Текст книги "Против судьбы. Опровержение астрологии с ее представлениями о власти звезд над жизнью человека"

Святитель Григорий Нисский
Против судьбы

Рекомендовано к публикации Издательским Советом Русской Православной Церкви

ИС 13-308-1649

Предисловие

Свт. Григорий Нисский (335–395) – один из трех великих отцов-каппадокийцев, учитель Церкви «золотого века» святоотеческой письменности, младший брат свт. Василия Великого и товарищ свт. Григория Богослова. Он был воспитан в знаменитой христианской семье Василия Старшего и св. Эмилии, подарившей жизнь десяти детям, четверо из которых стали святыми. Свт. Григорий, в отличие от свт. Василия, не «кончал университетов» своего времени, он сформировался как христианин, богослов и архипастырь под влиянием старшего брата и их сестры св. Макрины Младшей, немалую роль в его становлении сыграло самообразование (он самостоятельного изучил Священное Писание, Предание Церкви и наследие античной философии и науки).

Григорий, ставший в 372 году епископом города Ниссы (Малая Азия), подвергался гонениям ариан. Окончательно арианство было побеждено на II Вселенском Соборе 381 года. Свт. Григорий принимал активное участие в богословской работе Собора. Известно, что именно в это время он читал две книги своего трактата «Против Евномия» свт. Григорию Богослову и блж. Иерониму Стридонскому. Есть свидетельства древнего церковного историка Никифора Каллиста, что знаменитые слова в Символе веры о Святом Духе, Его равночестии и сопрославлении с Отцом и Сыном были предложены Собору для внесения в Символ именно Григорием Нисским. Указом православного императора Феодосия св. Григорий был причислен к почетной категории епископов – хранителей Православия (в Понте это были Григорий Нисский, Отрий Мелитинский, Элладий Кесарийский), общение с которыми было обязательным для всех архиереев данной области, желавших остаться на своих кафедрах и продемонстрировать верность победившей в 381 году Никейской вере. Уже после своей кончины, на V Вселенском Соборе 553 года, Григорий Нисский был провозглашен «избранным отцом» и далее «отцом отцов».

Как богослов и церковный писатель, свт. Григорий оставил большое письменное наследие, включающее в себя труды самых разных жанров – догматические, полемические, нравственно-аскетические, экзегетические, проповеди и письма. В некотором отношении свт. Григорий идет далее своих соратников – свт. Василия Великого и Григория Богослова, являя собой идеал церковного ученого и при этом проявляя большой интерес к тому, что находится за пределами рационального познания, например к вопросам разности человеческих судеб и Божиего Промысла.

Представляемое вниманию читателей небольшое произведение св. Григория «Против судьбы» написано им на основании диспута, произошедшего между ним и языческим философом, сторонником астрологии, в Константинополе в 382 году. Языческий философ, как видно из беседы, не был профессиональным астрологом, но весьма упорно основывал свое мировоззрение на астрологии. Его мировоззрение было детерминистским (все происходящее основывается на прочной причинно-следственной связи, не может иметь никакого элемента случайности и жестко обусловлено внешним влиянием, в данном случае звезд) и фаталистическим (отметающим всякое представление о человеческой свободе и ее проявлении). По сути такой взгляд был атеистическим и отрицал существование Бога даже как высшей разумной силы, участвующей в управлении миром (что признавали в той или иной форме даже многие язычники). Этот философ-астролог считал, что все в земном мире определяется воздействием звезд, а жизнь каждого человека «запрограммирована» влиянием определенного сочетания звезд на небе в момент его появления на свет. Результат этого влияния он и называл судьбой, которой подчиняется жизнь всякого человека и которую можно предсказать на основании астрологических расчетов.

Свт. Григорий, отвечая на изложение этого учения своим оппонентом, демонстрирует прекрасную осведомленность в вопросах современной ему космологии, базирующейся на учении александрийского астронома Клавдия Птолемея (87-165). Но он нигде не находит возможности влияния небесных тел на разумную жизнь человека.

