Текст книги "Хроники блокадного города"

Самолет

Быть может, вам неприятно то, что является благом для вас.

Аллах знает, а вы не знаете.

(Коран, сура «Корова», аят 216)

Чудеса, да и только. Я совсем ничего не знал. Ты сам видел, как его увезли на скорой помощи?.. Конечно же, я был с ним знаком. Это было много лет тому назад. Но я видел его совсем недавно. Иногда странные мысли в голову приходят. Ай да детство. Ничего. Отстань. Хватит упрямиться. Тебе делать, что ли, нечего? Хочешь время убить? Нет, отстань. Ладно, приятель, расскажу, хорошо.

Это было много лет тому назад. Все началось еще тогда, когда мы были детьми. Да, детьми. В детстве мы очень любили играть, очень. Всякий раз, когда мой отец ездил в Арабские Эмираты, он привозил мне… не знаю… например, разные там игрушечные пушки, ружья, танки, машинки – одним словом, много разного, всего и не упомнишь. Ночью, когда отец возвращался из поездки, он тихонько заходил ко мне и клал на подушку все свои подарки. Даже, может, и целовал меня. Но я ничего этого не понимал, то есть, не знаю, да не смейся ты. Одним словом, как-то раз, когда отец опять уехал, я заглянул в тот самый универмаг с огромными витринами, забитыми иностранными товарами. Их каждый день привозили из Кувейта такие же люди, как и мой папа, и выгружали на пристани. Духи, одеколоны, джинсы Lee, ботинки Clarks, футболки Easy и столько игрушек, сколько не было даже у сына нашего соседа хаджи[6]6
  Хаджи – почетное звание мусульманина, который совершил паломничество (хадж) к одной из мусульманских святынь.


[Закрыть]. Столько там было самых разных игрушек – и девчачьих, и мальчишеских! Да ладно бы с девчачьими, для мальчишек было все что угодно, да и не только в витрине одного магазина, а наверное, семи или восьми. Но черт бы побрал ту игрушку, от которых столько несчастья. Однако когда я увидел ее впервые, то просто ошалел. Мне кажется, у меня при этом был такой вид, что толстый хозяин магазина сердито подошел ко мне и сказал: «Мальчик, уходи-ка отсюда». Я испугался и пошел дальше, но даже вечером, когда мать постелила мне постель на плоской крыше дома[7]7
  Многие дома в Иране имеют плоскую крышу, где, как на открытой веранде, люди часто спят в жаркое время года.


[Закрыть], мне казалось, что я вижу ее в небе. Я хорошо помню, как изображал рукой летящий в воздухе самолет, и шум нашего огромного нефтеперерабатывающего завода сливался с жужжанием игрушечных моторчиков. Я опускал вниз кончики пальцев, и мой самолет несся к земле, издавая при этом характерный звук, а когда он поднимался вверх, звук был уже совершенно другим. Всякий раз перед сном я мечтал лишь о том, чтобы на этот раз отец привез мне самолет. С того момента я каждый день, возвращаясь из школы, сворачивал в сторону, заходил в универмаг и рассматривал тот самый самолет, подвешенный к потолку витрины. Мысль о том, чтобы поскорей получить эту игрушку, терзала меня все больше.

Ты устал слушать? Ведь сам же упрашивал меня рассказать. Что же теперь?.. Ладно, приятель, ладно. Одним словом, в ту ночь, когда должен был вернуться отец, я умолял Бога, чтобы он привез мне точно такой же самолет, какой я видел в витрине магазина игрушек. Однако что, ты думаешь, я увидел на своей подушке, когда проснулся наутро?.. Ну, догадайся. Эх, ты. Ничего. Отец ничего мне не привез! Я, понятное дело, закатил страшную истерику по этому поводу. Тут начался дикий скандал. Мать встала на мою сторону: «Уехал на два месяца, а вернулся с пустыми руками! Он же ребенок!» Раз уж мне придется рассказать тебе все начистоту, должен признаться, что я не только не расстроился, но даже был рад. Я знал характер своих родителей. Одним словом, в тот день я не пошел в школу. Потом отец взял меня за руку, привел в универмаг, и там я показал пальцем в витрине тот самый самолет. Мы зашли в магазин, и я до сих пор прекрасно помню, как тот противный хозяин со своей лживой улыбочкой ответил на вопрос отца: «Какой самолет, господин? Мне очень жаль. Там же внизу написано, что он не продается». С того дня эта фраза тысячи раз звучала в моей голове: «Какой самолет, господин? Мне очень жаль. Там же внизу написано, что он не продается». Продавец оказался прав. Я действительно не подходил близко к витрине, а иначе обязательно увидел бы эту надпись. Услышав это, отец взял меня за руку и, не сказал ни слова, вышел вместе со мной на улицу.

