Текст книги "Санитарный на станцию «Любовь»"

– Не выдумываете чепухи! – отмел я ее подозрения, хотя в глубине души считал, что она возможно права. – Ему ничего не нужно было, кроме как найти партнера и убить время.

– Я заметила! Он смотрел с осуждением!

– Вам показалось! – возразил я, но уже без прошлой решительности. – Если вы и заметили осуждение, оно было направлено в мой адрес, что я не соглашаюсь. До вас ему никакого дела нет.

– Может быть вы и правы!

– Ну а как по другому?!

– А я всего боюсь! – созналась она с печалью в голосе. – Хорошо, что бутылку успела убрать со стола.

– Так! Маша! – немного рассерженно воскликнул я. – Что вы в самом деле?! Или мне уйти?!

– Ну наверно, так будет лучше! … Я не знаю!… То есть нет! Конечно нет! А вы как считаете? – неуверенно пробормотала она, несколько раз меняя мнение.

– Господи! Выкиньте это из головы! Может мы старые знакомые! Вот встретились. Зачем нам оправдываться неизвестно перед кем. Да и вообще! Мы ничего, предосудительного не делаем!

– Ну почти! – выдавила она.

– Помилуйте! О чем вы?!

– Конечно, не делаем… но какой-то осадок от его визита остался!

– Так! Давайте договоримся! – произнес я, подойдя ближе и глядя ей в лицо. – Больше о нем ни слова! Идет?!

– Хорошо! – натянуто улыбнулась Маша. – Обещаю! То есть я постараюсь! – виновато добавила она. – Меня все выбивает из колеи!

– Тогда доставайте, что вы там спрятали!

Изящно нагнувшись, Маша пошарила рукой, вытащила бутылку и со смущенной улыбкой водворила ее на стол.

– Слушайте! Мы так и допьем ваш Кокур Михаил! – удивленно заявила она, прибрасывая вес содержимого и в глазах ее блеснули озорные огоньки.

– Это будет чудесно!

– Я же совсем не хотела, но вино и правда, отменное, – призналась моя спутница, благодарно посматривая на меня.

– Спасибо! Вы очень добры!

– Это вам спасибо! Садитесь! Можно ближе! Продолжайте, пожалуйста! Вы такой рассказчик. Прямо убаюкали меня!

– Ну что вы! – поскромничал я, сокращая расстояние.

Запах сладких духов стал ощутимей, а лицо ее стало близким.

– Вы говорите и я будто в Крыму, на волнах покачиваюсь. А море. Представляете! Я никогда не видела Черного моря, но сегодня посмотрела на него вашими глазами. Почему мне так хорошо?

– Наверно от вина! – улыбнулся я.

– Не-еее-ет, не только от него, – покачала она головой и зеленые сережки заиграли в свете лампы.

– Я просто боюсь предложить другое! – проронил я, понизив голос.

– А ничего и не нужно предполагать. Вот у вас мужчин всегда так! Я говорю без второго смысла. Разве не может быть, просто хорошо, – укоризненно промолвила Маша. – Встретились два человека и им прекрасно! Разве этого мало?

– Да, с этим не поспоришь, – согласился я, замечая таинственный блеск, что струился у нее из-под ресниц.

– Мы здесь в уюте! Разговариваем! – застенчиво начала она. – Но колеса стучат, паровоз не отдыхает, и наши часы сочтены. Поезд все равно домчит нас до станции прибытия и мы расстанемся. Расстанемся добрыми друзьями. Вы выйдете, а я буду вспоминать вас, ваши слова. И меня опять будут баюкать волны вашего Черного моря.

– Черного моря?! – задумчиво переспросил я.

– Точно вам говорю!

– А меня ваши глаза, – вдруг выпалил я и осекся от своей смелости.

– Что?! – удивилась она, взглянув чуть растерянно. – Не поняла?

– Нет ничего! – поспешно отказался я от своей неуместной фразы.

– Не говорите так Миша, если не хотите все испортить! – промолвила она очень тихо, склонив голову. – Пожалуйста.

– Извините! Но тогда расскажите о себе немножко, – решив что, настал нужный момент, попросил я, стараясь говорить естественней.

– Вы считаете это удобно? – растерялась она, не ожидая такой смены разговора.

