходит Ермолин. За ним гуськом тянемся мы и рассаживаемся на стульях, расставленных вдоль стены, каждый на свое место – так заведено годами. Галевич пристраивается к шефскому столу сбоку.

Пока не обращая ни на кого из присутствующих внимания, Соков, морща лоб, читает сводку по району. Дойдя до последней строчки, откладывает бумаги, снимает очки и обводит присутствующих тяжелым подозрительным взглядом.

И вот она жертва – Петро. Михалыч некоторое время в упор смотрит на Бритвина, отчего тот чувствует себя явно не в своей тарелке и ерзает по стулу.

– Кх-м, – кашель Сокова вопрошающе – решительный. – И что было вчера, п – помнишь хоть? – Михалыч немного заикается на букву «п». Когда особенно нервничает, то алфавит может быть расширен.

– А почему нет? – делает тактический просчет Бритвин. Когда шеф задает вопрос, то требуется конкретный утвердительный или отрицательный ответ, но не встречный вопрос.

– Так. Значит п-помнишь? – Соков набирает в легкие воздух. – Тогда расскажи, по какому поводу вчера нализался и посмел в таком виде сюда заявиться? И не води мутным взглядом! Отвечай!!

– Ох – хо…, – выдыхает Петро, упершись глазами в пол. Отличительной его чертой является то, что если он не прав, никогда не оправдывается, и лишь обречено кряхтит.

– Задышал, как роженица! – Соков стучит ладонью по столу. – Когда это прекратиться? Я тебя спрашиваю?!!

– Ох – хо… – Петина голова почти уперлась в колени.

– Николай Михайлович, – с места подает голос Дед, – разберемся мы с ним. Всякое бывает. Видите, как переживает парень!

– А ты, Ермолин, адвокатом не выступай! – понятие адвокатуры у Михалыча ругательное.

– А я ничего, только мнение высказал. – Дед постепенно начинает набирать обороты.

– Ну, вот и держи п-при себе. – Соков немного сбит с толку выступлением Володи, но очень быстро возвращается к теме.

– П – послушай, Бритвин, если ты алкоголик, то честно признайся нам – своим боевым товарищам, что болен. Мы тебе обязательно п-поможем. В «Кащенко» направим. Там у меня главный врач знакомый. П – подлечишься. Знаешь, какой там воздух? Гулять будешь! Купаться!

– Зимой, что ли? – вставляет Дед. – Петро, не соглашайся, до лета подожди.

Михалыч недвусмысленно смотрит на Володю. Тот прикладывает к губам пальцы: «молчу, молчу».

– А хочешь, другой вариант? – Соков на глазах преображается.

– Это какой? – осторожно, не поднимая головы, интересуется Петя.

– Народное хозяйство!! П-парень ты крепкий, выносливый, – Михалыч звонко щелкает себя по горлу, – Там такие люди как раз нужны. Характеристику дадим отличную! Идет?

– И куда? – совсем подавленно спрашивает Петро.

– Ну, специальность у тебя гражданская есть? Где-то ты до милиции работал?

– Ну, работал…

– Значит, специалист в какой-то области! – Шеф почти торжествует. – И где?

– На пивном заводе в цехе розлива! – опять встревает Ермолин. – Я личное дело читал. Куда же его девать? Пропадет парень, притом окончательно.

– П – правда, что ли?

Петруха сокрушенно качает головой, а Михалыч растерян.

– Ладно, – после некоторого раздумья подводит черту шеф. – Надеюсь, этот разговор последний! Еще хоть одно замечание, хоть одно – пиши рапорт!! Ты п-понял?

– Так точно, Николай Михайлович! – очень бодро отвечает Петя, почувствовав, что гроза миновала. – Больше не повторится!

– Вот так-то, – удовлетворенно произносит Соков, – пока вас не прижмешь… – Он отходит. – Все! Теперь о деле!

Расстилает перед собой «шахматку» зарегистрированных материалов проверки. Есть еще и не зарегистрированные, и их много, в несколько раз больше. Но все они на нашей оперской совести, и руководство к ним не имеет ровно никакого отношения.

– Васильев? – у тебя сегодня сроки по двум «КП».

