Текст книги "Пионеры воздушных конвоев. Малоизвестные страницы войны"

– Саша, сколько до полосы?

– Три минуты. Второй уже приземлился, дотянем.

– Хор-рошо бы! – произнес командир. Тут чихнул правый двигатель.

– Садимся с планированием. Экипажу быть готовым к жесткой посадке. Все, с богом!

Вот и полоса, главное – дотянуть до нее, и вот колеса коснулись земли…

– Ну, спасибо, родной! – командир погладил штурвал.

В это время работавшие с перебоями двигатели, высосав последние капли топлива, заглохли. Самолет бежал по инерции с вращающимися винтами, которые уже не влекли его вперёд, а вращались от набегающего потока воздуха. Когда самолет готов был уже остановиться, командир свернул с полосы, чтобы дать возможность приземляться тем, кто заходил на посадку после него…

Заглохли моторы, и такая звенящая, прямо-таки мирная тишина установилась вокруг! До построения еще было время, и мы, подстелив под себя меховые регланы, завалились в траву. В полете были минуты, когда казалось, что бороться со сном нет никаких сил. А сейчас есть несколько минут, вот стоит закрыть глаза – и провалишься в это блаженное так ожидаемое небытие. Но глаза почему-то смотрели в темноту, ничего не замечая вокруг, сна не было. Перед глазами, как на экране кинематографа с замедленной съемкой, проходили картины полета, ночное небо Берлина, пересечённое многими прожекторами и… падающий самолет, в котором горел Мишка… Помолчали.

– Да, Сашок, тяжело терять друга, но это неизбежно – война. А в целом, я считаю, что тебе повезло, участвовал в таком деле, – задумчиво проговорил Пётр.

– Ты знаешь, Петя, я так не думаю. Во-первых, на моём месте мог оказаться каждый. А во-вторых, меня это участие, порой, даже угнетает. Ведь мы бомбили город, в котором живут не только воюющие фашисты, но и мирные жители. Когда мы бомбим военные объекты, железнодорожные составы и станции, танковые и механизированные колонны, мы их видим и с ненавистью уничтожаем врага, а здесь бомбы летят в темноту, на головы людей.

– Это ты, брат, загнул, – больше успокоил товарища, чем возразил ему Гамов. – Тебе что, политинформации не читали. Сколько наших мирных городов бомбили фашисты? А ты знаешь, что ваши бомбардировки – это не что иное, как ответ Сталина на бомбёжки Москвы?

– Да, знаю я всё, Петя.

– Не мучай ты себя, всё было сделано правильно и своевременно, – и чтобы увести разговор на другую тему, Гамов продолжал: – слушай, а кто у тебя ещё есть, кроме отца?

– Все есть, – не понял вопроса Саша. А говорить о родных, конечно, куда приятнее, чем о войне. – И мать есть, и пять сестёр, и брат. Младшая сестра – Нина – родилась всего полгода назад, уже после того, как отец ушёл на фронт.

– Вот это молодец! А как же его взяли на войну от такой семьи? Ведь и ты на фронте.

– Да разве он один такой? Вся страна воюет.

– Ты прав, Сашок. А чего же ты про подругу ничего не говоришь? Есть, поди, признавайся, – Пётр игриво потрепал Сашу по плечу.

– Нет у меня никого. До училища не успел, а потом закружило-завертело: учёба, полёты, экзамены, распределение и война. А на войне, сам знаешь, не до любви.

– Удивляешь ты меня, Саша. Для такого дела, как любовь, не должны мешать ни экзамены, ни учёба, ни полёты. Просто ты её ещё не встретил. Но не горюй, она обязательно появится.

Пётр проговорил эти слова с какой-то еле заметной грустью и полез в карман за папиросами. Достал пачку, предложил Саше:

– Закуривай, а то мы за этой болтовнёй ни разу не покурили.

– Спасибо, я не курю.

