Текст книги "Прошедшее время несовершенного вида… и не только"

Эмоциональный итальянец

Я никогда не ценил и не обращал внимания на наброски, которые в большом количестве делал для своих работ.

Меня познакомили с эмоциональным человеком, политическим советником итальянского посла в России.

Наведавшись ко мне в мастерскую и узнав, что я не намерен продавать картины, он обратил внимание на набросок, прикрепленный к стене.

Я подарил ему рисунок.

Через три дня итальянец снова пришел.

– Старик, мне дико нравится подарок, я повесил его на самое видное место в доме. Есть ли у тебя еще что-нибудь?

Я вытащил толстую папку.

– Сколько стоит? – спросил советник, выбрав десять листов.

Я назвал символическую цену.

Спустя несколько дней я опять увидел гостя.

– Старик, твои рисунки украсили мою жизнь. Я хочу купить еще десяток.

– Ты что, собираешься ими торговать?

– Боже упаси! У меня огромная коллекция графики в Риме. Рисунки займут в ней достойное место.

Итальянец выбрал десять рисунков.

Буквально через неделю мой почитатель вновь появился.

– Гриша, ты не представляешь, что со мной творится. Я не могу оторваться от твоих набросков. Хочу купить еще.

Поняв, что имею дело с проходимцем, я на-отрез отказался.

Увидев на столе только что сделанный рисунок, он опять завелся. Чтобы отвязаться, я назвал по тем временам огромную цену – тысячу долларов. Итальянец без звука выложил нужную сумму.

После этого я стал бережно относиться к своим почеркушкам.

Брускин – Гуггенхайм

Работник «Межкниги» привел ко мне западного бизнесмена, активно скупавшего работы неофициальных художников.

Увидев вторую часть «Фундаментального лексикона», он сказал:

– Гриша, ты не должен давать эту работу на аукцион Sotheby’s. Продай ее мне, и она будет висеть в лучшем музее мира – Гуггенхайме.

В качестве доказательства бизнесмен достал папку и, раскрыв, протянул ее мне.

Я увидел на компьютере напечатанный список:

Калинин – «Тэйт галери»

Плавинский – Национальная Вашингтонская галерея

Штейнберг – музей «Модерн Арт»

Янкилевский – Метрополитен

Булатов – «Фрик колекшен»

Пурыгин – Центр Помпиду

…

Наконец я добрался до себя: Брускин – Гуггенхайм.

Я его прогнал.

Все под контролем

1 июня 1988 года в уже упомянутом зале на Каширке состоялся мой перформанс «Рождение героя».

По сценарию, у меня на руке была красная повязка дружинника.

Перед самым началом я вышел на улицу перекурить.

Подъехала милицейская машина, вызванная каким-то доброхотом. Приняв меня за всамделишного дружинника, милиционер спросил:

– Ну, что там происходит?

– Все под контролем, – правдиво ответил я.

Менты отвалили.

Фашисты

Выставка «Художник и современность» разбудила спящий муравейник московской художественной жизни.

На выставке я впервые в своей жизни встретил арт-дилера – симпатичного чикагского галериста Билла Струве, с которым мы начали сотрудничать.

В Москву, почуяв новый свежий воздух, потянулись западные коллекционеры, арт-дилеры и музейщики.

Власти, в свою очередь, сообразили, что на недавно презираемом искусстве можно зарабатывать неплохие деньги.

Музей изящных искусств города Берна решил организовать выставку художников московского андерграунда. В связи с этим в Москву приехал директор музея Ганс-Кристоф фон Тавель.

Посетив мастерские художников совместно с швейцарским дипломатом Мартином фон Вальтерскирхеном, он отобрал работы, включая мою большую картину «Логии».

Выставка впоследствии была названа «Живу – Вижу» по одноименной картине Эрика Булатова.

Министерство культуры решило воспользоваться случаем и навязать заграничным гостям ряд официальных художников.

Швейцарцы ответили вежливым отказом, после чего министерские чинуши стали величать их не иначе как фашистами.

Гласность не вседозволенность

Отобранные произведения должны были быть одобрены специальной комиссией Министерства культуры.

Незадолго до заседания комиссии меня вызвал к себе высокопоставленный чиновник министерства, ответственный за культурный экспорт.