«КП» – самая страшная для опера форма регистрации заявления, то есть в журнале учета преступлений. Это когда решение должно быть принято максимум в десять дней.

– Так точно, Николай Михайлович, есть такие материалы, – бодро рапортует Костя, вскочив с места.

– Ну и что?

– После совещания постановления об отказе в возбуждении уголовного дела принесу Вам на утверждение.

– Хорошо! – шеф явно доволен, а Ермолин морщится.

Костя Васильев вообще-то неплохой парень, только в отличие от нас, остальных, наверно знает, что ему надо от жизни. Поэтому, на радость руководству, держится особняком. Не «стучит» – это факт, но и душу никому не открывает. Да и линия работы у него тонкая – «перековка недоделков», то есть он занимается профилактикой преступности среди несовершеннолетних.

Пока мы на него не в обиде, но если Костя вырастетдо нашего непосредственного начальника, что вполне вероятно, тогда точно не поздоровится.

– Птицын!!

– Я!!

– Чего орешь? – Михалыч исподлобья смотрит на Толика.

– Человек я в прошлом военный, сами знаете, привычка. – При этом Воробей остается сидеть.

Ему двадцать восемь лет. Он высокий и очень худой. Между тем, за сутулыми плечами Птицына почти пять курсов высшего военного училища летчиков, куда он поступил после средней школы, которую окончил в Москве. Четыре года обучения любимой профессии прошли на «отлично». Толя уже представлял себя с лейтенантскими погонами за штурвалом настоящего боевого сверхзвукового истребителя, когда нежданно-негаданно приключилась беда. На очередной плановой медкомиссии у Воробья выявилась неизвестно откуда взявшаяся близорукость. Не согласившись с результатами, попросил провести повторную. Как отличнику ему пошли навстречу. Результат оказался столь же плачевным. О летной работе можно было забыть навсегда. Не представляя себе другой военной службы, Воробей в тот же день написал рапорт об отчислении из училища. Его вызывали к генералу – начальнику училища, предлагали престижную работу в штабе, но Толик был не преклонен: «Если не летать, то и заморачиваться с армией не зачем».

Поначалу он с горя запил, потом, приехав в Ленинград к отцу, познакомился с Ермолиным и по его совету поступил на службу в милицию. Первоначально постовым, а потом, после годичной стажировки без отрыва от «производства», получил первое специальное звание – младший лейтенант милиции. Перевелся в уголовный розыск, где был очень тепло принят. У Воробья оказалось очень много плюсов. Кроме оперативных навыков, которые у него были в крови, еще имелся автомобиль ВАЗ 2101 зеленого цвета, принадлежавший Толиному отцу, на котором Воробей носился, как на самолете, презирая все правила дорожного движения. Учитывая повсеместные трудности с транспортом, авто Птицына играло немаловажную роль в работе.

Сейчас Воробей – старший лейтенант милиции и старожил отделения. Нет-нет, но при звуке пролетающего в небе реактивного самолета, он задирает вверх глаза и задумчиво с тоской смотрит на белый инверсионный след. Небольшая комната Воробья почти доверху заставлена моделями летательных аппаратов, которые он с завидным упорством собирает в течение нескольких лет.

– Так вот, военный человек, хочу и у тебя п-поинтересоваться по поводу материала об ограблении. – Михалыч снимает очки и вертит в руках. – Я его, если не ошибаюсь, уже п-продлевал?

– Продлевали.

– И что?

– Необходимая предварительная проверка проведена, материал готов к направлению в следствие. – Очень спокойно и буднично сообщает Птицын.

– Куда? – изобразив на лице крайнюю степень удивления, переспрашивает Соков. – Зачем?

– Состав преступления имеется. Возбуждаться надо. – Недолго подумав и опрометчиво повысив голос, добавляет. – А куда его девать, Николай Михайлович, не могу же я всю жизнь об него задом тереться.

– Не знаешь что делать? – лукаво переспрашивает Михалыч.

Я гляжу на Ермолина, тот уже просчитал подвох и прикрыл глаза.

– А что? – Воробей непонимающе разводит руки.

– Берешь свою п-писанину, – Соков хватает со стола первые же подвернувшиеся документы, – свертываешь вот в такой рулончик. – Он, безжалостно сминая бумагу, превращает ее в рулон, – вот видишь?

