Текст книги "Тридцать дней в красной зоне. Заметки врача"

8. Средневековье

Я сижу в загородном доме с семьей. Почти досмотрел «Игру престолов». Хороший фильм, ничего не скажешь. Условное средневековье. И вот, глядя, как герои рубятся мечами и топорами, невольно начал размышлять. Как долго тогда жил обычный человек? Лет сорок – пятьдесят? Его жизнь могли внезапно оборвать грабители или солдаты, вульгарный аппендицит или другая (по нашим меркам, нехитрая) хворь, а главное – практически любая инфекция. Ситуация почти не менялась до появления антибиотиков, которые были открыты – с исторической точки зрения – буквально «вчера».

В Праге есть памятник в честь победы над чумой. И в Вене, по-моему, тоже. Победы?! Еще недавно мне казалось очевидным, что я родился в самые прекрасные времена в истории человечества. Чумы нет. Нацизм побежден. Люди больше не умирают от кровоточащих, рваных и гниющих ран. Как выяснилось, по-настоящему изменились только средства массовой информации. А угроз меньше не стало.

Сегодня третий день существования красной зоны в нашей клинике. Весь мир борется с пандемией. Вот уж не думал, что это слово когда-нибудь вновь станет актуальным. Я поговорил с Марио Седжио – это наш аспирант, подающий очень большие надежды; во всяком случае, Акела, который поклоняется только одному богу – работе, уже занес его номер в свой телефон. Вместо ответа на вопрос «как дела?» Марио, сдавший смену сегодня утром, просто прислал свою фотографию. И я увидел, что крупный нос Марио напоминает мясной фарш. Красный, раздраженный, опухший, исцарапанный. Дело в том, что респиратор должен быть плотно, герметично прижат к лицу, чтобы не осталось ни одной бреши, через которую зараженный воздух может, минуя фильтр респиратора, проникнуть в дыхательные пути. Очки, которые надевают сверху, тоже должны быть прижаты плотно к лицу. И в таких доспехах нужно провести четыре часа. Анджело и его команда с самого начала, хотя им это стоило изрядной нервотрепки, установили норматив, безопасный для врачей. Насколько я знаю, в других клиниках врачи вынуждены работать в красной зоне намного дольше и даже в гораздо более слабых средствах защиты. Но у нас – как и должно быть в хороших клиниках – работают по схеме, которую я изложил выше: четыре часа работы, четыре часа отдыха, и так сутки.

Признаю: наиболее художественно описал состояние своего лица Сандро. Посмотрим, смогу ли так же шутить я, когда придет мой черед. Пока я жду, когда заживет зуб. Да, нос у меня не маленький. Увы…

9. Началось

Работа уже на полном ходу, а я всё еще лечусь. Дома, в приятном обществе любимой жены и троих детей. И чат нашего отделения № 33 проснулся сегодня утром раньше меня. Пишет Никола-южанин:

– Доброе утро, коллеги. Что слышно на передовой?

Андреа:

– В отделении уже 18 пациентов, все стабильные, слава богу.

Сандро:

– Как состояние по кислороду?

Андреа:

– Пока всем хватает.

Андреа, как руководитель отделения – в отличие от остальных врачей, которые после суточной смены могли ехать домой или в гостиницу, – должен был находиться на службе каждый день, по 12 часов, обеспечивая материалами и лекарствами всех, кто работает в красной зоне.

Прошло еще несколько минут, и в чате появился другой коллега, с которым я еще не был близко знаком:

– В отделении уже 22 пациента.

Откликнулся аритмолог Валентино Васкони:

– Вижу, вы поймали кураж?

Из красной зоны ответили:

– Бригады скорой помощи поймали, ага.

Лучше сказать, что вирус поймал кураж…

(Существенная деталь: в красной зоне нельзя иметь при себе никаких личных вещей – ни мобильников, ни украшений, ни даже нательного белья. Точнее, из красной зоны ничего нельзя выносить – только то, с чем ты пришел на этот свет. Так что во время дежурства реплики в чате поступали лишь от тех коллег, которые вышли из зоны на положенный четырехчасовой отдых. Попутно замечу, что руководство клиники позаботилось и о нашем нормальном питании. Об этом чуть позже.)

