Текст книги "Двадцать копеек. Сборник рассказов"

Двадцать копеек
Сборник рассказов
Григорий Родственников

© Григорий Родственников, 2015

© Александр Разгуляй, дизайн обложки, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Двадцать копеек
Из цикла: ЛИХИЕ 90-е

1976 год.

Май выдался сухим и жарким. Толик Кулачков с трудом дождался окончания уроков и побежал к киоску, где продавалось мороженное. В кармане его школьного пиджачка лежало два десюнчика, как раз хватит на хрустящий вафельный стаканчик за девятнадцать копеек. Тетя Валя – продавщица, обязательно спросит: «Тебе с какой розочкой?». А Толик важно ответит: «С розовой». От предвкушения холодной сладости рот мальчика наполнился слюной. Какая же, все-таки, вкуснятина это мороженное.

К киоску выстроилась большая очередь, но это не смутило шестиклассника. «Подожду» решил Толик и пристроился за седенькой старушкой в красном платке в белый горошек. Чтобы скоротать время он принялся считать эти горошинки и так увлекся, что не сразу услышал справа от себя чей-то хрипловатый голос:

– Извини. Не подскажешь, куда лучше пойти учиться?

На него смотрели серые насмешливые глаза незнакомого старшеклассника.

– Что? – опешил Толик.

Старшеклассник, на вид ему было не меньше семнадцати, деловито развернул газету «Куда пойти учиться» и ловко отгородил ею Толика от остальной очереди.

– Никак не могу выбрать. – посетовал странный

Кулачков растерянно захлопал глазами, не зная, что ответить и вдруг услышал свистящий шепот:

– Дай двадцать копеек.

Ужас происходящего стал доходить до школьника. Глаза округлились.

– Ты не понял, с***ка? – старшеклассник улыбался. – Может мне в педагогический поступить? – громко спросил он.

Старушка в платке обернулась, одобрительно кивнула.

– Дай двадцать копеек, – с нарастающей угрозой прошептал грабитель.

Непослушной потной рукой Толик достал две десятикопеечные монетки и протянул парню. Тот ловким движением сграбастал деньги, аккуратно сложил газету и неторопливо побрел прочь.

Толик затравленно смотрел вслед белобрысому гаду, одетому в потертый джинсовый костюм и чувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.

1979 год.

Вика была очень красивая. Толик добивался ее расположения целый год: дарил красивые открытки, баловал страшным дефицитом – иностранной жвачкой и выискивал для нее записи последних альбомов «Аббы».

Они шли по тихой темной аллее. Толик обнимал ее за талию, а Вика доверчиво склонила голову на его плечо. Мальчик наслаждался запахом ее волос и трепетал от неведомого доселе чувства, чувства огромного запредельного счастья. Ему хотелось петь, носить Вику на руках. А еще ему хотелось читать стихи. Один стих он сочинил вчера ночью. Сейчас самое время прочитать. Тишина. Волшебный свет луны. Чарующе красивое лицо девушки, размытое призрачным сиянием и его тихий, и печальный голос. Что еще нужно?

Толик откашлялся, но не произнес ни слова. Язык внезапно прирос к гортани, потому что появился ОН.

Белобрысый ничуть не изменился.

В слегка подрагивающем свете фонаря хорошо видны наглые серые глаза. Презрительная ухмылка на тонких губах. Все тот же джинсовый костюм, между прочим, не индийская подделка, а натуральный – трущийся.

Он словно призрак материализовался перед влюбленной парочкой. Хрипло скомандовал:

– Так, молодежь, быстро нарисовали по двадцать копеек!

Вика сдавленно ойкнула. А Толик дернулся как от удара. Дернулся и сник под взглядом холодных прищуренных глаз.

– По двадцать копеек, сосунки!

На Кулачкова накатила омерзительная слабость. Ноги стали ватными. Он смотрел в лицо негодяя и думал, что стоит ударить его коленкой в пах, потом ребром ладони по шее…

Видно, блондин угадал ход его мыслей, засмеялся.

