Текст книги "Морские цыгане"

Гюстав Эмар
Морские цыгане

Флибустьеры – французские и английские авантюристы, ставшие корсарами… Это были хищные птицы, слетавшиеся со всех сторон… Даже грозные римляне не совершали подвигов столь блистательных. Будь их политические и дипломатические таланты под стать проявляемому ими несокрушимому мужеству, они создали бы в Америке великое государство.

ВОЛЬТЕР

Глава I. «Лосось»

Семнадцатого октября 1658 года в восьмом часу вечера два человека сидели в большой зале «Лосося», самой большой гостинице города Пор-де-Пе, являвшейся обычным местом сборищ авантюристов всех наций, которых жажда к золоту и ненависть к испанцам привлекали на Антильские острова.

В этот день над городом стояла страшная жара; большие желтоватые облака, насыщенные электричеством, расстилались от одного конца горизонта до другого, и ни малейшее дуновение ветра, даже на закате солнца, не освежало землю, замиравшую от зноя. Со стороны гор доносился глухой шум, и эхо повторяло раскаты отдаленного грома. Море, черное, как чернила, волнуемое каким-нибудь подземным потрясением, приподнималось бурными волнами и со зловещим стоном тяжело разбивалось о скалы. Словом, все предвещало приближение урагана. Жители Пор-де-Пе, по большей части грубые моряки, давно привыкшие бороться с самыми страшными опасностями, невольно подчиняясь всеобщему беспокойству природы, заперлись в своих домах. Улицы были пусты и безмолвны, город казался брошен, и гостиница «Лосось», которая обычно в это позднее время была заполнена посетителями, укрывала под закопченным потолком своей просторной залы только двух человек, о которых пойдет речь и которые, опираясь локтями о стол, опустив голову на руки и покуривая трубки, рассеянно следили за фантастическими клубами дыма, беспрестанно вырывавшимися у них изо рта и сгущавшимися вокруг синеватым облаком.

Оловянные стаканы, бутылки, карты, кости, разбросанные по столу, доказывали, что два этих человека давно уже находились в гостинице и что, испробовав все развлечения, они бросили их – от утомления или от того, что более серьезные мысли занимали их и мешали наслаждаться, как они, может быть, желали бы, удовольствиями, которые сулили им игра и вино.

Один из них был старик лет шестидесяти, еще бодрый, гордо державший на плечах красивую голову, которой длинные белые волосы, брови, еще черные, усы, густые и седые, и небольшая бородка придавали очень благородный вид. Его простой, но изящный костюм был абсолютно черным; шпага со стальным эфесом была небрежно брошена на стол возле шляпы и плаща.

Второй был гораздо моложе своего товарища. На вид ему казалось от сорока пяти до сорока восьми лет, не больше. Это был человек атлетического сложения, плотный и плечистый; черты его лица, довольно обыкновенного, были бы незначительны, если бы не выражение редкой решимости и неукротимой воли, которое придавало ему совершенно особый отпечаток. На нем был костюм богатых буканьеров, роскошный до сумасбродства, сверкавший золотом и брильянтами; тяжелая и массивная фанфаронка окружала его шляпу, украшенную страусовыми перьями, прикрепленными брильянтовым аграфом11
  Аграф – нарядная застежка.


[Закрыть], составлявшим целое состояние; длинная рапира, висевшая сбоку на широкой портупее, для большего удобства, без сомнения, стояла в эту минуту зажатая между его коленями; два пистолета и кинжал были заткнуты за пояс, широкий красный плащ висел на спинке стула.

Давно уже угрюмое молчание царило между этими людьми; они продолжали курить и окутывать залу клубами дыма, по-видимому не думая друг о друге.

Трактирщик, худощавый, сухой и долговязый, в грязной и оборванной одежде, с лицом висельника, несколько раз под предлогом поправить светильню в лампе, – что было вовсе не нужно, – вертелся около этих странных гостей, не привлекая их внимания, и уходил, пожимая плечами с презрительным видом к таким неприбыльным посетителям.

Наконец младший вдруг поднял голову, с гневом разбил трубку об пол и, ударив кулаком по столу, так что стаканы и бутылки запрыгали и забренчали, вскричал грубым голосом:

– Ей-богу, этот франт насмехается над нами! Неужели мы должны оставаться здесь вечно? Клянусь своей душой! Есть от чего взбеситься, прождав так долго!