На обратном пути у дверей универмага я познакомился с Фарханом. Правда, он узнал меня первым, потому что обратился к отцу с такими словами: «Это какой? Младший? Прекрасно! Прекрасно!». Тогда он отлично видел, и той знаменитой собаки у него еще не было. Одним словом, в мире все наоборот. Обычно дети запоминают взрослых, а на этот раз именно Фархан запомнил меня ребенком. По дороге домой отец сказал: «Знаешь, кто такой этот Фархан? Кстати, ты слышал раньше это имя? Нет?». Это напрямую связано со всей историей, да еще как. Отец прямо тогда рассказал мне обо всем с начала до конца.

Оказалось, что, когда я был еще маленьким, Фархан жил на нашей улице с женой и двумя дочерьми. Фархан. как бы это сказать?.. Что ж, упокой Боже его душу, ведь о покойниках плохо не говорят. Ладно, приятель, ладно. Был он первостепенным забулдыгой, всегда во хмелю. Жена и дети прямо-таки не знали, что с ним делать. Правда, никто и никогда не видел его пьяным. Фархан всегда выпивал так, чтобы соседи об этом ничего не узнали. Он никогда не ходил по разным там кафе, чтобы там его не встретил кто-нибудь из знакомых, а укатывал на машине вместе с дружками за город, где они находили укромный уголок или. О Господи! О чем это я? Как-то ночью все соседи спали на крышах своих домов, как вдруг их разбудили грубые крики и страшная ругань: «Нелюди! Такие-сякие!» – и еще целый поток отборной брани. Сам я ничего не помню, потому что был еще совсем младенцем, однако отец рассказывал, что видел, как по улице на осле ехал Фархан и ругал всех на чем свет стоит. В конце концов люди вышли из домов, и жена Фархана не знала, куда деться от стыда за мужа. А из-за чего Фархан так разошелся? Да просто так. Он ведь отправился с дружками выпивать, а они почему-то бросили его и отправились по домам. Фархан тоже, будучи сильно пьян, хотел поймать какую-нибудь машину и добраться до дома, но это ему не удалось, а подвернулся лишь этот осел. Одним словом, он взял поводья, забрался на осла и так добрался до своего квартала. Теперь он собирался силой затащить животное через калитку, как вдруг перед ним появилась жена, закутавшаяся в чадру. На ее вопросы Фархан ответил грубо: «Иди, проклятая! Отстань! Эх, друзья! Тоже мне жена! Все вы сволочи! Вот этот осел привез меня сюда! Я хочу оставить его у себя!» Говоря это, он ласкал и целовал несчастное животное. Но всё когда-нибудь заканчивается. Наступило утро, и бедняга Фархан протрезвел. Теперь ему было стыдно смотреть в глаза соседям, и через какое-то время он уехал насовсем.