– Слишком толсто, получается, – вполне серьезно говорит Ермолин, – не пройдет.

– А п-потом, – Михалыч не обращает внимания на предупредительную реплику Деда, – запихиваешь себе в ж…, – он делает троекратное поступательное движение рукой с зажатой трубкой из бумаги, – то есть туда, чем, как ты говоришь, устал тереться. Ясен процесс?

– Фу, как грубо, – Ермолин морщит готовое расплыться в улыбке лицо.

– Заодно и возбудишься!! Ты же хотел, Птицын? – сдуру встревает Галевич. – А получаться не будет, вот его, – кивает на Петра, – попроси. Вдвоем-то оно веселее!! Полный кайф! – Он замолкает, и оглядывается, видимо ожидая целое море насмешек над парнями.

– Леня! – голос Володи отдает презрением, – а мне думается, что ты это уже где – то пробовал. Я имею в виду в паре. Так все конкретно описываешь…Уж не знаю, что и подумать?

– Да я… – голос Галевича утопает в диком ржании почти всех присутствующих на совещании. С трудом сдерживается лишь Михалыч.

– А ну молчать!! – наконец орет он. – Прекратить бардак!! Ты что себе Ермолин позволяешь?!!

– Я? Ничего. А кто-то пагубные и между прочим преследуемые уголовным законом пристрастия при всех рекламирует. Вот на это прошу обратить Ваше внимание.

– Владимир Александрович! – лицо шефа наливается кровью. – Я требую п-прекратить клоунаду и не мешать работе. Вы, наверное, считаете, что сказанное Вами остроумно и к месту? С вас берут п-пример молодые сотрудники. И каков он? Лицедейство? Я считаю, что Ваша вина в том, что уголовный розыск превратился в труппу циркачей-неудачников, клоунов, а не оперов. Вам понятно?

– Мне давно все понятно, Николай Михайлович! – очень официально и серьезно произносит Дед. Если, как Вы выразились, цирковую труппу преследуют неудачи, и ее выступления никому не интересны, то в первую очередь виноваты директор и главный режиссер этого цирка. И меняют обычно их, а не рядовых клоунов.

После сказанного Володей наступает гробовая тишина. Галевич уткнулся в какие-то бумаги. Соков просто молчит.

Я восхищаюсь Дедом. Вообще, это счастье работать с таким человеком, как Ермолин. Он выходец из самых низов милицейской иерархии – с постовых милиционеров. Впрочем, эту далеко не всеми уважаемую, а часто и презираемую должность и последующую стажировку в уголовном розыске в личное время прошли все, за исключением Васильева. Костя как-то крутанулся, и пришел к нам, не имея специального звания – прямиком с комсомольской работы.

Сначала Дед подвязался участковым. Но через некоторое, весьма короткое время, поняв, что не его стезя таскать за шкирки пьяниц, перебрался в УР. В первый же месяц работы опером Володя крупно отличился. Возвращаясь домой вечером после службы, он остановил группу из четырех подвыпивших молодых людей. Вежливо попросил предъявить документы, на что, без лишних разговоров, получил удар ножом в бок. Очень разозлившись и пойдя на принцип, Дед, задержал их всех и при помощи подоспевшего дворника притащил в милицию. После этого вызвали «скорую помощь» и Ермолина доставили прямиком в реанимацию, где врачи боролись за его жизнь в течение восьми дней. Сказалась очень большая потеря крови.

Через некоторое время после выписки его вызвали в Главк и вручили орден «Красной Звезды». Один из задержанных Дедом оказался особо опасным рецидивистом, разыскиваемым всеми возможными органами страны за совершение ряда особо тяжких преступлений. Слух о герое волной прошелся по подразделениям, а Володя, не обращая внимания на суету вокруг его персоны, продолжал скромно и добросовестно «тянуть лямку». Результаты не заставили ждать. Через два года он был признан лучшим инспектором уголовного розыска города. Посыпались заманчивые предложения о продолжении карьеры за гранитными стенами Главка. Ермолин, будучи парнем простым и не карьеристом, вежливо всем отказывал, ссылаясь на то, что ему и здесь очень нравится.

