Текст книги "Тетракатрены"

Григорий Марговский
Тетракатрены

© Марговский Г.А., текст, 2021

© Моргунова Е.А., иллюстрации, 2021

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2021

* * *

Предисловие

Всякой книге – своё время. По замечанию Фридриха Горенштейна, «…что не сделано, то каменеет». Лев Николаевич Толстой никогда бы не мог написать «Севастопольские рассказы» в тот период, когда он писал «Войну и мир». Книга Григория Марговского «Тетракатрены», которую вы сейчас держите в руках, написана именно в тот момент, когда все кусочки смальты обстоятельств, впечатлений, мыслей, звуков, необходимых для её написания, улеглись в поле зрения автора.

Такие биографии, как у Григория Марговского, принято называть пёстрыми. Уроженец Минска, он успел поучиться в Белорусском Политехе, стать участником диссидентского литературного кружка, перебраться в Москву, поступив в Литинститут, отслужить в железнодорожных войсках на многообразных просторах Советского Союза, окончить Лит, печататься как поэт и переводчик, редактировать, преподавать, вступить в знаменитый «Апрель», репатриироваться в Израиль, где успел побывать членом союза писателей этой страны и аспирантом кафедры славистики, а сверх того – охранником, телефонистом, архивариусом и библиотекарем, и в итоге перебраться в США и работать там таксистом. Всё время не оставляя занятий литературой.

И там осенью 2017 года рождаются «Тетракатрены». Предоставлю слово для рассказа об их появлении самому автору:

«Меня вдруг прорвало: за три месяца я написал более сотни тетракатренов. Тогда я работал таксистом, по 10, а иногда и по 12 часов в день. Работа безумная (как я не сошёл с ума, сам удивляюсь: хотя зрение загубил – из-за того, что постоянно переключался с дороги на айфон). При этом каждое утро, в семь утра, я заезжал в “Старбакс” и писал по одному (иногда по два) коротких стихотворения. Так неожиданно возник этот жанр – тетракатрены: четыре катрена, 16 строк. В идеале (так я думал: возможно, это лишь мои фантазии), каждый катрен в смысловом (или метафорическом) плане сужается до размеров строчки – и образуется как бы суперстрофа, строфа в квадрате (тетракатрен)».

Темп нынешней жизни вкупе с небывалым плюрализмом в современном стихосложении не весьма располагает к следованию твёрдым формам. Изредка появляются целые поэтические книги, составленные из восьмистиший; чаще – собрания совсем уж коротких стихотворений, миниатюр, от четверостишия до одностишия, но эти уже по большей части являются либо плодами лабораторных экспериментов со звуком, либо носят вовсе игровой, а то и просто развлекательный характер. Работа Григория на этом фоне представляется без преувеличений титанической, и уже в самой его формальной непреклонности чувствуется полная погружённость в материал, сосредоточенность на предмете. Если искать аналог «Тетракатренам» в истории мировой культуры, которую автор знает глубоко и точно, я определил бы их как стихотворные «Капричос» Гойи (если бы «Капричос» были лирическими).

Калейдоскопическая смена сюжетов и персонажей от стихотворения к стихотворению в итоге приводит к их слиянию в едином роуд-муви, требующем просмотра от начала и до конца, чтобы размер и строфика обернулись частотой смены кадров, а сумма увиденного и рассказанного поэтом предстаёт своим отражением – фигурой автора, выступающего в отдельных текстах-мизансценах не снявшим их оператором, а битовским «человеком в пейзаже».

Впрочем, не только своеобразной тактовой частотой, мерой течения внутреннего времени книги оказывается средневековая строгость её формы. Она словно перебрасывает биографический мост от юности автора к его сегодняшнему дню. Рискну предположить, что от тогдашних близких и любимых к нынешним.

 
Звонок к уроку снится по утрам,
Как будто я не от всего свободен
И сердце не рассёк ужасный шрам
От многократной пересадки родин.
 

Всякой книге – своё время. Ей необходимо быть вовремя написанной и необходимо быть вовремя впервые прочитанной. И особая удача, когда нерукотворный памятник – стихи получают достойное рукотворное воплощение. Благодаря издателю и иллюстратору «Тетракатренов» Григория Марговского – Елене Моргуновой книга получила графическое и полиграфическое воплощение, делающее её самостоятельным произведением искусства. Поэт – повелитель вечности, и созданное им заслуживает подобающего одеяния.