Старик медленно приподнял голову и, устремив спокойный взгляд на своего товарища, сказал тихим голосом:

– Потерпи, Пьер, еще не поздно.

– Потерпи?! Вам легко говорить, господин д'Ожерон, – проворчал тот, кого назвали Пьером. – Почем я знаю, куда этот воплощенный черт запропастился!

– А я разве знаю, друг мой? Однако, как видишь, я жду, не жалуясь.

– Гм! Все это прекрасно… – продолжал Пьер. – Вы его дядя, а я его закадычный друг, это другое дело.

– Правда, – ответил, улыбаясь, д'Ожерон, – и в качестве закадычных друзей вы не должны ничего скрывать друг от друга, не правда ли?

– Именно. Вы это знаете так же хорошо, как и я, вы ведь в молодости много воевали с испанцами.

– Эх, и славное было времечко, Пьер, – сказал д'Ожерон, подавляя вздох, – я был тогда счастлив, у меня не было никаких огорчений и забот.

– Ба-а! Вы говорите, что были счастливы тогда? А теперь разве вы не счастливы? Все Береговые братья, флибустьеры, буканьеры и колонисты любят вас и почитают за отца, и я – первый; мы все дадим изрубить себя на кусочки за вас. Его величество – да защитит его Господь! – назначил вас нашим губернатором, чего же более можете вы желать?

– Ничего, ты прав, Пьер, – ответил старик, печально качая головой, – мне действительно больше нечего желать.

На несколько минут воцарилось молчание. Затем буканьер продолжал:

– Вы позволите задать вам вопрос, господин д'Ожерон? – спросил он с некоторой нерешимостью в голосе.

– Конечно, друг мой, – ответил старик. – Посмотрим, что за вопрос.

– О! Может быть, я напрасно спрашиваю вас об этом, – заметил Пьер, – но, право, не могу удержаться, признаюсь вам.

– Хорошо! Спрашивай, чего ты боишься?

– Прогневать вас, господин д'Ожерон… Вы знаете, что я не слыву робким.

– Я думаю, ты, Пьер Легран, – один из наших самых отважных флибустьеров. Одно твое имя заставляет дрожать испанцев.

Пьер Легран выпрямился с очевидным удовольствием при этом заслуженном комплименте.

– Ну, – сказал он тоном человека, принявшего окончательное решение, – вот о чем идет речь. Когда мой работник Питриан отдал мне ваше письмо, естественно, моим первым движением было повиноваться вам и спешить на свидание, которое вы мне назначили в «Лососе».

– Благодарю тебя за поспешность, которую ты проявил в этом случае, друг мой.

– Хорош бы я был, если бы не пришел! Это было бы даже смешно, право! Итак, я пришел; мы играли, пили – очень хорошо, ничего не может быть лучше, только я спрашиваю себя, какая серьезная причина заставила вас уехать с острова Сент-Кристофер инкогнито в Пор-де-Пе?

– Ты желаешь знать эту причину, Пьер?

– Да, если это не неприятно вам, разумеется, а то считайте, что я ни о чем не спросил, и не будем больше об этом говорить.

– Напротив, будем говорить, друг мой, мне хотелось открыть тебе эту причину при моем племяннике, твоем закадычном друге, но так как он не приходит, ты все узнаешь сейчас.

– Мы можем еще подождать, господин д'Ожерон, теперь он, вероятно, не замедлит явиться.

– Может быть, но это не имеет значения… Кроме того, он уже почти знает мои планы; слушай же ты меня.

– Ах, хитрец! Он ничего мне не сказал.

– Я ему запретил.

– Тогда другое дело, он правильно поступил, что молчал.

– Слушай меня внимательно, дело стоит того. Ты помнишь, не правда ли, как кавалер де Фонтенэ, неожиданно атакованный испанской эскадрой, был вынужден после геройского сопротивления оставить Тортугу?

– Конечно, помню, господин д'Ожерон, и прискорбно было видеть, как развевался испанский флаг над Скальным фортом и как эти проклятые испанцы дразнили нас и смеялись нам в лицо! Ей-богу! Чего бы я только ни дал, чтобы сыграть хорошую шутку с этими проклятыми донами и прогнать их с нашего острова!