Гамов удивлённо посмотрел на Сорокина, но промолчал. Достал папиросу, прикурил и с наслаждением затянулся.

– Слушай, Петя, а что это мы всё обо мне да обо мне, расскажи о себе.

– Ну, у меня биография поскромнее твоей, рассказывать особо нечего, – Петра очень угнетало то, что ему не пришлось воевать в боевых частях. – Как у всех – школа, завод, потом Балашовская лётная школа, которую окончил в 1936 году. В часть не послали, оставили в школе инструктором. Здесь, как ты прекрасно понимаешь, каждый день – взлёт, посадка.

– А вот откуда умение красиво сажать самолёты…

Пётр усмехнулся. Саша коснулся любимой темы. Полёты были главным делом его жизни:

– Когда началась война, просился на фронт, но просьбы оставались без ответа. В декабре 1941 года вызвал начальник школы: «Просился на фронт?»

– И сейчас прошусь.

– Поедешь в Ирак. Это тоже фронт. Будешь оттуда перегонять на фронт американские и английские бомбардировщики.

Я сказал «Есть!», повернулся и с радостью пошёл собирать вещи. Мне казалось, что погоняю самолёты на фронт, а там какнибудь и переведусь в боевую часть. Но поворачивается дело, как видишь, совсем не так. Перевёлся опять в перегоночную.

– Это, Петя, судьба. До конца войны далеко. Её на всех хватит, повоюешь еще.

Успокоив друга, Саша перевёл разговор в романтическое русло.

– А у тебя девушка есть? У такого пилота, как ты, её не может не быть.

– У меня, Саша, есть семья. И жена есть, и дочка, – вздохнув, ответил Пётр.

Во всех разговорах он старался не затрагивать эту тему. Ситуация ему самому была не понятна.

– В начале войны жена с заводом, на котором работала, эвакуировалась в Курган-Тюбе. Прошёл год как они уехали, но ни одного письма, ни одной весточки.

– А ты сам-то писал? – спросил Саша.

– Писал и продолжаю писать. Я понимаю: в Ирак писать мне было нельзя. А теперь – сменился адрес. Как прибудем на место, сообщу новый, надеюсь, получу какое-нибудь известие.

– Вполне возможно. Я думаю, что ты прав. У нас-то и в мирное-то время почта работала не очень, а сейчас… Случиться, по-моему, нечего не могло, ведь Средняя Азия далеко в тылу.

– Я тоже так думаю, но, знаешь, как-то не спокойно…

В жизни каждого человека бывают минуты, когда хочется выговориться, раскрыть себя перед кем-то. Вот такие минуты в эту ночь и пережили наши герои. Они просидели до наступления нового дня, рассказывая друг другу о себе, о родных, о том, что пройдено.

Ночь посерела. Сквозь темноту стали просматриваться силуэты нар, установленных вдоль стен «теплушки», на которых спали авиаторы. Разговоры сами собой иссякли, ночные собеседники сидели и молчали, глядя в приоткрытую дверь вагона. Сквозь проем влетал поток встречного воздуха, наполнявший вагон утренней прохладой. А впереди, на горизонте, уже появилась светлая полоска, которая несла с собой рассвет.

Здравствуй, Аляска!

Наконец, прибыли в Красноярск. На аэродроме начались нудные авиационные формальности: уточнение списков, распределение отлетающих по самолётам, заполнение полётных листов. Всё это заняло немало времени. Но всему приходит конец. Лётчики, штурманы, техники, попавшие в первый перегоночный полк и отправляющиеся на свою базу на Аляске, прихватив свой нехитрый багаж, загрузились на стоящие «под парами» транспортники.

И вот уже убраны стремянки, закрыты входные люки, завертелись, набирая обороты, винты мощных двигателей. Вырулив на старт и пробежав по взлётно-посадочной полосе, крылатые машины оторвались от земли, и набрав высоту, с небольшим интервалом, друг за другом взяли курс на восток… Первый этап маршрута заканчивался на Чукотке, на аэродроме Уэлькаль.

