Текст книги "Свиток Эстэр"

Григорий (Гершон) Трестман
Свиток Эстер

Памяти Майи Каганской

Представьте себе шестой век до н. э. Время разрушения Первого Храма, время Вавилонского пленения. В ту пору переселение народов (по типу сталинского) было делом обычным. И это понятно. Завоевателям куда легче и удобней управлять людьми, оторванными от своей веры, родины, языка, чем гражданами в их собственном дому. Многие народы постепенно забывали свое прошлое и исчезали с арены истории. Они через два-три поколения растворялись в чужом народе и чуждой культуре, и если дед еще что-то помнил, то внук уже вряд ли мог сказать, откуда он родом.

Евреи не были исключением. Но, слава Богу, не все. Часть евреев исчезла «из народа своего», причем некоторые особы – кстати, не так мало! – стали весьма успешными торговцами, финансистами, государственными деятелями… История «Свитка Эстер» связана с теми евреями, которые, несмотря на тяготы жизни, остались евреями.

Так вот. Как-то Аман, советник персидского царя Артасеркса, затаив обиду на еврея Мордехая за то, что тот не выказал ему должного почтения, задумал истребить всех евреев Персии. Мордехай же выдал замуж за Артасеркса свою воспитанницу Эстер, и с ее помощью спас евреев от погрома. Более того, евреи сами истребили своих врагов.

Моя версия «Свитка Эстер» отличается от канонического текста.

Во-первых, повествование я начинаю с того места, где в ТАНАХе оно завершается.

Во-вторых, мой сюжет движется не вперед, а вспять (мертвые юдофобы не смирились с поражением, вознамерились даже после смерти взять реванш и все-таки уничтожить евреев).

В-третьих, «Время» в моей книжке вконец распоясалось, что привело к перетасовке календарных дат и исторических событий. В дополнение ко всему, я вынужден вытащить несколько скелетов «из шкафа еврейской истории», сокрытых в каноническом варианте.

Было бы преувеличением сказать, что в стычках с чужими богами еврейская традиция не заработала своих синяков и кровоподтеков. За годы, прожитые в персидской империи, еврейские черти, духи, ангелы и прочие мифологические существа и сущности, каковых наш народ взял с собой в изгнание, столкнулись с родичами из индо-иранской традиции.

И мифические твари начали воевать друг с другом, влюбляться друг в друга, проникать в истории друг друга, и даже порождать потомство, не заботясь о том, каким это потомство вырастет.

В этой атмосфере и произошли кровавые события «Свитка Эстер», обернувшись не в траур, а в карнавал, ибо именно он являет собой еврейскую историю, даже если этот карнавал – карнавал смерти.

Собственно, праздник Пурим и есть праздник «Свитка»; дата «Пурима» постоянно напоминает о себе. Например, перед казнью по приговору Нюрнбергского трибунала главный редактор антисемитской газеты «Штурмовик», идеолог расизма Юлиус Штрейхер закричал: «Это Пурим!» Смерть Сталина так же случилась на Пурим, когда завершалось затеянное «вождем всех народов» дело врачей. Уже к станциям подгонялись составы, готовые принять евреев СССР, чтобы «спасти их от народного гнева». Переодетые отряды «добровольцев» по дороге должны были истребить евреев. Ходят слухи, что даже праздник 8 марта Клара Цеткин позаимствовала у Пурима в честь царицы Эстер…

В конце нашей маленькой книжицы помещен глоссарий, где приведены краткие сведения о мифологических героях, населяющих поэму, и послесловие известного литератора Майи Каганской, написанной ею перед смертью. Да будет благословенна ее память!

Свиток Эстер

Где они?

В воде они!

Где они?

В огне они!

Где они?

Везде они -

ангелы

и демоны!

I. Демоны времени

 
Время пятится вперед,
время катится назад.
Может быть, наоборот,
время – рай и
время – ад.
 
 
И распахнуто оно,
и само в себе при том.
Нет у времени «давно»,
нет у времени «потом».
 
 
Время вьется, словно газ.
Время льется, как вода.
У него всегда – «сейчас»,
у него сейчас – «всегда».
 
 
Время в нас,
но мы – нее нём,
в этом наш секрет
и суть.
Можно сделать ход конём,
можно время развернуть.
 

II.15-е адара

 
Взбесилась буря —
будто напоказ,
разворотила
и сломала
виселицы.
И Заратустра
произнес приказ:
«Из виселиц
казненным
в полночь
выселиться!»
 
 
В громах,
лохмотьях,
воронах,
огне
шли мертвецы слепые,
как провидцы,
по руслам рек,
полям,
по всей стране —
по землям
завоеванных провинций.
 
 
Над шествием
роились существа
двойной природы:
из огня и влаги,
магических кровей
и естества,
и выше всех
Kилит на колымаге.
 
 
Во времени
стремились трупы вспять,
дабы схлестнулись их ножи и плетки
с удавками,
которые опять
затянут их разорванные глотки.
 