Чиновник сообщил: накануне вышедшая «Правда» оповестила советских людей, что «гласность не вседозволенность», и настоятельно посоветовал мне отказаться от участия.

Экспорта такого рода идей на Запад страна не допустит.

Хитрость

Это была первая музейная выставка, и участие в ней представлялось мне очень важным.

Посоветовавшись с фон Тавелем, мы решили пуститься на хитрость. Приготовив мыльный раствор и нанеся его на масляную поверхность тридцати пяти панелей, из которых состояла картина, я на обезжиренных холстах гуашью написал невинные мотивы.

Приглашенный из Швейцарии музейный реставратор сфотографировал фрагменты до и после экзекуции.

Преображенное произведение предстало перед глазами членов высокой комиссии и было одобрено.

Когда картина прибыла в Берн, реставратор взял теплую воду, вату и, смыв гуашь, легко восстановил оригинал.

Истинная духовность

Эдик Штейнберг со своей женой Галей Маневич первыми среди неофициальных художников побывали в Париже на персональной выставке Эдика в галерее Клода Бернара.

Вернувшись и критикуя Францию за коммерциализацию искусства, он время от времени забывался и переходил на восторженный тон.

Доходил до того, что, мол, неплохо было бы там и пожить.

– Эдик, – строго напоминала Галя, – истинная духовность – в России.

Внес предложение

Штейнберг был включен в состав участников выставки «Живу – Вижу». Решив, что его работы собираются показать не должным образом, он отказался участвовать.

Два фона – г-н фон Тавель и г-н фон Вальтерскирхен – пришли к художнику домой уговаривать изменить решение.

Не зная иностранных языков, Эдик попросил Алесю быть переводчиком.

Швейцарцы сказали, что Штейнберг замечательный и важный художник и что выставка без его произведений будет неполной.

Алеся перевела.

Принявши перед этим слегка «на грудь», Эдик обратился к Алесе. Забыв, что перед ним женщина, он внес предложение:

– Старик! Переведи – пусть идут в жопу!

Алеся перевела:

– Господин Штейнберг благодарит, но не считает свое участие в выставке возможным.

À la Марина Абрамович

Моя мастерская находилась в самом центре Москвы, на площади Маяковского, на чердаке трехэтажного дома пушкинских времен.

Вход был со двора, с черной лестницы, и являл собой разительный контраст с фасадом, который выходил на улицу Горького и выглядел на редкость симпатично.

Невообразимую грязь двора, включавшего классическую гоголевскую лужу, удачно дополняли контейнеры с обглоданными костями à la Марина Абрамович, которые выносили из бывшего внизу магазина «Колбасы».

Недобрые серые крысы время от времени шныряли из контейнера в подъезд и обратно.

Предпринимательница

Дом был по большей части выселен и предназначался уже в течение лет тридцати под снос.

Кроме меня в подъезде, в опустевшей коммуналке, оставался один жилец – Аделина Анисимовна Рубинштейн.

Нуждаясь в средствах, пенсионерка Аделина Анисимовна решила организовать нехитрый бизнес.

Подобрав на улице бездомных собак, которые ей показались перспективными, старушка задумала получить породистых щенков, наладить продажу и заработать.

Начало было на редкость удачным: собаки, взявшись за дело, тотчас принесли дюжину очаровательных созданий.

Больная и старая Аделина Анисимовна была не в состоянии выводить их на прогулку. Вместо этого предпринимательница, открыв дверь, предоставляла им свободу.

Стая была не дура и, не желая вступать в неравную схватку со злыми крысами, использовала нашу общую лестницу.

Попытавшись поначалу убирать за собаками, Рубинштейн быстро поняла, что это ей не по плечу, и махнула рукой.

Минное поле

В начале лета 1988 года мне позвонили из Министерства культуры и попросили принять знаменитого коллекционера, бывшего издателя журнала «Штерн» Генри Наннена.

Встречу назначили на 8:30 утра.

Войдя в темный подъезд за пять минут до предстоящего визита, я почувствовал неважный запах. Далее путь наверх представлял собой минное поле: собаки, видимо, только что отгуляли свое.

Предпринимать что-либо было уже поздно, и, войдя в мастерскую, я стал смотреть в окно, ожидая гостей.

