Текст книги "…Ваш маньяк, Томас Квик"

Часть вторая

Если вы утверждаете, что полиция вместе с психологом заставили шведские суды осудить невиновного человека, то я могу ответить вам, что в истории права такого еще ни разу не случалось. Тот, кому удастся это доказать, сотворит величайшую в мире сенсацию!

Клаэс Боргстрём, адвокат защиты

Томаса Квика в период с 1995 по 2000 год,

в интервью автору от 14 ноября 2008 года

Жизнь во лжи

Я стою у дверей комнаты для свиданий и жду, чтобы охранник выпустил меня. Но прежде Стюре должен ответить на мой вопрос.

В материалах следствия отмечены увольнительные Томаса Квика для поездок в Стокгольм. После возвращения из одного такого отпуска он предпринимает «гипнотическое путешествие в машине времени» и внезапно оказывается в состоянии сообщить шокирующие детали об убийстве Томаса Блумгрена в Векшё. Во всяком случае, именно так его психотерапевт интерпретировала внезапное пробуждение воспоминаний.

– Сейчас я тебе расскажу, – с триумфом в голосе произносит Стюре. – Я сидел в библиотеке в Стокгольме и читал статьи в газетах о Томасе Блумгрене. Да-да, сидел и прокручивал микрофильмы. Записывал все важные детали и срисовывал изображение сарая для хранения велосипедов. Затем я тайно провез все это в Сэтер и еще почитал свои заметки, прежде чем от них избавиться.

Хотя я давно подозревал, что дело обстояло именно так, жутковато слышать, как Стюре рассказывает о своей инфернальной дерзости. Господи, зачем он потратил столько труда, чтобы сбить с толку следствие?

По словам Стюре, он вовсе не ставил своей целью обмануть следователей. Ему важно было убедительно разговаривать с психотерапевтом, оставаться интересным пациентом.

– В библиотеку я пошел под влиянием Челя Перссона, – поясняет Стюре. – Постарайся понять, какие огромные ожидания возлагались на меня в психотерапии. Мы встречались на сеансе три раза в неделю по часу. Я рассказывал и рассказывал, но не мог дать никаких убедительных сведений. Между тем Чель Перссон и [врач] Йоран Франссон хотели что-то представить Пенттинену и Квасту. Сообщить что-то о Томасе Блумгрене показалось мне достаточно безопасным – ведь срок давности по этому убийству уже вышел, и обвинение мне не грозило.

Я слышу слова, которые произносит Стюре, но, как ни стараюсь понять, в голове все это не укладывается.

– И это еще не все, – продолжает Бергваль, глядя на меня так, словно собирается сделать мне подарок. – Кроме того, у меня есть алиби в деле, касающемся убийства Томаса Блумгрена! Очень мощное алиби!

Я пока еще не успел переварить то, что он сказал о библиотеке.

– На Троицу в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году мы с моей сестрой-близняшкой проходили конфирмацию, – возбужденно рассказывает Стюре. – Конфирмация продолжалась два дня! В нашем родном Фалуне! В народных костюмах! Мы участвовали в ансамбле народного танца, а потом все вместе прошли конфирмацию.

– Ты в этом полностью уверен? Именно в этот день, именно в этот год?

– Да, – с нажимом повторяет он. – Я все время волновался, что они узнают про конфирмацию. Ведь мои родственники знали об этом. И мои товарищи, проходившие конфирмацию вместе со мной. Выяснить это было проще простого!

Тут является охранник, чтобы выпустить меня, так что мы быстро прощаемся.

Потрясенный до глубины души, я шагаю под холодным осенним ветром к припаркованной машине. Мне есть над чем поразмыслить – пищи для размышлений хватит до самого Гётеборга.

Тот факт, что Стюре Бергваль отказался от своих признаний по всем убийствам, полностью меняет мой план работы над задуманным документальным фильмом.