Д'Ожерон, улыбаясь, слушал буканьера. Когда тот замолчал, он наклонился вперед, положил руку ему на плечо и, пристально посмотрев ему в лицо, сказал тихим и сдержанным голосом:

– Ну, Пьер, друг мой, я тоже хочу сыграть хорошую шутку с испанцами и прогнать их с нашего острова.

– Как?! – вскричал Пьер, вздрогнув от неожиданности. – Правду ли вы говорите? Это действительно ваше намерение?

– Клянусь честью, Пьер, именно поэтому я и оставил Сент-Кристофер и инкогнито приехал в Пор-де-Пе; здесь нет недостатка в испанских шпионах, им не нужно знать, что я так близко от Тортуги.

– Ага! Отлично! Если так, мы посмеемся.

– Я надеюсь на это.

– Мы на них нападем?

– Мы дадим испанцам сдачи, они напали на нас врасплох, мы нападем на них.

– Прекрасно! – вскричал Пьер, радостно потирая руки.

– Я рассчитываю на тебя, Пьер.

– И правильно делаете, господин д'Ожерон.

– Кто из наших капитанов есть здесь сейчас?

– Гм! – сказал Пьер, потирая лоб. – У нас довольно мало людей. Однако есть несколько старых Береговых братьев, на которых можно положиться в случае необходимости.

– Черт побери! Это неприятно. А что с Губителем?

– Монбар уехал полгода тому назад, и с тех пор о нем не было известий.

– Черт побери! Черт побери! – пробормотал старик с задумчивым видом.

– Это так. Морган, Красавец Лоран, Красивая Голова, Рок Бразилец, Олонэ, Тихий Ветерок – все уехали, а куда – этого никто не знает.

– О-о! Это совсем неприятно! Кто же у нас остался?

– Во-первых, я.

– Это правда, но еще?

– Еще, кроме четырех или пяти надежных людей, я никого назвать не могу.

– Кто же эти четверо или пятеро?

– Мигель Баск, Дрейк, Польтэ, ваш племянник Филипп.

– Кто еще?

– Да, вроде бы, и все.

– Гм! Маловато – дело предстоит жаркое, испанцев голыми руками не возьмешь.

– Надеюсь, но имена, названные мной, известны вам давно, все это люди решительные.

– Знаю, мой друг, но если затея нам не удастся, это будет для нас непоправимым уроном. Лучше, может быть, воздержаться.

– Я не согласен с этим, господин д'Ожерон, каждый из нас может набрать несколько решительных авантюристов.

– Это правда, но Тортуга почти неприступна, особенно если ее станут хорошо защищать, а так и будет.

– Уж можете не беспокоиться. Дон Фернандо д'Авила, командующий испанским гарнизоном, даст скорее убить себя и всех своих солдат, чем сдастся.

– Ты видишь, что было бы безумством пытаться выгнать его с такими ограниченными силами, какими располагаем мы.

– Ба-а! Когда же мы считали наших врагов? Береговые братья все такие же, какими были в ваше время, господин д'Ожерон, поверьте, каждый из них стоит десяти испанцев…

– Ах, почему не приходит Филипп! Может быть, он дал бы нам хороший совет.

– Филипп сказал бы вам то же, что говорю и я, господин д'Ожерон.

– Очень может быть, друг мой, но дело серьезное и требует глубоких размышлений.

– Размышляйте, но не отказывайтесь от этой затеи. Клянусь вам, теперь, когда я знаю ваши планы, у меня просто слюнки текут, и если вы нас оставите, ей-богу, я возьму остров без вас, это так же верно, как и то, что меня зовут Пьер Легран и что я ненавижу испанцев! Не знаю, что именно я сделаю, но это все равно. Я уверен, что обязательно добьюсь успеха.

Д'Ожерон расхохотался над этими словами флибустьера.

– Успокойся, горячая голова, – сказал он, – я не говорил, что отказываюсь.

– Ну и прекрасно!

В эту минуту в залу вошел человек; на одно мгновение он остановился на пороге двери, бросил вокруг подозрительный взгляд, потом, узнав, без сомнения, двух человек, которые одни находились в гостинице, снял плащ и решительным шагом направился к ним.