Астрологический детерминизм нелеп и противоречит представлению о разумности и свободе человека, которые и отличают его от животных. «Над всякою волею, предусмотрительностью рассудка, ученостью, тщательностью и добродетельными предначинаниями в слове своем поставил ты, как бы каким самоуправным властелином и владыкою, что-то неодушевленное, несвободное в произволении, непостоянное, преходящее, неделимое, несостоятельное и в зависимости от силы этого поставляешь состав и управление существ и не видишь, в какие нелепости вдается учение твое», – пишет Григорий Нисский (с. 2627). Если признать, что действие звезд определяет судьбу человека при рождении, то это будет отрицать всякую возможность Промысла о нем в дальнейшем.

Если небо находится в постоянном движении (и без этого движения не будет судьбы) и человек в процессе своего формирования и рождения также находится в движении, то как можно определить ту «точку» во времени, когда судьба окажет свое «запечатлевающее» действие на рожденного? Кроме того, если каждый момент времени судьбоносен для мира и человечества, то почему не в каждый момент рождаются люди, а это происходит (как допускает св. Григорий) с некоторыми интервалами? Признание могущества судьбы в каждый миг опровергается тем фактом, что кто-то рождается царем, свободным, богатым и здоровым, а кто-то, наоборот, – рабом, больным и бедным. Значит в этом проявляется слабость судьбы, обнаружившая недостаток здоровья, свободы, богатства, царских должностей и т. п. Следовательно, судьба не всесильна (с. 31–34).

Если посмотреть внимательнее на подобные астрологические мнения, говорит свт. Григорий, то судьба на самом деле окажется не более чем временем, состоящим из мелких частей, а время есть не что иное, как измерение, спротяженное движению сотворенных тел этого мира, притом не только у звезд происходит это движение, но и у рек, людских потоков и т. п. Время есть всего лишь свойство тварного мира, и даже не сущность, и не может управлять разумными существами (с. 36).

Отвечая на последний «веский» аргумент астролога о том, что наличие судьбы доказывается возможностью точного предсказания будущего, св. Григорий указывает на необъяснимые с точки зрения астрологического детерминизма факты одновременной массовой гибели при стихийных бедствиях людей разного возраста, рожденных под разными звездами и с различной судьбой. Если же языческие прорицатели и делают какие-то предсказания, то они, как правило, специально делают их неясными и приблизительными, допускающими самое различное толкование. Если же что-то из предсказанного сбывается, то происходит это из-за участия невидимых демонических сил, обладающих способностью к быстрому передвижению в пространстве, большими познавательными силами, чем человек, и стремящихся через подобные ложные предсказания погубить доверяющегося им человека, отвратив его от мысли о Боге – истинном Правителе вселенной.

Астрологический детерминизм, или судьба, представляет собой слепые и безличные силы, управляющие живыми и разумными существами и тем самым отвергающие бытие Бога как личного и разумного Существа. Признание судьбы ведет к отрицанию не только Бога, но и к необходимости отмены всякой нравственной оценки. Если зло и добро запрограммированы, то первое не должно быть наказуемо, а второе – награждено. Этим отменяется всякое представление о суде, справедливости и морали, на которых зиждится человеческая жизнь – как общественная, так и частная.

Данное произведение свт. Григория стоит в одном ряду с сочинениями отцов Церкви и церковных писателей, опровергавших астрологию, таких как сщмч. Мефодий Патарский («Пир десяти дев»), свт. Василий Великий («Беседы на Шестоднев»), блж. Августин («О граде Божием»), свт. Иоанном Златоуст, Тертуллиан, Климент Александрийский и многие другие, доказывавшие, что астрология и христианство суть вещи несовместимые.

Текст публикуется по изданию: Против учения о судьбе // Творения святого Григория Нисского. Ч. 4. М., 1862. С. 141–177.