Осень на севере приходит рано. Солнечный диск, едва появившись на небосклоне, быстро достигает своего апогея и стремительно движется вниз, как будто главная задача для него – скорее скрыться за горизонтом. И без того короткий световой день становится всё короче. Два транспортных самолёта с личным составом первого перегоночного полка на борту, взлетев с чукотского аэродрома Уэлькаль, шли курсом на Аляску. Они пересекали Берингов пролив уже на закате солнца. Командир ведущего борта вышел в салон и, обратившись к командиру полка подполковнику Недосекину, доложил:

– Получена радиограмма от комдива. Он приказал сделать посадку на аэродроме Маркс-Филд в городе Номе, на океанском побережье, переночевать там, а полёт над тайгой Аляски до Фербенкса перенести на завтра, чтобы не лететь в темноте.

– Но готовы ли в Номе дать ночлег?

– Так точно. Я связался с Маркс-Филдом, они готовы нас принять.

– Хорошо, будем садиться в Номе. Дайте установку другому экипажу. Заодно определимся, готовы ли к размещению лётчиков и экипажей на запасном аэродроме.

Транспортники благополучно приземлились в МарксФилде. Американцы тепло встретили советских специалистов. Подали ужин, спать предложили в уютных щитовых коттеджах, построенных здесь для перегонщиков. Рано утром, с восходом солнца, гости, как и планировали, организованно взлетели, взяв курс на Фербенкс.

Полёт прошёл, как в авиации принято говорить, штатно. Зелёные машины с красными звёздами на крыльях, благополучно приземлились на аэродроме «Ладд-Филд» в американском городе Фербенкс. Первая группа советских лётчиков и авиационных специалистов прибыла на Аляску.

Прилёт советских самолётов вызвал живой интерес у американцев. Практически все, кто был свободен от службы, прибыли на аэродром. Американские солдаты и офицеры внимательно разглядывали советские самолёты. Их основное внимание привлекли металлические нашлёпки в беспорядке разбросанные по фюзеляжам транспортников. Это были следы от пулевых и снарядных пробоин, полученных при полётах за линию фронта к партизанам. Аэродромные умельцы старательно латали дыры, добиваясь продления жизни каждой машины.

Сюда, на далёкую Аляску, война не дошла, её обитатели знали о ней, черпая информацию из газет да слушая фронтовые сводки по радио. Для них, прилетевшие советские люди были олицетворением страшной войны, которую шла в Европе. Среди прибывших было много тех, кто лично сражался с гитлеровцами.

Вышедших из самолётов людей окружили американские авиаторы. Они знакомились, хлопали летчиков по плечу, улыбались. Следуя своим традициям, они предлагали обмен сувенирами, к которому все они заранее приготовились. Каждый имел с добрый десяток различных мелочей для того чтобы предложить их русским. Американцы готовы были обменять всё, что у них было. В ход шли пачки сигарет, зажигалки, воинские знаки различия.

Гости из России в большинстве своём не были готовы к обмену сувенирами, им, кроме знаков различия, нечего было предложить. Американцам же больше всего понравились красные звездочки с головных уборов, форменные пуговицы, офицерские «кубари» и «шпалы» с петлиц. К тому же русские, получив инструктаж на предмет общения с иностранцами, побаивались тесных контактов и старались насколько это было возможно уклоняться от их назойливости. Тем не менее, постепенно все привыкали к ситуации, холод в отношениях рассеивался, и общение становилось обычным.

Гамов и Сорокин спустились по трапу в числе последних пассажиров. Они летели во втором самолёте и когда приземлились, встреча уже шла полным ходом. Их сразу накрыла обстановка всеобщего знакомства и советско-американской дружбы. Они остановились несколько в стороне от возбуждённой толпы. К ним подошёл стройный старший лейтенант американских ВВС и на хорошем, даже изыскано литературном русском языке с едва заметным акцентом сказал:

– Господа! – он смутился. – Извините, товарищи офицеры! От лица руководства авиационного гарнизона «Ладд-Филд» я приветствую вас на земле Аляски! С благополучным прибытием! Разрешите представиться, лётчик-инструктор старший лейтенант Николай де Толли. – Старший лейтенант слегка склонил голову.