Обо всем этом мне рассказал отец, чтобы, наверное, я отвлекся и успокоился, но мои мысли были заняты совсем другим. Я думал не о Фархане и его осле, а только о самолете. Одним словом, именно тогда мне пришла в голову эта мысль. Кстати, ты в детстве тоже наверняка желал, например, перед контрольной по математике, чтобы ваш учитель умер или полил такой ливень, что школу пришлось бы закрыть. Думаю, что многие мечтали об этом… Я тоже много размышлял о том, что делать, если что-то не получается купить. Все-таки мне обязательно хотелось заполучить этот самолет, но как можно было это сделать? Днем хозяин магазина смотрел в оба за своим товаром, а вечером Фархан, работавший охранником универмага, запирал на замок оба главных входа. Надо было придумать какой-то иной выход. Да, это кажется глупым, но тогда я думал, что ничего другого мне не остается. Если бы, стоя у витрины магазина, я пристально следил за всем и увидел, что хозяин застыл на месте на минуту, хотя бы на одну минуту, то спокойно зашел бы внутрь, снял самолет и выбежал наружу. Вместе с тем я понимал, что если бы прохожие или, скажем, другие покупатели увидели, что хозяин замер на месте и какой-то мальчишка несется сломя голову, то заподозрили бы неладное и стали кричать: «Эй! Держите его! Держите!» Тогда бы все было кончено. Или прохожим надо было тоже застыть как вкопанным, но для этого мне пришлось бы еще пристальней за всем следить. Охранник универмага Фархан стоял на своем месте, и когда я добежал бы до него, он тоже должен был застыть. А что бы я делал на улице? Если бы там люди увидели, что в универмаге все будто окаменели, то и они обязательно попытались бы разузнать, в чем дело. Поэтому пришлось бы сделать так, чтобы все прохожие, водители и мотоциклисты тоже замерли на своих местах, так что я бы пробрался через них и добежал до нашей улицы. Уже дома, где, как мы думаем, нас уже никто не побеспокоит, все члены семьи тоже были бы чем-то отвлечены, а я бы припрятал самолет в надежное место, и всё, как и прежде, пошло бы своим чередом. Я даже подумал о птицах. Если бы они не застыли на месте и по своему обыкновению продолжали взмахивать крыльями, наверное, один из этих людей перед тем, как замереть, любовался бы ими. Когда же он опомнился бы, то сразу бы увидел, что птицы исчезли, и тогда что-то бы заподозрил. Но нет, должен признаться, что в ту минуту я ошибался. Люди настолько рассеянны, что если застынут на месте не только на час, но и на год, все равно будут говорить себе: «Вот опять задумались и не заметили, как прошло время».

Приятель, я вижу, ты утомился, забудь. Какая теперь разница: удалось ли мне заполучить тот самолет или нет?.. Короче говоря, с той поры много воды утекло. Произошла революция[8]8
  Имеется в виду Исламская революция в Иране в 1979 г., которая положила конец монархии и установила республиканский строй.


[Закрыть], и отец перестал ездить в Кувейт, чтобы привозить мне игрушки. Да и я уже не думал об этом, и вот несколько лет тому назад, уже во время войны[9]9
  Речь идет об Ирано-иракской войне 1980–1988 гг.


[Закрыть], мне случилось пройти по улице, на которой расположен универмаг. Она проходила прямо у берега… Я шел в штаб, как вдруг… Вот мы попали. Пойдут теперь толки. Человек-то жив. Я помню, что обещал рассказать всю правду. Значит, не буду называть его имени. Он был за рулем и остановился рядом со мной и приветливо предложил подвезти, но я извинился и побежал бы по дороге, как вдруг заметил Фархана, который вместе со своей собакой сидел на солнце, развалившись у дверей универмага. Я сказал, что мне нужно зайти в универмаг, и, зная, что пара глаз внимательно следит за мной, зашел внутрь и скрылся в тени. Ни Фархан, ни его собака – никто не обратил на меня никакого внимания. Это была удивительная собака. Если бы мы смогли ее найти, здесь она бы нам сильно пригодилась. Знаешь, что это за псина?.. Что ты вообще знаешь? Разве ты не из этого города?! Слушай, эту собаку привез сюда итальянский цирк, который приезжал к нам еще до революции. Представь себе, что этих собак посадили на цепи в больших цирковых шатрах между клетками с животными. Это были страшные волкодавы. Стоило им посмотреть в глаза человеку, как у того от страха душа уходила в пятки. Одним словом, этих собак привезли к нам для того, чтобы никто не посмел что-нибудь украсть из цирка. Однако, когда цирк уехал, оказалось, что кто-то украл одну такую собаку. Короче говоря, это была она самая.

Когда я зашел в универмаг, увидел, что все стекла разбиты и в витринах их уже нет. Но товаров была куча. Я смотрел, смотрел и вдруг заметил самолет. Именно тогда я сам замер и подумал: «Вот видишь? Ты хотел, чтобы все вокруг застыли на месте, но сейчас никого поблизости нет: ни хозяина, ни прохожих, ни водителей с мотоциклистами». Дело в том, что с началом войны все сбежали. «Парень, ты чего застыл? – спросил я у самого себя. – Теперь остались только ты, эта разбитая витрина и тот самый самолет, который много лет гордо наблюдает со своей высоты за тобой и такими, как ты…» Но потом я заметил Фархана, который, как я знал, из-за одного происшествия в дни революции наполовину ослеп. Приятель, я и об этом расскажу, отстань. Который час?.. Почему нас не сменяют?..