Вадим Седов

Китайская ваза

 
Не мандарин ли сватался к царевне,
Когда, в плену раскопов и излук,
Из белой глины горные деревни
Высокий чистый извлекали звук?
Иль заключал союз тысячелетний
С драконом огнедышащим колдун?
Догадку, обессмысленную сплетней,
Расплавило сиянье стольких лун!
И мы вдвоём, на ветреной террасе,
Скрепив объятья сливовым вином,
Как будто бы прозрели в одночасье,
Очнувшись в измерении ином…
Вскипал похлёбкой рисовой на ужин
Густой туман, по мреющей косе
Носились капли снизками жемчужин
И в мельничном взрывались колесе.
 

Изобретатель

 
Отринь дуэли. Главное – идея,
Что мир пронзит спасительным лучом.
Пусть гений, над расчётами потея,
Окажется в итоге ни при чём.
Чертя координаты на бумаге,
Как шпаги, с осью скрещивая ось,
Мечтай лишь о мыслительном зигзаге –
Всё прочее решительно отбрось!
С годами, впрочем, сделавшись смиренней,
И ты поймёшь: как звёздам несть числа,
Так вероятность значимых прозрений
В условиях абсурда возросла.
Клинок бретёра возвратится в ножны.
Учёная захлопнется тетрадь.
Все варианты бытия ничтожны
В сравненье с шансом не существовать.
 

Премьера

 
Мир, созданный из вещества обмана,
Замыслен был как проблеск слепоты:
Чтоб глухари партера осиянно
На бис немые вызывали рты;
Чтоб рококо паучьих декораций
В либретто набросал властитель дум –
И зал вопил, что он второй Гораций,
На свиноферме прикупив парфюм;
Чтоб, арию удавленника выдав,
Счастливчик фонограмму наложил
На па-де-де безногих инвалидов
И менуэт изысканных горилл, –
А две уборщицы из бенуара
С вахтёром, что так царственно облезл,
Навосторгались попугаем ара,
Зажавшим в клюве дирижёрский жезл.
 

Весна

 
Я радуюсь, когда моё дитя
Садится на скрипучие качели –
Растрёпанно, с картины Боттичелли,
В промозглую обыденность летя.
Глаза её искрятся из весны,
Не замечая хмурости дискуссий:
Ни ангела, погрязшего в искусе,
Ни демонов, что им соблазнены…
А мир живёт, уже и не боясь,
Что таинства времён истаял трепет
И умопомрачение расцепит
Причин и следствий подлинную связь.
И всё ж таки: пока её зрачки
Неизречённо светятся любовью –
Я ненависти полон к послесловью
И жажду продолжения строки.
 

Тавромахия

 
По абрису гранитного карьера
Гоняют мотоциклы вперебой,
И старый клён, как опытный тореро,
Их дразнит багровеющей листвой.
Амфитеатра гул из преисподней
Доносится, но байкеры, кружась,
В надежде ощутить себя свободней,
С фиестой не усматривают связь.
Им невдомёк, что мечет бандерильи
Последний одуванчик на лугу,
Что это предки их уговорили
Над пропастью описывать дугу.
Рокочет «Харлей-Дэвидсон», и сроки
Колеблются, но жертвенник горит,
Покуда в грандах теплится высокий
Дух Реконкисты и её коррид!
 

Вернисаж

 
Влюблённые носители тату,
Она и он, две братских галереи,
Уста друг друга ловят на лету,
От бриза полусладкого хмелея.
Две выставки, чья живопись легка
И солнечна, фуршетом знаменуя
Сотрудничество, с первого глотка
Впадают в эйфорию поцелуя.
До белопенных толп им дела нет,
Под звуки атлантического гимна
Их контуры, символика и цвет
Заключены в объятия взаимно.
Облеплены песчинками тела:
Так посетители в музейном зале,
Согретые источником тепла,
Гадают, что им гении сказали.
 