«Удивительно, – подумал Саша, – как хорошо говорит порусски! И приветствует – заметили? – не на американской земле, а на земле Аляски. И фамилия какая-то знакомая…»

Ответы на эти вопросы пришли позже. Гамов и Сорокин назвали себя.

– А что это за фамилия у тебя, Николай, такая? – не впадая в дипломатию и особо не церемонясь, спросил Гамов.

– Фамилия обычная, русская. Прадед мой, русский генерал Барклай де Толли, его вы не можете не знать – это из истории вашей страны.

– Хороший прадед, – улыбнулся Гамов. – Конечно, мы его знаем. А ты что тут делаешь?

– Мои родители после революции эмигрировали и оказались в Америке. Я стал лётчиком. С начала войны с Германией прошусь на советско-германский фронт, но командование решило, что сейчас я нужен здесь. С этим пришлось согласиться. Ведь наша работа – это помощь вашему фронту?

– Да-да, ещё какая! – согласился Гамов. – Конечно, помощь.

– Я хочу подарить вам наши сувениры, – Николай де Толли вручил каждому по коробочке.

Сорокин и Гамов поблагодарили и заглянули в коробочки. Там на красном шёлке лежали кусочки моржового клыка, на которых были изображены собачьи упряжки с каюрами, а над ними – самолёт с американскими опознавательными знаками.

– Большое спасибо, Николай! На вот тебе на память о нашей встрече, – Гамов отцепил от петлицы один кубарь и вручил его американцу. – Извини, другого нет, к сожалению, мы к такой встрече не подготовились.

Следуя примеру Гамова, Александр тоже снял с петлицы «бомбочку», указывающую на штурманскую принадлежность, и тоже вручил её Николаю.

Тот стоял улыбающийся, счастливый и несколько смущенный.

– Вы меня извините, мне надо идти. Давайте встретимся вечером в офицерском клубе? Я вас познакомлю с нашими лётчиками, расскажу о нашей жизни, выпьем за знакомство.

– Хорошо, – сказал Гамов, – принимается. Но пока мы не разместились, не знаем, какие будут указания от руководства, если ничего не помешает, обязательно придём.

Пожали друг другу руки и расстались.

Сувенирный пример Гамова заразил всех прилетевших. Они стали в качестве сувениров направо и налево раздавать атрибуты красноармейской военной формы, их потом лётчики доставляли с Уэлькаля и Марково, возвращаясь с перегона.

Для американцев прилёт советских самолётов становился уже привычным. Здесь на рекогносцировке побывала группа офицеров во главе с командиром дивизии полковником Мазуруком, а две недели спустя прибыла военная приёмка, возглавляемая полковником Мачиным.

Когда на аэродром города Фербенкса прилетели члены советской военной миссии, их поселили в большом двухэтажном доме. На первом этаже разместились техники-сержанты, на втором, в двух комнатах, офицеры. Третью, с ванной и туалетом, отвели переводчицам. Вечером, в день прилёта, всех собрали в актовом зале и довели правила поведения на авиационной базе, порядок посещения столовых, кино и офицерского клуба. С информацией выступал начальник приёмки. Заканчивая свою речь, он сказал:

– В принципе, ничего нового вы не услышали. Подобные инструктажи были и на Родине. В заключении хочу сказать о том, что каждый из нас – представитель великой страны, об этом надо помнить. Любой проступок, порочащий звание гражданина этой страны, будет сурово наказываться, вплоть до откомандирования.