 
Вспять,
во вчера,
в тот каверзный туман,
когда они сочли себя
князьями,
в столицу,
где еще их вождь Аман
в петле качался
вместе с сыновьями.
 
 
Усопшие не ходят по врачам,
убитым не нужны посмертно крылья.
Шли мертвецы
к своим же палачам,
которые вчера их
умертвили…
 
 
Процессия
кладбищенских
людей
шла под луной,
не ведая сомнений,
и дух-губитель,
вещий Асмодей
кружил над ними,
не рождая тени.
 

III. Пурим в Сузах

 
Пьет вино возница в колеснице,
пьет вино ослица – в дым пьяна.
Едут колесницы по столице,
полные закусок и вина.
 
 
Пей себе от пуза,
ешь от пуза.
Где бы ни споткнулся —
там привал.
У евреев нынче праздник в Сузах.
Амалек повержен!
Карнавал!
 
 
Выпей кружку —
и спадет завеса.
Бес незрим?
Не сомневайся, пей!
Для того, чтобы увидеть беса
надо лишь упиться —
до чертей!
 
 
Амфоры, и чаши, и стаканы
осушает доблестный народ:
то ли Габриэль
с Левиафаном,
то ли с Михаэлем
Бегемот.
 
 
Пей, еврей,
за кубком новый кубок,
за кувшином осушай кувшин!
Пьют колдуньи,
ведьмы и суккубы,
соблазняя выпивших
мужчин.
 
 
В винном перегаре,
как в гареме.
Избегайте
сладостных сетей.
Высосут суккубы
ваше семя,
чтобы новых нарожать
чертей.
 
 
Пар хмельной
клубится
по столице —
к виселице,
где висит Аман.
Виселица с трупом
веселится,
словно сам Аман
мертвецки пьян.
 
 
Ветер треплет
сыновей Амана.
Грифы ждут
законной свежины.
Вой шафара.
Дроби барабана.
Немота
Амановой
жены.
 
 
Кровь с вином —
древнее нет союза.
Затихают
звоны бубенцов…
Полночь…
Отрешенно входят в Сузы
восемьдесят тысяч
мертвецов…
 

IV. Божество Ахеменидов

 
Восставшие трупы
вчерашних семей
к Аманову дереву шествуют мимо
уснувших шутов,
заклинателей змей,
упившихся шпагоглотателей,
мимов.
 
 
О, демоны снов,
просыпайтесь,
пора!
Окутайте пьяных
волшебной метелью.
Пусть люди
спокойно храпят
до утра,
не ведая,
что им готовит
похмелье.
 
 
Пускай
перебродит
в аортах
вино,
пока в головах
верховодит
разруха…
Аманово дерево
окружено
толпою дебуков
и сонмами
и духов….
 
 
Сжимается тварей астральных кольцо,
и купол небес —
как вселенская люстра…
В безглазое смотрит
Амана лицо
Бог ахеменидских пространств —
Заратустра.
 

V. Так говорил Заратустра

 
Я-Заратустра… Бог…
и я здесь —
лишний…
лишь потому,
что есть
еврейский Бог,
Единственный,
Единый
и Всевышний,
зачатье мира
и его итог.
 
 
Когда меня
еврейская проказа
отправит в жертву
Богу своему —
со мною мирозданье
рухнет сразу,
хоть это не доступно
их уму.
 
 
Ты должен был,
Аман,
убить их Бога,
но вместо Бога
сам повешен здесь.
В двойную петлю
заплелась дорога.
И где, глупец,
твоя былая
спесь?!
 
 
Еврей
за жизнь трясется.
Это значит,
что как его ты
ни умилосердь —
миропорядок
он переиначит,
когда дерзнет
изъять из мира
смерть.
 

 
Охватит мир удушливая скверна —
как ты, Аман, за петлю ни держись…
Грядет… Грядет
за тем, кто смерть отвергнет
Великий Изверг,
чтоб отринуть жизнь.
 
 
Мир станет темным стадом в час убоя,
где человек – слепой среди слепых,
где станет Изверг
жертвовать собою
только затем,
чтобы убить других.
 
 
Кому свой зад всех демонов дороже,
кто будет у могил на помощь звать,
кто в этой жизни смерть принять не может —
не сможет жить, а только выживать.
 
 
Еврей переустроит Божье царство,
и мир услышит свой утробный вой.
Скукожатся до гетто государства,
и до погрома – эра звездных войн.
 
 
Эстер – агент еврейского влиянья,
а храм ее владычества – кровать…
И, несмотря на все мои старанья,
ты не сумел ее
переиграть.
 
 
Ты правил всем дворцом,
где вор на воре,
ты вел переговоры
с сотней стран…
Ну, ладно, царь – дурак,
но царедворец…
Ты разочаровал меня, Аман.
 
 
И смерть твоя, Аман, запомни это —
всего лишь незаслуженный аванс.
Смерть заработать надо…
До рассвета
даю тебе, Аман,
последний шанс.
 