Сомнения Стюре по поводу медицинских карточек скоро проходят, и он разрешает мне приобщиться к материалам, о которых я даже и мечтать не мог. Во-первых, это его медицинская карточка и график приема препаратов, однако постепенно выясняется, что он сохранил массу корреспонденции, дневников, частных записок и старых протоколов следствия.

Стюре отдает мне все, что я хочу взять, и даже не заботится о том, чтобы перечитать те документы, которыми он меня снабжает.

– Я чувствую себя совершенно уверенно. Я знаю, что в этих материалах нет ничего, говорящего против меня. Впервые мне нечего скрывать. Нечего!

– «Истина сделает нас свободными»[21]21
  «Истина сделает вас свободными». – Ин. 8:32.


[Закрыть], – отвечаю я шутливым тоном, однако в моих словах звучит невольная серьезность.

Если новая версия Стюре правдива, то он должен испытать колоссальное облегчение.

В первое время после полного превращения Стюре мы часто говорим о том, какими ужасными будут последствия, если он солжет мне, какое несчастье принесет нам обоим малейшая ложь. Сердцем я чувствую, что он говорит правду. Я знаю это. Но из чистого инстинкта самосохранения я намерен сомневаться в каждом его слове.

В глазах окружающего мира он главный безумец страны – человек, которому нельзя верить. Если теперь он заявит, что все придумал, это мало что изменит.

Кроме того, все приговоры судов против Томаса Квика опираются на косвенные доказательства. Я понимаю, что мне придется проанализировать – и отбросить – каждое из этих доказательств. Если хотя бы одно из них окажется невозможно объяснить как-то иначе, кроме того, что Стюре виновен, – весь его рассказ рухнет, как карточный домик.

Совместно с ресечером Йенни Кюттим мы должны создать документальный фильм из двух частей, который выйдет в эфир 14 и 21 декабря 2008 года. В нашем распоряжении три месяца.

Каждый день у нас возникают новые вопросы к Стюре, и зависеть от телефона для пациентов отделения становится неудобно. Мы обзаводимся простеньким мобильным телефоном, который отсылаем в Сэтер, и вдруг у нас возникает возможность общаться так часто, как нам нужно.

У Стюре Бергваля нет денег, чтобы оплатить юридическую помощь, в которой он нуждается, но адвокат Томас Ульссон, с которым я познакомился при работе над «делом Ульфа», соглашается взяться за это дело pro bono, бесплатно для клиента.

Мы с Йенни Кюттим всецело отдаемся проверке сведений Стюре и переработке того колоссального материала, который оказался в наших руках. Карточки Стюре начинаются с 1970 года и включают сегодняшний день. Они подтверждают рассказ Стюре о бездумном назначении лекарств.

Чтение этих документов производит шокирующее впечатление. Нашему взору открывается почти непостижимый медицинский скандал.

Появление серийного убийцы

После неудавшегося ограбления банка в Грюксбу в 1990 году Стюре Бергваль обследовался в Государственной клинике судебной медицины в Худдинге. В социальном исследовании на одиннадцати страницах куратор[22]22
  Шведский куратор – нечто среднее между психологом и социальным работником.


[Закрыть] Анита Стерски кратко пересказала жизнь своего пациента на тот момент: сексуальные посягательства на мальчиков в 60-е годы, последовавшее за тем решение суда, приговорившее его к лечению в закрытой лечебнице, пребывание в Сидшёнской больнице в Сундсвалле, затем выписка с испытательным сроком и учеба в Высшей народной школе в Йоккмокке. «Но затем все пошло наперекосяк, – пишет Стерски. – СБ попал в компанию гомосексуалов, злоупотреблявших наркотиками и алкоголем. Несмотря ни на что, он ощущал некое единение с группой – она давала ему чувство идентичности, пусть и негативной».