Действительно, Володю в районе знала каждая собака, если конечно она не была пришлой. А с пришлыми людьми разбирались очень быстро, поскольку агентурная работа у Деда была поставлена на высшем уровне. Через несколько лет работы в розыске к вполне молодому человеку прочно приклеилась кличка «Дед» и уже иначе в других подразделениях его не называли. С тех пор прошло много лет. Сейчас Володе сорок четыре года – критический возраст. Можно уже думать и о заслуженной пенсии. Он – майор милиции. Такие же погоны носит Соков. Он явно недоволен, но ничего поделать не может. Кроме того, Ермолин единственный из всех имеет «право голоса». Например, называть на «ты» и открыто презирать Галевича, возражать «по делу» милицейскому начальству не только «местного розлива», но и рангом выше. Правда, в присутствии личного состава он старается не «шуметь» – только в исключительных случаях, когда переступается черта дозволенности, как сегодня. Языком «цепляться» с Дедом просто бесполезно.

– Ладно, п-продолжим совещание, – Соков невозмутимо держит «удар». Сейчас должен последовать отыгрыш на том, кого он выберет. Этим «кем-то» оказывается прилюдно осмеянный капитан милиции Галевич. Тем более, кого, как не начальника этих разгильдяев «поиметь» за устроенный бардак.

– Леонид Васильевич, – раскрыв свой журнал, говорит шеф.

– Слушаю Вас, Николай Михайлович, – бодро вскакивает с места Галевич.

– Это хорошо, что слушаешь. Значит, и ответить сможешь. П-почему мы обвисли в «глухарях», как новогодняя елка? Какие п-перспективы, буквально на эти дни?

– Постараюсь!

– Вот и хорошо. П-постарайся. И заодно доложи, как обстоят дела по оперативному плану?

По большому счету вопрос оперативного плана Сокова вообще не должен волновать, но в силу своего властного характера единоначальника, данный вопрос он никак не может пропустить мимо себя. Поэтому и заместитель по уголовному розыску в отделение подбирался лично им, из опытных офицеров… пожарных.

– Докладываю, – открыв свой рабочий журнал, начинает Леонид Васильевич.

Плавно «въехав» в суть монотонной речи «зама», я поворачиваюсь к Деду. Тот ковыряет спичкой под ногтем, видимо, больше не желая вмешиваться. Петруха тупо смотрит в стену. Воробей в безразличном «осадке», после недвусмысленных рекомендаций. Краснов, улыбается, как умалишенный. А Брагин периодически глядит на Ермолина и, не получая никакого сигнала, молча констатирует услышанную информацию. Лишь Константин ехидно усмехается, поскольку эта тема по роду службы его просто не касается.

Из подробнейшего сообщения Галевича следует, что с оперативным планом у нас все в порядке. Кроме того, наши позиции как никогда крепки и в ближайшее время планируется реализация важной информации, в результате которой будет раскрыт ряд преступлений, что резко повысит процент раскрываемости на обслуживаемой территории. Какая это информация? Кто источник? Расшифровке это в настоящий момент не подлежит, в виду секретности и конфиденциальности.

– У меня все, – заканчивает он и садится на стул.

– Ну вот, хоть что-то вразумительное услышал, – говорит Соков, занося Ленин бред к себе в блокнот.

– Кто сегодня дежурит?

– По графику Бритвин, – подсказывает Галевич.

– Ты??!!

– Ох – хо.

– Снимаю с дежурства! Ермолин? – вопрошающе глядит на Деда, – Кто?

– А я почем знаю! Надо подумать.

– Нечего думать! Дежурить будет… – шеф ведет карандашом сверху вниз по графику, – Борисов!

– Помилуйте, Николай Михайлович, – Я просто стону. – Почему? У меня на сегодня другие (вставляю для важности) оперативные планы.

– Скорректируешь, – он делает пометку в графике и захлопывает журнал. – Как раз по твоей «земле» в дежурке заявитель сидит. Бери его и разбирайся, как положено.

– Но…

– Что?!!

– Понял.

– Тогда по местам!

Мы дружно поднимаемся с нагретых мест.

– Сейчас все ко мне! – громко гнусит Галевич.