– Ну, не знаю, вам решать, – сказал я, с надеждой глядя ей в лицо.

– Да! Да, конечно! А что вы хотите услышать?

– Правду! Вот все как на духу! Вы можете… быть откровенной?

– С близкими, родными – да! Наверное.

– А мне казалось, людям, которые больше не встретятся в вашей жизни – можно поведать гораздо больше. Они не опасные. Ваши откровения не используют против вас, никому больше ни о чем не расскажут, во всяком случае, знакомым – точно.

– Хм! Конечно. В этом есть резон, – задумалась она.

– Вы мне – я вам! Такая откровенность, за откровенность и все на доверии! Вроде игры! – не унимался я.

– Странный вы! – неуверенно промолвила Маша. – Все так неожиданно. Умом понимаю, но этого мало…

– Не торопитесь с ответом, – произнес я, поднимаясь и приближаясь к окну.

Перестук колес стал слышней. За стеклами однообразно мелькали: клочки полей, одинокие деревья, петляющие деревенские дороги, прошлогодние скирды почерневшей соломы.

– Ладно, давайте попробуем! – согласилась она. – Спрашивайте!

Я вернулся на место. Мы встретились глазами. В ее взгляде я прочел любопытство, наполовину смешанное со страхом.

– Начнем с главного. Вы когда-нибудь любили? – выпалил я, и в ту же секунду понял, что это перебор. Начинать нужно было не с этого.

– Mon dieu!!! (боже мой! фр.) Миша! Разве можно так прямо в лоб! – промолвила она, немало сконфузившись.

– Извините. Вырвалось!

Моя попутчица испытывающе и недоверчиво посмотрела на меня, боясь включиться в игру, но все же чудесный напиток из Сурожа не позволил ей закрыться полностью.

– Неужели можно так запросто говорить об этом? Конечно, нет! Ну, как вы могли?! Об этом я не буду с вами беседовать! Все-таки вы мужчина!!

– В том-то и прелесть! Мы поглядим на себя с позиции противоположного пола! – распалялся я, вкладывая в свои слова все красноречие, которым обладал.

– Миша! … Миша! Вы настойчивый молодой человек, а я слабая женщина. Это все так заманчиво! Но нельзя!

– Решайтесь! Во всяком случае не отказывайтесь сразу!

– Господи! Я работаю учительницей в церковно приходской школе для девушек Воскресенского Новодевичьего Монастыря. У меня малолетняя дочка, недавно отняла ее от груди, сейчас сидит с няней. Кто бы знал, на что вы меня толкаете!

– Вы считаете, поговорить о любви – это недостойное занятие?! – не отступал я, пытаясь найти аргументы в поддержку своего предложения.

– Par le chemin de Micha! Тут речь не об этом Миша!

– Вы боитесь осуждения ваших учениц из церковноприходской школы?! Но ведь мы никогда не увидимся! Это исключено!

– А муж?

– С ним тем более, – безапелляционно заверил я.

– Знаете! Создается впечатление, что мы беседуем как заговорщики.

– Давайте тогда будем говорить шепотом!

– И все-таки нет, мой дорогой, Миша. Понимаю! А душа противится.

– Потому что ничего не было! – выпалил я решительно, уверенный в своей правоте. – Я не сомневаюсь! Вас выдали замуж без любви!! Или скажете, не так?!

– Без любви, без любви! … Вы же ничего не знаете мой дорогой!!! … Если бы только можно было все изменить!! Нет, чего уж там! Лучше не начинать этот разговор вовсе!

Она замолчала, в волнении подошла к проему купе, приоткрыла дверь и тут же плотно захлопнула, очевидно, убедившись, что никто не подслушивает.

– Ничего вы не знаете! – уверенно повторила моя попутчица и села близко.

– Мне и знать нечего! – отчеканил я с прохладцей в голосе.

– Как же нечего, если это моя жизнь?! – взволновалась она еще больше и посмотрела на меня как на маленького.

– Вы как открытая книга, вас можно прочесть, не открывая обложки! Все у вас на лице, во взгляде, вот в этих ладонях.

Я вдруг встал и смело взял ее за руки. Она торопливо посмотрела на меня снизу вверх, убрала руки, но, я вновь нашел их и вновь горячо обхватил. Она глянула на меня затравленно и с легким испугом, но более не противилась.