Иностранный след

Вскоре, разгоняя крыс, во двор вплыл черный сверкающий правительственный лимузин.

Из него вышел отлично одетый седовласый господин в сопровождении секретаря и работника министерства.

Когда гости вошли, я по их следам с облегчением заметил, что делегация удачно проскочила «минное поле».

Встреча прошла отлично. Растроганный моими работами до слез, Наннен демократично, но неосторожно уселся на пол, чистота которого явно оставляла желать лучшего.

Купив две картины, коллекционер откланялся.

Подождав десять минут и вооружившись фонариком, я выглянул на лестницу.

В каждой собачьей куче я обнаружил четкий иностранный след.

Гер-Цедек

Я встретил человека со звучным именем Марек Потоцкий.

Марек поведал мне историю своего предка, жившего в 17-м веке.

Отец предка направил молодого человека в Италию изучать науки и искусства. По дороге он познакомился с религиозным евреем.

В ходе беседы с талмудистом юный граф Потоцкий уверовал в истинность ветхозаветного учения. И перешел в иудаизм.

Вернувшись через несколько лет на родину под новым именем Абрахам бен Абрахам Гер-Цедек, бывший граф стал служкой в синагоге в Вильно.

С молитвой на устах

Однажды Абрахам бен Абрахам отчитал мальчишку за неподобающее поведение в храме.

Паренек пожаловался отцу. Отец донес в полицию.

Потоцкого арестовали. Посадили в клетку и повезли, по тогдашним обычаям, на костер.

Перед казнью графу предложили жизнь и прежнее высокое положение в обмен за отказ от Завета с Богом Авраама. Как гласит легенда, прозелит остался верен избранному пути и принял мученическую смерть на костре.

С молитвой «Шма, Исраэль…» на устах.

Марек попросил меня написать картину для его коллекции, использовав историю Гер-Цедека.

Его предки пили кровь ваших отцов

Марек рос в коммунистической Польше.

Как-то учитель, войдя в класс, скомандовал:

– Потоцкий, встать!

Показав пальцем на мальчика, наставник окинул класс взглядом и назидательно процедил:

– Дети, посмотрите на этого человека. Его предки пили кровь ваших отцов и дедов…

При первой возможности Марек сбежал из Польши во Францию.

Я уехал на Запад. Мы встретились. Марек сказал:

– Гриша, самый счастливый день в моей жизни был не тогда, когда я женился на Шарлотте, и не тогда, когда у меня родились дети, а когда я получил французский паспорт.

Во тьме мастерской

В Москве появился деловой человек из Парижа по имени Альварес.

Он стал бойко покупать картины неофициальных художников, сообщая, что собранную коллекцию собирается подарить Центру Помпиду или в музей Гуггенхайма. Художники встрепенулись.

Встретив Альвареса на выставке Эдика Штейнберга, я договорился с ним, что после банкета он придет в мастерскую посмотреть работы.

Альварес пришел на банкет в сопровождении дамы со звучной в России фамилией Римски-Корсакофф.

Поздно вечером я, моя жена и Альварес, прихватив «Римского-Корсакова», направились в студию.

Войдя в подъезд, мы обнаружили, что советская власть, нагадив в очередной раз, отключила свет во всем доме. Чиркая спичками, мы поднялись на чердак и проникли во тьму мастерской.

Запалив свечу

Запалив свечу и освещая фрагменты, я показывал парижанам мой «Фундаментальный лексикон».

Реакции не последовало. Гости были абсолютно равнодушны к увиденному.

На следующий день Алеся при свете дня с помощью утюга безуспешно пыталась вытравить следы воска, накапавшего со свечи на картину.

Встретив Альвареса во время аукциона Sotheby’s, она показала ему «родимые пятна» памятного вечера.

Через пару дней бизнесмен опять появился в мастерской с просьбой продать ему что-либо как старому знакомому.

Я отказался.

Спустя два года, почувствовав, что наступил подходящий момент, Альварес пустил собранную в Москве коллекцию с молотка на одном из нью-йоркских аукционов.

Апогей

Апогеем начавшегося вокруг советского неофициального искусства ажиотажа явился аукцион русского авангарда и советского современного искусства, проведенный Sotheby’s в Москве.

В СССР государство имело монополию на искусство.

Художественный рынок полностью отсутствовал.