К середине третьего дня клиника приняла лишь сто пациентов. Приятный сюрприз. Неужели вирус начал слабеть? Надо поговорить с реаниматологами, у них всегда жарче. И к концу недели выйти на работу – что бы там ни было с моим зубом.

Так я думал примерно до семи часов вечера. А после семи понял, что это было затишье перед бурей. В наш чат посыпались сообщения от Николы; потом подал голос Сандро, причем эффект был такой, как если бы он стоял за спиной Николы и ударил в большие медные музыкальные тарелки. Судите сами.

Никола:

– Сегодня, конечно, похуже. Настоящая жара пошла.

Я:

– Тяжелые?

– Да, в первую мою смену вроде ничего были, поражения легочной ткани максимум 10 %. Сегодня КТ показывает 50-процентное поражение.

– А как вы их лечите? По рекомендациям ВОЗ и нашего министерства?

(Трудно было задать более глупый вопрос. Но добрый Никола меня пощадил; не уверен, что я бы поступил так же.)

– Конечно, точь-в-точь. Администрация даже намного усилила режим обходов, в сравнении с рекомендациями. Как только обойдем всё отделение, тут же идем по новому кругу. Постоянно измеряем все показатели. И ни одной контрольной КТ не упустили. Всё работает как часы, Анджело строго следит за этим. Нас самих тестируют раз в неделю. Сейчас неделя не прошла, но уже сделали первый тест. Всё нормально, вот только больные тяжелеют. А я-то не очень верил телевизору…

И тут ударил в тарелки Сандро:

– Один поступил – у него все 100 %. В реанимации уже двенадцать человек. А шесть на трубе (на медицинском сленге это означает экстубацию, прекращение искусственной вентиляции легких), прямо из приемного покоя подняли. Говорил же: скоро мы будем с головой в дерьме.

Зная Сандро, я понимал, что он выбирает выражения. Через пару минут в другом канале связи я полностью насладился поступившим от него более ярким и эмоциональным отчетом, который можно было резюмировать так: «всё очень скверно».

Я отложил мобильник в сторону, даже затолкал под спящего сына, чтобы не было желания читать снова. Парни воюют с этой заразой, а я сижу дома. И враг мало-помалу наступает. Что ж, осталась неделя ожидания. Посмотрим…

10. Король Артур

Пятый день. Дела идут переменно – то черная, то белая полоса… Видимо, сейчас переходная стадия. Только что я узнал, что заболел очень близкий друг, хирург-онколог Артуро Баттиста, работающий в другом госпитале. Тоже одержимый. Если предложить Артуро выбор между обедом и очередным пребыванием в операционной, он, наверное, скажет: «Скальпель». Или: «Обработаем кожу». На сей раз его попросили не заглянуть в операционную, а дежурить в красной зоне. В последние две недели Артуро дежурил дважды. И вот я узнаю, что он дома – еле живой.

– Как ты себя чувствуешь?

– Привет! Одним словом?

– Нет, подробно.

(Одно слово, каким Артуро мог описать свое самочувствие, было нетрудно угадать, но я хотел получить более точную информацию.)

– Я чуть не умер в первую ночь. Резко поднялась температура. По-моему, до 390 или 400 по Цельсию.

– То есть до 39 или 40?

– Нет, болван, всё правильно! Я превратился в вулкан! Жена трижды за ночь полностью перестилала постель! Брат, я чуть не умер. Болели все суставы. Даже суставы пальцев. Вокруг глаз – полыхающий свет, сами глаза болели зверски, я не мог даже на миллиметр перевести взгляд. Всё болело, даже брови. Даже ноздри. Даже мысли. Начал болеть лоб – сильнее, чем когда я попал в аварию и мерился силами с рулем своей старой машины. Ту схватку я выиграл. А эту почти проиграл. Потом начался кашель – громкий, громче крика Тарзана.

– Так и будешь говорить метафорами?

– Ты сам не захотел, чтобы я обошелся одним словом.

– А КТ легких сделал?