VI. В покоях Эстер

 
Ах, царица,
что творится?!
Вьется звездная метель,
рвутся демон
сдемоницей
из окна в дверную щель.
 
 
То заплачет, то завоет
ведьма с кровью на виске.
Возле трона под конвоем
бес визжит
на поводке.
 
 
Ветхий сон, кошмар, виденье,
тайных ужасов разбой.
Ах, царица,
наважденье
забытье несет с собой.
 
 
Из своей дворцовой клетки
посмотри в свое в окно:
раздирают ставень ветки,
нас в природе нет давно.
 
 
Плел о нас поэт-повеса
сумасшедшее враньё.
Сдохли пушкинские бесы
и Эдгара вороньё.
 
 
Это Персия, царица!
Лучше плюнуть и напиться,
спьяну в птицу обратиться,
головой в оконце биться:
– Здравствуй, ворон!
– Здравствуй, вор!
– Ты ответишь мне за вора!
– Сам докаркаешься скоро!
– Для чего нам эта ссора?!
– Съешь таблетку невермора,
кровью скрепим договор.
 
 
Ты – как мумия на троне,
трон – загробная постель.
Притащил козла в короне
полорогий Азазель.
 
 
Он из падших самый мудрый
обольститель женихов,
маг шампуней,
демон пудры,
величайший дух духов.
 
 
Уж тебя-то он,
старуху —
колченогий и босой —
окропит акульим пухом,
подкопытною росой,
подрумянит вражьей кровью,
опоит живой водой.
 
 
Пей, царица,
на здоровье!
Станешь снова
молодой.
 
 
Завтра выйдешь в мир опальный,
а пока что отдыхай…
Впрочем, кто стучится в спальню?
– Здравствуй, Эядя Мордехай!
 

VII. Демоны имен

 
Вавилон,
эСэСэСэР.
Становитесь, страны, в круг!
Не Адаса,
но Эстер,
не Абраша,
но Мардук.
 
 
Наше дело —
сторона:
иудеи
со страной
изменяют
имена,
чтоб сокрыть
свой род
чудной.
 
 
С новым именем твоим
за недолгие года
ты становишься
другим,
исчезаешь
без следа.
 
 
Как-то раз
беспечным днем,
не предчувствуя конца,
глянешь в зеркало,
а в нем —
нет лица…
 

VIII. Маска Эстер

 
Мордехай,
ты в лицо меня знаешь?..
Эстер-это…
маска…
А под маской —
Астарта…
Чего поперхнулся —
узнал?!..
И вся наша история —
шабаш,
мотня,
свистопляска,
дурь,
игра,
идиотство,
притворство,
дебош,
карнавал…
 
 
Отвечай, Мордехай:
чем должна я пожертвовать снова,
чтобы как-то насытить
заоблачный твой аппетит?!
Ты добрался до купола
ахеменидского крова,
и победу
языческий бог
тебе вряд ли простит.
 
 
Отвечай, Мордехай:
каково мне быть первой
в серале?!..
Ты хотя бы подумал
на что ты супругу обрёк?!
Ты и синедрион,
вы в царицы меня развенчали —
проститутку из храма! —
спасибо за мудрый урок!..
 
 
Я должна собирать
и хранить венценосное семя,
вспоминая о том,
как с тобою мы были
вдвоём?
Отвечай,
Мордехай!
Я – наложница
в царском гареме?!
Нет,
сатрапы должны быть рабами
в гареме моём!
 
 
Отвечай,
Мордехай!
Ты меня и убил,
и ограбил,
взял у мертвой и нищей
себе на бессмертье
кредит.
Чем должна я ещё
для народа пожертвовать,
рабби,
чтобы как-то насытить
заоблачный твой аппетит?
 
 
Отвечай,
Мордехай!
Между Богом,
людьми
и чертями
я себе ненавистна
в осколках грядущих времён.
Я стократно
в народе своём повторюсь
лишь смертями.
Образ мой
будет вечно унижен,
разбит,
осквернен.
 
 
Отвечай,
Мордехай,
толкователь Божественных истин!
Избирающий жизнь
обречен подыхать
наперёд.
Я под сердцем
ублюдка ношу,
мне мой плод
ненавистен,
ибо он обречён,
Мордехай,
как еврейский народ.
 
 
Отвечай,
Мордехай!..
Научись улыбаться
у гроба…
Может быть,
нас Всевышний
еще до могилы
простит…
 
 
Отвечай,
Мордехай:
чем должна я пожертвовать,
чтобы
наконец-то насытить
заоблачный
твой аппетит?!..
 

IX. Евангелие от Мордехая

 
Все боги переменчивы,
Эстер,
они меняют облики,
окраски,
они, пожалуй,
не умней гетер,
а имена богов —
всего лишь
маски.
 