– У меня это на лице написано?! Что я страдаю, и что у меня не было настоящей любви?!

– Смотрю я в ваши грустные глаза, а в них тоска беспросветная! Робость и послушание Мария Александровна!

– Это от Бога. Он всемогущ и всевидящ! – обреченно промолвила она и лицо ее стало печальное.

– Нет! Это от отчаяния!! Не верите вы ни во что! Просто плывете по течению. Все за вас решают. Везде флажки красные. Сюда нельзя, туда не ходи. Это предосудительно, за это накажут, а за такое и вообще настигнет проклятье или кара божья!

– Не совсем так! – смутилась она. – Жизнь моя в целом хорошая! Праведная. Я не чувствую себя хуже или лучше других!

Она говорила, но голос Маши звучал механически, без выражения и чувствовалось, что она говорит не то что думает.

– Не спорьте Маша! Да. Так и есть! Потому что так живет большинство: дом, уборка, пеленки, муж, отчитывающий за каждую потраченную копейку, походы по воскресеньям в церковь, пустые молитвы и вот вы уже не молоды, а спустя время… старуха и несут вас на погост, а вы по большому счету и не жили!! Жизнь прошла мимо вас!! Разве вы такой жизни желаете?!!! О ней мечтали?!!! Почему у вас все не восстает?!

Я прошел по купе, решительно сел рядом, нашел ее руки. Маша была безмолвна! Но потом начала говорить, мучительно подбирая слова:

– Вот вы спросили Миша, почему душа, не сопротивляется? Это правильно! Умом понимаю, что вы правы. Так и есть. Что я по-большому счету видела? Ничего! Вяжу, вышиваю, прислуживаю за мужем и сильно хочу ему понравиться, даже когда мне противно. В то время – когда мы с ним брачное ложе делим – мне больше противно, чем хорошо. Ой господи! Что я говорю! И кому?! Вы меня заговорили!!!

Наступила долгая пауза. Маша, прикусив губы, опустила голову, только зеленые сережки продолжали играть на свету.

– Ну ведь вам нужно было выговориться?! – осторожно предположил я.

– Я погорячилась! Забудьте об этом!

– Это не отменяет сказанного. Разве вы такой жизни желали?! – вновь спросил я.

– О чем тут говорить?! – не поднимая головы сказала моя спутница. – La sortie je ne vois pas! (Выхода не вижу. фр.)

Я крепче сжал ее руки. Моя спутница не противилась, даже напротив, слегка подалась вперед и лицо ее оказалось почти вплотную. Есть зона безопасности между мужчиной и женщиной. Если ваши лица оказываются слишком близко, тем более по инициативе слабого пола, это неспроста. И я не выдержал, безотчетно прижался к ее горячей щеке.

– Говорите, Маша!! Говорите! Я слушаю!

Она отстранилась, но только слегка, не по настоящему.

– О чем?

– Так просто. Мне все равно! Лишь бы слышать ваш голос!

Мои губы были совсем рядом с ее лицом. Я ощущал ее горячее дыхание. Оно обжигало меня, как и ее пламенеющий испепеляющий взгляд. Мы чувствовали, что сейчас может произойти соединение наших сердец, душ. И она, противясь этому, опустила лицо. Упрямые светлые локоны упали ей на лоб.

– Маша! – шепнул я.

Но она не ответила.

– Маша! Милая Маша! – со страстью в голосе, воскликнул я.

Но она еще ниже склонилась.

И тут я осмелился, взял ее за голову и поднял вверх, и в сторону, и прижался к ее рту, и обхватил его губами.

Поцелуй был не долгий, но мучительно вытягивающий. Губы ее сперва трепетали, потом успокоились и поддались. Мы слились. Это была нега. Невообразимое удовольствие соединение мужского и женского начала.

Наконец, она решительно воспротивилась.

– Нет! Нет Миша! – и голос ее звучал бессвязно, неотчетливо.

Я выпустил из рук ее голову. И она вдруг спохватилась и воскликнула очень горячо с прерывистым дыханием:

– Миша! Что это было? Что сейчас было?

– Ничего не было! – растерянно и счастливо улыбнулся я. – Короткий невинный поцелуй!