Впервые Стюре поместили в Сэтерскую больницу в январе 1973 года. Он был выписан с испытательным сроком, начал учиться в Упсале и вел себя образцово до марта 1974-го, когда напал с ножом на мужчину-гомосексуала и чуть не зарезал его до смерти. В протоколе социального исследования перечислены другие случаи помещения на принудительное лечение, выписки с испытательным сроком, а также описаны ситуации «стремления к смерти» и попытки самоубийства. В 1977 году состоялась окончательная выписка из Сэтерской больницы. Анита Стерски писала о влечении Стюре Бергваля к мальчикам и о том, что он «понял, что реализовывать свои инстинкты недозволительно». «Одной из важнейших причин, позволяющих СБ контролировать свои желания, является то, что он полностью отказался от наркотиков и алкоголя».

Далее следовало описание нескольких лет его жизни в Грюксбу: киоск, общение с Патриком, пенсия, которую ему перестали платить, разорение, экономические проблемы, работа ведущим лотереи и наконец неудавшееся ограбление «Гутабанка».

В своем экспертном заключении Стерски пишет: «Во время наших бесед СБ часто пребывал в сильном напряжении, нервничал и иногда разражался рыданиями, которые, впрочем, быстро проходили. При разговоре на особенно щекотливые темы у СБ начинались истерические припадки, во время которых он жевал, тянул и рвал свою бороду, закрывал глаза и трясся в судорогах или в течение нескольких минут сидел неподвижно с закрытыми глазами, так что с ним не удавалось войти в контакт. […] По моему мнению, СБ страдает серьезными психическими расстройствами и нуждается в лечении в закрытой психиатрической клинике. Такого рода лечение должно быть предоставлено ему в больнице для пациентов, требующих особого ухода, по причине его опасности».

Мне Стюре рассказал о том почти бездонном отчаянии, которое он испытывал в тот период:

– В Грюксбу мне жилось замечательно. Много друзей, работа ведущим лотереи в Фалуне. Я пользовался большой популярностью у пожилых тетенек. Многие специально приходили в те дни, когда я работал. Я выкрикивал результаты, продавал жетоны, заботился о тетеньках, приносил им кофе, перешучивался с ними. Благодаря мне им было там хорошо и уютно. Мне самому это нравилось, работа подходила идеально. Попав в тюрьму за ограбление банка, я сжег за собой корабли. В один день я потерял все – родных, друзей, работу… Я и раньше совершал серьезные проступки, но это было давно, в молодости, в шестидесятые-семидесятые годы. После ограбления я даже не представлял себе, как смогу смотреть в глаза братьям и сестрам. Я остался совсем один, мне не к чему было возвращаться. У меня не осталось ничего.

Время, проведенное в Худдинге, дало Бергвалю, по его словам, две вещи.

– В судебно-психиатрической клинике в Худдинге я узнал, что даже самый ужасный серийный убийца, такой как Юха Вальяккала, может вызывать восхищение у некоторых сотрудников. Его поместили в особый изолятор, где за ним круглосуточно присматривали. Юха и его преступления вызывали смешанное чувство ужаса и восторга.

Юха Вальяккала вместе со своей финской девушкой Маритой вырезали целую семью в Омселе в провинции Вестерботтен в 1988 году. После того как их обоих задержали в Дании, Юха был направлен на обследование в клинику судебной психиатрии в Худдинге. Хотя прошло немало времени с тех пор, как он покинул клинику, его присутствие в отделении очень ощущалось.

– Некоторые сотрудники постоянно обсуждали со мной Юху и его убийства – я стал для них единственной отдушиной в их потребности поговорить о нем, – рассказывает Стюре. – Я заметил, что даже самый отвратительный преступник может вызывать восхищение и поклонение.

Это было первое. Второе, как поясняет Стюре, – Анита Стерски рассказала ему о «потрясающей форме психодинамической терапии», которую практикуют в Сэтерской больнице. С этим видом лечения он связывал большие ожидания.