 
Нас демоны
несут во времена,
где карусель богов
летит по кругу,
и боги вдруг
меняют имена,
и мифы их
вторгаются друг в друга.
 
 
Я тоже маска,
ибо я – Мардук,
и он же Мамма,
Туту,
Зи-аккина…
Весь пантеон богов,
словно паук,
я повязал
гремучей
паутиной.
 
 
Совсем не то
еврейские сыны,
для нас Господь —
воистину опора:
всем «Дело»
открывает Он —
с вины,
и закрывает «Дело» —
приговором.
 
 
И потому наш Бог
имеет вес,
что ни одну судьбу Он
не покинет.
Вся жизнь еврея —
следственный процесс,
и оба мы под следствием,
богиня.
 
 
Наш Бог
перетрясет нам потроха:
подсудны воры,
и святые лики.
Синай – не искупление греха,
но очищенье
пред Судом Великим.
 
 
И праведник,
и грешник,
и изгой —
должны быть в чистом
перед казнью
люди…
О, ни в какой религии другой
такого нет
и, кстати,
вряд ли будет.
 
 
Вселенной правит хаос
испокон,
и потому я выбрал
царство Торы,
что в этот мир
хочу внести Закон
со следствием
и должным приговором.
 

X. Демоны времени

 
Время в нас,
но мы —
не в нём,
в этом наш секрет
и суть.
Можно сделать
ход конём,
можно время
развернуть.
 
 
Карусель!
Рулетка!
Круг!
Хронос!
Да-Ха-Ка!
Игра!
«Послезавтра»,
сделай крюк,
обратись
в «Позавчера»!
 

XI. Трон Соломона

 
В тронном зале
царя Артаксеркса
Соломона похищенный трон.
Трон живой,
и трепещет в нем
сердце…
Узурпаторы,
трона
не тронь!
 
 
Лишь Хирам златорукий
из Тира
смог осилить
сие волшебство.
И пустынные духи —
сеиры
охраняют безмолвно его.
 
 
… Если царь подходил —
ниоткуда,
золотым опереньем
горя,
возникали орлы
и верблюды,
возносили к престолу
царя.
 
 
Артаксеркс понимал,
что негоже
царским задом
сердить пьедестал.
Заказал ювелирам
похожий,
и удобно
на нем
восседал.
 
 
Всё под царской пятою,
всё рядом —
хоть блюститель казны,
хоть баран…
 
 
В это время
приходит с докладом
приближенный сановник
Аман.
 

XII. Доклад Амана

 
– О, великий и могучий,
молвить дай
тебя же ради.
Над страной
сгустились тучи,
экономика на спаде.
 
 
Госдоход —
куда ни кинусь! —
много ниже,
чем затраты.
Мы уходим в вечный минус…
Знай:
евреи виноваты.
 
 
Все сатрапы недовольны,
устранить пора причину.
Что ответишь,
Сердобольный?
 
 
– Вроде, пахнет мертвечиной…
 
 
– Все рабы твои без денег, пища их —
кора да травка.
У жидов любой бездельник
держит прибыльную лавку.
 
 
Вечно им не до работы:
свадьбы,
песахи,
шаббаты,
йом-кипуры,
шавуоты…
Знай:
евреи виноваты!
 
 
Даровать бы вместо Кущей
им погромчик
для почина!
Что ответишь,
Всемогущий?
 
 
– Вроде, пахнет мертвечиной…
 
 
– Гнев давно
в народе зреет,
ждет империя
приказа.
В каждом праведном еврее
мы убьем их Бога сразу.
 
 
Расплодились без предела,
пусть попляшут
супостаты.
Ладно, если б не за дело…
Знай:
евреи виноваты!
 
 
Пусть погибнет
род их дикий:
и мальчишки,
и мужчины.
Что ответишь,
Огнеликий?
 
 
– Явно пахнет мертвечиной…
 
 
Вдруг сползла с Амана кожа,
обнажив белесый череп,
и глазница стала схожей
с черной впадиной
в пещере.
 
 
Окружили трон скелеты,
жадно требуя расплаты:
«О, владыка,
с кем и где ты?!
Знай:
евреи виноваты!»
 
 
Рассчитались легионы —
и по росту,
и по чину.
Гимны грянули колонны…
 
 
И запахло мертвечиной…
 

XIII. Бесы пространства

 
«Карусель!
Рулетка!
Круг!
Хронос!
Да-Ха-Ка!
Разбег!
«Век грядущий»,
сделай крюк,
обратись
в «Прошедший век»!
 
 
Бесы в точку стянут свет,
совместятся
«там»
и «здесь».
Места нет,
где бесов нет,
ибо только
точка
есть.
 