– А-а! – вскричал Пьер. – А вот, наконец, и Филипп! Здравствуй, друг, – прибавил он, протягивая ему руку.

– Здравствуй, Пьер, – ответил вновь пришедший, – я здесь, чего ты хочешь от меня? Ей-богу, дело должно быть стоящее, а не то, предупреждаю тебя, я рассержусь, что ты заставил меня прийти сюда, когда я надеялся провести время гораздо приятнее.

Пьер расхохотался.

– Смотри, – сказал он, указывая на д'Ожерона, который, увидев своего племянника, отодвинулся немного в тень.

Филипп обернулся к нему.

– Э-э! – весело вскричал он. – Я не ошибаюсь, добрый дядюшка, неужели это вы?

– Кто же еще это может быть? – спросил Пьер насмешливым тоном.

– Ты рад видеть меня, племянник? – спросил старик.

– Неужели вы сомневаетесь, дядюшка? – вскричал Филипп, бросившись в объятия, раскрытые ему д'Ожероном.

– Нет, не сомневаюсь, – ответил тот с волнением, – я знаю, что ты меня любишь.

– Благодарю, дядюшка. Какой добрый ветер занес вас в наши края? Вы приехали у нас поселиться? Это был бы приятный сюрприз для меня.

– Может быть, племянник. Не стану говорить ни да, ни нет, это будет зависеть от некоторых условий.

– Посмотрим, что это за условия, дядюшка; предупреждаю вас, что я приму их с закрытыми глазами.

– Хорошо, но ты слишком спешишь.

– Почему же? Разве я не должен желать, чтобы вы жили со мной?

Говоря это, он взял стул и сел между дядей и приятелем.

Филипп был красивый молодой человек лет двадцати шести, с гибким и стройным станом; его несколько худощавое тело, казалось, было одарено необычайной силой и редкой ловкостью. Лицо его было изумительно красиво; оно показалось бы даже женственным, если бы не яркий блеск его черных глаз, вспыхивавший при малейшем волнении, и выражение неукротимой решимости, которое оно тогда принимало. Несмотря на более чем простой костюм, во всей его наружности было врожденное изящество, обнаруживавшееся без его ведома и указывавшее на аристократическое происхождение молодого человека.

Дядя с удовольствием его рассматривал и, по-видимому, не мог на него насмотреться. Молодой человек улыбнулся и, поцеловав старика, сказал:

– Почему вы не предупредили меня о вашем приезде, дядюшка? Я был бы так рад узнать, когда вы приедете. Нехорошо удивлять меня таким образом.

– Ты сожалеешь об этом, племянник?

– Напротив, только я бы предпочел, чтобы было иначе.

– Это было невозможно, Филипп, мое присутствие здесь должно оставаться неизвестным для всех, я приехал инкогнито.

– А! Это совершенно меняет дело!.. У вас, конечно, есть какой-то план?

– Да, – перебил Пьер, – и даже большой план.

– Скажите, пожалуйста! Тебе, кажется, это известно?

– Еще бы!

– Хорошо, стало быть, дядюшка и мне скажет.

– Именно это я и собираюсь сделать, тем более что хочу знать твое мнение.

– Что бы это ни было, я с вами согласен, дядюшка.

– Ты же еще не знаешь, о чем идет речь, какой ты сумасшедший, право! – ответил старик, улыбаясь.

– Это ничего не значит, дядюшка, для меня очевидно, что вы не можете ошибаться. Теперь говорите, я вас слушаю.

– Вот в двух словах причина моего приезда: я хочу с помощью моих бывших товарищей взять Черепаший остров и прогнать оттуда испанцев.

– А! – сказал Филипп задыхающимся голосом и вдруг побледнел как смерть.

Глава II. Капелла Богоматери

В шестнадцати милях от Пор-де-Пе, среди великолепной равнины, через которую протекает широкий ручей и которая укрыта от морских ветров высокими горами, поросшими лесом, возвышается очаровательный испанский городок, носящий название Сан-Хуан, в котором проживало тогда от четырех до пяти тысяч жителей. Из-за своего положения, которое сделало его объектом нападений авантюристов, он был окружен рвами и земляными стенами, представлявшими достаточное укрепление для того, чтобы сопротивляться атаке его смелых соседей.