– Еще нет. Пока наслаждаюсь общением с семейным врачом, который пришел ко мне на следующее утро. Знаешь, Эйнштейн однажды сказал гениальную вещь: «Безграничны только вселенная и человеческая глупость. Хотя в первом я не уверен». И действительно – врач меня выслушал, понял, что я работал в красной зоне, и поставил диагноз: острый фарингит…

(Необходимое примечание: при поражении новым вирусом фарингита обычно в чистом виде не бывает, только в сочетании с чем-то другим.)

…ну и что мне теперь делать? Я просил поставить ОРВИ! Чтобы ко мне ходили доктора, чтобы я мог на две недели уйти на изоляцию. А ведь у меня и вправду ОРВИ. Острая респираторная вирусная, мать ее, инфекция. Но с диагнозом фарингит я могу и должен выходить на улицу, ходить на КТ-исследование, продлевать документы о нетрудоспособности… И контактировать со всеми, кто мне встретится. А всё потому, что Эйнштейн был прав!

– Что же ты не попросил написать ОРВИ? Сказал бы, что ты тоже врач!

– Пытался! Он твердил, что уже поставил диагноз.

– Боже, какая тупость!

– Это не тупость! Это лень! Грязный ублюдок просто не захотел переписывать больничный лист.

Я обещал Артуро звонить каждый день до получения результатов КТ.

Мы знакомы со школы: вместе играли в футбол, пили вино, веселились на тусовках. Артуро крепкого сложения – но для этой дряни телесная конституция не имеет значения. Его иммунитет оказался слабее, чем агрессия вируса.

Будем надеяться… Но Эйнштейн действительно был прав.

11. Приглашение

Сегодня позвонил Андреа Чубелли.

– Доброе утро, не разбудил?

– Нет.

(Не разбудил, но оторвал от созерцания падающей капли, долго висевшей на ветке за окном. Так я и не смог насладиться последним мгновением существования этой капли. Я думал о том, что в ней могут находиться сотни тысяч вирусных частиц и столько же бактерий. Иными словами, целый мир, который будет убит земной гравитацией.)

– Вы по-прежнему готовы работать?

– Да, конечно. Я звонил пару дней назад, сказал, что с зубом всё в порядке, но мне ответили, что я пока в резерве, нет мест.

– Место есть. Я освободил от работы доктора Марио Седжио.

– Почему?

– Вы видели его нос?

– Только на фотографии. Поцарапан.

– Нет, не поцарапан. Он практически уничтожен. Еще немного, и начнется некроз кожи. Лицо будет вконец обезображено. Респиратор и очки слишком сильно давят на горбинку носа, с каждой сменой зрелище всё кошмарней. А затягивать маску слабее никак нельзя.

– Понял. Христианский поступок.

– Спасибо, что согласились. Жду на работе.

Андреа был явно доволен моим ответом. Но его поступок в самом деле заслуживал похвалы.

В понедельник приду в клинику, Анджело подпишет мой допуск в красную зону, и, так сказать, добро пожаловать в ад. Осталось решить одну проблему. Мой нос, отличавшийся прекрасной и величественной горбинкой, был щедрым даром природы. Я не имел к нему ни малейших претензий. Но обычный респиратор наверняка отправит меня, как Марио, на скамью запасных. Нужно подумать о чем-то более анатомическом. Этим я займусь завтра. А пока еще поразмышляю о судьбе мира, который был только что беспощадно разрушен земным тяготением.

Я уйду в зону, скорее всего, на два месяца. Семья будет жить в загородном доме, я – в городе. Буду скучать, особенно по маленькой Джельсомине. Завтра, если получится, напишу о том, что видел своими глазами.

В нашей клинике уже есть один умерший. Он поступил с большим опозданием, хотя давно мучился кашлем. Легкие оказались поражены более чем наполовину. Ему было за восемьдесят, много сопутствующих заболеваний. Пианист. Жил долго, умирал тоже долго. Врачи всем отделением старались как могли, не получилось. Очень жаль. Про себя думаю: дай бог и мне прожить 80 лет, а там видно будет, как предпочел бы уйти я.