На всю страну было пять-шесть коллекционеров, интересовавшихся неофициальными художниками, которым авторы, как правило, дарили работы.

Слова «галерея» и «аукцион» не были в оби-ходе.

У нас были весьма примитивные представления о западной художественной жизни.

Однажды знакомый художник, показав каталог продажи современного искусства Sotheby’s, поведал мне, что попасть на страницы подобного издания означает мировое признание.

Участники Московского аукциона отнеслись к предстоящему событию с трепетом.

Личное разрешение

Инициатором события был блистательный знаток современного искусства Симон де Пюри, глава европейского отделения аукциона, куратор коллекции барона фон Тиссена.

Симон посетил мастерские художников в Москве. Познакомился с европейскими коллекциями русского андерграунда. Изучил опубликованные на Западе статьи и исследования на эту тему.

Составил список художников и представил его Министерству культуры.

Под натиском чиновников аукционисты пошли на компромисс и включили в число участников несколько официальных художников.

У меня было отобрано шесть картин, включая «Фундаментальный лексикон», для которого потребовалось личное разрешение нового министра культуры.

Нижестоящие чины наотрез отказались брать на себя ответственность, мотивируя это в частных беседах тем, что, разрешив, они рискуют потерять работу и оставить жен и малых детей голодными.

Культурное сафари

Время для предстоящего события было выбрано удачно.

С одной стороны, цены на художественном рынке на Западе накануне рецессии достигли апогея, с другой – завороженный мир с восторгом и надеждой следил за горбачевскими инициативами.

Аукцион был прекрасно разрекламирован.

Sotheby’s организовал выставки в столицах искусств – Нью-Йорке, Лондоне, Париже и Кельне, сопроводив их лекциями специалистов.

Путешествие в Россию будущих коллекционеров-покупателей было заранее интересно спланировано.

Им гарантировали беспрепятственный беспошлинный вывоз приобретенных произведений на Запад.

Это было своего рода культурное сафари.

Русские «аборигены» не входили в состав покупателей, поскольку коллекционеров с деньгами в стране не было.

Расчеты производились в западной валюте, наличие которой у советского человека считалось уголовным преступлением.

Рай на советской земле

Внимание западной прессы было приковано к Хаммеровскому центру в Москве, где должны были проходить торги.

Центр построил американский друг «вечно живого» Ленина Арман Хаммер.

Это было довольно странное заведение. Оно охранялось милицией от несчастных советских граждан, которым вход туда был категорически запрещен.

Переступив порог, ошарашенный посетитель-счастливчик из пустыни серой, убогой, полной дефицита советской действительности, неожиданно попадал в волшебный райский оазис западного изобилия.

Внутри здания возвышалось внушительных размеров синтетическое дерево, вероятно, «познания добра и зла», вокруг которого располагались шикарные рестораны, дорогие дизайнерские магазины и офисы западных бизнесменов.

Расплачиваться в «раю» на советской земле можно было исключительно в загранвалюте.

Гадам валюты захотелось

Для обложки каталога и для плаката аукциона Sotheby’s выбрали мою работу «Фундаментальный лексикон».

Это повлекло за собой очередное недовольство Министерства культуры.

Организовывая торги, устроители пообещали художникам 60 % в валюте от стоимости проданных работ в качестве авторского гонорара.

Власти не допустили прямых отношений участников с аукционным домом. Вместо этого нам было предложено заключить контракт с Министерством культуры.

Каково же было наше удивление, когда за два дня до события нас пригласили в Министерство культуры и предложили подписать документы, из которых вышеупомянутые 60 % бесследно исчезли. Художники дружно сказали «нет», пригрозив снять работы с аукциона.

Нас пытались уговаривать, обманывать. Нам угрожали.

Наконец, одна министерская дама, выйдя из себя, завопила:

– В стране хлеба нет, люди живут на сто пятьдесят рублей в месяц, а вам, гадам, валюты захотелось!

Мы твердо ответили:

– Да, захотелось.

В конце концов власти уступили. Контракт был подписан.

Хлеб-соль

За неделю до предстоящего события начались организованные посещения западными коллекционерами мастерских художников-участников. Заблаговременно в мастерские завозились казенные продукты и выпивка, призванные, с одной стороны, изображать благосостояние советских граждан-художников, с другой – традиционное русское гостеприимство – «хлеб-соль».