Мачин закрыл лежащую перед ним папку и, окинув взглядом присутствующих, продолжил:

– Я думаю, что для первого раза достаточно. Сейчас всем отдыхать. Завтра рабочий день, построение в восемь сорок пять, опоздания не допускаются, все свободны. Прошу остаться Макаровой и Финелоновой.

Когда зал опустел, Мачин подошёл к переводчицам:

– Не надо вставать, сидите. Не хочется, чтобы этот разговор был официальным. Не знаю, будет ли то, что я скажу, неожиданным для вас, и хотя этот разговор мне не совсем приятен, но, как говорят, положение обязывает. Вы – люди военные и, уходя в армию, отдавали себе отчёт в том, куда вы идёте.

Сегодня до нашего совещания я встречался с начальником американской военной базы. Он познакомил меня с требованиями, предъявляемыми к военнослужащим на территории базы. Эти требования я сейчас довёл до всех, но вопросы, касающиеся непосредственно вас, я решил не озвучивать при всех, – похоже, начальник приёмки преодолел смущение, которое слышалось в начале разговора. Ушла витиеватость, он стал тем командиром, каким его привыкли все видеть. – По правилам военного времени, с учётом того, что Фербенкс считается военным объектом, американским офицерам базы «Ладд-Филд» запрещается брать с собой семьи. Поэтому на базе незамужним запрещено жить в одном доме с мужчинами.

Девушки слушали, но в мыслях уже вертелся вопрос: «А где ж нам жить?» Свою комнату они уже обжили, она им понравилась. Удобно было то, что всё находилось под рукой, условия жизни – не в пример Басре – были намного лучше.

– Но мы решили так, – продолжал Мачин. – Поскольку другого подходящего жилья нет, для вас сделано исключение.

Девушки улыбнулись.

– Один запрет остается. Каждой из вас без сопровождения офицера – мужчины запрещено посещение офицерского клуба.

– А в столовую? – спросила Макарова. – Она же в этом клубе.

– Да, я знаю. Я попросил наших инженеров, они будут вас сопровождать на приём пищи. Потом, думаю, мы эту ситуацию разрулим. Вот теперь я вам всё сказал. Сейчас – по домам.

Девушки направились в свою комнату. Для них наконец-то закончился этот тяжёлый день. Хотелось лечь и отдыхать.

Две недели пролетели в трудах и заботах, как один день. Однажды в комнату, где работали переводчицы, заглянул инженер-капитан Евгений Радоминов. Наташи не было, она ушла на доклад, а Лена Макарова сидела над переводом какой-то инструкции. Подняв голову, она спросила:

– Женя, что случилось?

– Лена, ты одна? – спросил он. – А где Наташа?

– Наташа закончила перевод, пошла на доклад.

– Ну и ладно. Пошли на аэродром, там наши прилетают!

– Да пусть прилетают, – сказала Лена. – У меня срочная работа.

– Никуда твои переводы не убегут, а здесь, можно сказать, исторический момент, – он взял лежавшую на столе пилотку и вручил её Лене. – Надевай скорее, пошли, а то опоздаем.

Девушка механически взяла пилотку:

– Ладно, пойдём.

Они почти бегом заспешили на аэродром…

Пётр Гамов, расставшись с американским пилотом русского происхождения, вдруг увидел, что к ним направляется советский офицер с девушкой в нашей, советской военной форме. Присмотревшись, он сказал Сорокину:

– Смотри, Сань, там, кажется, наши ребята, с которыми работали в Басре.

Когда Радоминов и Макарова оказались поближе, Пётр, все всматривавшийся в женскую фигуру в военной форме, воскликнул:

– Леночка Макарова! Сюрприз!..

Он с трудом узнал Лену.

Перед ним была уверенная в себе, поврослевшая девушка. Гимнастёрка красиво сидела на ней, обтягивая стройную фигуру. Из-под пилотки выбивались короткие, но уже заметно отросшие светлые волосы. Она заметно похорошела за то время, которое прошло с момента их последней встречи.