Темно-синий «Вольво» миновал гольф-клуб города Сэтер, на небольшой скорости свернул на Йонсхуттевеген и двинулся вдоль зеленого берега озера Юстерн. Пассажир, сидевший на заднем сиденье, понятия не имел, что достигнет международной известности и по количеству убийств переплюнет таких корифеев, как Джек Потрошитель, Тед Банди[23]23
  Теодор Роберт Банди (1946–1989) – американский серийный убийца, известный под прозвищем «нейлоновый убийца».


[Закрыть] и Джон Уэйн Гейси[24]24
  Джон Уэйн Гейси (1942–1994) – американский серийный убийца, известный под прозвищем «убийцаклоун».


[Закрыть].

Однако дело происходило ранней весной 1991 года, кучи веток, собранные для костра вальпургиевой ночи[25]25
  Вальпургиева ночь отмечается в Швеции 30 апреля – среди прочего сжиганием больших костров.


[Закрыть], еще не сгорели в огне, и Томаса Квика по-прежнему звали Стюре Бергваль. Он еще не подозревал о том, что его история будет в течение десятилетий волновать и занимать психологов, врачей, ученых, журналистов и немалую часть шведского правоохранительного аппарата. В тот момент он даже не мог представить, что знаменитые исследователи с международным именем станут называть его случай уникальным, не имеющим аналогов в мире, и отслеживать его необычную судьбу.

Когда Стюре Бергваль поступил в Сэтерскую больницу, само понятие «серийный убийца» еще было относительно новым для массового шведского сознания. Несколько громких случаев в США заставили федеральную американскую полицию (ФБР) ввести в оборот этот термин и выработать новые методы, в том числе составление психологического портрета преступника, с целью выследить трудноуловимых убийц. Феномен стал предметом обширных исследований среди американских криминологов и бихевиористов[26]26
  Бихевиоризм – направление в психологии, буквально – «наука о поведении».


[Закрыть] во второй половине 80-х, а через несколько лет тема стала активно эксплуатироваться писателями и кинорежиссерами.

Той весной на сцену уверенной походкой вышел новый антигерой популярной культуры, представленный Ганнибалом Лектером в экранизации романа Томаса Харриса «Молчание ягнят». Блестящий серийный убийца помогает в фильме следователям полиции, подбрасывая им инфернально запутанные ниточки, ведущие к убийце по прозвищу Буффало Билл, имеющему привычку сдирать кожу со своих жертв с целью сшить из них себе костюм. Доктор Лектер дает умные и психологически верные зацепки в виде анаграмм и личных вопросов агенту ФБР Клариссе Старлинг, часто снабжая их учеными комментариями и цитатами римского императора Марка Аврелия. Однако намеки сверхинтеллигентного каннибала столь изысканны и загадочны, что их слишком трудно истолковать.

Стюре не мог пойти в кино, однако он взял этот фильм напрокат на видеокассете и вместе со всей остальной Швецией подробно изучил, кто такой серийный убийца и как проходит охота на него.

Одновременно вышел бестселлер «Американский психопат»[27]27
  «Американский психопат» – роман Брета Истона Эллиса, 1991.


[Закрыть], в котором садист, миллионер и серийный убийца Патрик Бейтман ищет развлечений и спасения от жизненной скуки, изощренно и равнодушно пытая своих жертв дрелью и другими электроинструментами. Библиотека Сэтерской больницы обзавелась этой книгой, которую Стюре тут же взял и прочел.

– Главный герой романа Патрик Бейтман невероятно умен – мне кажется, это было для меня важнее всего. Я увидел, что можно быть очень умным – и при этом стать серийным убийцей. «Молчание ягнят» и «Американский психопат» приобрели определенный статус – о них писали в разделе «Культура» изданий «Дагенс Нюхетер» и «Экспрессен». Таким образом, и я заинтересовался серийными убийцами, – вспоминал Стюре.

Для Стюре Бергваля самоопределение в качестве интеллектуала оказалось исключительно важным, и он отметил, что его врачи и психологи заинтересовались новым феноменом. И с почти невероятным совпадением во времени успешные творения популярной культуры вскоре продублировались реальными событиями.