Эта история с ослом так и не пошла несчастному впрок. После революции со всякой этой гадкой выпивкой стало сложнее. Как-то раз два приятеля спрашивают у него:

– Ты что-нибудь достал?

Он отвечает им напрямую:

– Ничего. Есть только одна бутылка. Толком не знаю, что это. Вы не пейте. Боюсь, мало ли что.

А те хитро говорят:

– Мы пили вместе в радости, так выпьем и в горе. Если что случится, так пусть со всеми нами.

Короче говоря, один из этих удальцов отдал Богу душу прямо за кинотеатром «Тадж», а другой – уже в больнице. А бедолага Фархан с тех пор от проклятой выпивки почти лишился зрения. Главный владелец универмага хотел выгнать его, но хозяева магазинов были против. То есть как? Разве наполовину слепой может быть охранником? Конечно же, его просто любили.

Я подошел к витрине и уставился на кабину самолета и сидевших в ней двух маленьких пилотов. Если раньше я был меньше ростом и не мог дотянуться дотуда, то сейчас стоял точно напротив них. На плече у меня висел автомат. Можешь поверить, что в тот момент я почувствовал, как пилоты словно бы умоляют меня. Ну, ладно, не верь. Не буду рассказывать. Будешь у меня знать. Ничего тебе больше не скажу. Паразит, я же с самого начала обещал тебе рассказать чистую правду. Я сказал, что мне показалось. Так вот. Снял я его с витрины и сказал: «Сейчас, наверное, у тебя сердце бьется, как у птахи. Сколько лет ты со своей высоты гордо поглядывал на меня и таких, как я, не понимая, что однажды придет и наш черед». Неожиданно кто-то потянул меня за рукав. Обернувшись, я увидел, что это собака Фархана. Послушно, как обычный вор, пойманный на месте преступления, я пошел за ней к Фархану. Когда мы подошли к нему, он даже не шелохнулся и продолжал, вытянувшись, лежать на солнце. Я легонько толкнул его ногой:

– Фархан.

– А? А? Кто это? – спросил он.

– Вставай, вставай. Здесь тебя подстрелят. Ты погибнешь, – сказал я, чтобы сменить тему.

– Иди к черту! – ответил он вяло.

– К черту так к черту.

После этого я пошел своей дорогой. Кстати, почему сегодня вечером они так притихли?.. Который час? Что-то этих ребят совсем не видно…

Короче говоря, после этого я сколько-то не видел Фархана. Только во время операции в Халабдже[10]10
  Халабджа – город в Иракском Курдистане, в 15 км от границы с Ираном. 16–17 марта 1988 г. подвергся химической атаке со стороны иракской армии.


[Закрыть] я вновь почему-то вспомнил о нем и витрине магазина игрушек. Спустившись вниз с горы, мы увидели иракские самолеты, прилетевшие бомбить Халабджу. Лишь я один совершенно не понимал, что происходит. Весь город заволокло белым дымом. Потом я услышал, как все кричат: «Наденьте маски! Наденьте маски! Маски! Химатака!» Когда мы вошли в город, то самым первым я увидел – о Господи! – какого-то мужчину, который вместе с ребенком тихо лежал на земле. Я подошел поближе, чтобы посмотреть, не нужна ли помощь, и заметил, что тела обоих еще теплые, но оказалось, что им уже никто не поможет. Никаких следов на телах не было. Только в уголках губ застыла капля крови. Подходя к другим, я видел то же самое. Какая-то женщина опиралась на калитку, и ее глаза были открыты, но в уголке губ виднелась все та же капля крови. Водители, сидевшие в машинах, врезавшихся в постройки, тоже замерли на своих местах с окровавленными губами. На улицах и переулках было полно. полно людей, которые точно так же лежали без движения. Один вздох и выдох. и цианид разрушил все их легочные альвеолы. а с уголка губ стекла всего лишь одна капелька крови. Количество людей вообще невозможно было сосчитать. Никто из наших солдат не мог опомниться. Все только смотрели, шли мимо, но не говорили ни слова. В городе не осталось ни одной живой души, чтобы поговорить с нами. Я посмотрел на дерево и увидел на нем воробьиное гнездо. Птаха погибла от цианида, так и оставшись высиживать яйца. Бомба с отравляющим газом сделала свое дело за несколько секунд. Один вздох и выдох – и немедленная смерть всего живого. Впервые за всю войну меня охватило какое-то странное чувство. Проходя мимо базара, я еще больше опешил. Там за прилавком магазина игрушек на стуле сидел продавец. Его глаза были открыты, и он словно бы смотрел вокруг. Ошарашенному этой картиной, мне в голову вдруг пришла странная мысль: а вдруг какой-нибудь курдский мальчик в этом городе захотел, чтобы на мгновение, хотя бы на одно мгновение, все эти люди зачем-то замерли на месте?.. Не смейся. Мне тогда было совсем не до смеха. В городе никого не осталось в живых. Ни одного ребенка, который бы достиг своей мечты, даже если молился об этом.