 
Ибо все давно – одно:
«право» – «лево»,
«нищий» – «Крез»,
«высь небес» – «морское дно»,
«смерть» и «жизнь», «бог» и «беc»…
 

XIV. Приговор Александра Македонского

 
В затерянной и тайной Книге Мертвых,
где дремлет до поры всеядный рок,
средь клинописных знаков полустертых
о Македонском вбита сотня строк.
Царь с конницей возник
в том тронном зале,
в котором трупы
Артаксеркса взяли:
 
 
– Я Александр Македонский – царь!
Я на Восток несу
Великий Запад,
чтоб выжечь
всю кладбищенскую тварь:
могильный ваш народ
и трупный запах.
 
 
Я не терплю
цветущий ваш сераль,
готовый утонуть
в помойной жиже,
религию,
и мифы,
и мораль,
и вас,
ахеменидов,
ненавижу!
 
 
От ваших зомби —
женщиной несёт,
от женского дыханья —
пахнет гнилью,
здесь боги
провоняли небосвод,
а у богинь
проели черви
крылья.
 
 
Мир секса
без биения сердец,
где даже похоть
выдохлась до срока.
 
 
Я – логика – явился, наконец,
очистить мир
от мерзости
Востока.
 
 
Помазан Аристотель
мне в отцы,
и вас —
на пораженье обреченных —
не греческий отряд сметет,
глупцы,
а силлогизмы
греческих
ученых.
 
 
Пришел ваш час!
Взывайте к небесам,
молитесь
и заламывайте руки.
Я после смерти
богом стану сам,
но Господом
Искусства и Науки…
 
 
Мелькнули копья,
шлемы
и хитоны,
гоня когорты трупов
на погост…
Один Аман
невдалеке от трона
стоял пред Александром
в полный рост.
 

XV. Пророчество Амана

 
Великий царь,
ты строить мир готов,
где рядом с храмом
встанет синагога.
Я был уже убит
из-за жидов,
и ты погибнешь
от руки их Бога.
 
 
Ты с ними, царь,
ещё хлебнешь беды.
Их род вредит
других народов чаще.
Всё то,
что вы построите – жиды
сперва разрушат,
а потом
растащат.
 
 
И как бы ни был ты
силен и крут —
изменишь ли
истории страницы?!
Пойми: всё, что жиды изобретут
послужит вам надежною гробницей.
 
 
Средь суеверий,
колдовства
и вер
умеет лишь один
их род злодейский
нахально обратить
музыку сфер
и космос греков
в хаос иудейский.
 
 
Ты был для дел великих
не готов:
от гибели сберег
народ их вражий…
Когда бы ты
дал мне убить
жидов,
я б этот мир очистил
для тебя же…
 
 
Фаланги Александра
в небосклоне
исчезли,
будто в озере стекло —
Царь Артаксеркс
дрожал на шатком троне,
не понимая, что произошло…
 

XVI. Сны в летнюю ночь

 
Ворон Сна посмел к царице
в сон предутренний явиться,
и по праву очевидца
каркнул ей в глаза:
Истица,
я-лишь сон…
мираж…
туман…
Заратустра солит рану
дважды мертвому Аману,
стонут кладбища Ирана:
«Умертви ее,
Аман!»
 
 
Знать, погодка неплохая.
Ворон Сна,
карр-карр,
порхая,
в сон забрался к Мордехаю
и, глаголом полыхая,
закричал
под пульса стук:
– Для чего менял ты лица?
Если выживет царица,
Богу, что ли, удалиться?!
Умертви ее,
Мардук!
 
 
Ворон Сна сродни тарану —
проломился в сон к тирану,
заорал:
– Не будь бараном,
никогда менять не рано
жен,
карр-карр,
как было встарь!
Государство проворонишь,
если сам жену не тронешь,
не удержишься на троне!
Умертви супругу,
царь!
 
 
Ворон Сна кружит по лесу,
прорывает сна завесу:
– Черти, ангелы
и бесы,
бестелесные балбесы,
пристяжные вышних сфер,
прилетайте ночью в Сузы,
где растит царица пузо!
Карр!
Она себе в обузу!
Умертви себя,
Эстер!..
 

XVII. Смерть Эстер

 
Ах, царица!
Что творится?!
Вьется звездная метель,
рвутся демон
с демоницей
из окна
в дверную щель.
 
 
Ворон каркает на троне,
бес тебя целует в лоб.
Домового ли хоронят,
иль тебе готовят гроб?
 
 
Прочь, астральные уроды,
паразиты наших грёз!
Ты – богиня,
ты при родах
умерла,
причем, всерьёз.
 
 
Узнаешь себя,
царица?
Здесь других усопших нет.
Ты – погибшая девица
десяти неполных лет.
 
 
Развороченное лоно,
видеть – Бог не приведи!..
… И приник новорожденный
к остывающей груди.
 
 
Это явь
и наважденье,
и подведенный итог…
Ангел Смерти
и Рожденья
в изголовье
и у ног.
 

XVIII. Посмертное признанье беса

 
Я с тобою возник
и с тобою исчез
давней полночью,
этой весной.
Я средь Божьих существ —
Одноразовый Бес,
ибо создан
для жизни одной.
 