– Ах! Невинный?! А мне показалось другое!! – слегка рассерженно промолвила Маша.

– Не сдержался!! Извините! – не совсем серьезно сказал я. – Не могу обещать, но постараюсь, держать себя в руках!

– Почему я такая слабая и беззащитная?! – обронила Маша и взяла меня за пуговицу на груди. – Не делайте так больше!

– Конечно! – заверил я и коснулся ее волос щекой и мы так замерли надолго.

– Лучше так! – ласково промолвила она. – Не так страшно!

– Конечно, – согласился я слегка замирая от близости ее лица и трепещущих ресниц.

Мы долго слушали свое разгоряченное взволнованное дыхание. Чувствовали друг друга, что мы рядом, что нам бесконечно хорошо. Хорошо от того, что мерно стучат колеса на стыках, что поезд слегка покачивается, скрипит, а тусклая лампа мигает желтым светом. И эти французские ароматы, и запахи молодого тела, чистых волос, намытых с ромашкой и хмелем, кружили мне голову. «Моя попутчица окончательно сведет меня с ума!» – отчаянно думал я. И мне совершенно не хотелось этому противиться. Совершенно! Маленькое сумасшествие, что возобладало, охватило наши души было желанно, казалось манной небесной, каким-то подарком бога, от которого грех было отказываться.

Моя милая спутница покинула меня, подошла к двери и прислушалась, не открывая ее. Но ни единый звук не потревожил наш слух и она вернулась, не став ее открывать. Лицо ее приняло виноватый вид и заговорила она быстро:

– Все что мы делаем, так скоропалительно и нехорошо. Я себя не узнаю. Да что там не узнаю? Поражена! Это распутство! Что вы можете обо мне подумать?! Я веду себя как гулящая! Как кабацкая девка! Уму непостижимо!!

– Маша! – я сжал ее ладошки. – Не говорите так! Это неправда! И вы сами об этом знаете!

– А как это еще назвать?! – с чувством стыда, промолвила она.

– У нас есть оправдание. Вы так восхитительны! Так до невозможности красивы, очаровательны! … До невозможности! – голос мой был взволнован и подрагивал.

– Да-ааа! Вы находите?! – рассеяно промолвила Маша. – А отчего вы не освободите мои руки?

Я не заметил, что крепко сжимал их.

– Вы этого хотите?

– Я сама не знаю что хочу! – растерялась она.

Маша отвернулась от меня, при этом, не делая попыток убрать свои ладони из моих рук. Я чувствовал, как они слегка подрагивают.

– Мария Александровна! Маша! Милая Маша! – дрожащим голосом выдавил я.

– Да! – обернулась она ко мне и глаза ее, стали большие, бездонные и черные.

Я взял ее за подбородок и приподнял выше. Она слегка приоткрыла рот и послушно, обреченно прикрыла веки. Я коснулся ее воспалено сухих губ. Она вздрогнула, но не отстранилась. Я целовал ее долго, упрямо, пока ее губы немножко не распухли, а дыхание не стало прерывистым.

– Что с нами происходит?! – горячо зашептала она, чуть отстраняясь.

– Не знаю! – таким же взволнованным шепотом ответил я.

– Мы в своем уме?!

– Думаю да!

– А я не уверена!

– Не думайте об этом! Ведь нам так хорошо!

– Это маленькое сумасшествие! – взмолилась она. – И его надо прекратить!

Я смотрел на ее розовые горящие ушки, на дрожащие зеленые сережки, на выбившиеся локоны на лбу и не знал что ответить.

– Совсем маленькое! – наконец сказал я. – Просто ваши губы и мои нашли друг друга. И они такие отзывчивые!

– Не говорите так! – шептала она так близко, что ее губы почти касались моих. – Вы вгоняете меня в краску!

– И все равно они ждали меня! – убежденно продолжал настаивать я. – И сейчас ждут!

– Я скоро провалюсь сквозь землю! Я ведь совсем не такая!

– Вы боитесь!

– Еще как! Все во мне восстает!

– Ну тогда еще чуть-чуть?!

– Ни в коем случае!

– А так?!