П. К. Доброцветов

Против судьбы

Помнишь, без сомнения, что произошло со мною, когда недавно у вас весьма великая гора неверия, говоря евангельски, подвиглась в веру (Мф. 17, 20). Премудрый Евсевий в старости придумал достойное своих седин, если только надобно иным держаться той мысли, будто бы это есть намерение человеческое, а не некое Божественное содействие Того, Кто направляет человечество во благое. Тогда подлинно изумлялся я необычайности чуда: как бывший прежде в таком неверии величием веры во много крат превзошел меру неверия? И так как в продолжение нашей беседы зашла как-то речь, касающаяся вопросов о судьбе, получил я приказание твое, о честная и священная для меня глава, письменно в послании пересказать тебе разговор, бывший о сем предмете в великом Константиновом граде с одним из философов. Итак, улучив ненадолго досуг, в немногих словах, сколь возможно сокращая речь, изложу тебе в простом и безыскусном рассказе, всего более остерегаясь того, чтобы речь, простертая до обширности рассуждения, не переступила далеко меру послания.

Предложил я несколько слов о нашем благочестии одному мужу, обученному внешней философии[1]1
  То есть языческой или светской философии, в противоположность «внутренней философии» или «нашей философии», как нередко именовали святые отцы Церкви христианство.


[Закрыть], как можно было догадываться из того, что он говорил, и намеревался его убедить, чтобы от эллинства перешел он в согласие с нашим учением[2]2
  Эллинством именовалось язычество. То есть речь идет о переходе от язычества к христианству.


[Закрыть]. Но так как приводил он много доказательств того, что избрание чего-либо по своей воле не во власти желающих, и связывал человеческую жизнь какою-то неизбежностью, без которой не может ничего сделаться из бывающего с нами, и отражал мое учение следующими словами: если определено ему сделаться христианином, то сделается непременно, хотя бы и мы того не хотели; если же возбранено сие будет судьбой, то невозможно изобрести какой-либо способ, чтобы преодолеть судьбу, – то поскольку говорил он это, думал я, как и естественно было, что он избегает случая узнать что-либо о вере, будучи глубоко погружен в эллинство и сим способом желая отразить продолжение нашего слова. Но не переставал он держаться того же, утверждая, что все подчинено неизбежности судьбы, что она во главе сущего, ее поворотам покорствуют все существа, и долгота жизни, и разность в нравах, и избрание рода жизни, и устроение тел, и неравенство достоинств (так что те, кто начальствует, достигает начальства по судьбе, по той же причине иной пребывает в рабстве, а также богатеет и беднеет), и, опять, здоровое и немощное сложение тела, короткая жизнь и долговечность ту же имеют причину. Ибо и кто малое число дней наслаждается жизнью, и кто проводит ее долгое время – не по собственному усилию, но по той необходимости тот и другой получают то и другое; не иначе, как судьбою, даются в удел и произвольная, и непроизвольная смерть, и разнообразные виды смерти насильственной, причиняемой в несчастных случаях, или удавлением, или судебным приговором, или по злоумышлению. И сих еще более общие и многообъемлющие страдания, землетрясения, кораблекрушения, наводнения, бедствия от огня и все подобные виды зол представляя зависящими от оной причины, присовокуплял, что и в житейских занятиях нимало не властен рассудок избирающего. Но все, утверждал он, служат владычеству судьбы, когда кто философствует, или ораторствует, или возделывает землю, или мореходствует, избирает жизнь супружескую или безбрачную. И та же необходимость и для добродетели, и для порока, так что по неминуемому сему жребию один привязался к жизни более возвышенной, проводимой в нестяжательности и свободе, другой же раскапывает гробы, или на море разбойничает, или непотребствует, или изнеживает себя распутною жизнью. Перечисляя все сему подобное, думал он, что представил весомую причину не принимать нашего учения, показав, что не в нашей воле избирать, чего пожелаем, но должны ожидать сего от той самой неизбежности, которая если положит начало таковому стремлению, то и нехотя последуем учению, без этой же неизбежности невозможно сделаться этому и при сильном желании.