Антихрист

 
Глаз урагана пристально следит
За паникой береговой охраны.
Так ягуар, засев меж пирамид,
Считает: все ль на месте игуаны?
Вот-вот уже консольной балки скрип
Раздастся – и гуд-бай, архитектура!
Моторной лодкой обернётся джип,
Рыболовецким траулером – фура.
Приняв за млеко пенную волну,
Младенец заагукает… «Не ширься,
Не приближайся, изверг, прокляну!» –
Вопит креолка грозная на пирсе.
Но захлебнутся звонницы церквей,
Над островом завоеватель, вихрист,
Промчится – и винить его не смей…
Какой другой потребен вам Антихрист?
 

Филология

 
В нью-йоркской синагоге старый хазан
Попался мне, один из пустомель,
Уверенных, что «шмайссер» как-то связан
С молитвой их святой «Шма Исраэль».
Мне сделалось смешно: ведь я филолог,
А он рассвирепел – и тут же в крик:
Мол, оттого был Третий рейх недолог,
Что в ствол убийц Барух Кадош проник!
Мол, с Каббалой эсесовскому сброду
Не совладать, расстрелянным во рву
Г-сподь мгновенно даровал свободу
Ступить на землю предков наяву!
За очередью «шмайссера» звучало:
«Шма Исраэль», их воскрешал иврит!
Узрев безумье с самого начала,
Решил я: пусть Исайя говорит…
 

Накануне

 
Речной круиз. Наверное, опять,
На Бруклинском мосту развесив бусы,
Мечтают их на земли обменять
Лукавые праправнуки, безусы.
Под мышкой Конституцию зажав,
Не отрицает статуя Бартольди,
Что уваженье ближних и держав
К чужой свободе зиждется на кольте.
Невеста просит белый лимузин?
Элитное авто не по карману,
Пока с десяток сонных образин
Ты не наймёшь работницам в охрану.
Шампанским чокнись, в губы поцелуй,
Избранница твоя необычайна!
Не зря вуайеристом скачет буй
Вдали, у освещённого скайлайна.
 

Амиш

 
Век технологий не переупрямишь,
И странно мне, когда, густобород,
В скрипучем дилижансе едет амиш
На ярмарку, сбывать свой огород.
Из множества известных мне экзотик
У этой снисходительности нет:
Не то что телевизор – даже зонтик
В общине подпадает под запрет…
Не отличить швейцарца от эльзасца,
Но скромность, в сочетанье с простотой,
Образовала сплав, готов поклясться,
Куда прочней, чем слиток золотой!
И да – мы все погибнем от эболы,
Джихада или ядерной войны,
А в штате Индиана будут школы
Воскресного усердия полны!
 

Чиполлино

 
Малышка плачет, мультик досмотреть
Не дали ей, дурацкий, но весёлый,
Досуг её довлеть не должен впредь
Порядку, установленному школой.
Что ж, уповать на цифры здоровей,
Чем маяться с мятежным Чиполлино!
Громоздкими составами сабвей
Ворочает с одышкой исполина…
Жизнь обсчитать любого норовит
И смертью обанкротить ради смеха,
И луковка, потешная на вид,
Её бульдожьей хватке не помеха.
Но всхлипывает девочка, слеза
Боготворит героя, и в расчётах
Тех содроганий сладостных нельзя
Нам не учесть, до тысячных, до сотых!
 

Агент

 
Что нам в новинку, для других старо,
От веры в чудо впору исцелиться.
Агентом в похоронное бюро
Задумчивого взяли сицилийца.
Пронзает он в распахнутых дверях
Горюющих матрон зрачками скорби,
В сюжет миракля вписывая прах,
Как в оперу – бренчанье на теорбе.
Надрывной композицией родня
Довольна… А затем, на чаевые,
Гудит он в пабе весь остаток дня
И жадно рвёт колготки на Марии!
Прочувствовать чужое как своё
Немыслимо. С судьбой играя в карты,
Нам не покрыть всех козырей её
Навязчивой комедией дель арте.
 

Мастер-класс

 
Художник возвращается из Сохо.
Совокупляясь, чучела зверей
Произвели фурор. Переполоха
Возжаждала одна из галерей.
С тигрицей развлекался страус нанду,
Но лучшая из инсталляций – слон,
Расплющивший податливую панду,
Всех критиков обескуражил он…
А там, в иллюминаторе, на отдых
Кристаллы перламутрового льда
Плывут слоями. В перистых разводах
Вдруг кучевая высится гряда.
Учись у неба! Ежечасно стили
Оно меняет, на успех плюя.
Чтоб на тебя вниманье обратили,
Не представай в убогом амплуа!
 