– Ты что, мудило, перед телкой выкозюливаешь?

В живот Толика что-то уперлось. Скосив глаза, Кулачков увидел лезвие перочинного ножа. Небольшое, сантиметров семь. Но внутри что-то оборвалось, лоб покрылся испариной. Дрожащей рукой Кулачков извлек из кармана мятый рубль, протянул грабителю.

Тот хмыкнул, потрепал Толика по щеке:

– Хороший мальчик!

Больше Толик не встречался с Викой. Девушка звонила, но он просил родителей сказать, что его нет дома. Ему было стыдно. В школе он съехал на тройки, но сильно не расстроился, его больше волновали предстоящие спарринги. Каждый вечер он приходил в спортзал и остервенело молотил грушу, приговаривая: «Вот тебе двадцать копеек, с***ка! Вот тебе двадцать копеек, тварь!».

1982 год.

Они сидели втроем на лавочке в сквере. Толик, Вавула и Пашка Герин, которого за непомерно высокий рост в шутку называли Гномом.

– Менты, суки, нашу школу каратэ закрыли! – сокрушался Вавула. – Только и успел два месяца ногами подрыгать.

– В бокс иди. – посоветовал Кулачков. – Хороший боксер всегда любому каратисту навешает.

– Слышь, Толяныч, – Гном длинно сплюнул на землю, – Чего мы на этой аллее каждый вечер околачиваемся? Пошли лучше музон послушаем?

– Да одного урода хочу встретить. Я вам рассказывал.

– Это того, который тебя на двадцать копеек умыл? – заржал Вавула. – Да это когда было? Ему уже лет 25—30! Взрослый дядька будет копейки сшибать? Он что полный дебил? Ну, не хватало чуваку мелочи на пивко, а тут ты два раза ему подвернулся!

– Я бы ему эти двадцать копеек в глотку затолкал! – зло прошипел Кулачков. – Он меня перед бабой унизил…

– Это да. – глубокомысленно согласился Гном. – За это на куски рвать надо.

– Гляньте, пацаны! – Вавула ткнул пальцем в конец аллеи. – Какое сюда смешное чмо идет! Иди, Толяныч, спусти пар, дай в репу.

– А чего мне ему давать? – огрызнулся Кулачков. – Он мне ничего плохого не делал.

– Оттянешься за старые обиды! Представь, что это тот хрен в джинсе!

– Сам иди!

Вавула кивнул Гному и оба подростка встав с лавочки пошли на встречу худому неуклюжему пареньку в нелепом коричневом берете.

– Здравствуйте! – растопырил руки Вавула, – Какая у вас красивая шапка! И цвет такой примечательный – какашечный! Дай поносить!

Паренек недовольно зыркнул на хулигана, поправил очки с толстыми стеклами и хотел пройти мимо, но Гном загородил ему дорогу:

– Стоять!

Толик смотрел на дружков и чувствовал, что его начинает разбирать смех.

– Да оставьте вы его в покое! – крикнул он.

Гном обернулся к Кулачкову, подмигнул и грозно скомандовал очкарику:

– Гони двадцать копеек!

– У меня нет. – с достоинством ответил паренек. – А если бы были – не дал бы! Свои надо иметь!

– Тогда получи, с***ка! – Вавула резко выбросил кулак в лицо очкарика.

И тут Толику стало не до смеха, потому что, как казалось, неуклюжий слепыш, вдруг ловко уклонился от удара и стремительно атаковал сам.

Голова Вавулы резко дернулась назад, из носа струйкой полилась кровь. А очкарик уже приласкал Гнома ударом в живот.

Толика словно ветром сдуло со скамейки. Длинный прыжок и ботаник получает прямой в челюсть. Потом град ударов по корпусу. Противник валится на асфальт, с его головы слетает нелепый коричневый берет. Толик наклоняется над поверженным противником, заносит кулак и, видит в его глазах страх. Нет, не страх – ужас. И тогда он удовлетворенно выпрямляется и лениво советует очкарику:

– Ты больше так не делай – убью.