Теплым июльским вечером 1991 года два офицера полиции не спеша объезжали известный своей преступностью район Милуоки в штате Висконсин, когда молодой чернокожий мужчина выбежал им навстречу в наручниках на запястьях.

Человека звали Трейси Эдвардс, и он возбужденно рассказал о «странном типе», который надел на него наручники, прежде чем ему удалось сбежать из квартиры.

На звонок полицейских в дверь квартиры 213 немедленно открыл ее владелец Джеффри Дамер, красивый и ухоженный молодой человек тридцати одного года от роду, не выказавший никаких признаков беспокойства. Он с улыбкой изъявил готовность принести из спальни ключи от наручников своего друга. Полицейские увидели в Дамере человека, вызывающего доверие, к тому же его квартира выглядела необычно для этого района опрятной и хорошо обставленной. Однако что-то заставило одного из полицейских настоять на своем желании лично осмотреть спальню, где находился ключ.

В спальне полицейский обнаружил резервуар с тремястами литрами кислоты, в который были положены для растворения три трупа. Его коллега открыл холодильник и увидел четыре человеческих головы, поставленные в ряд на стеклянной полке. Еды в холодильнике не было, только части человеческих тел. Еще семь черепов хранились в шкафу, а в рыболовном садке Дамер выставил пенис одной из жертв.

Этот приятный молодой мужчина респектабельной наружности одурманивал своих жертв наркотиками, затем буравил в их черепах отверстия и заливал туда различные химические жидкости. Покончив с этим, он насиловал их, расчленял и под конец поедал некоторые части тела.

Чем можно объяснить подобное поведение? И как назвать человека, виновного в таких злодеяниях? Газеты изо всех сил старались найти подходящее название. «Сатана», «каннибал из Милуоки» и «живое чудовище» – вот лишь некоторые прозвища, которыми награждали Джеффри Дамера, однако силы слов не хватало, чтобы его описать.

Но какие бы чудовищные подробности ни выяснялись по поводу Джеффри Дамера, вскоре СМИ рапортовали о серийном убийце, который оказался куда ужаснее, – «дьявол из России», виновный как минимум в пятидесяти трех убийствах.

И вновь человек, оказавшийся самим воплощением зла, внешне выглядел безобидным и дружелюбным. Пятидесятипятилетнего Андрея Чикатило описывали как скромного школьного учителя, жившего с женой и двумя детьми в городе Новочеркасске на юге России. За двадцать семь лет совместной жизни его жена ни разу не заподозрила, что муж скрывает от нее какие-то ужасные тайны.

Серийным убийцей мог оказаться любой – ты, я, сосед или твой возлюбленный.

В течение двенадцати лет погони за русским серийным убийцей российская полиция[28]28
  В оригинале так, но в те времена она именовалась «советской милицией».


[Закрыть] арестовала несколько других человек. Одного из этих несправедливо подозреваемых убедили признаться и к тому же успели расстрелять за убийство, которое потом оказалось одним из убийств Чикатило. Второй подозреваемый покончил с собой в тюрьме до суда.

В первую осень пребывания Стюре Бергваля в Сэтере неизвестный преступник начал отстреливать незнакомых ему людей из снайперской винтовки в Стокгольме и его окрестностях. До того, как раздавался выстрел, на жертве успевали заметить крошечное красное пятнышко, что заставило вечернюю прессу окрестить преступника «лазерным человеком».

8 ноября «лазерный человек» выстрелил в свою пятую жертву – единственную, которая скончалась. Национальное управление полиции ощущало на себе всю тяжесть понимания того, что «лазерный человек» будет продолжать убивать иммигрантов, пока его не задержат. Ситуация усугублялась тем, что полиция понятия не имела, где или по крайней мере в каких кругах такого злоумышленника искать.