 
У любого
живого,
в ком бьется душа —
будь он нищий последний
иль Крез,
у моллюска,
цветка,
стрекозы,
мураша
свой живет
Одноразовый Бес.
 
 
Дай вторую мне жизнь —
откажусь наотрез,
жребий твой —
есть мое бытиё,
я живу только раз,
Одноразовый Бес,
и живу
лишь во имя твоё.
 

XIX. Похороны Эстер

 
Пьет вино возница
в колеснице,
пьет вино ослица —
в дым пьяна.
Едут колесницы
по столице
полные закусок и вина.
 
 
Пей себе
от пуза,
ешь от пуза.
Где бы ни споткнулся —
там привал.
Похороны – высший праздник в Сузах:
умерла богиня —
карнавал!
 
 
Пей, ахеменидская столица!
Каждый шут, как детский плач, велик!
Через маски
проступают лица,
через лица
проступает лик.
 
 
Идолы с чертями
в каждой нише
пьют,
словно упиться можно впрок.
Заратустре
наливает Ницше,
Мордехаю —
Кафка в козий рог.
 
 
Коль вино кровавым бьет фонтаном,
почему не вырваться из пут?!
Воин Македонский
пьет с Аманом,
мертвецы с полуживыми пьют.
 
 
Наливайте, павшие герои,
напивайтесь каждый за троих!
Для чего евреи Храмы строят?
Чтобы после разрушали их!
 
 
Боги, боги,
бита ваша карта.
Пейте, дирижеры высших мер¹.
Выпей,
триединая Астарта,
девочка Адаса
и Эстер.
 
 
Носятся за гробом
из столицы
на погост,
верней, наоборот
духи,
бесы,
черти,
демоницы,
ангелы всех видов и широт.
 
 
Круг за кругом,
лесом,
полем,
лугом,
хороводом во дворе тюрьмы…
Вьюга…
бесы…
вьюга…
бесы…
вьюга…
Кто за нами,
выкидыши тьмы?..
 

XX. Демоны капитала

 
Мудрым не мудрено
лить цикуту
в вино,
и смеяться,
и пить,
как Сократ.
Мир безумен
и прост:
всех несет на погост
экономика
высших
растрат.
 
 
Жди,
повапленный мир,
скоро кончится пир
поражений,
побед
и преград.
Сколько б ты ни скопил,
все пускает в распыл
экономика
высших растрат.
 
 
Наш кумир – мотовство.
Собери ничего
и отправься
в ничьи города.
И совсем не беда,
что идешь
в никуда,
и прибудешь туда
никогда…
 

Послесловие
Майя Каганская. Разворачивая «Свиток Эстер»…

5-го марта 1953 года лучшую в мире музыку заставили оплакивать одно из худших созданий, когда-либо вдыхавших на земле кислород, – вождя и учителя советского народа и всего прогрессивного человечества – И. В.Сталина.

Но люди – не музыка, их не надо было заставлять. Плакали все. Рыдало прогрессивное человечество, и даже непрогрессивное, само себе удивляясь, смахивало с глаз непрошенную слезу. Плакали трудовые коллективы и кустари-одиночки, плакали племена, народы, нации и государства. Безбрежный мир был залит слезами – как лицо вдовы, только что узнавшей, что она овдовела. Календарь не помнит такого промокшего марта со времен мартовских ид, да и те, я думаю, были посуше.

И евреи плакали. Взахлеб, с причитаниями. Добро бы, лицемерили со страха. Так нет: плакали искренне, от всего своего сокрушенного сердца. И совершенно напрасно. Им бы радоваться, как никому другому: очередного Амана сплавили, а – мы, вот они мы, как есть живые.

Ровно через 60 лет вышла в свет небольшая книжка – стихотворная композиция Гр. Трестмана «Свиток Эстер»: двадцать фрагментов, в основном, – монологи, перебиваемые ремарками: описания, сообщения, нелирические отступления… Драматическая поэма, как предыдущий успех Трестмана – «Голем». Но! Эстер – значит, Пурим, а дата публикации – смерть Сталина…

В целом, следовательно, «пуримшпиль». Иной жанр – иной смысл… «Пуримшпиль»?

Как бы не так!

Есть у современников такое всеобщее захватывающее занятие, называется «деми-фо-ло-ги-зация». Произносится трудно, производится легко. Главное правило – игра на понижение. Как тут не увлечься? По-русски это когда-то называлось «срывание всех и всяческих масок», в первую очередь – чтимых.

В Израиле, например, где взрывное устройство – это часть быта, язык увековечил срывание и топтание масок расхожей саперной идиомой: «ленапец этамитос» – «взорвать миф».

Григорий Трестман пустился в отчаянно смелое предприятие: коллективному удовольствию от «ленапец этамитос» он предпочел фатальное одиночество мифотворчества.