Ночью ему снилось перекошенное от страха лицо паренька в берете. Толик улыбался во сне.

На другой день он позвонил Вавуле:

– Чего-то настроение хреновое. Пойдем сегодня вечерком – кого-нибудь еще отметелим?

– Это я всегда, пожалуйста! – радостно отозвался приятель.

1994 год.

Толик, позевывая, вышел из подъезда, сплюнул на покрытый инеем тротуар. «Холодно, блин!». Застегнул молнию кожаной куртки. Перед ним мягко притормозила черная «бэшка». За рулем Гном, рядом с ним Вавула. Оба в таких же кожанках, как у Кулачкова. Стоп. Он уже давно не какой-то Толя Кулачков. Он Толик «Кулак» – боец достаточно известной в городе ОПГ.

Распахнув дверцу BMW, Толик плюхнулся в кресло.

– Здорово, бандиты! Чё в такую рань потревожили?

– Кто рано встает – тому Бог баксы дает! – хохотнул Вавула, он был в их бригаде старший.

– Барыга у нас один «неокрышованный» объявился, – охотно объяснил Гном. – Сейчас прокатимся, перетрем.

Секретарша барыги – смазливая рыжеволосая кукла, попыталась загородить шикарной грудью директорскую дверь:

– Сергей Владимирович не принимает!

– Нас примет! – подмигнул ей Вавула, поднял как ребенка на руки и передал Гному. Тот глумливо захохотал и понес секретаршу к дивану, не забывая шарить у нее под юбкой, посадил и ласково предупредил:

– Сиди тихо, а то матку вырву.

Увидев трех амбалов, директор, похоже, не удивился. Лишь печально вздохнул и, изображая гостеприимного хозяина, предложил «господам» присесть.

Вавула сразу же приступил к делу, рассказал счастливцу как ему повезло с крышей и что лучшей защиты в городе не найти, а стоит эта замечательная услуга всего-то пятнадцать процентов от прибыли, у других цены несоизмеримо выше. Барыга, похоже, обрадовался и даже засмеялся. Вавула с Гномом тоже похохотали. Не смеялся только Толик. Он мрачно глядел на директора и шептал: «Ну, вот и встретились, парень в джинсах».

Когда дело было уже практически на мази и директор даже предложил братве откушать дорогого вискарика, Кулак неожиданно встал, надел на пальцы кастет и подошел к белобрысому предпринимателю.

– Сергею Владимировичу не нравится цифра пятнадцать! Ему нравится цифра двадцать! Ведь я прав?

С этими словами Толик нанес своему давнему врагу смачный удар по зубам. Директор упал на пол, а бандит принялся пинать его ногами.

– Вот тебе двадцать копеек, с***ка! Вот тебе двадцать копеек, тварь!

Вавула и Гном на мгновение оцепенели, но потом пришли в себя, оттащили Толика прочь.

– Ты что, Кулак, с катушек съехал?!

– Он будет платить двадцать процентов! – заорал Кулачков. – Ты понял, с***ка?!

Белобрысый тяжело поднялся, сплюнул кровью на дорогой ковер. Усмехнулся разбитыми губами:

– Чего же непонятного? – и тихо добавил: – Я тебя тоже узнал. Вижу – подрос мальчик…

1995 год.

Толик хохотал и никак не мог остановиться. Он был изрядно навеселе. Кулачков вспоминал, как попросил хозяина кабака привести ему самую дорогую проститутку и тот вдруг привел Вику. Она его не узнала. Зато он ее узнал. Еще красивее стала, зараза. Школьницей была – взгляд не отвести, а сейчас расцвела по полной, округлилась. Глазищи в пол-лица, губки пухлые блестят от дорогой помады.

Что он только с ней не делал, и так и эдак, и вот так. Потом спросил:

– А помнишь, Вика, как мы с тобой по аллее в девятом классе гуляли?

Узнала! Даже рот от удивления открыла. А Кулак сунул ей в пасть мятые баксы, по заднице шлепнул «Проваливай, дешевка»!

Как она на него смотрела! Чуть дыру не протерла.