Образ действий «лазерного человека» соответствовал многим клише, характеризующим серийных убийц. Он выбирал свои жертвы по принципу неевропейского происхождения; он оперировал в ограниченной географической местности; он не имел никаких связей со своими десятью жертвами; он был дисциплинирован и не оставлял следов. Однако «лазерному человеку» обычно не удавалось достичь своей цели, а именно убить – из всех его жертв только пятая умерла от полученных ран. Считается, что это объяснялось счастливой случайностью – убийца неправильно смонтировал глушитель на своем оружии.

Испытывая фрустрацию по поводу того, что первые четыре жертвы выжили, «лазерный человек» отказался от своих прежних привычек. К пятой жертве он подкрался сзади, приставил дуло к затылку тридцатичетырехлетнего мужчины и нажал на спусковой крючок. В такой ситуации даже неправильно смонтированный глушитель не мог спасти погибшему жизнь.

В Сэтерской больнице Стюре Бергваля поместили в психиатрическое отделение среди пациентов, совершивших тяжкие насильственные преступления. Их статус определялся тем, насколько интересными были их жизнь и преступления. На фоне этих личностей Стюре выглядел бледно.

Особый пациент

Чель Перссон и Йоран Франссон были врачами Сэтерской больницы в начале 90-х, к тому же в течение долгих лет дружили и часто работали в паре.

Еще во время следствия, до того как Стюре Бергваль был приговорен к принудительному лечению, Йоран Франссон подписал квитанцию о получении 650 крон за психиатрическую экспертизу неудачника-грабителя. Заключение, на профессиональном языке именуемое «справка П7», делается для того, чтобы определить, нуждается ли обвиняемый в широкомасштабной судебно-психиатрической экспертизе. Оценка вероятной опасности не входит в обязанности того, кто выдает «П7». Еще в меньшей степени от него требуется рассуждать по поводу вероятных нераскрытых преступлений данного лица. Однако именно это Франссон счел своей главной задачей:

«Те преступления, за которые он был осужден ранее, демонстрируют высокую степень сексуального извращения, где вероятность рецидива обычно высока, поэтому представляется странным, почему он не был повторно обвинен в аналогичных преступлениях».

Предположение Йорана Франссона о том, что Стюре Бергваль совершил покуда не выявленные тяжкие преступления, оказалось буквально пророческим. Задним числом Франссон сам признался, что такое заключение было неуместным.

– Я сожалею, что написал это. Такие вещи в «П7» не пишут. Однако оказалось, что я был прав, – сказал он в интервью «Дала-Демократен» в июне 1996 года.

Убежденность, что в прошлом обвиняемого скрываются до поры неизвестные преступления, скоро укоренилась в сознании тех, кто отвечал за лечение Стюре Бергваля. А кто ищет, тот находит.

Медицинские карточки, листы приема лекарств и прочие документы дали мне подробную картину пребывания Стюре в Сэтерской больнице начиная с первого дня. Стюре без всякой задней мысли прошел все обязательные медицинские обследования при поступлении, по команде раздевался и одевался, спокойно перенося действия фельдшера: тот светил ему в зрачки карманным фонариком, стучал по коленкам резиновым молоточком и осматривал кожу на предмет уколов и других важных признаков.

На следующий день Бергваль встретился с врачом, который впоследствии дважды изменил его судьбу. Главврач Йоран Чельберг проводил первичную беседу со Стюре и сделал в карточке следующую запись:

«Он держался спокойно, разговаривал разумно и, казалось, полностью понимал суть предстоящего лечения. У него уже есть привычка к пребыванию в закрытой психиатрической клинике. Мы поговорили в общих чертах о его ситуации и его трудностях. […] Время от времени у него возникают сильные приступы страха, и даже во время нашей беседы он то и дело становится напряжен, слезлив и начинает прерывисто дышать. Впрочем, постепенно успокаивается. В целом в разговоре производит впечатление человека, хорошо идущего на контакт».