Когда проговорил он это и подобное тому, спросил я его, не Богом ли каким почитает он имеющего державу над всем и величаемого именем судьбы и чьею волею, по верованию его, устрояются дела каждого? Он же, осудив меня за великую глупость, выказанную в этом вопросе, сказал: «Не разумеешь ты, кажется мне, ничего небесного. Иначе знал бы ты силу судьбы и как эта сила неминуемо диктует цепь событий». Когда же [в ответ] на эту речь выразил я удивление и пожелал узнать нечто более ясное, именно, представляет ли он судьбу какою-либо силою свободною, самоправною, нераболепною, выражающею собой некую высшую власть, или под именем судьбы понимает нечто иное, [то он,] опять возвращаясь к прежнему слову, говорит: «Кто наблюдал движение небесных тел, зодиакальный круг, двенадцать в нем отделов, равно отстоящих друг от друга по очертаниям видимых созвездий, постиг силу каждой звезды, то есть какую силу имеет каждая [звезда] сама по себе от природы и какое действие оказывает собрание звезд при известном взаимном их соединении, когда свойство каждой из них входят в сочетание при приближении к другой[3]3
  То есть речь идет об астрологическом мнении о совместном влиянии двух (и более) звезд при их сближении.


[Закрыть] и отделяется удалением от другой; что, опять же, производят прохождение внизу нижней звезды и что затмение во время перехода и опять восстановление верхней, разнообразное расположение сходящихся и расходящихся звезд, описуемое треугольными или неправильными фигурами или составляющее какую-либо иную из известных в геометрии фигур, – кто уразумел сие и подобное сему, тот узнает, что означает слово “судьба”: судьбой именуют то, что неизбежно совершается при известном сочетании звезд в некоторой нерушимой связи».

Поскольку мне и это [объяснение] казалось странным, потому что не понимал я ничего из утверждаемого им, как не обучавшийся этой дисциплине, то просил я разъяснить сказанное мне на таком [примере,] из которого я мог бы познать смысл слова «судьба». Ибо что звездные круги один в другом заключаются и движением, противоположным прямому обращению, вращаются внутри[4]4
  То есть речь идет об античном космологическом представлении о сферах или орбитах планет и звезд, находящихся друг в друге и при этом вращающихся разнонаправленно.


[Закрыть], все же они описывают зодиакальный круг, – это, сказал я, слышал и от других и вследствие сего не сомневаюсь, что лучи светил по особому для каждого полюса круговращению сближаются и расходятся: то, что ниже, проходит внизу, поэтому верхнее скрывается от наших взоров, если оказывается позади проходящего внизу; из звезд составляется некоторая фигура, когда круг собственным движением вращает находящуюся в нем звезду, так что она во время движения бывает или на одной линии с верхнею над ней звездою, или уходит в сторону от нее, в зависимости от того, в меньшее или в большее продолжение времени совершается полный оборот каждой из звезд, так как сие, в зависимости от соответствия величины каждого из кругов, они с необходимостью совершают свое обращение или быстрее, или медленнее.

Обо всем этом и о подобном сему просил я умолчать, ясно же раскрыть мне только могущество судьбы, Бог ли какой разумеется под именем судьбы, от Которого зависит держава вселенной и Который всем управляет полновластно, по преизбытку силы, как угодно Ему, или предполагается, что сила судьбы служебна по отношению к другой некой высшей силе, так что и она сама некоторым образом состоит под властью другой судьбы, связанной с высочайшею причиною всего. Ибо если поверим, что судьба имеет власть над всем, то последовательность речи приведет к мысли, что ей ничто не служит началом. Если же утверждаем, что судьба, следуя движению звезд, над всем господствует с насильственною неизбежностью, то безопаснее было бы присвоить эту всемогущую власть скорее предшествующему, нежели последующему и назвать причиною сего звезды, а именно: или прямое их круговращение, или внутри круговращения сего усматриваемые круги, или круг, описываемый на оси по косой. Ибо если кто предположительно согласится, что звезды не движутся и вечным круговращением не производится между ними взаимного передвижения одной от другой, но всегда находятся они в одном и том же расположении, то не состоится судьба. Итак, если движение звезд порождает судьбу, то напрасно признается она господствующею над всем другим, если она сама в рабстве у высшей причины и не существует, как скоро нет движения.