Почти посреди главной улицы этого города находился дом из красного кирпича, крыльцо которого, поддерживаемое двумя колоннами художественной работы, вело на широкий двор, в центре которого находился колодец. Крыльцо с двойной лестницей вело в главный корпус здания, с правой и левой стороны которого стояли башенки, украшенные затейливой резьбой.

В тот день, когда начинается наша история, к восьми часам утра величайшее оживление царило в этом доме, бывшем тогда гостиницей, которой теперь, без сомнения, не существует. Суетившиеся слуги входили и выходили, одни путешественники приезжали, другие уезжали, пеоны22
  Пеон – слуга, наемный рабочий.


[Закрыть] седлали лошадей или водили их к водопою, крики и ругательства смешивались в воздухе с живым говором, свойственным южным народам.

В самую оживленную минуту на двор въехал всадник, закутанный в широкий плащ. Один из пеонов, без сомнения поджидавший его приезда, быстро приблизился к нему, схватил поводья его лошади и, когда всадник слез с лошади, сказал ему на ухо вполголоса:

– В церкви Мерсед.

– Благодарю, – ответил всадник так же тихо и, вложив золотую монету в руку пеона, повернулся, не занимаясь своей лошадью, прикрыл складками плаща лицо, вышел со двора и направился большими шагами к церкви, находившейся на этой же улице, только несколько повыше.

Как и все церковные испанские строения, церковь Мерсед в городе Сан-Хуане смотрелась настоящей игрушечкой и снаружи, и внутри. Если не считать двух женщин, закутанных в мантильи, стоявших на коленях и, по-видимому, набожно молившихся, церковь была пуста. При звуке шагов вошедшего, шпоры которого зазвенели о плиты, они обернулись. Незнакомец устремил на них проницательный взгляд, потом дошел до исповедальни, находившейся в углу боковой капеллы, остановился, сбросил свой плащ, скрестил руки на груди и застыл в ожидании. Обе женщины, шепотом обменявшись несколькими словами, встали; одна направилась к двери, другая с робким и боязливым видом пошла прямо к исповедальне, возле которой стоял молодой человек. В нескольких шагах от него она приподняла свою мантилью и открыла восхитительное личико шестнадцатилетней девушки, о каком только мог мечтать поэт. Молодой человек почтительно ей поклонился и прошептал голосом, прерывавшимся от волнения:

– Да благословит вас Бог, Хуана, за то, что вы согласились на это крайне важное свидание!

– Может быть, я поступила нехорошо, – отвечала она тоном невыразимо грустным, – но я не хотела уезжать, не простившись с вами еще раз.

– Увы! – прошептал он. – Разве ваш отъезд так близок?

– Сегодня вечером – завтра, уж никак не позже, фрегат, на котором мы поплывем, должен отчалить, скоро мы расстанемся навсегда. Вы забудете меня, Филипп…

– Забыть вас, Хуана! О, вы так не думаете! – вскричал он горестно.

Молодая девушка печально покачала головой.

– Отсутствие – все равно что смерть, – прошептала она. Молодой человек бросил на нее пристальный взгляд и, схватив руку, которую нежно пожал, спросил дрожащим голосом:

– Стало быть, вы забудете меня, Хуана?

– Я? О, нет! – воскликнула она. – Я умру, верная моей первой, моей единственной любви. Но вы, Филипп, вы молоды, вы хороши собой… вы будете отделены от меня бескрайним морем, вы не увидитесь со мной больше, и другая женщина изгонит любовь ко мне из вашего сердца, а воспоминание обо мне – из вашей памяти.

Наступило короткое молчание.

– Хуана, – произнес молодой человек, – верите ли вы в мою любовь?

– Да, Филипп, верю, верю всеми силами моей души.

– Если так, то почему же вы сомневаетесь во мне?

– Я не сомневаюсь в вас, Филипп… увы, я боюсь будущего.

– Будущее в руках Бога, Хуана. Он, разлучающий нас сегодня, может, если Ему будет угодно, соединить нас когда-нибудь.