Когда Йоран Чельберг поставил под сомнение назначенное лекарственное лечение, его удивил мощный протест со стороны Стюре. Чельберг решил пока оставить лекарства, однако отметил в карточке, что Стюре, «судя по всему, зависим от той небольшой дозы сабрила, которую принимал в течение многих лет».

Вскоре жизнь Бергваля в Сэтере потекла своим чередом. По записям в карточке можно сделать вывод, что он быстро освоился и стал вести незаметный образ жизни.

Однако в той же карточке содержатся повторяющиеся отметки, указывающие, что Стюре обращался к сотрудникам отделения, привлекая их внимание к тому, что плохо себя чувствует и его преследуют мысли о самоубийстве.

«Стюре Бергваль приходит сегодня утром и просит о встрече с врачом. «Мне нужно выговориться». По его словам, он много размышляет по ночам, его мучает страх, он потеет и рыдает».

Хотя Перссон не психотерапевт, он сжалился над Стюре и разрешил тому иногда приходить к нему пообщаться. Неформальные беседы все более приобретают характер психотерапевтического сеанса. Постоянно повторяющаяся тема – что Стюре не видит смысла в жизни, что он должен покончить с собой. Он испытывает большую скорбь по поводу того, что после ограбления банка потерял своего лучшего друга Патрика, который на двадцать два года моложе его. Как старший из них, он ощущает также свою вину за то, что Патрик сидит в тюрьме. Перссон делает отметку в карточке 24 июня 1991 года:

«Когда разговор заходит об этом или о похожих вопросах, у пациента начинается тик, он прерывисто дышит, издает странные хрюкающие звуки. Сегодня во время обхода санитары доложили, что в отделении такого не наблюдалось. Других проблем не возникало».

Стюре Бергваль, похоже, горит желанием начать психотерапию, однако это оказывается труднее, чем он думал. Ибо независимо от того, являлись ли его приступы страха, тики и хрюканье истинными реакциями или актерской игрой, врачи оставались хладнокровны. Они просто-напросто не считали Стюре интересным пациентом. 2 июля Чель Перссон записывает в его карточке:

«В последние дни пациент испытывает нарастающие неприятные симптомы – страх, бессонница, мучительные размышления. У него возникают суицидальные мысли, тем не менее он признается, что не решится навредить самому себе. Такого рода настроения сопровождали его многие годы, то затихая, то вновь активизируясь, однако он сообщает, что намеревался покончить с собой вечером накануне ограбления. Он говорит, что выбрал место, где предполагал съехать с дороги на машине, но когда настал момент осуществления плана, он увидел на заднем сиденье машины свою собаку. Теперь, по его утверждению, ему нужно своеобразное подтверждение того, что он плохой человек и должен наложить на себя руки».

Из карточки явствует, что Йоран Франссон отменил сильнодействующий препарат сомадрил («который так чудесно вибрирует в мозгу»), вызывающий зависимость, и теперь врачи пытаются подобрать препараты на замену. Но Стюре утверждает, что другие лекарства лишь усиливают у него чувство депрессии. В конце концов ему снова назначают сомадрил, и на некоторое время в отделении воцаряется покой. 10 июля Йоран Чельберг отмечает:

«Общая оценка суицидальной угрозы приводит к тому выводу, что в настоящий момент я не вижу необходимости в дополнительных мерах безопасности. Уже само то, что пациенту предоставляется возможность поговорить об этом, дает ему облегчение. Следует также указать, что мысли о самоубийстве в основном коренятся в своего рода экзистенциальной проблематике, то есть, когда пациент оглядывается на свою жизнь и видит, какой трудной она была, он чувствует себя неудачником. Ничего депрессивно-меланхолического или психотического в его рассуждениях нет. В остальном можно сказать, что он хорошо адаптировался в отделении. Им владеет искреннее желание изменить свою судьбу, однако он понимает, что самостоятельно с этой задачей не справится. В своих рассуждениях пациент демонстрирует высокий интеллект, охотно оперирует теоретическими понятиями. Одновременно он осознает, что это его способ взглянуть на себя со стороны».