Но тот философ говорит: «Не это и не так полагает наше учение; по нему судьбу не представляют как некую личность; напротив того, поскольку у всех существ есть одна некая симпатия[5]5
  «Симпатия» (сочувствие) всех вещей – древнее оккультно-пантеистическое представление о том, что все вещи в мире связаны некоторой связью взаимного сочувствия, сопереживания, образуя единый живой организм.


[Закрыть], и все само в себе связно, и отдельные части, рассматриваемые в целом, составляют как бы одно тело, объемлются единым согласием, потому что все части одна с другою тесно соединены, – посему, так как верхний удел гораздо главнее, все земное применяется к тому, что предшествует [на небе], и согласуется с этим, потому что сообразно с движением того, что вверху, неизбежно движется все здешнее преимущественно, как сказано, силою каждой усматриваемой звезды. Как качества веществ, искусственно смешанные в лечебном составе по некоему правилу, в общем растворе становятся не тем, чем были до взаимного их смешения, так, поскольку и звездные силы имеют различные свойства, то разнообразное сочетание различных свойств, происходящее от сближения и отдаления звезд, производит многообразные различия совершающегося в жизни, как бы неким потоком непрерывно оттуда льющимся на нас. Посему-то предсказания будущего, которые делают любомудрствующие со тщанием, бывают непогрешительны. Ибо как сведущим во врачебном искусстве ясно, какое свойство получится при смешении разнообразных веществ (если горячительное или производящее онемение лекарство смешано с соленым или вяжущим), а также то, что оно производит и насколько долго это будет иметь силу, для кого бывает губительно, а для кого спасительно, – так и тот, кто со тщанием внимает вышним вещам, постиг природу каждого сущего, познает силу сочетания их качеств, что она производит. Самый же поток сей и на малое время не бывает сам себе подобен. Напротив того, поскольку движение входящих во взаимное сочетание звезд никогда не останавливается, то и он неизбежно изменяется, непрерывно переиначиваясь согласно с [этим] движением, всегда состоя в связи с разнообразием движения и по движению звезд изменяя свои действия. И каждый из вступающих в жизнь, привлекши себе из сего потока ту долю, какая достается ему сообразно этому мгновению[6]6
  Мгновению рождения.


[Закрыть] времени, делается тем, что предуказало и произвело свойство этой части. Ибо со всей неизбежностью, как оттиск печати, сделанный на воске, отпечатлевает изображение, так и человеческая жизнь бывает увлечена такою долею силы, истекающей из движения звезд, которую в мгновение [рождения] привлек начинающий жизнь, и по свойству этой части [жизнь человека] и должна делаться тем, что имела в себе доля истечения, и [начинающий жить,] однажды будучи запечатлен сообразно той силе, неизбежно сообразуется в свойстве образа жизни, делая или претерпевая то, чему начало и причины положила для него первая встреча с тем звездным потоком».

Когда сказал он это, заметил я ему: «Неужели ты не перестанешь распространяться предо мною в пустословии и бреднях, доказывая, что та неделимая доля мгновенного приобщения притекает к нам свыше, по словам твоим, служа причиною всего, что в нас? Но ты не говоришь, одушевлено ли это, и имеет ли свободное произволение, и как господствует над одушевленными неодушевленное, не имеющее самостоятельности, неспособное показать, что есть в нем какое-либо собственное, природное стремление? Напротив того: над всякою волею, предусмотрительностью рассудка, ученостью, тщательностью и добродетельными предначинаниями в слове своем поставил ты, как бы каким самоуправным властелином и владыкою, что-то неодушевленное, несвободное в произволении, непостоянное, преходящее, неделимое, несостоятельное и в зависимости от силы этого поставляешь состав и управление существ и не видишь, в какие нелепости вдается учение твое? Ибо если доля того потока имеет такую силу, что по ней совершается то, что пришло в бытие при первом ее излиянии, то, конечно, потому, что не как продолжающаяся последовательность, но предварительно[7]7
  То есть заранее и раз и навсегда.