Когда мы покинули город, мне стало совсем нехорошо. Я был в шоке и ненавидел себя, тех, кто устроил бомбежку, всякие там самолеты и людей, застывших на месте. На душе было тошно. Вернувшись из Халабджи в свой город, я еще издали свернул от универмага и пошел другой дорогой, однако было видно, что его двери заперты. Универмаг тоже стал вызывать у меня отвращение, пока однажды вечером я не прошелся по нашему кварталу во время призыва на молитву. Я сидел дома и смотрел на безлюдную улицу. Большинство домов на ней было разрушено, и я все время вспоминал, что еще до войны мы с ребятами играли здесь в футбол. Куда же вы все подевались, куда? Вот дом, в котором жил сын нашего соседа хаджи. А этот дом чей? Забыл. Ага, Надера и его семьи. Где они теперь? Из квартальной мечети донесся призыв на молитву. Я подумал: «Где же ребята? Пойти бы в мечеть вместе». Там служитель Мулла Ахмад опять бы пошел за нами, ворча: «Помойте сначала свои грязные ноги, а потом заходите в мечеть». Размышляя об этом, я вдруг заметил горбатого старика в белой рубашке и пижаме в клетку. Он шел издалека, опираясь на посох, и по пути что-то им ощупывал. Тротуар был усеян осколками разорвавшихся минометных снарядов. Как только старик касался посохом осколка снаряда или его большой части, то спокойно обходил его. Когда он приблизился, я узнал в нем Фархана. Поднявшись, я вышел к нему навстречу. Он продолжал идти и, не дойдя до меня, снова натолкнулся на осколок, обошел его. Затем он обошел стороной и меня и, не подавая вида, направился к мечети. Вот, наконец, и несчастный Фархан. «Господи, – подумал я, – если всё дело во мне, то не нужен мне был никакой самолет. Лучше верни всех обратно: ребят, мою маму и отца, да и хозяина магазина…» Смейся. Ладно, смейся. Ты тоже меня сегодня порядком измотал на посту. Тихо. Какой-то шум. Кто идет?.. Стой!.. Пароль. Здорово. Почему так поздно? Теперь всегда будете опаздывать на полчаса? Полный порядок. Все спокойно. Сегодня вся суматоха напротив острова. А здесь те ручные все спят. Счастливо. Пошли, пост сдали. Ага, что было потом?.. Да ничего. Фархан помер, когда начался весь этот переполох – война и бомбежки. Много. Во всех этих стычках человек должен и своей смертью умирать. Одним словом, упокой Бог его душу. Что стало с его собакой?.. Если она найдется, то станет отличным сторожем. На ночь будем привязывать ее рядом с нашим окопом. Пусть охраняет вместо всех нас. Что?.. Правду тебе сказать?.. Взял я все-таки тот самолет или нет?.. Ты очумел, что ли? Да если бы и взял, то тебе бы не сказал. Или как ты думаешь?!

Зонт для кинорежиссера

 
– Прости! Я был неправ! – Пророк промолвил.
– Узнал я – правил нет богослуженью!
Бог мне открыл, явившись в блеске молний.
Молись свободно, слышит Он моленье![11]11
  Персидский поэт и мистик Джалал ад-Дин Мухаммад Руми (1207–1273), «Поэма о скрытом смысле», притча «Моисей и пастух».