Прикинувшись официантами, работники госбезопасности прислуживали гостям.

Каждый день западные журналисты и представители телевидения с кинооператорами брали у нас интервью.

Накануне

За день до торгов в Хаммеровском центре были организованы коктейль и роскошный ужин при свечах. Приехавшие из-за рубежа богатые гости, среди которых попадались коронованные особы, разоделись в пух и прах.

Ухоженные дамы появились в вечерних нарядах и драгоценностях. Мужчины – во фраках и дорогих костюмах.

Приглашенные художники выглядели как бедные родственники в чешских брючатах и польских рубашонках.

Вокруг люди шептались и загадочно улыбались. В воздухе витали таинственные флюиды.

Подошел работник аукциона и сказал мне на ухо:

– Гриша, я не имею права этого говорить, но завтра твоя работа «Фундаментальный лексикон» будет продана за сумасшедшие деньги: у меня есть ставка на двадцать тысяч долларов.

Владелец аукциона, Таубмэн, поведал, что ничего подобного моим картинам он никогда не видел и что это, мол, иконы нашего столетия.

Со мной заговаривали загадочные представители – «апостолы» заморских знаменитостей.

Ряд людей, представившись, сообщили, что специально приехали в Москву купить мои произведения.

Очаровательная пожилая дама, сидящая рядом за столом, держала со мной пари на бутылку французского коньяка, что завтра «Лексикон» будет продан за сто тысяч долларов. Обстановка накалялась.

У меня было ощущение, что я попал в фильм по детективному роману Агаты Кристи, в котором мне предназначена роль преступника.

В белых перчатках

7 июля 1988 года – день аукциона.

Он проводился в огромном конференц-зале Хаммеровского центра. Десятки кино-, теле-и фотокамер снимали происходящее.

Присутствующие в зале русские зрители были удивлены стремительностью действия.

Покупатели наперебой предлагали свои ставки: те, кто сидел в зале, поднимали руки с номерами, отсутствующие звонили из-за границы по многочисленным телефонам, расставленным вокруг.

На электронном табло, отслеживающем ход торгов, одни цифры сменяли другие с необыкновенной быстротой.

Художники чувствовали себя спортсменами, вступившими в борьбу на открытой арене.

Аукцион блестяще проводил элегантный Симон де Пюри.

Работники Sotheby’s в белых перчатках с великой предосторожностью выносили на сцену еще недавно пылившиеся в тесных мастерских холсты неофициальных художников.

Кроме медведей и красных комиссаров

Аукцион имел небывалый успех.

Абсолютное большинство работ было продано за цены, намного превышающие стартовые.

Запад вдруг обнаружил, что в далекой, непонятной северной стране кроме медведей и красных комиссаров есть свободное оригинальное искусство, отличное как от современного европейского и американского, так и от профанного соцреализма.

И что оно, вслед за русским авангардом, может дополнить историю культуры западной цивилизации.

Неудача постигла не многих.

Зал взрывался аплодисментами каждый раз, когда ставки за картины известного придворного кремлевского художника, навязанного властями Sotheby’s, не достигали цен, указанных в каталоге.

Преступление

Мои шесть произведений были проданы за 503 800 фунтов стерлингов (930 тысяч долларов по тогдашнему курсу), соответственно в 7, 6, 3, 9, 14 и 17 раз превысив стартовые цены.

Картину «Памятники» приобрел крупнейший коллекционер современного искусства из Швейцарии. «Монументы» попали в другое швейцарское собрание. «Партнер» стал частью французской коллекции. «Алефбет № 5» купил господин из Лонг-Айленда, приобретший на этом же аукционе картины Родченко и Степановой. Диптих «Алефбет № 3, № 5» отправился в Канаду.

Самый большой успех имела картина «Фундаментальный лексикон», проданная за 242 тысячи фунтов стерлингов (416 тысяч долларов).

Сразу по окончании аукциона меня стали целовать и поздравлять родственники, некоторые друзья (их число сразу существенно поубавилось), а также знакомые и незнакомые иностранцы, прося автографы и интервью.

Чиновники Министерства культуры проходили мимо с каменными лицами, стараясь не смотреть в мою сторону.

Преступление было совершено.