[Закрыть] направляется ею составление существующего. Посему доля сия, по мере собственной силы своей, выведет рождаемого наружу, но не будет помогать рожденному при встретившихся ему обстоятельствах. Ибо не видно здесь, что является первоначальным, потому что то и другое во мгновении равно одно с другим сходится. И человек прежде исшествия из чрева [матери] находится в движении, движимый умалением и возрастанием в естестве, и сие составляет род движения; и звезда, прежде нежели человек вдохнет в себя воздух, уже в движении и не стоит на месте. И встреча равно встречающихся между собою вследствие движения делает затруднительным решить, что чему предшествует: ибо и звезды движутся, круговращаясь, и рождаемое совершает естественный свой путь. Если же то и другое взаимно сходится в один период времени, то какая у них между собою разница, чтобы одно признать причиною другого? Ибо если человек [существует] по причине звезд, то природа должна была бы непрестанно истекать рождением, ни на мгновение не перерывая появления на свет человеческого рода. Если же бывает много промежутков между появлением рождающихся, то [этим] ясно показывается, что рождение человеческое не следует за движением звезд, ибо звезды всегда движутся, а люди не всегда рождаются. И звезды идут собственным своим порядком, и у людей особый порядок, и что далеко между собою по природе, того никакая необходимость не связывает друг с другом. Если же учение ваше утверждает это, а именно, что в той доле времени заключается причина всего, что бывает в жизни, то смотри, сколькие множества владык и тиранов производит всякий день, а равно и всякая ночь в эти краткие и мгновенные периоды времени, потому что ночь и день, как вы говорите, делятся на двадцать четыре часа, а каждый час подразделяется на шестьдесят частей; и опять каждая из этих частей в свою очередь и далее делится на такое же число малейших частей, и, как говорят у вас прибегающие в слове к утонченнейшему наблюдению подобных вещей, каждая из сих поименованных частиц подвергается новому равночисленному разделению[8]8
  Речь идет о древнем аналоге современного деления времени на дни, часы, минуты и секунды.


[Закрыть]. Итак, составляемое из этих мгновений множество тех богов, или владык, или тиранов, или не знаю, как и назвать их надлежит, превышает собою двадцать один раз по десять тысяч. Если же один час производит нам столькие десятки тысяч доль, то двадцать четыре часа, в отношении к одному многократно взятые, конечно, породят несчетное количество раз по десять тысяч доль. А ваше учение утверждает, что каждая из этих доль имеет неизбежную силу. Из сего следует, что ни одна из них не бездейственна, потому что бездействие не назовешь отличительным свойством силы; сила же, без сомнения, усматривается в деятельности. Посему равны силе и ее произведения, так что сколько в каждом часу частиц, столько неизбежно составляется в нем и человеческих рождений. И если каждой доле надлежит приписать одинаковое могущество, то равнозначность сил равно сделает всех царями, долговечными, сильными, благополучными, счастливыми, имеющими все, что почитается самым дорогим жребием. Ибо недостаток в чем-либо из сего есть обвинение силы в несовершенстве. И никто не припишет равной силы производящему и великое, и малое. Например, один прожил более ста лет в цветущем здравии, окруженный детьми, сопровождаемый внуками и радуемый в благополучной старости целым родом от них, не зная болезней и страданий, почтенный, беспечальный, в изобилии наделенный богатством и всем, если что иное почитается дорогим в этой жизни, наконец, всеми ублажаемый. Другой в то же время, как произошел на свет, был задушен: многие из рождаемых, будучи плодом блуда или прелюбодеяния, гибнут от матерей, которые, родив их беззаконно, своими руками предают смерти, скрывая тем улику. Где же видно здесь могущество доли? Почему для той же меры жизни сила судьбы оказалась недостаточною? Если ваше учение почитает для себя должным приписывать ей могущество, то сила ее окажется равною для всех существ, а не будет на одно достаточною, на другое же недостаточною, если действительно признается силою, потому что сила познается по произведениям. Поэтому никакой неправильности не будет иметь жизнь, когда все равно показывают в себе высочайшую меру благополучия, потому что все, по учению вашему, подлежат судьбе, а судьба все и всегда может, говорите вы.