[Закрыть]
 

Джамшид! Джамшид! Где же ты? Смотри, в конце концов твое проклятие сбылось. Да, да, сбылось. Я ведь взял зонт и держал его над головой одного из твоих коллег, хотя надо было держать над тобой. Ты помнишь, как проклял меня? А я тогда громко рассмеялся: мол, ну да, мечтать не вредно – а получилось, что ты прямо как в воду глядел.

Джамшид! Ты помнишь, как появился у нас? Нам сказали:

– Получите, распишитесь. Вот вам еще один человек для наблюдения.

А ты засмеялся, как всегда, и произнес:

– Здравствуйте. Меня зовут Джамшид Махмуди.

Мы с Амиром переглянулись и ответили на твое приветствие. Потом два месяца ты проходил учебную подготовку на вспомогательной вышке, но даже не думал заниматься наблюдением. Пока я что-то говорил, ты складывал из больших и указательных пальцев прямоугольник, изображая видоискатель видеокамеры, и через него смотрел на меня и на всё вокруг. Забыв об учебе, ты все время повторял:

– Когда же мы пойдем на главную вышку?

Раздосадованный твоей халатностью, я отвечал:

– Хватит все время говорить об этой вышке. Когда наступит тот день и мы пойдем на главную вышку, я сброшу тебя с нее, если ты не сможешь правильно ответить на заданные тебе вопросы.

Учеба закончилась, и мы отправились на экзамен на главную вышку. Ты поднялся по ступенькам на 87 метров и, задыхаясь, подошел ко мне. Посмотрев через бинокль на пустыню, расположенную на противоположном берегу реки, ты сказал:

– Ну и перспектива.

Я показал тебе вдалеке танк противника, до которого было по меньшей мере десять километров, а потом решил проверить, насколько правильно ты научился определять расстояние.

– Итак, Джамшид. Ты ведь помнишь формулу определения расстояния по угловой величине. Посмотри в бинокль и скажи, на каком расстоянии находится вон тот танк.

Ты посмотрел и рассмеялся. Я подумал, что ты займешься расчетами, но у тебя и в мыслях такого не было. Прошло некоторое время, и я уже начал проявлять нетерпение, а ты опять засмеялся и сказал:

– Три метра.

Я очень разозлился, что два месяца твоего обучения прошли напрасно, и сухо ответил:

– Снимай ботинки.

– Зачем? – спросил ты.

– Ты же говоришь, что три метра. Значит, снаряды не нужны. Кинешь ботинком – долетит. Приятель, мы сами на высоте по меньшей мере 87 метров. А ты говоришь, до вражеского танка три метра?

Ты тогда снова рассмеялся и заглянул в будку.

– Здесь плохое освещение, – сказал ты. – Если снимать окрестности отсюда, придется работать в узком диапазоне.

Я застыл в изумлении, не зная, что тебе ответить. Потом под разными предлогами ты водил за нос меня и Амира, чтобы остаться на вышке, а мы и не догадывались, что ты задумал!

Ты ведь помнишь тот случай, когда мы на мотоцикле поехали в город и услышали залпы орудий противника. Тогда мы прибавили газу и поехали на звук взрыва, раздавшийся со стороны пальмовой рощи и стоявшего там глинобитного дома, из которого валил дым. Деревянная дверь дома была вся разворочена, повсюду валялись щепки. Во внутреннем дворе мы нашли труп арабской женщины и пяти малолетних детей. Ты отчаянно разрыдался. Я поднялся, посмотрел на воронку, оставшуюся от взрыва снаряда, и сказал: «Джамшид, это тот самый проклятый снаряд сто пятьдесят второго калибра». Ты стоял около дома и вдруг увидел девочку, которая, не в силах вымолвить ни слова, бежала по пальмовой роще. Когда ты поймал ее, она от шока лишилась чувств прямо у тебя на руках и уже не видела, как приехала скорая помощь и увезла тела ее матери, братьев и сестер.

Тем вечером мы разрабатывали в штабе план и обнаружили место дислокации вражеской артиллерии. Тогда ты сказал:

– Если уничтожить эти пушки, мы станем для города Бэтменом и Робином.

Я разозлился и обругал тебя:

– Вот шут гороховый. Всё где-то в облаках витаешь. В городе один за другим гибнут люди, а ты болтаешь о своих детских мультиках.

Ты впервые не засмеялся и обиженно сел где-то в сторонке.