«Толя, что с тобой стало? Тогда в школе… Ты же был совсем другим…".

«Ну, точно – чокнутая. Еще бы детский сад вспомнила».

Толик оставил машину на стоянке и продолжая хохотать, пошатываясь брел домой.

– Эй, Кулак, притормози! – неожиданно раздался знакомый хриплый голос.

Из темной подворотни навстречу шагнул высокий блондин. В руке пистолет с глушителем.

Толик остолбенел. Сердце екнуло.

– Ты? – спросил он, хотя и так знал ответ.

– Я!, – кивнул давний знакомый. – За последние годы мы слишком часто встречались. Мне это надоело. Прощай.

Сухо кашлянул выстрел.

Блондин какое-то время мрачно смотрел на мертвое тело, потом вздохнул, порылся в кармане плаща и швырнул на землю серебристую монетку.

– Вот твои двадцать копеек, жмот.

Рядом с головой Толика расплывалось уродливая темная лужа и в ней, как островок посреди океана, чужеродно поблескивала двадцатикопеечная монетка, по злой иронии судьбы, 1976 года выпуска.

27.03.13

Скальп генерала Дугласа

В одиннадцать лет я был лучшим фехтовальщиком своего двора. Да что двора, всего городка Моссовета. Я мог фехтовать с утра до вечера, зимой и летом, в снег и дождь. За несколько лет моя правая кисть приобрела такую подвижность, что я мог отбивать сыпавшиеся на меня удары не сходя с места, не прыгая и не отскакивая. Помню, я как раз демонстрировал мастерство фехтовального боя двум своим закадычным друзьям, Мишке и Андрею, когда во дворе появилась моя мама. Я ее не заметил, поскольку противники у меня были серьезными. Это было видно по их свирепым лицам, на которых так и читалось желание пронзить вашего покорного слугу насквозь. Мишка норовил стукнуть меня палкой по ногам, а Андрей корчил страшные рожи и вопил:

«Умри, каналья!».

Мама встала под дерево и с улыбкой наблюдала за нами. Она всегда улыбалась, когда ей доводилось подглядеть за нашими играми. Случалось это нечасто, ибо женщинам нет места в мужских забавах. Так я обычно объяснял ей, когда она просила посидеть рядом с нами. На самом деле я просто стеснялся взрослых. Мне казалось, что они обязательно скажут: «Ох, какой большой мальчик, а ведет себя, как ребенок».

Парировав удар Андрея, я сделал красивый выпад, и моя деревянная шпага нашла вражескую грудь. Андрюха изобразил на лице невыносимую боль и повалился на землю. А я атаковал Мишку, он сражался значительно хуже Андрея, поэтому я без труда расправился с ним.

Мама захлопала в ладоши и подошла к нам.

– Браво, мушкетер!

Я недовольно тряхнул головой:

– Я не мушкетер! Я гвардеец кардинала! А мушкетеры, – моя шпага указала на лежащих на газоне Мишку и Андрея и старательно притворявшихся убитыми, – Мушкетеры мертвы!

– Хорошо, гвардеец, – покладисто согласилась мама. – Пора обедать. – потом она строго сказала моим друзьям:

– Ребята, вставайте! Земля сейчас холодная – можно простудиться.

Те радостно вскочили на ноги.

– Здрасьте, тёть Галь!

Хитрый Мишка с интересом поглядывал на мамину сумку и жмурился, как кот на сметану. Он знал, что у мамы всегда есть, что-то вкусное. И он, как всегда, не ошибся. В этот раз мы получили овсяные печенья.

Андрей, роняя коричневые крошки на газон, говорил с набитым ртом:

– Тетя Галь, Гришка здорово сражается, но ничего – в следующий раз мы прикончим его! Правда, Мишка?!

– Угу, – согласился Мишка. – А то он возгордился. Считает себя первым клинком Франции.

Мама прыснула от смеха, она всегда была очень смешливая.

По дороге домой она спрашивала меня:

– Почему ты всегда выбираешь отрицательные роли? Почему ты гвардеец, а не мушкетер?