Итак, если все и всегда может эта судьба, то сможет она все и над всеми. Но многочисленны и многообразны различия жизни людей – в достоинстве и имуществе, в продолжительности времени [жизни], в сложении тела и во всем, отчего человек именуется или блаженным, или злосчастным. А что не все может эта созидаемая вашим словом доля, или судьба, это ясно показывает неравенство произведений. Ибо если долговечность почитаем делом силы, то кратковременность жизни, конечно, есть дело немощи. Посему надлежит признать за несомненное, что иная судьба немощна, а другая могущественна, потому что кратковременность противоположна долговременности, а потому-то каждая из них производится, конечно, противоположностями. Ибо никто не поставит в зависимость от одной и той же причины и блаженство, и злополучие, но если в одном преуспеваем вследствие того, что есть сила, то другое, конечно, не произойдет без недостатка в силах. Ибо в не чем ином заключается злополучие, как в неимении сил сделаться блаженным. Но большая часть людей злополучны в продолжение жизни; следовательно, бессилие судьбы проявляется в большей мере, нежели ее сила. Посему где же эта непреоборимая, всемогущая, неминуемая неизбежность, у которой бы во власти состояло управление всем житейским, когда по логике [нашей] речи оказалась она бессильною в большей части случаев?

Но скажешь, что одному она хочет этого, а другому не хочет, но для обоих имеет силу сделать, что ей угодно. Посему, конечно, представишь и причину разности сих произволений. В естестве первого и второго человека нет никакого различия, ни у того, ни у другого нет ни хорошего, ни дурного в произволении, но один вышел из материнской утробы, предварив [другого] на самую малость, потому что так случайно извергло его естество, а другой последовал или непосредственно за ним, или вскоре после него. И после этого дается им в удел не одна и та же жизнь, но один, счастливец (или, если случится так, царь), с первого дня рождения обложен золотом и багряницею, а другой, сын какого-нибудь бедняка или раба, не завернут даже в рубище родившими его. Посему чем же неправ на малое время предваривший или опоздавший не по собственному намерению, но по движению естества, чтобы за это получить в удел бесчестную жизнь? Какое оправдание в сем найдете этой вашей владычице? Где правда, где благочестие? Где святость? Или скажешь, что ни о чем этом не заботится судьба, не обращает внимания на добродетель, не имеет попечения ни о каком добре? Посему если не это у ней на попечении, то, конечно, озаботится она противоположным, потому что отчуждение от добра ясно показывает сближение со злом.

Но скажешь, может быть, что нет у ней заботы ни о том, ни о другом? Посему утверждаешь, что она есть что-то неодушевленное, не свободное, не чувствительное ни к доброму, ни к худому. А если судьба не имеет ни души, ни произволения и не усматривается в ней собственной самостоятельности, то почему свидетельствует, будто бы имеет такую силу, что управляет свободными живыми существами и владеет состоятельными несостоятельное, причастными жизни – непричастное ей, одушевленными – неодушевленное, живущими свободно – не имеющее свободы, упражняющимися в добродетели – неспособное к добродетели, и вообще существующим – несуществующее? Посему в чем же заключается сущность этого пресловутого имени? Это не живое существо, очертаний его не видно, не почитается оно Богом. Ибо как быть Богом не обращающему внимания на добродетель и справедливость? А ежели не есть что-либо из перечисленного, то что же это такое? Но, вероятно, судьбою называется у вас всегда настоящее во времени, потому что время спротяженно всякому движению – рек ли то, или звезд, или людей. Никакой нет разности, если малые частицы вечно настоящего времени или, сидя при воде, обозначать движением потока, или корабля, носимого ветром, или людей, совершающих путь, или подвижных звезд, потому что для всего движущегося посредством перехода один закон движения – переход с места, которое оно занимает, на место, на котором сего нет. Если же ни течение потоков, ни движение кораблей, ни шествие людей, означая продолжение времени, не делаются судьбою, то почему измышляете, что временные знаки движения звезд производят собою судьбу, и утверждаете, будто бы такой-то час или самая малейшая частица часа, которая обозначена определенным знаком звездного движения, делается судьбою? Почему не со всяким знаком совпадают рождения людей? Ибо повторю опять то же слово. В чем причина, по которой человеку хорошо или плохо, в том же самом, конечно, причина и того, что он существует. Посему если от звезд то, что бывает после рождения, то от них же, конечно, и рождение. Если же не от них рождение, то не от них же и то, что после рождения. А что причина рождения не в звездах, видно сие из следующего, а именно из того, что не безостановочно, подобно реке с непрерывно движущимся течением преходящего времени, текут и человеческие рождения происходящих на свет; напротив того, рождения происходят с промежутками, а в происхождении тех временных частиц, которые текущее время производит вечнодвижущимся течением звезд, никакого промежутка невозможно уловить ни чувством, ни мыслью. Посему что же такое эта судьба? Одна ли она родовая или их много и они раздроблены по частицам времени, – сего, в какой бы то ни было связи, не в силах постигнуть разум.