После шикарного кабинета шефа место обитания зама кажется маленьким и убогим. С трудом втискиваемся в щель между платяным шкафом и огромным письменным столом, за которым очень любит восседать зам. Вот и на этот раз, поместив свое невысокое плотное тело в массивное кресло, Галевич сразу открывает какую-то папку и углубляется в чтение.

– Вы бы, Леонид Васильевич, хоть стулья для личного состава где-то попросили или, на худой конец, стырили, – говорит Ермолин, бесцеремонно усаживаясь на подоконник. – А то некрасиво получается – пред вами столько офицеров, а присесть не предложите.

Галевич молчит. Потом, закрыв папку, смотрит на Деда.

– Я полагаю, Владимир Александрович, Ваше сегодняшнее поведение на совещании у руководства перешло определенные границы субординации.

– Это Вы про что? – Дед демонстративно закуривает сигарету и выпускает густой клуб дыма в сторону открытой форточки. Курит Володя исключительно «Лайку» – небольшие, дешевые сигаретки с еле заметным желтым бумажным фильтром. Ничего другого из курева он просто не признает. Говорит, что привык.

– А Вы не догадываетесь?

– Лично я усматриваю в попытках руководства и ваших, в том числе, неуважительное отношение к офицерам. Так вот, правила субординации должны соблюдаться обеими сторонами, как об этом прописано в уставах. Вы знакомы с данными документами? Когда кто-то позволяет, пользуясь преимуществом в должности, унизить, тем более опера, я никогда молчать не буду. Если у Вас с Соковым есть претензии ко мне или вы оба считаете, что оскорблены мной, могу посоветовать обратиться по команде к вышестоящему руководству.

– Ладно, Владимир Александрович, считаю эту тему закрытой.

– А зачем вы вообще личный состав собирали? Только за этим? – Ермолин откровенно злится. – Задачи нам уже поставлены, так что работать начинать самое время!

– Не только. К концу года сложилось, я бы сказал, не совсем благоприятная обстановка с раскрываемостью. Поэтому наметьте каждый перспективу на ближайший период и сегодня не позже шестнадцати часов доложите.

– А как же Ваша секретная информация? – с чуть заметной иронией в голосе спрашивает Воробей. – Вот давайте на нее все вместе и навалимся.

– Еще не время, – натянуто улыбается Леня. – У меня все. Вопросы есть?

Молча выходим в коридор и идем к себе в отсек.

– Да пошли они все! – громко говорит Петр, усаживаясь за стол. – Не знаю как кто, а я пиво схожу выпью. Кто компанию составит?

Тут же подписывается Андрей Брагин и Краснов. Воробей отказывается и уходит к себе доклеивать очередную модель. Деда даже не спрашивают, поскольку пиво иначе как разбавленной мочой он не называет.

Троица быстро одевается и направляется на выход.

– Если меня кто-то будет искать, – обращается ко мне Леха, – скажешь, на территорию вышел.

– Скажу, только очень долго не расслабляйтесь.

– Да что ты, мы мигом. Туда и назад. – Уже от двери поворачивается Краснов.

– Ну, давайте, давайте… – вслед им бормочу я и сажусь за свой стол.

«Да, повезло сегодня, слов нет. Все вечерние планы накрылись, так сказать медным тазиком. Сейчас первым делом надо отменить все аудиенции. Так ведь не поймет, обидится. Звонить поздно, девушка она дисциплинированная и к тому же отличница – уже в институте. Дождемся вечера».

Переключаюсь на Деда. Он разложил на столе папки с делами и пишет. Главное отличие от нас – молодых в том, что Володя никогда не запускает «писанину», такую ненавистную для нас всех. Любую свободную минуту он уделяет именно ей. Поэтому он частенько подсмеивается над нами, получившими «втык» на очередном совещании за не вовремя представленные материалы, отчеты и сообщения и, покуривая, усмехается, когда я целый день напролет не вылезаю из-за стола. В этот момент он может предложить куда-то выйти и вкусить благородных напитков за его счет. Короче – издевается. Обычно я без злобы посылаю его куда подальше. Дед улыбается и остается на рабочем месте.