Беседы

 
Устал я заговаривать с людьми
О том о сём, а больше – скуки ради:
Мол, эти белки – хоть с руки корми,
Такая прелесть… Нынче при параде?
На Патрика Святого, я слыхал,
Всего за доллар пиво бочковое…
Понравился ль невесте Тадж-Махал?
Прикладывал ли дядюшка алоэ?..
На самом деле – все мы чужаки,
С проблемами твоими не до кучи ж!
И в Тадж-Махале Патрика с руки
Вовеки ты питаться не приучишь.
Звонок к уроку снится по утрам,
Как будто я не от всего свободен
И сердце не рассёк ужасный шрам
От многократной пересадки родин.
 

Великая чума

 
Посыпались отравленные стрелы
С татарскою заразою чумной.
Те генуэзцы, что остались целы,
Смертельный вирус завезли домой.
Самобичуясь, флагеллантов толпы
Курчавым чернокнижникам в вину
Вменили эпидемию: из колбы
Кто выпустить посмел бы Сатану?
Спасаясь от погромщиков, аиды
Бежали в Польшу. Вот исчадье зла!
Болезнь, исмаэлитский дар Тавриды,
На север, в Скандинавию, ушла…
Сегодня знаем: в гетто мыли руки,
Обряд Талмуда был веками чтим.
Доверьтесь достижениям науки,
И снова расцветёт курортный Крым!
 

Бахус

 
Ростовщику отдав её на откуп,
Отверг святоша статую твою.
С Буонарроти опрокинуть водку б!
Как будто сам нетвёрдо я стою…
Цирцеиного зелья в одиссеях
Отведал я, врагов приобретя,
В общаге, в эмиграциях обеих,
Но и к друзьям тянулся как дитя.
Напрасно козлоногого сатира
Из мрамора ты вырезал. В руке
Алеет кубок. Благо хоть квартира
Есть у меня, бивак на чердаке.
Эх, далека Флоренция, и Бахус
Иной богеме сообщает прыть!..
Мне бабушка твердила: гоиш нахес,
Но я не стану здесь переводить.
 

Печать (акростих)

 
Искусство есть попытка приравнять
Деянья наши к вечности природы,
Единственно возможную печать
Я вырезал, преодолев невзгоды.
Теперь они, шестнадцать строк подряд,
Естественности служат в этом мире,
Тоску и радость возведя в квадрат,
Рифмуются, четыре на четыре.
А как ещё нам вызволить, скажи,
Клокочущие помыслы и страсти?
Астральные тела во власти лжи,
Тела людей у истины во власти!
Работая упорно, день за днём,
Ежесекундно жди от слов подарка:
Не холод звёзд Вселенной метроном,
А сердца речь, пылающая жарко!
 

Редкая порода

 
Вот юноша, Версаля уроженец,
С японской собачонкой на руках.
Взирает беззащитно, как младенец,
Декоративной шёрсткою пропах.
Отец его сбежал на Филиппины.
Мать в Сингапуре. По её стопам,
Сын изучает маркетинг. Пипины
Короткие уже не правят там…
Перепахало Францию наследьем
Колониальным! Да, кивает он,
Безумие, пока в такси мы едем
В обжитый наркомафией район.
Охотничья порода сиба-ину,
Прижал её, хоть кем-то он любим.
Хочу подбодрить, не гоню машину,
А сердце шепчет: Иерусалим!..
 

Успех

 
Суставы, сухожилья для острастки
Сочленены тончайше, не забудь,
Но нет пределов гибкости гимнастки,
В лучах переливавшейся как ртуть.
Медалей золотых в Олимпиадах
Немерено: не любит уточнять,
И вообще, не переносит на дух
Спортивную разнузданную знать.
Успех мечтал чесать её за ушком,
Да в жилах кровь нерусская, и вот
В бассейне аэробику старушкам
Она который год преподаёт…
Масштаб не тот? Не стоит о масштабе,
Всех вечность уравняет, чёрт возьми.
Зато реально подфартило бабе
И с внуками, и с мужем, и с детьми!
 