– Потому что гвардейцы злые!

– Но ты же не злой.

– Но кто-то должен быть злым! Иначе играть не интересно! – Я удивлялся, что мама не понимает таких очевидных вещей.

– Но нельзя же всегда играть только отрицательных персонажей? Вот недавно на школьном спектакле, где вы ставили спектакль о героях-партизанах – ты изображал фашиста.

Мама открыла дверь ключом и мы вошли в квартиру. Папа на кухне, как всегда, возился с моторами. Это было его хобби. У нас дома было, наверное, два десятка моторов самого разного размера. Вот и сейчас, отец любовно прикручивал точильный камень к одному из них. Он довольно напевал какую-то песенку. На нас он не обратил никакого внимания.

– Почему Миша и Андрюша были партизанами? – продолжала мама. – А ты немец?

– Потому что я пухлый! – ответил я. – Пухлых партизан не бывает!

– Кто тебе сказал, что ты пухлый? – нахмурилась мама. – Что за глупости такие? Ты нормальный.

– Ребята сказали, что я толстый. А где ты видела толстых партизан?

– Чем глубже в лес, тем толще партизаны. – пропел папа, закрепляя мотор на железной подставке.

Мама неодобрительно зыркнула на него и увела меня с кухни в комнату, усадила на диван.

– Если ты толстый, то зачем засунул подушку под рубаху?

– Что бы быть еще толще! Видела, какое у меня стало большое пузо?! Все зрители сразу поняли, что я матерый фашист!

– И чего ты добился? Твоим друзьям все аплодировали, а в тебя один мальчик швырнул огрызок яблока.

– Правильно швырнул. Я бы тоже швырнул. Зато все поняли, что фашисты очень плохие.

– Ладно. – мама махнула рукой. – Сыграл ты хорошо, но для этого совершенно не обязательно было портить валенки. Дедушка обещал приехать и надрать тебе уши.

Мне стало грустно. Дедушка у меня был строгий, но справедливый. Неужели он не понимает, что я просто обязан был выкрасить подаренные им валенки нитрокраской? Зато они получились черные и блестящие, как настоящие сапоги.

– Бог с ними, с валенками. – улыбнулась мама. – Я сегодня встречалась с тетей Любой и она обещала завтра приехать к нам в гости.

Если мама думала, что известие о приезде тети Любы обрадует меня, то она глубоко ошибалась. Мне очень не нравилась эта мамина подруга. Во-первых, у нее был резкий и неприятный голос, как воронье карканье. А во-вторых, она постоянно поучала маму и читала ей нотации. А мама сидела, опустив голову, как провинившаяся школьница.

– И вот что тетя Люба нам подарила.

Мама вытащила из сумки большую коробку и я увидел в ней потрясающей красоты куклу. Резиновую, с открывающимися глазами и длинными ресницами. Но самым великолепным были ее волосы – белоснежные, шелковистые.

Я издал вопль восхищения.

– Это кукла из Германии. Тебе нравится?

Я быстро закивал головой, ибо от переполнявших меня чувств лишился дара речи. Мама засмеялась и ушла готовить обед.

Целый день я ликовал. Брал куклу на руки и ходил по комнатам.

А на другой день ко мне пришел Мишка. И Грета, такое имя было написано на коробке, лишилась своих волос…

Ибо для всех окружающих она была Гретой, но мы с Мишкой тот час распознали в ней злобного генерала Дугласа.

Мы сняли с нее скальп! А как же иначе? Ведь мы играли в индейцев!

Во времена моего детства очень популярны были фильмы про мужественных краснокожих и их нелегкую борьбу с белыми завоевателями. Я прочитал всего Майн Рида и Фенимора Купера, и считал, что знаю об индейцах все!

Я стоял на середине комнаты, разрисованный губной помадой и потрясал скальпом генерала Дугласа – притеснителя всех североамериканских индейцев. Лицо мое было надменным, а речь напыщена.