Мне надо идти в дежурку и забирать оттуда заявителя, чего именно сейчас страшно не хочется. Скорее всего, это очередной «глухарь», укрытый материал. Затем наступит пора прятанья за сейфом от назойливого заявителя, желающего узнать судьбу его дела, вздрагивания при одном только упоминании прокуратуры и т. д. Ничего не поделаешь – такова политика и правила, придуманные не нами, но которым мы, рядовые исполнители обязаны придерживаться.

Оттягивая момент, решаю пристать с разговором к Ермолину. Авось, в процессе Дед выложит что-то умное, подскажет, наконец…

– Саныч?

– Чего тебе надо? – отрываясь от важного занятия, спрашивает меня Дед. Спрашивает спокойно и безразлично.

– Да вот, хотел посоветоваться…

– По заявителю этому?

– Да вроде нет, с ним-то все ясно: заява, объяснение и материал под жопу. Все просто.

– Смотри, как Галевич заговорил, – бурчит Володя и вновь приступает к письму.

– А что делать? Ты же слышал, как по Воробью проехались?

– А не бери в голову. Поговори с мужиком по-человечески, а там видно будет. Ведь на нем ничего не кончается. Как были «глухари», так и будут. И никуда от этого не денешься. Знаешь, с чем я иногда сравниваю нашу профессию? – Дед откладывает ручку и снимает с носа очки. – С альпинизмом! Да, с альпинизмом! Представь себя у подножья горы. Она высока и неприступна, а верхушка покрыта снегом и туманом. Чувствуешь, как у нас.

Володя достает «Лайку» и закуривает.

– Вот прибыл ты, к примеру, на место происшествия. Вначале ничего не ясно. А если это не установленный труп? Тогда поначалу вообще свет туши. Вот и начинаешь потихоньку прощупывать, зацепки искать, свидетелей – свою базу, устанавливаешь и опрашиваешь. Факты, на первый взгляд, малозначительные, анализируешь, выстраиваешь из них версию, ту цепочку – веревочку, вдоль которой идешь к цели. Так и у них. Я, конечно, этим делом не занимался, но представляю нечто похожее. Наверняка в первую очередь разведку проводят и базовый лагерь разбивают. Потом маршрут намечают, крючья всякие в камень вколачивают, тросы натягивают. Видишь? Все сходится.

Дед оставляет окурок в пепельнице и тут же достает еще одну сигарету.

– Затем, по цепочке добытых фактов и доказательств подбираешься к нему, с кем очень хочешь встретиться. Но может случиться и так, что не на ту веревочку положился и она обрывается, а ты летишь вниз. И все начинаешь с самого начала. У них – альпинистов это обычно заканчивается большими проблемами со здоровьем. Но вот потянул ты другой «конец». Чувствуешь, он натянулся и провисать не собирается. Тогда, собрав силы, тянешь на себя. Обязательно попадутся на пути препятствия различные, за которые цепляться будет, но это мелочи. Перед тобой вершина, пик, на который должен взойти. И вот, преодолев все, ты там наверху. «Ласты» мерзавца скованы сзади, он безоговорочно признает поражение и ты торжествуешь. Нет, просто кайфуешь! Ты победитель! Герой!

– Но надо опускаться. Если чуть притормозил, то обязательно помогут занять подобающее положение на земле и указать на новый объект восхождения. И так без конца. Но тебе все равно, потому что все это вошло в твою кровь, стало вторым «я». Ты опер, а ОПЕР не профессия, а состояние души. ОБРАЗ ЖИЗНИ! А иначе нельзя. Работать не сможешь. Вернее потрудишься чуток и на другое непыльное место слиняешь. А если на всю жизнь себя связать, то это именно то, о чем я толкую. Вот так-то. Если дойдешь до этого сам, значит, будет толк, а нет – меняй профиль службы. Многие этому не верят. А зря! У подводников, летчиков такая же точно ситуация.

Дед кладет давно затухшую сигарету в пепельницу и вновь переключается на бумаги.

– Иди, работай, не мешай, – ворчит он и углубляется в свои дела.

Пора приглашать заявителя. Я беру трубу местного телефона.

– Альберт! Это я. Если не трудно, задержанного ночью мужика ко мне доставь.

– С превеликой радостью, – отвечает Поляков. – Сейчас лично притащу.