Я нежно потрогал ее воспаленные губы подушечками пальцев, провел по ним и поцеловал ее в уголки губ. Ресницы ее затрепетали, дыхание участилось и мы вновь слились в горячем и чувственном поцелуе. Голова ее клонилась, я доминировал сверху и буквально растворялся в ней.

Наконец, она усилием воли оттолкнула меня. Отодвинулась в угол и заплакала.

– О чем вы плачете? Маша! – растерялся я, не понимая ее реакции. – Зачем так огорчаетесь?

– Я ничего не могу!! Все во мне восстает! Сопротивляется! – начала она горячо и с вызовом. – Я хочу обратиться к царю нашему, небесному – за спасением! Это все пошло! Пошло!! Да!!! И другого слова я не нахожу. Если вы хоть чуть-чуть уважаете меня, то сейчас должны уйти! Слышите!! Я не могу вас выгнать! Вы сами должны это сделать! Прошу вас! Заклинаю всеми святыми!!!

Я отстранился и посмотрел на нее. Она была так прекрасна в эти мгновения. Во мне боролись противоречивые чувства.

– Маша! Милая Маша! – шепнули мои губы.

– Нет! – горячо прервала она меня. – Я замужем! Я учительница! Вы должны меня понять! Так нельзя! Я себе никогда не прощу! Умоляю вас. Правда! Правда! Это не надо и вам! Давайте расстанемся как есть! Оставим теплые воспоминания!

– Я понял! Я все понял! – со вздохом произнес я.

Она крепко, благодарно сжала мои руки и отпустила. Ее руки дрожали. Она вся дрожала. Я ее так чувствовал, но не знал что делать! Понимал, что это граница. Рубикон. Но она так просила! Даже молила!

И тогда я опустился на колени. Нашел ее ладошки и поцеловал каждый пальчик в отдельности. Потом встал и вышел в коридор. Это далось тяжело! Я, даже закрыв дверь, ушел не сразу. Ждал что она остановит, позовет. Но этого не случилось!

Проводник уже зажег тусклые фонари. Они горели в конце и начале вагона. Желтые пятна света, не столько освещали его – сколько давали направление для движения.

В последний раз, взглянув на заветную дверь, я нашел силы отвернуться и пошел как в тумане. Я не шел, брел, волочил ноги, и эти несколько метров показались мне очень долгими и трудными.

Зайдя в купе, я хотел рухнуть на лавку, но подошел к окну и стал тупо глядеть в черный проем. Дыхание мое стало восстанавливаться, туман в глазах редеть, но руки слегка подрагивали. Скоро должен был показаться Лахтинский разлив. И, правда, поезд замедлил скорость и неспешно вполз на 200-метровый свайный мост, который располагался параллельно Лахтинской дамбе. Сколько я ни смотрел в ночь – дамбы не было видно, только угадывалось, что-то большое и темное, что надвигалось и надвигалось, но никак не могло поглотить.

«Скоро Сестрорецк, – мелькнула мысль в голове. – И все кончится!! Нежные касания двух сердец и несколько поцелуев! Особенно последний, бесконечно долгий и переворачивающий душу! Такая умопомрачительная красавица, а как нежна и стеснительна! Такого не может быть!! Почему? Потому что такого не может быть никогда! Это же учительница, а не девка. А французский?! А ее дрожь, трепет в моих руках?! И почему она меня прогнала? Я чувствовал ее всю! Несколько мгновений – но всю. Это было единение! Как молния, что-то вспыхнуло между нами и тут же оборвалась, как лопнувшая струна, и беспомощно повисла, сломав весь инструмент. И будь ты самым великим музыкантом, ты уже не в силах сыграть на нем.

Да! Слишком все скоротечно! Слишком. И она это понимает, и я это чувствую – осознаю! Так бы ехать, и ехать всю жизнь! Только чувствовать, что она рядом – совсем близко: и вспоминать ее теплые губы; закрытые трепещущие ресницы; горячее дыхание; голос, волосы – всю ее такую домашнюю, нерастраченную, желанную!»

«Ну не обольщайся! Просто Сурож! Легкое замешательство! – остудил мой пыл внутренний голос. – Сейчас она уже наверно пришла в себя. Жалеет! Конечно, жалеет, а может и не очень? Что с того?» «Отстань! – хотелось сказать этому маразматику. – Чтобы ты понимал в чувствах людей, тебе это неведомо!»