– Никогда не увижу я Эспаньолы, – прошептала она, – я чувствую, что умру в этой дикой и неизвестной стране, где меня заставляют жить в дали от всего, что я люблю.

– Нет, вы не умрете, Хуана, потому что если не можете вернуться вы, бедное дитя, то я, мужчина, я силен, я сумею приехать к вам.

– О!.. – вскричала она с радостью. – Но нет, – прошептала она тотчас, – я не смею верить такому счастью.

Филипп грустно улыбнулся, услышав эти слова.

– Дитя! – сказал он с нежностью.

Девушка бросила на него долгий взгляд из-под полуопущенных ресниц.

– Вы гордый и храбрый дворянин, Филипп, – сказала она, – может быть, многие женщины оспаривают честь союза с вами, между тем как я только бедная девушка…

– Что вы хотите сказать, Хуана? – продолжал он с волнением. – Разве я не люблю вас и не предпочитаю вас всем остальным?

– Да, вы так думаете, Филипп. Вы искренне так говорите, но наступит день…

– Никогда, повторяю вам, Хуана!

Она несколько раз печально покачала головой. Молодой человек с удивлением наблюдал за ней, не понимая этого упорного недоверия.

– Филипп, – сказала она наконец печальным тоном, от которого сердце молодого человека мучительно сжалось, – сегодня, может быть в последний раз, позволено нам видеться, дайте мне все сказать, друг мой, – прибавила она, приложив свою крошечную ручку к его губам, как бы не позволяя ему прерывать ее. – Я не хочу расстаться с вами так, чтобы вы не знали, кто я. Вы знаете только мое имя. Два месяца тому назад девушка, неблагоразумно отважившаяся выехать верхом на большую равнину, подверглась нападению бешеного быка. Свирепое животное, разорвав двух лошадей, ранив и обратив в бегство слуг, опустив голову и со страшным ревом бежало за ней; юная особа вне себя от испуга скакала по равнине, уносимая своей лошадью и чувствуя позади себя необузданный бег быка, приближавшегося к ней с головокружительной быстротой. Вдруг в ту минуту, когда последняя надежда оставила ее, когда она уже вручала Богу свою душу в последней молитве, какой-то человек решительно бросился между ней и быком и выстрелил в обезумевшее животное из ружья; бык рухнул наземь и с ревом бессильной ярости издох у ног своего победителя. Этой девушкой была я, Филипп, ее спасителем – вы. Вы помните это страшное приключение, не правда ли?

– Да, Хуана, помню и благословляю его, потому что ему я обязан счастьем нашего знакомства! – с чувством воскликнул он.

– Теперь слушайте меня, друг мой. Вы, быть может, предполагали, видя меня роскошно одетой и окруженной многочисленной прислугой, что я богата и принадлежу к благородной фамилии?

– Я ничего не предполагал, Хуана, я вас полюбил, вот и все.

Она вздохнула, смахнув слезу.

– Меня зовут Хуана, – продолжала она, – я никогда не знала ни отца, ни матери. Мне сказали, что мой отец был убит на войне до моего рождения, а моя мать умерла, дав мне жизнь. Вот все, что я знаю о своем семействе, даже имя моих родителей никогда не произносилось при мне. Мои первые годы покрыты завесой тайны, которой я никогда не могла приподнять, я не помню ничего; только мне кажется, что я жила в другой стране, я долго оставалась на море и, прежде чем поселилась на Эспаньоле, жила в краю, где небо не так чисто, деревья темнее, а солнце холоднее… но это только предположения, ни на что не опирающиеся. Мне кажется также, что я слышала и сама говорила на другом языке, не на кастильском, но какой это язык, сказать не могу. Одно знаю точно: мне покровительствует могущественная фамилия, постоянно наблюдающая за мной и никогда не теряющая меня из виду. Дон Фернандо д'Авила не родня мне, мне это известно наверняка. Это выслужившийся солдат, который, по всей вероятности, обязан высоким положением, которого он достиг, и еще более высоким положением, которое ему обещано, только попечению, которым он окружал мое детство. Вот и вся моя история, Филипп, она очень коротка, очень мрачна и очень таинственна; но я обязана из любви, которую испытываю к вам, обязана из уважения к самой себе познакомить вас с ней, и, убежденная, что исполнила священный долг, я без ропота покорюсь вашей воле, какова бы она ни была.