Наутро мы ударили по вражеской артиллерии из старого миномета, зарядив его снарядами, которые до этого похитили у вражеской армии. Тогда ты обрадовался, как ребенок, и закричал: «Вот так сценарий! Робин Гуд на войне! После войны обязательно сниму про это фильм!» Только тогда ты позабыл о нашей ссоре накануне вечером.

Джамшид! Джамшид! Джамшид! Ты помнишь, как настойчиво отправлял нас с Амиром на побывку? Когда мы вернулись и открыли дверь нашего маленького штабного помещения, то увидели, что ты развесил по стенам куски кинопленки, сложил две деревянные самодельные катушки и еще какой-то хлам и назвал все это монтажным столом. Мы начали громко возмущаться, а ты ответил: «Я учусь монтировать по способу Эйзенштейна[12]12
  Сергей Михайлович Эйзенштейн (1898–1948) – советский режиссер театра и кино.


[Закрыть]». После этого ты два дня никого не пускал внутрь. Затем ты позаимствовал агитационный проектор и показал нам фильм. Неужели это и вправду был новый монтаж мультфильма «Том и Джерри»? Какая ерунда! Все перемешалось. Джерри смотрел на Тома, а потом изображение исчезало, затем мышонок смотрел на пса, а ты в этот момент говорил:

– Посмотрите, как присутствие собаки изменяет напряженность этой сцены.

Мы все смеялись над тобой и подшучивали. Тогда ты обиделся, выключил аппарат и сердито заявил:

– Вы меня не понимаете.

– Ты тоже не понимаешь, какая сейчас обстановка в городе, – ответили мы.

Джамшид! Джамшид! Джамшид! Ты помнишь, как я пришел наставлять тебя на путь истинный?

– Я сходил и взял у Хадж Дехнави статистику убитых за этот месяц в городе, – сказал я тебе. – По его словам, среди гражданских убито и ранено около 180 человек.

Не сходя с места, я благодарил Бога, ведь за прошлый месяц мы потеряли более 250 человек.

– Ты бы оставил свои фантазии и смотрел получше, когда поднимаешься на вышку, – продолжал я. – Тогда вместо всякой там «перспективы» и «диапазона» ты обнаружишь и уничтожишь один за другим все вражеские минометы и артиллерию. А раз так, то статистика потерь среди городского населения будет еще меньше, чем 180 человек в месяц. К тому же после войны, если будет на то Божья воля, сможешь написать сценарий для целой сотни фильмов.

– Хорошо, – ответил ты.

В конце ты поставил условие, чтобы мы не мешали тебе, после чего я поцеловал тебя в лоб и ушел.

Затем ты опять заперся ото всех в маленькой комнате на целых три вечера. Когда же дверь наконец открылась, мы узнали, что ты написал новый сценарий под названием «Взрыв на иракской земле». В нем рассказывалось об иранском ополченце, который регулярно отправлялся на вражескую территорию и уничтожал там артиллерию, стрелявшую по его городу. Фильм еще не был снят, а ты уже составил список съемочной группы: режиссер – Джамшид Махмуди, сценарист – Джамшид Махмуди, в главной роли – Джамшид, монтажер, звукооператор, создатель спецэффектов, музыкальный редактор – Джамшид Махмуди. Мы с ребятами условились ничего не говорить по этому поводу и промолчали.

Однако со временем о твоих занятиях узнали и другие. В тот день к нам приехал полицейский и сообщил, что какой-то человек собирается в одиночку ограбить единственный банк в нашем городе, где шли боевые действия. Когда мы пошли с ним, то увидели, что тебя заковали в наручники. Директор банка, быстрыми движениями руки вытирая платком пот со лба, рассказывал, что ты пришел к нему и попросил разрешения снять в помещении банка фильм об ограблении. Директор, конечно же, заподозрил неладное. Какой разумный человек попросил бы об этом на фоне постоянных взрывов и перестрелок? А пока он рассказывал все это, ты, по-прежнему оставаясь в наручниках, сложил большие пальцы с указательными, сделав свой импровизированный объектив видеокамеры, и смеялся над всеми нами!

После той истории прошло какое-то время, и с твоим указательным пальцем на левой руке случилась беда. Ты же помнишь об этом. Мы пошли собирать неразорвавшиеся вражеские снаряды, упавшие на город. Ты играл с трубой одного из них, как вдруг в ней сработал детонатор, и тебе напрочь оторвало две фаланги указательного пальца.