12. Первый день

Сегодня первый день моей работы в красной зоне. Начну с мысли, пришедшей ко мне через час после того, как я надел защитный костюм и респиратор: «Жесть!» Потому что у меня начал чесаться угол правого глаза. Настоящий ад… Одна песчинка ни для кого в этом мире не имеет значения. Но если песчинка попадает в глаз снайпера именно в тот момент, когда он целится в противника, она тут же становится эквивалентом человеческой жизни. А если предположить, что это военачальник, от которого зависит ход войны, цена песчинки увеличится до нескольких сотен тысяч жизней. Примеры можно умножить: водитель грузовика, пилот самолета, идущего на посадку, и т. п. К счастью, от уголка моего глаза не зависели судьбы множества людей. Но легче от этого не было. Почесать нельзя: глаз под маской. Выйти из зоны и оставить отделение без врача тоже нельзя, однако и терпеть невозможно. Кроме того, еще через час я понял, что если обычный человек состоит из воды на 68 %, то во мне к настоящему моменту ее меньше половины. Через три часа я подумал, что пальцы, на которых несколько часов надеты две пары перчаток, стираются так, что, видимо, не дают отпечатков. Когда кончился последний час, я завершил обход, сделал все назначения, сел и задумался. Оказывается, не нужен гуру, чтобы научиться медитировать и выключать сознание, – достаточно провести четыре часа в костюме биологической защиты.

Что касается больных, то, к моей радости, двадцать восемь из двадцати девяти чувствовали себя намного лучше. Половина еще получала увлажненный кислород через носовые канюли, но состояние почти всех резко улучшилось. Пневмония отступала, мы отвоевывали всё больше сегментов легочной ткани больных.

Важный штрих: медсестры, помогая нам надевать костюмы, пишут наши имена маркером у нас на груди, чтобы пациенты могли к нам обращаться и понимали: перед ними врач или медсестра.

Сегодня мы работали с Николой Ламберти. Аритмолог и рентгенхирург выхаживали больных с пневмониями. Пути Господни неисповедимы, да. И работать с Николой – одно удовольствие.

Коллеги из отделения реанимации творили чудеса. Если в одной из крупнейших клиник города за месяц работы врачам удалось снять с трубы только трех пациентов, то у нас за неделю сумели вытащить пятерых и даже перевести из отделения на долечивание. Хвала вам, Андреа Галлисто и Мариза Романо! Одна просьба: берегите себя.

Есть и тревожная весть: наш сотрудник был госпитализирован. Мы все знаем, на что шли.

13. Первый опыт отдыха

Возвращаясь после дежурства домой, я прежде всего постарался никого не встретить ни в лифте, ни в подъезде. Это мне удалось. Далее предстояло решить три задачи. Во-первых, при надевании маски я буквально каждый раз вырывал себе пучок волос (не говоря уже о том, что чем волосы длиннее, тем выше риск инфицирования). Нужно было подстричься. Во-вторых, иммунная система человека полностью состоит из белков, и, соответственно, для ее обновления требуется постоянное поступление белков в организм. Нужно было как следует поесть. В-третьих – фактически во-первых, – нужно было отдохнуть! Я безумно хотел спать. Но начал всё-таки с того, что установил на машинке для стрижки длину восемь миллиметров и, затратив минут двадцать, подстригся. За красотой я не гнался: моей целью было укоротить волосы. Принял душ, поел, лег и попытался заснуть. Не спалось. Думал о пресловутом вирусе. История человека разумного насчитывает десятки тысяч лет – если же избрать отправной точкой цивилизацию шумеров или более известных египтян, то набирается около семи тысяч. Почти всё это время мы ничего не знали о вирусах. Впервые вирусы были описаны как патогены, поражающие табачный лист, только в 1892 году. Для нас они до тех пор не существовали, но в настоящий момент, хотя мы их по-прежнему не видим, их существование более чем реально.

Я открыл глаза через четыре часа. И снова закрыл от резкой боли: казалось, дьявол помочился, насыпал в мочу битого стекла и плеснул ее мне в глаза. При попытке хоть слегка разжать веки вспыхивала такая же адская боль. Я нащупал айфон, попросил Siri позвонить знакомой, офтальмологу по профессии, и сказал ей, что умираю. Хотя в обычной ситуации врачи не назначают лечения по телефону, она тут же рекомендовала несколько простых препаратов, которые не могли причинить вреда.