Молодой человек с минуту смотрел на девушку с необъяснимым выражением, в котором смешивались любовь, стыд и горесть.

– Хуана, – сказал он наконец дрожащим голосом, – вы праведное и благородное дитя, ваше сердце чисто, как у ангела! Я недостоин вашей любви, потому что я вас обманул!

– Вы меня обманули, Филипп? Это невозможно! – сказала она с лучезарной улыбкой. – Я вам не верю.

– Благодарю, Хуана! Но, в свою очередь, я хочу вам сказать, кто я.

– О! Я знаю, вы красивый и храбрый дворянин, которого я люблю, что мне за дело до остального!

– Позвольте мне сказать, Хуана; когда вы узнаете все, вы осудите меня или извините. Я дворянин, вы сказали правду, дворянин даже знатного рода, но я беден.

– Что же мне до этого?

– Ничего, я это знаю, но мне остается открыть вам тайну, тайну страшную, которая, когда вы ее узнаете, может быть, навсегда разрушит мое счастье.

– Продолжайте, – сказала она, с недоверием качая головой.

– Я не испанец, Хуана.

– Знаю, – сказала она, улыбаясь, – еще я знаю, что вы француз, что вы один из предводителей страшного общества морских цыган, как называют их испанцы, перед которым дрожит кастильское могущество… Так это-то, Филипп, и есть та страшная тайна, которую вы не решаетесь мне открыть? Полно, друг мой, я давно уже знаю все, касающееся вас, разве это не часть моего существа?

– Итак, вы меня прощаете?

– За что мне вас прощать, Филипп? Я не мужчина, даже не знаю, испанка ли я. Эти ссоры и эта ненависть меня не интересуют, я женщина и люблю вас – вот все, что касается меня.

– О, да благословит вас Бог за эти слова, Хуана, они возвращают мне жизнь.

– Вы сомневались, Филипп?

– Я не смел надеяться, – отвечал он кротко.

– Одни женщины умеют любить, – прошептала она печально. – Ах, мы должны расстаться!

– О! Нет еще, нам незачем торопиться.

– К чему увеличивать нашу горесть, продолжая это жестокое прощание?

– Разве вы не хотите больше увидеться со мной?

– После того, что я вам сказала, разве вы считаете меня достойной вас, когда я не более чем бедная девушка?

В глазах Филиппа сверкнули яркие молнии.

– Пойдемте, – сказал он.

– Куда вы меня ведете?

– Пойдемте, Хуана, я хочу вам ответить у подножия алтаря.

Она пошла за ним, дрожа от надежды и боязни, в боковую капеллу во имя Божией Матери Всех Скорбящих.

– Станьте на колени возле меня, Хуана, и запомните мои слова, примите клятву, которую я произнесу в присутствии Божией Матери.

Девушка встала на колени, ничего не отвечая.

– Я клянусь, – сказал тогда молодой человек твердым голосом, – никогда никого не любить, кроме вас, клянусь приехать к вам, в каком бы месте вы ни находились, клянусь быть возле вас раньше, чем пройдет год. Пусть Святая Дева, которая видит меня и слышит, накажет меня, если я не сдержу клятвы, которая исходит из глубины моего сердца!

– Я клянусь, что буду вас ждать, Филипп, и буду вам верна, что бы ни случилось, – ответила девушка, сложив руки и подняв глаза на святое изображение.

Они встали.

– Вот, Хуана, – продолжал Филипп, сняв перстень с левой руки, – возьмите этот перстень, пусть он будет обручальным, вы одна, отослав мне его, можете возвратить мне свободу.

– Пусть будет как вы желаете, Филипп, я вас люблю и верю вам; я принимаю ваш перстень, возьмите взамен мой, – прибавила она, подавая ему богатый бриллиантовый перстень, – я никогда с ним не расставалась. В детстве я носила его на шее на золотой цепочке; может быть, это последняя вещь на память от моей матери, которую она завещала мне, умирая. Сохраните его, теперь он принадлежит вам, потому что я ваша невеста, ваша супруга перед Богом.

В ту минуту, когда молодые люди обменялись таким образом перстнями, яркий луч солнца блеснул в окне капеллы и залил их блестящим светом.