Лежа на больничной койке, ты опять смеялся и продолжал делать вид, что снимаешь кино при помощи своего забинтованного пальца. «Как жаль, что теперь не получается стандартный кадр», – говорил ты.

Затем, когда повязку сняли, мы поняли, что ты действительно говорил правду и твой прежний ровный прямоугольник импровизированной видеокамеры никогда больше не получится.

Джамшид! Джамшид! Джамшид! Ты помнишь, на чьи деньги ты снял свой первый фильм? Грустный и подавленный, ты взял у меня денег, чтобы заснять на пленку наших ребят, пока они еще живы. Потом ты ушел и снял на камеру подрыв дерева. Когда фильм был готов, я отобрал его у тебя.

– Позволь мне хоть разок взглянуть на него, – попросил ты.

Но, несмотря на твои мольбы, я отказался. Тогда, именно тогда ты проклял меня. Ты помнишь, что сказал мне?

– Однажды дождливым вечером, – пророчествовал ты, – когда я, Джамшид Махмуди, уже стану знаменитым режиссером, охранник на студии подойдет ко мне и скажет, мол, знаменитый режиссер господин Махмуди, там под дождем какой-то бедолага в лохмотьях, он с утра дожидается вас и все время порывается зайти внутрь. А я отвечу: нет, у меня нет времени. Дождь будет продолжать бить в стекло. Тот человек скажет, что он мой фронтовой товарищ, и тогда я все-таки позволю ему войти. Затем я увижу тебя в рваной изношенной одежде, промокшего до нитки. Ты будешь просить прощения за свои теперешние поступки и умолять, чтобы я устроил тебя на работу. Я как человек великодушный пожалею своего фронтового товарища и велю тебе приходить завтра. В любую погоду, при дожде или при ярком солнце, ты будешь держать зонт надо мной, знаменитейшим режиссером Джамшидом Махмуди. И тебе не найти более почетного занятия, чем быть моим личным держателем зонта.

Что же я тогда ответил? А, я ответил:

– Мечтать не вредно.

Сказав это, я ушел.

– Вернись, – услышал я.

Я повернулся и увидел, что ты, сложив из пальцев, в том числе покалеченного, свою импровизированную камеру, взял меня в кадр и, как всегда, смеешься.

Потом в твоей дозорной службе произошло самое знаменательное событие. Однажды ты собрал свои вещи и заявил, что уже освоил все навыки дозорного и теперь собираешься отправиться на противоположную сторону города, где, построив себе специальный наблюдательный пункт, будешь вести оборону. Мы, как и прежде, промолчали.

В скором времени Амир всё увидел с вышки. Он посадил меня на мотоцикл, и мы приехали к новому штабу. Там ты уже успел пустить в дело разные погрузчики и бульдозеры Организации созидательного джихада[13]13
  Организация созидательного джихада была создана по приказу лидера Исламской революции имама Хомейни в 1979 г. для благоустройства отдаленных областей страны. Позднее ее объединили с существующим сегодня в Иране Министерством сельскохозяйственного джихада.


[Закрыть] и под непрекращающимся лобовым обстрелом неприятеля возвел за своей передовой огромную насыпь высотой пятнадцать метров. Увидев тебя, Амир вскрикнул от удивления и спросил:

– Что это? Наблюдательный пункт или гробница фараона?

И действительно, по твоему приказу катки Организации так укатали четыре плоскости холма, что он стал больше похож на три великие пирамиды в египетской Гизе. Ты рассмеялся. Тогда Амир схватил тебя за воротник и закричал:

– Зачем ты построил этот холм?!

– Чтобы вести наблюдение, – улыбаясь, ответил ты.

– Какой идиот будет строить наблюдательный пункт – да еще в форме пирамиды – в шестистах метрах от противника, чтобы его потом обстреливали из пистолета?! – грубо воскликнул Амир.

В ответ на эту гневную речь, немало удивившую водителей погрузчиков и бульдозеров, которые круглые сутки возводили для тебя этот холм под сильным огнем неприятеля, ты заявил:

– Это холм в стиле авангарда.

Сказав это, ты рассмеялся. Помнишь, что я потом сказал тебе?

– Ну и холм, – сказал я. – У него такая странная форма, что ни иракцы, ни мы, ни сам его строитель – никто не знает, для чего он нужен.