Затем Siri по моей просьбе позвонила другой приятельнице, на чью доброту и отзывчивость я мог твердо рассчитывать. В самом деле, уговаривать не пришлось, и через каких-нибудь двадцать минут, пока я слушал «Nothing else matters» группы Metallica, у меня под дверью – «справа под рукой», как сказала моя спасительница, – оказался пакет с офтальмофероном, искусственной слезой и окомистином. До двери я добирался ползком. Будь у нас на лестничной площадке камеры видеонаблюдения, они запечатлели бы удивительную и забавную картину: в дверях появляется человек на четвереньках и с закрытыми глазами, ощупывает порог, нашаривает пакет и медленно ползет обратно.

Я долго собирался с духом, потом, преодолевая мучительную боль, разлепил веки и начал процедуру. Обкапал лицо, нос, рот, волосы… Кое-что попало и в глаза. Дополз до кровати, улегся. Теперь я знал, где находится центр необъятной вселенной: у меня в левом глазу. Собственно, вся вселенная вместилась в мой глаз: остального-прочего я не видел, ни в чем не нуждался и ничем не интересовался.

14. Отдых, уже всерьез

Утром меня разбудил ветерок, обдувавший спину. О, я жив, уже хорошо. Медленно, крайне осторожно приоткрыл глаза: не болят! Нос дышит. Глаза видят. Поверьте: больше ничего для счастья и не надо.

Никогда еще я не ел с таким наслаждением спагетти, не пил воду, не чистил зубы. Жаль, нельзя выходить из дома: на улице прекрасная погода, солнце.

Впереди был еще целый день отдыха – первый ушел на борьбу с воспалением глаз. Я провел его в идиллической обстановке: красное темпранильо и твердый сыр, старые фильмы, в том числе «Старое ружье» с Роми Шнайдер (если не видели, настоятельно рекомендую).

Тик-так, тик-так… Как там дети? Жена сказала, что старшая дочка заболела, ночью температура поднялась до 39. Но утром, можно сказать, пришла в норму. У младшей резались зубы. Сын, как всегда, не горел желанием делать уроки, предпочитая чтение книг и научные фильмы об исследовании космоса.

От коллег я узнал, что в клинике находится уже 150 пациентов. За вторую неделю умерли только двое: пианист, о котором я говорил, и преподаватель физики.

Беседуя с врачами из других клиник, мы с коллегами приходили к выводу, что у нас работа поставлена очень хорошо. Не зря Анджело задолго до приема инфицированных приложил столько сил, вникая во все детали организации. Не зря Бенедетто Аллини провел бессонную неделю, постоянно обновляя систему защиты. Не зря руководитель отделения реанимации проводил все дни вместе со своими докторами на работе. Кстати, Андреа Галлисто, Маризе Романо и их команде удалось снять с трубы уже пять человек. Просто фантастический результат, если учесть, что в других клиниках на трубе умирали не менее половины пациентов. У нас семь пациентов из пятнадцати уже были экстубированы. (Разумеется, дальнейшую судьбу этих больных и последствия для их здоровья предсказать не так-то просто. Но сейчас они спасены.)

Берегите себя, Андреа и Мария! Вы и ваши коллеги работаете в красной зоне сутки через сутки. А я жалуюсь, что у меня болит глаз…

15. Привыкаю

Сегодня заступаю во второй раз. Хорошо, что мы с Николой Ламберти уже спелись, составили своеобразный дуэт – я ведь тоже южанин.

Я пришел в клинику первым. Бодрый, довольный, шумливый Сандро, сдавая смену, растолковал мне важные детали, объяснил, какие манипуляции потребуются для каждого больного и т. д. Обменялись анекдотами: «пятый», сказал он, но я возразил: «сейчас больше подходит первый, про солнышко». Посмеялись, но по глазам Сандро я видел, что он хочет что-то сказать и ждет паузы.

– Муж Камиллы лежит в реанимации на трубе.