Лена понравилась ему, он посмотрел на неё совершенно другими глазами. Но тем не менее Гамов сначала обнял Радоминова, хотя их с инженером объединяла лишь совместная служба в Басре. Потом, несколько замешкавшись, распахнул руки и в объятьях оказалась удивлённая, покрасневшая от смущения Леночка.

Гамов не ожидал такой встречи. Ему льстило то, что его бывшие сослуживцы не забыли о нём и пришли встречать на аэродром.

– Ребята, знакомьтесь, – это штурман Сорокин, Александр Сергеевич, в быту, как вы понимаете, Пушкин, – перевел он внимание на своего попутчика. Тут же заметил:

– А вас, Лена, просто не узнать!

– Да что вы, товарищ Гамов! Это вы, по-моему, стали серьёзнее. В Басре вы обращались на «ты», а сейчас…

Пётр быстро собрался:

– Потому что вы тогда была щупленькой и на «вы» тебя не хватало.

– Просто я тогда была после тифа, а сейчас восстанавливаюсь, прихожу в себя.

– Ребята, вас там, кажется, пытаются строить, – указывая рукой на пустую самолётную стоянку, где начальник штаба полка выстраивал прибывший полк, крикнул один из сослуживцев. – Двигайте туда, главное, что вы добрались.

– Да, нам действительно нужно в строй, – поддержал Гамов, – пошли, Саня.

Наскоро, в улыбках, пожали друг другу руки и разошлись на время.

Авиабаза «Ладд-Филд»

Гостеприимно встреченные союзниками, советские специалисты разместились в казармах местной авиабазы. Для лётного состава было выделено несколько коттеджей, которые, как две капли воды, были похожи друг на друга. На первом этаже каждого был большой общий холл с камином, на втором – спальни. Конечно, о таких условиях наши люди и не мечтали. В большинстве своём они были фронтовиками, а на фронте, как известно, не до комфорта.

Вообще, аэродром «Ладд-Филд» был очень интересен своей компоновкой. Он представлял собой огромный круг, посредине которого на высоком столбе был укреплён американский флаг.

Все службы, жилые помещения, столовая, клуб, ангар были расположены по кругу. В каждое помещение можно было попасть с улицы – это был парадный вход, или по подземному коридору, соединяющему все помещения. В этом подземном коридоре можно было находиться, не одеваясь, даже при температуре на улице ниже -40 °C. Было весьма удобно при продолжительной и холодной зиме.

На аэродроме стоял большой ангар, в котором могло разместиться до тридцати истребителей «Аэрокобра». Для работы военной приёмки это тоже было удобно, и прилетевшие специалисты инженерной службы под руководством главного инженера Бориса Кисельникова этот факт использовали с максимальной полезностью. При организации работ по приёмке, особенно на начальном её этапе, Борису Васильевичу Кисельникову очень пригодился опыт, полученный в Ираке на аэродроме Басра. Советская военная приемка на Аляске начала продуктивно работать сразу после прибытия на американский континент. Инженерно-технический состав без раскачки включился в работу по осмотру, проверке и приему уже ожидавших перегона в СССР самолетов.

В задачу разместившегося на авиабазе первого авиационного перегоночного полка входила переправка своим ходом самолётов через Беренгов пролив на Чукотский полуостров. Было создано четыре эскадрильи – две истребительные и две бомбардировочные, а также два лидерных экипажа. Каждая истребительная эскадрилья имела девять пилотов, десятым был командир эскадрильи. Бомбардировочные эскадрильи состояли из десяти экипажей каждая. Летно-подъемный состав полка насчитывал около ста человек, технический и другой обслуживающий персонал – около семидесяти.

Лётчики, штурманы и инженеры, прибывшие из Басры, оказались теми людьми, вокруг которых сплачивался коллектив. При формировании полка, на аэродроме в Иваново, сотрудники южной приёмки были на общих правах со всеми и ничем не выделялись среди других специалистов, собранных отовсюду.