Глясе

 
С прекрасной гаитянкою в постели
Очнулся Фёдор. Кофе и пломбир
Так смешивали в детстве. Золотели
На ветках листья. Сокрушался мир.
«Вконец ты чебурахнулся, ехидна!» –
Шепнул он смачно. И, взболтав глясе,
Вдруг села в позу лотоса бесстыдно
Нагая Агнес в царственной красе…
Вчера из бара в бар, на запах виски,
За жрицей вуду следовал москвич,
Не думая о стопроцентном риске
Заполучить ко всем несчастьям ВИЧ.
А нынче… Он позвал тихонько: «Агнес!»
Вновь карусель шальная сорвалась.
И оба знали точно свой диагноз:
Боязнь прервать живительную связь.
 

Шериф

 
«Ты думаешь, я просто разодет
На Хеллоуин и, как паяц, безнравствен?
Бутлегеров шугал ещё мой дед,
Шерифу ой не сахар в этом графстве!
По всем домам винчестеры и шмаль,
Попробуй сунься в боулинг – завалят.
Мочил бы ради герыча Камаль
Дружка Родриго, мускулами налит:
Нет, в пушечное мясо превратив
Пол-округа, взбесили федералов!
Я сына потерял, а мог бы Стив
Шагать тропой семейных идеалов…
Набрякли тучи, аж башка трещит.
Ну, я пошёл, а ты пока прими тут.
Но втихаря. Сам видишь этот щит
На въезде в парк: no alcohol permitted».
 

Грузчик

 
Гольдмахер размышляет чуть не вслух,
Жуя огромный сэндвич в перерыве:
«Напрасно я скрипичных двух старух
Подначивал – они стучали Риве.
С тромбоном вышла полная фигня.
Тогда, зашухерив его с флейтисткой,
Я мог бы подмигнуть: мол, на меня
Не обращай вниманья, дальше тискай!
Контрабасиста в фальши уличив,
Зачем я вдарил в ухо барабану?
Червинский, собирая коллектив,
Просёк, что унижаться я не стану…»
Что ж, плакал симфонический оркестр,
Теперь в порту работает Гольдмахер.
А впрочем, как сказал Жозеф де Местр,
Народ с такою властью шёл бы на хер!
 

Иезавель

 
Плод манго на столе порозовел,
И из него сочится мирозданье.
Все выходки твои, Иезавель,
Пророками предсказаны заране.
Но там, в окне, отчаянье пруда
Целят волшебно лилии соблазна:
В миг сладости невелика беда
Нечестие, и ты со мной согласна!
Что жертвенник, когда, за гибкий стан
Обняв тебя двумя крылами сразу,
Я верю в святость разнопланетян,
Приблизивших Вселенную к экстазу?
Зарядит дождь – и, каплею упав,
Как будто дети пляшут на батуте,
На лепесток одной из тех купав,
На бездыханной кончится минуте…
 

Характер

 
Характер не изменишь, это правда,
Вот почему все рвутся за кордон,
Как половые психопаты Крафта…
Вернее, Крафта-Эбинга, пардон.
Но Запад не рассчитывал, поймите,
На нашу «золотую молодёжь».
Совок загнулся, бредни о наймите
Капитализма схлынули – и что ж?
Америку открыв, аборигенам
«Брат-2» мы показали. Так Хрущёв
Лупил ботинком. Знай течёт по венам
Хмельная кровь бандюг и холуёв!
Для тех, кто рассекал по штату Юта
И в «ролексах» горланил про Байкал,
Директор Штейермаркского приюта
Синдром некрофилии описал.
 

Ирландка

 
Скуластая, в чарующем трико,
Пуховике и вязаном берете,
Готова как пеструшка – ко-ко-ко! –
Высиживать одно, второе, третье.
Куда она теперь? В спортивный зал?
В руке стаканчик кофе. Так сжимала б,
Наверное, лишь суженого… Знал
Ты женщин уйму, и не надо жалоб.
А впрочем, любопытно: чем бы мог
Её ты покорить? Ничем, запомни!
Ты не католик, не мостил дорог
Твой предок, не пыхтел в каменоломне.
Амбалу ты не вдаришь с кондачка,
Болея за Red Socks, бурбоном с полки.
Твоя ж еврейско-русская тоска –
Как мёртвому припарки этой тёлке.
 