В мифотворческий котел на равных правах поэт бросает все, что ему нужно для переплавки: Аман, Александр Македонский, Эстер, трон Соломона на службе Артасеркса, более того: сам Пурим, карнавал и маскарад, этот продукт позднейшей просветительской (т. е.:гуманистической) «очистки» еврейского национального эпоса, – и он летит втотже чан, откуда некогда вывалился:

 
«У евреев нынче празднике Сузах.
Амелек повержен: карнавал!»
 

(Кстати, не было ли превращение «Мегилат Эстер» в детский праздник первым удавшимся опытом «ленапец эт ха митос»?). История потому и история, что точно знает, где ее «где» и когда ее «когда». Миф еще кое-как справляется с «где», но начисто игнорирует «когда»: нет ни часовых стрелок, ни часовых поясов (скорее уж «пояса смертников»), ни «сейчас», ни «потом», время свалено в неряшливую кучу, оно – бесполезное ископаемое, сырье для будущих исторических грамматик. Поэтому «бэрейшит» (начало) поэмы – это изъятие времени из обычного и перевод его на время мифа:

 
«Время пятится вперед, время катится назад.
Может быть, наоборот, время – рай и время – ад.
Время в нас, но мы не в нем, в этом наш секрет и суть.
Можно сделать ход конем, можно время развернуть».
 

«Ход конем», которым автор начинает свою партию – это блестящая выдумка, сюжетная метафора «реверса» времени: тысячи развешанных по всей стране трупов – сподвижников и подельников Амана во главе с ним самим оживают, «выселяются с виселиц» и возвращаются к исходной позиции, чтобы еще раз попробовать переиграть «еврейскую партию» и уничтожить ее.

Разумеется, отпущенное им время, – от заката до рассвета, до «первых петухов», потому что время обратимо, но миф – нет. Как судьба. А судьба «Свитка Эстер» – это «Мегилат Эстер».

…У нашей всеизраильской «радио-няни» стало традицией в канун вкусного праздника «Пурим», опрашивать людей известных, полуизвестных, а то и вовсе неизвестных, на предмет: как каждый из них лично, подчеркиваем, лично, а не по партийной линии или занимаемой должности, относится к «Мегилат Эстер». Плохо относятся, ах! как плохо! До сих пор стыдно людям в глаза глядеть: почему эта жестокая варварская сказка была причислена к светлому лику ТАНАХа? Потому что едва ли не каждый еврей, будь он хоть атеист, хоть кто, и по сей день видит в ТАНАХе свое завидное историческое приданное в универсально ценных бумагах.

Но, как мы есть демократия, обязательно выслушивается одно (прописью: одно) противоположное мнение: некто, забубённая головушка, из этих, что ли, правых экстремистов, которому терять нечего, а потому: «Мегилат Эстер» есть величайшая из книг, всем книгам книга, «учитель жизни» и источник знания о том, как должно поступать с врагами еврейского народа. Царица Эстер – наше всё. Так было и так будете каждым, кто покусится…

Неприятно быть голосом из хора. С другой стороны, и корежить себя в угоду диссидентской верности любому меньшинству, – тоже неохота.

Скажу как есть: не люблю я «Мегилат Эстер», сильно не люблю. Эти гекатомбы трупов, забивающие фабулу так, что ничем ее не прочистишь:

«В Сузах, городе престольном, умертвили иудеи и погубили пятьсот человек;… и Далфона, и Аспату, и Порату…. и Аридату»… Кто такие Аспат, Пората и Аридата, – неясно, но оттого еще более гнусно: есть имя – есть человек, а не просто окоченелая статистика.

… Слово «вера» в моем словаре отсутствует, богопоклонство я нахожу унизительным; любой текст я расцениваю как хороший, недаровитый, увлекательный, неинтересный, устаревший, информативный, какой угодно, нотолько не: «сакральный», только не «святое писание».

А потому этическая неблагонадежность «Мегилат Эстер» меня мало трогает: ведь все древние и даже не очень эпосы всех без исключения народов – все, все они жестоки, плюются кровью, хрустят детскими косточками, из их глубоких альвеол доносится утробный вой, они похожи на ночные кошмары шизофреника. Древнегреческие сериалы об Атридах и Эдипе, до того, как ими занялись Софокл и Фрейд, «Эдда», большая и малая, «Беовульф», «Нибелунги», «Махабхарата»…,– да за что ни возьмись. Ведь даже «тугие паруса» Гомера – это еще и «алые паруса»: от крови. Всмотритесь в этого деревянного конягу, – он до сих пор победоносно въезжает во все языки, включая иврит: выражение «сус траяни» соперничает по занятости с упоминанием «Моше Рабейну». И вот живая до сих пор картина: из деревянной утробы бодро вываливается ватага бородатых головорезов, и – пошло: колют, рубят, режут… Так что, если предъявлять нравственные счета, – то, как сказал принц Гамлет, «никто не избежит пощечины». Но греки свои счета оплатили несравненной поэзией, да так щедро, что и «на чай» оставили, мы до сих пор пьем его крупными глотками, когда у нас пересыхают глотки от нехватки гармонии и красоты.