– Принимаю это предзнаменование, – сказал, улыбаясь, молодой человек, – мы будем счастливы, Хуана. Святая Дева покровительствует нам и благоприятствует нашей любви.

– Да будет она благословенна! – набожно ответила девушка.

– Когда вы уезжаете и куда направляетесь, Хуана?

– Срок нашего отъезда окончательно еще не установлен. Дон Фернандо д'Авила ждет с минуты на минуту, что его назначат губернатором в Панаму.

– Так далеко! – сказал Филипп, нахмурив брови.

– Ах! Вы видите, что мы разлучены навсегда.

– Не говорите так, моя возлюбленная! Нет ничего невозможного, я поклялся приехать к вам и сдержу свою клятву.

– Да услышит вас Небо!

– Я вспомнил, кажется, дон Фернандо д'Авила – губернатор Черепашьего острова?

– Да.

– Это славный воин и достойный противник, мы уже сталкивались с ним.

– Сегодня или завтра я должна отправиться к нему, с Черепашьего острова мы поедем на материк. Вы видите, Филипп, что мы не должны думать о возможности увидеться, по крайней мере, скоро.

– Это не так, моя возлюбленная, разве я не приехал сюда, к своим врагам? Почему же я не могу пробраться на Тортугу? Поверьте мне, одно не труднее другого.

– Но если вас узнают, вы лишитесь жизни.

– Успокойтесь, моя возлюбленная, опасность не так страшна, как вам кажется.

Девушка печально вздохнула.

– Теперь, – промолвила она через минуту, – пора расставаться, Филипп.

– Уже расставаться, моя обожаемая Хуана! – с мольбой воскликнул молодой человек.

– Это необходимо, Филипп, более продолжительное отсутствие может возбудить подозрения. Кроме того, не должны ли мы увидеться? Теперь я счастлива, надеюсь!

– Повинуюсь вам, Хуана, ухожу, как вы желаете… Еще одно, последнее слово.

– Говорите.

– Что бы ни случилось, что бы ни нарассказывали вам обо мне, вы никогда не должны верить, что я перестал вас любить.

– Я верю вам, Филипп, и буду верить только вам, клянусь.

– Я принимаю вашу клятву, Хуана, она написана в моем сердце, и теперь я ухожу, исполненный веры, моя возлюбленная. Я не прощаюсь с вами, я говорю: до свидания!

– До свидания, Филипп! – ответила она, протянув ему руку.

Молодой человек подержал с минуту эту крошечную ручку в своей руке, нежно поцеловал ее несколько раз, потом, сделав над собой усилие, сказал прерывающимся голосом:

– До свидания, Хуана, до свидания!

Он резко повернулся и твердыми шагами вышел из церкви. Хуана провожала его взглядом до тех пор, пока он не исчез, потом упала на колени перед алтарем Божией Матери Всех Скорбящих, прошептав голосом, дрожащим от волнения:

– До свидания, мой возлюбленный Филипп!

– Сеньорита, – сказала служанка, тихо приблизившись к своей госпоже после ухода молодого человека, – мы уже давно ушли из дома, разве вы не боитесь, что наше отсутствие найдут очень продолжительным?

– Но ведь мы в церкви, Чиала!

– Это правда, сеньорита, даже в прекрасной церкви, однако все-таки лучше вернуться домой, ведь надо все приготовить к вашему отъезду.

– Правда, но так как, может быть, мне никогда больше не придется возвратиться сюда, – отвечала Хуана с кротким вздохом, – будьте так добры, Чиала, дайте мне еще помолиться Святой Деве за того, кого я люблю, только пять минут.

Дуэнья недовольно покачала головой, как женщина осторожная, но осталась ждать.

Через несколько минут обе дамы, закутавшись в мантильи, наконец вышли из церкви. На паперти они встретились с человеком, старательно прикрытым плащом, который почтительно им поклонился. Девушка не могла удержаться от нервного трепета при виде этого человека; ускорив шаги, она наклонилась к дуэнье и шепнула ей тихим и дрожащим голосом:

– Как вы думаете, он нас узнал?

– Кто знает! – в тон ей ответила дуэнья.

Между тем незнакомец остановился на церковной паперти и следил за ними насмешливым взором.