Скажете, что движутся звезды? И мы указываем на движение рек. Но те движутся всегда, и реки также непрестанно. Но звезды во времени и реки не вне времени. Но для звезд невозможно отыскать временного начала движения – какое же начало во времени придумаешь и для рек? Но звезды движутся всегда по одним и тем же путям и одинаково, и рекам никто не припишет противоположного движения, потому что вода всегда естественно течет с высшего места по наклону вниз. Поэтому или уступите нам, что и движение рек порождает какие-либо судьбы, или мы не уступим этой силы движению звезд. Но такую-то силу, говорят, имеют Овен или Телец и такую-то – каждая из планет. Посему, когда человек родится под влиянием чего-либо из поименованного и какой-нибудь планеты, которая или одна, или с другими круговращается периодически, – тогда это соединение силы в тот час делает родившемуся жизнь соответствующей рождению. Какое пустословие! Тельца по какой-то случайности называете рабственным, потому что это животное укрощается ярмом, а Овна – благодетельным, потому что приносит шерсть; о рождающемся же под влиянием какого-либо из них утверждаете, что такое-то созвездие, вращающееся противоположно, по силе, естественно в нем пребывающей, вследствие смешения особых свойств уготовляет такую-то долю рождающимся. Итак, что же? Скажи мне, добровольно ли Телец стал подъяремным? Неужели будешь утверждать, что овну желательно, чтобы его стригли? Вредоносная и приводящая в оцепенение сила у звезды, описывающей вершину неба, или горячительная у звезды огневидной или у другой какой из видимых звезд, какая бы то ни была сила, по доброй ли воле или против воли звезды в ней находится? Если добровольно пребывают они во зле и по произволению делаются вредоносными, то утверждающий это прямо провозглашает их несчастность, потому что, когда во власти их была лучшая участь, они находят для себя удовольствие в бесчестном. Если же не по своему произволению, но по какой-нибудь необходимости каждая звезда сделалась тем, за что вы ее почитаете, то значит, что и над ними есть еще какая-нибудь другая, высшая судьба, и она спряла качества их естеств и сил, так что нужно искать иные звезды, более могущественные, нежели первые, и особое в самом себе движение, известное сочетание которых по какой-то неизбежности судьбы сделало, что или Телец рабствен, или Овен вредоносен, или Рак безголов, или что иное о каждой из звезд разглашают пустословия этих мудрецов. И если сии явления у нас таковы по неизбежности какой-либо судьбы, то, конечно, разум и для оной высшей необходимости придумает другую причину, делающую необходимым таковое состояние, а для сей другой иную и для иной опять еще иную, и, таким образом, наш разум, простираясь в бесконечность, нигде не остановится, измышляя для судьбы судьбу, для доли долю, для необходимости необходимость».