Но по прибытии на Аляску, когда стала ясна задача, те, кто уже имел опыт приёмки и перегона самолётов, естественно, оказались в центре внимания. К ним прислушивались, шли за советом. А они, в свою очередь, делали всё для того, чтобы помочь товарищам и как можно быстрее отладить конвейер приёмки и переправки.

Американские пилоты-инструкторы поражались тому, как русские на лету схватывают всё, что необходимо для полёта. При этом новички живо интересуются устройством узлов и агрегатов самолёта, чему американские летчики уделяют, мягко говоря, небольшое внимание.

Однажды Наташа Финелонова работала на аэродроме. Она должна была помочь пилоту Барышеву с переводом. Он попал в полк после фронта и не летал на американских истребителях.

Пилот и переводчик подошли к самолёту Р-40 «Томагавк». Их встретил американский пилот-инструктор Вульфсон:

– Здравствуйте, я вас жду, – через переводчика поздоровался он.

Советский молодой лётчик поздоровался с американцем за руку и стал с интересом рассматривать самолёт.

– Вы так молоды, наверное, после лётной школы, – спросил инструктор.

– Да, после школы. И года полётов на советско-германском фронте.

– О, это заслуживает уважения, – сменил тон американский пилот. – Что вас интересует на этом самолёте?

– Давайте познакомимся с ним поближе, – ответил Барышев и полез в кабину.

Наташа взобралась на одно крыло, инструктор на другое.

– Меня интересуют четыре момента: как запустить двигатель?

Вульфсон объяснил порядок действий при запуске двигателя. Наташа перевела. При переводе сказанного лётчик утвердительно, не перебивая, кивал головой, показывая, что ему всё понятно. Затем, он спросил про максимальное давление и про обороты двигателя на взлёте. Выслушав ответ, он задал следующий вопрос:

– Как вы поддерживаете температуру масла и температуру охлаждающей жидкости?

Вульфсон объяснил. Барышев удовлетворенно кивнул головой: все понятно.

А вот своим последним вопросом русский лётчик удивил американца. Он спросил, как обращаться с радиостанцией. В первый военный год наши многие истребители не имели средств связи. Работали руками. Для американца это казалось странным.

– Барышев обратился к Наташе:

– Переведите: «Спасибо за занятие, а теперь попрошу освободить машину».

– Как, он будет взлетать? – удивился инструктор.

– Конечно, а для чего же я здесь?

– Но ведь надо всё попробовать на земле, вместе с инструктором, и только после этого можно вылетать, но опять же – с инструктором.

– Да о чём мы говорим? – с улыбкой сказал Барышев. – Мы же с вами пилоты, оба знаем, как это делается.

Наташе трудно дался перевод этих слов. Эмоций в них было больше, чем смысла, но инструктор в общем понял о чем речь. Только рискованно же выпускать в полёт лётчика, незнакомого с особенностями новой для него машины. Но «год фронта» молодого пилота, его самоуверенность и улыбчивость послужили, наверное, аргументами для Вульфсона.

Инструктор спрыгнул с крыла, обошёл с хвоста самолёт и помог вернуться на землю девушке. Когда они отошли в сторону, Вульфсон махнул рукой, давая разрешение на запуск двигателя.

Он внимательно следил за действиями пилота, в глубине души надеясь, что тот не будет взлетать. Но инструктор ошибался. Самолёт, прогрев двигатели, вырулил на полосу, пробежался по ней и уверенно взлетел. Вульфсон с замиранием души следил за полётом, а тот, набрав высоту, сделал «правую и левую бочки», «мёртвую петлю» и, покачав крыльями, пошёл на посадку.

Когда самолёт зарулил на стоянку, улыбающийся лётчик вылез из кабины, погладил самолёт по крылу и сказал:

– Хорошая машина, послушная.

– Машина хороша, когда есть хороший лётчик, – хлопая Барышева по плечу, похвалил американец.