Почтальон

 
Кто оставлял comment, кто просто лайкал,
Не парюсь я, до фени чехарда.
Сегодня для меня важнее Майкл,
Бессменный наш гонец: вот это да!
Ровесник мой, он в фирменном фургоне
Счета и спам развозит, грамотей.
На пенсию уж накопил, но, сони,
Сопят в кроватках четверо детей.
Ему про «Хезболлу» я, про Госдуму:
Кивает, в курсе. Либо сделал вид.
Без разницы. На родине кум куму,
А здесь чужой чужому подсобит.
Мне как-то он признался: «На законы
Нам не начхать. Смекаешь почему?» –
И улицу обвёл. Дома и клёны.
Чтоб я дивился трезвому уму.
 

Росток

 
Есть ландыш, притаившийся в тени,
А есть сирень, ей надо много света,
И ты, росток вселенной, не вини
Природу беспринципную за это.
На пчёл прицельно обаянье трать
И бабочек, учись как медуница
Менять окраску венчика, пускать
Пушинок мириады, цепко виться.
Вольно ж тебе корить своих коллег,
Фразёров, стукачей и попрошаек,
С опрятной клумбы совершив побег,
Поэт дикорастущий и прозаик!
Соцветий форму так же по оси
И социум варьирует: от Гоббса
До Геббельса… Иного не проси
У бесов мирозданья, приспособься.
 

Александрия

 
По дну морскому тщательно порыскав,
Торжественно всплывает акваланг
С готовым лабиринтом обелисков,
Ротонд и бань, конюшен и фаланг.
Когда-то беломраморные глыбы
Сплетались в кружева и там, и тут,
А ныне лишь испуганные рыбы
С экскурсией глазасто промелькнут.
Заносчивых фронтонов понемногу
Руины инкрустирует коралл,
Царицы профиль мнится осьминогу,
Копья обломок в амфоре застрял…
«Ах, до чего всё точно у Страбона
Описано!» – духмяный чай из роз
Пьёт археолог. Ждёт его Сорбонна,
Европы чахлой глиняный колосс.
 

Целомудрие

 
Нам трепет целомудрия завещан,
Его в тончайших складках обнаружь.
На зеркале не замечая трещин,
Возлюбленная принимает душ.
С огнями придорожного мотеля
Созвездия соперничать не прочь,
По чертежу купальника на теле
Легко ориентируется ночь.
Мороженщице юной дальнобойщик
К зиме подарит тёплые меха,
Хмелея от перевозимых бочек
С запасом первородного греха.
А поутру её подбросит в Монток,
Где ангельский наяривает хор,
Хоть из боязни ни она, ни он так
Не величали чаек до сих пор.
 

Антитеза

 
Живописал избранник райский сад,
Но все мазки ложились криво тотчас,
И дух творенья начинал скисать,
Лишь приступал к работе древоточец.
Он сумрачно приумножал ходы
Истления размеренного, челюсть
За что-то мстила ивам у воды
И обрекала будущего шелест.
Став бабочкой, надсаживая грудь
С чередованьем чёрных поперечин,
Ужель порхать он будет где-нибудь,
Ветвей рукоплесканием отмечен?
Зачем же мир предпочитает грызть
И место геростратово в почёте?..
Маэстро с отвращеньем бросил кисть.
Что было дальше, вы уж не прочтёте.
 

Львиное сердце

 
Владелец виллы в мысли погружён
Не самые отрадные… «Аманда,
Добавь ликёра в яблочный крюшон!» –
Рычит он на кухарку. Где команда?
Ребята обещались ровно в пять,
Нет никого. Ристалищные с полок
Призы сверкают. Год уж как играть
Ему не позволяет врач-онколог…
Пуэрто-Рико – остров небольшой,
Вдоль южной кромки бежевые гроты.
Порой стремишься в детство всей душой,
А в подворотне окружают: кто ты?
Так, арбалетным раненный болтом,
Скончался Ричард! И, хватая биту,
Он молча рубит кубки под стеклом,
Презрев воображаемую свиту.