– Бледнолицые собаки! – вещал я, – Вы гоните нас с нашей земли, но все мои братья уже отрыли томагавк войны! Карающая длань Маниту обрушится на вас, белые склизни, как гордый орел на трусливую мышь! А скальп вашего вождя я приторочу к крупу моего коня в нашем священном походе!

– Хо! – воскликнул сидящий у моих ног Мишка, раскрашенный в такую же устрашающую боевую раскраску и с торчащими из волос гусиными перьями, – Ты хорошо сказал, Маленький Бизон!

Мишка был почти на полторы головы ниже меня, но почему-то называл меня Маленьким Бизоном. Себе он величал Большим Медведем.

Ответить я не успел. За нашей спиной раздался жуткий вопль.

– А-а-а-а-а!

В дверях стояла тетя Люба, мама и племянница тети Любы Светлана.

Вопила тетя Люба. Лицо ее раскраснелось, глаза вылезли из орбит, а подбородок дрожал.

Мы с Большим Медведем пятились вглубь комнаты, а тетя Люба надвигалась на нас с неотвратимостью цунами.

– Идиоты! Варвары! Сломали куклу! Ох, и дурак же у тебя сын, Галина! Смотри что он сделал! – ее указательный палец с длиннющим ногтем указывал на скальпированного генерала Дугласа, привязанного к ножке кровати и истыканного стрелами, которые мы соорудили из пустых стержней от шариковых ручек.

– Это же садист! Смотри, кого ты воспитала!

На маму было жалко смотреть. Казалось, что она вот, вот расплачется.

Потом продолжающую вопить тетю Любу увели на кухню отпаивать валерианой. Мы с Мишкой понуро сидели в углу и прислушивались к разговору взрослых. Хорошо, что тетя Люба приехала не одна, а с племянницей. Свете было уже много лет – почти девятнадцать и она казалась мне жутко умной. Вот и сейчас она заступалась за нас. Рассказывала, что в какой-то стране проводили эксперимент, изъяли все военные игрушки и дети выросли грубыми и агрессивными. Мальчишки должны играть в войну.

Вроде бы, многомудрая Светлана сумела успокоить свою тетушку, потому что нас с Мишкой позвали на кухню.

Взрослые обнаружили мою композицию слепленную из хлеба. Композиция располагалась на коробке из под торта и являла собой целый восточный караван. Лошади, верблюды, люди.

– Как ты здорово лепишь, Гриша! – похвалила меня Светлана. – Все как живое!

Лепил я действительно неплохо и на всех конкурсах неизменно занимал только первые места.

– И что это за народное творчество? – угрюмо спросила тетя Люба. – И почему это стоит на кухне?

– Потому что здесь балкон. – буркнул я.

Тетя Люба посмотрела на меня как на полного кретина и даже возмущенно закатила глаза.

– Это караван. – вступил в разговор Мишка. – Они идут и не знают, что в здешних местах водятся гигантские птицы Рух! А потом эти птицы как нападут!

– Какие еще птицы? – нахмурилась тетя Люба.

– Гигантские! – лучезарно улыбнулся Мишка. – Как в Симбаде! – не дожидаясь моего разрешения, он схватил коробку, выбежал на балкон и установил композицию на балконном столе. Затем вернулся на кухню и заговорщически прошептал:

– Тихо! Птицы Рух уже почуяли добычу…

Ждать пришлось недолго. Очень скоро захлопали крылья и на балкон приземлились два сизаря. Минуту они сидели, потом словно по команде накинулись на караван.

– Смотрите, смотрите! – орал Мишка. – Как тому всаднику откусили голову! Гришка, гляди – Рух уносит осла!

Но что было потом, мне даже вспоминать не хочется. Оказывается, подруга моей мамы сразу не поняла из чего вылеплены фигурки.

Мы с Мишкой убегали на улицу, а тетя Люба рычала нам вслед:

– Войну на вас надо! Я вам покажу, как издеваться над хлебом! Мы в детстве крапивой и лебедой питались, а вы над хлебом мудруете! Да вас пороть надо день и ночь! Пороть! Пороть! Пороть!

20. 10. 13.