Я собрал свои немногочисленные пожитки, сложил их в желтый саквояж и присел на краешек полки. Стало одиноко. Обидно. Других мыслей – кроме жалости и несправедливости устройства этого мира, не приходило в голову. Было все безразлично и пусто. Казалось, я находился в доме, из которого вынесли все вещи и даже вынули окна и двери. И сквозняк гулял в пустых комнатах, и шевелил листами газет и журналов, и откидывал засаленную старую занавеску из дешевого ситца, и только где-то по привычке слышалась песнь сверчка. Он один не понял, что дом покинут.

Паровоз, было набравший привычную скорость, сбросил тягловое усилие и колеса по рельсам застучали медленней, все реже и реже. Издалека раздался приветственный гудок и паровоз тут же отозвался, задохнулся сиплым басом.

Поплыли станционные огни, мутным желтым светом заливая столик, полки; и кругом появились бегущие по купе тени. Перемежаясь, они накрывали меня, исчезали, становясь, все более медлительными. Наконец, машинист притормозил сильней, и вагоны дробной чередой застучали буферами, останавливаясь окончательно.

«Ну, вот и все!» – подумал я, поднимаясь, оглядывая второпях купе и пытаясь, при этом не скользить взглядом по тонкой переборке, которая отделяла меня от моей милой спутницы. Там было необычно тихо. Я нарочито громко щелкнул замком и хлопнул дверью, выходя в коридор. В ответ тишина. Я медленно, шаркая как старик, поплелся на выход и уже почти вышел, как позади себя услышал тихий щелчок и скрип открываемой двери. Я остановился, боясь обернуться и ошибиться в своих предположениях. «Только не оборачиваться! – загадал я. – Если не оборачиваться все может быть!» – тешил я себя пустыми надеждами. А вдруг! Нет не вдруг! Это было невозможным, но это произошло! Рядом у самого уха я почувствовал горячее дыхание и громкий взволнованный шепот:

– Вы не зашли?!

– Зачем? – глухо и отчужденно промолвил я.

– Попрощаться!

– Попрощаться! … Зачем? – тупо и неприязненно повторил я опять, не понимая сам, что говорю, и что со мной происходит.

– Пра-а-авда за-а-чем, – протянула она, в задумчивости растягивая слова.

И растерялась.

– Так глупо, – заявил я, – один миг счастья!

– Ведь, правда. Так будет лучше вам и мне, – неуверенно промолвила она.

– Насчет вас не знаю, а мне, … а мне… – замялся я, не зная как продолжить.

– Так мы с вами по-настоящему и не успели сыграть в вашу игру на откровенность, – с грустной улыбкой в голосе, произнесла моя милая спутница.

– Вы правы! Что-то не получилось! Наверно я зря ушел.

Я смотрел на нее отчужденно и голос мой звучал как бы издалека.

Она ничего не ответила. Я подождал и вышел на перрон. Маша последовала за мной. Она взяла рукав моей рубашки и отцепила серебряную винтажную запонку с зеленым дымчатым нефритом. Тугая квадратная запонка поддалась с трудом, но ее ловкие маленькие пальчики пересилили плотную ткань.

– Вот так! – заявила она и спрятала ее у себя в кулачке.

– На память?! – грустно улыбнувшись, поинтересовался я.

– На память! – согласилась моя милая спутница и голос ее дрогнул.

– Будете меня вспоминать?! Это хорошо!

– Ничего хорошего. Я почти месяц буду на Сестрорецком курорте в Ахъ-Ярви, под Райволой. Если вы… если вам вдруг понадобится ваша запонка, вы всегда сможете ее забрать.

Я притянул ее к себе. Она быстро и трепетно прижалась, но в губы целовать не позволила.

– Нет! Это совсем ни к чему. Увидят. Правда!

Прозвучал натужный свисток паровоза. Я подвел ее к подножке, помог взобраться и когда поезд тронулся – она, робко оглянувшись, сама быстро поцеловала меня в губы и сунула что-то в руку.

Пока поезд не скрылся в темноте, я видел ее бледное лицо, белую фигурку и тонкую руку похожую на шею лебедя. Она махала ей и виновато улыбалась на прощание.