А «МегилатЭстер» уродлива непереносимо, во всем…

Трон Соломона, видимо, восхищал современников не только роскошью украшений, но и как сделанная вещь, предмет искусства. Но в описании поэта трон как будто выставлен на аукцион хвастливым богатством нувориша…

А эти снующие всюду, как мыши, евнухи, мышиные интриги перенаселенного сераля, гаремная тюремная духота, вечный хамсин при 50-ти градусах жары. Беспросветный, безрассветный Восток, тясяча вторая ночь с массовыми казнями в качестве «хэппи энда»…

«Свиток Эстер» по отношению к «Мегилат» – провокация, бунт персонажей «Свитка» против персонажей «Мегилат», дрейфующие имена, размытые судьбы. Эстер не Эстер… Скажете: знаем, знаем, наслышаны, Эстер на самом деле Астарта, несимпатичная богиня плодородия, лжи и измен. Но, по Трестману, и Астарта – не Астарта, а девочка Адаса, соблазненная своим дядей Мордехаем и умершая от родов в десятилетнем возрасте. Версия не противоречит ТАНАХу: если можно выдать жену за сестру, то почему бы любовнице не быть одновременно племянницей?

Но что точно противоречит ТАНАХу и «Мегилат», так это великолепно придуманная, подобающая мифу гусеничная метафора и метаморфоза: мертвая девочка, из лона которой вылупляется богиня и царица…

И с Мордехаем нелады. И он не очень Мордехай, но и не совсем Мардук, о котором тоже все давно знают. Скорей собирательное божество темпорального хаоса, которому очень хочется обзавестись временем и именем:

 
Я тоже маска, ибо я – Мардук,
и он же Мамма, Туту, Зи-акина…
Весь пантеон богов, словно паук,
я повязал гремучей паутиной.
… Вселенной правит хаос испокон,
и потому я выбрал царство Торы…
 

Короче: Мордехай-Мардук воспылал завистью к Адонаю, и не прочь походить в исполняющих его обязанности. В мире не осталось ничего самоочевидного, про что можно сказать, что оно, дескать, само собой разумеется. И существование поэзии не самоочевидно, русской, в том числе, и уж совсем не сама собой разумеется ее классическая традиция. Вполне возможно, что ее ресурсы подходят к концу, а подвоза ждать неоткуда.

Как сказал вещий Остап, когда простодушные граждане полюбопытствовали, – зачем ремонтировать провал? – «чтоб не слишком проваливался».

…Для «Свитка Эстер» Трестману, понадобился «ремонт провала». Еще бы! Ведь он всматривается в самый бездонный провал, в бездну еврейского мифа. А если так, – значит, Пушкин. Кто ж еще? Чтобы выпустить на волю своих «демонов времени» и «бесов пространства», автор «Свитка Эстер» обращается к самому инфернальному стихотворению русской поэзии – пушкинским «Бесам». Пушкинский элегический свиток, – «… воспоминание безмолвно предо мной свой длинный развивает свиток», – превратился в «Свиток Эстер», – до того звучание русского стиха ловко пригнано кфигуре речи «Мегилат»:

 
«Ах, царица! Что творится? Вьется звездная метель,
рвутся демон с демоницей из окна в дверную щель.
То заплачет, то завоет ведьма с кровью на виске.
Возле трона под конвоем бес визжит на поводке.
Ворон каркает на троне, бес тебя целует в лоб.
Домового ли хоронят иль тебя вгоняют в гроб?
 

Такое чувство, будто в детстве именно этих «бесов» я заучивала на память вместе с пушкинскими. Или вместо?

И только ворон прибился к этой серой стае из другого поэта. Из другого поэта, но не из другой поэзии: русская поэзия всегда была больше, чем русская, ибо у нее врожденная способность усыновлять иноязычие. Так уже более века «усыновлен» Эдгар По. На птичьем дворе русской поэзии эдгаровский «Ворон» давным давно выклевал глаз горьковскому «Буревестнику», и явно обошел в известности и державинско-бродского «Снегиря», и мандельштамовского «Щегла».

Также сноровисто приручил ворона Трестман:

 
«Это Персия, царица! Лучше сплюнуть и напиться,
спьяну в птицу обратиться, головой в оконце биться:
– Здравствуй, ворон!
– Здравствуй, вор!
– Ты ответишь мне за вора!
– Сам докаркаешься скоро!
– Для чего нам эта ссора?!
– Съешь таблетку невермора,
кровью скрепим договор…»
 

А ворон еще и вор, потому что залетел в Сузы прямиком из мандельштамовского Воронежа, каковой город сам собой распадается на «вора» и «ворона»: «Воронеж-блажь, Воронеж-ворон, нож». (И, кстати, как не припомнить, что чекистские легковушки, перевозившие арестованных, народ нарек «воронками», а грузовики, набитые заключенными – «черными воронами».)