Последовало продолжительное молчание. Это был мой пациент: парой лет раньше я трижды оперировал ему сердце, подружился с ним. Камилла – врач из нашей клиники.

Мы молча разошлись по своим делам: Сандро отправился дезинфицировать маску, а я спустился сделать внутримышечный укол иммуномодулятора, который, по моей теории, должен был стать дополнительной степенью защиты – наряду с респиратором и противочумным костюмом. Потом я снова поднялся в ординаторскую, немного пошутил с Андреа и решил выпить кофе, который утром сварил Сандро.

Сандро позвонил через полчаса после того, как мы попрощались и он уехал.

– Ално… я потервул натаз… я не могу. Бартакц…

Он говорил так, словно его только что хватил инсульт.

– Что с тобой?

– Бде пдоко. Амне яго. Едь едь. Ееедь…

Кое-как мне удалось понять главное: Сандро внезапно стало плохо, его трясет, он развернул машину и пытается ехать обратно в клинику. Просит встретить его у входа с пульсоксиметром. Что, если он подцепил вирус, подумал я, и сейчас переживает цитокиновый шторм – резкий иммунный ответ, который действует на организм как колоссальная доза яда и способен убить человека за несколько десятков минут? Меня буквально парализовало от ужаса.

– Езжай в приемное отделение! Терпеть и дойти до цели! Понял?!

Кошмарное, нечленораздельное мычание в ответ…

Я позвонил в приемное отделение, рассказал о беде с Сандро и попросил быть наготове. Через пять минут я снова позвонил Сандро. Он ответил совершенно другим, почти нормальным голосом:

– Я доехал. Меня отпустило. Было очень страшно. Сузилось поле зрения. Всё поплыло. Я уже чувствовал косу старухи у себя в заднице. Что теперь делать, не знаю.

Голос Сандро меня немного успокоил.

– Иди в приемное отделение! Я там всех поставил на уши. Тебя ждут.

Сандро вышел на связь только через сорок минут, послав мне следующее удивительное сообщение: «Вылей это пойло из кофемашины и не вздумай его пить».

– Ты отравился кофе?

– Нет. Но это не кофе, а бомба. Вылей!

Чуть позже он позвонил и рассказал, что коллеги сделали ему анализ крови на глюкозу, измерили сатурацию кислорода в крови и давление. И пришли к выводу: из-за сильнейшего обезвоживания в ходе дежурства, не компенсированного достаточным потреблением воды, длительного голодания (он ел только ночью) и переутомления – в совокупности с бомбическим кофе – показатель глюкозы упал до значения 2,5 ммоль/л (норма 3,3–5,5 ммоль/л), и давление резко снизилось (отсюда «речь инсультника»). Рядом со мной в это время находилась наша врач-эндокринолог, подтвердившая, что дело вполне могло кончиться инсультом. Наверное, старухе не понравилась задница Сандро, и она решила вытащить оттуда косу.

Через два часа я пошел одеваться для красной зоны. Мы готовили к выписке очередных троих пациентов. Пока всё шло как мы планировали. Но муж Камиллы… тяжелая мысль. Вся надежда была на наших реаниматологов.

После двух часов работы в красной зоне я оставил напарника с больными и поднялся в реанимацию. Мой пациент был погружен в медикаментозный сон, вокруг него сновали врачи. Старшим по смене сегодня был Аттилио – прекрасный специалист, с опытом выхаживания пациентов после тяжелейших ожоговых травм. «Ну, Аттилио, не дай этому вирусу забрать хорошего человека», – попросил я его мысленно.

Спустился в наше отделение, начал обход с Николой Ламберти. Стандартный рабочий день в красной зоне. Вот только за час до окончания смены Никола повредил защитный костюм и был вынужден покинуть зону раньше времени. Он рвался обратно, не хотел оставлять меня одного, но было ясно, что возвращаться не имеет смысла: правильный выход из шлюза и обратный вход в красную зону занимают как раз примерно час.

Через полтора часа вышел из зоны и я. Помылся, облился с ног до головы всеми видами антисептиков. Теперь – есть, пить и спать. В два часа ночи снова зайдем в зону, и я обязательно проведаю мужа Камиллы.