В течение лета Стюре неоднократно отпускают в увольнительные на несколько часов в сопровождении персонала, и он осуществляет эти выходы без всяких проблем. Беседы с Челем Перссоном продолжаются, однако врачи сомневаются в целесообразности психотерапевтического лечения. 9 сентября Перссон записывает в карточке Стюре:

«С тех пор как пациент переехал в 31 отделение, т. е. вскоре после поступления в клинику, он умолял назначить ему психотерапевтические сеансы. В оценке того, насколько он подходящий кандидат, мнения разошлись, к тому же приходится учитывать наши очень ограниченные возможности. Поэтому в качестве временного решения я начал эту серию встреч с пациентом под рубрикой «беседы с врачом». Выяснилось, что пациент использует время с искренней мотивацией обдумать свое прошлое, свое поведение и свою жизненную ситуацию.

Беседы пробуждают у него чувство тоски, вызывают мышечное напряжение, однако пациент просит о новых встречах, поскольку они помогают ему навести порядок в собственных мыслях».

Поведение Стюре во время бесед амбивалентно. С одной стороны, он просит о контакте с врачом, с другой – он закрыт. «Он предпочитает выражаться абстрактными понятиями, вместо того чтобы рассказывать о конкретных событиях своей жизни, – пишет Перссон и продолжает: – Центральным в его мироощущении на сегодняшний день является отсутствие оправдания своему существованию. В отделении он ведет себя образцово, однако мы не можем доверить ему свободу перемещения, до тех пор пока оцениваем, что он слишком закрыт, недоступен и его трудно понять».

Стюре и раньше посещал психотерапевта. На тех сеансах, как и сейчас, его просили рассказать о своем детстве. Тогда он ответил, что у него не осталось каких-то конкретных воспоминаний, имея в виду, что детство в многодетной и достаточно бедной семье не содержало в себе ничего увлекательного. Стюре заметил, что Чель Перссон ищет травматические переживания детства, и ощущение Бергваля, что он неинтересный пациент, укрепило его общее отношение к себе как к неудачнику. Даже как психопат он не состоялся.

Мне Стюре объяснил:

– У меня были интеллектуальные интересы, однако не было образования, и я испытывал комплекс неполноценности по отношению к братьям и сестрам. Они все закончили университеты, имели академические профессии, в то время как я являлся неудачником и испытывал колоссальное чувство одиночества. Я боготворил психоанализ и был полностью зациклен на том, чтобы начать проходить такую глубокую психотерапию. Однако я не ставил себе целью разобраться со всякими странными мыслями и идеями в моей собственной голове. Я стремился к социальному контакту. Быть интеллектуалом, сидеть и строить свободные ассоциации в разговоре на равных – вот что влекло меня. Во многом речь шла о том, чтобы получить подтверждение – я интеллектуал.

Психотерапия в Сэтерской больнице строилась на так называемой теории объектных отношений. Это ответвление психоанализа возникло в 1930-е. В нем огромное внимание уделяется первым годам жизни ребенка. Вкратце можно сказать: все сводится к тому, что нарушения личности часто объясняются физическим и сексуальным насилием со стороны родителей. Поскольку люди в общем и целом не имеют воспоминаний о столь раннем периоде своей жизни, важной задачей психотерапевта становится умение «воссоздать» эти воспоминания или интерпретировать смутные ощущения так, чтобы они стали понятными и вписывались в психотерапевтические модели. Центральная идея этой теории заключается в том, что мучительные воспоминания могут вытесняться и даже «диссоциироваться», то есть попадать не туда, поэтому психотерапевт должен быть готов к поиску реальных событий, стоящих за метафизическими и зачастую символическими рассказами, воспоминаниями и снами.

В Швеции первым проповедником теории объектных отношений стала Маргит Нурель. В 60-е годы она вышла из психоаналитического сообщества, чтобы создать свое общество «холистического» психоанализа, а затем вышла и из него. Когда Стюре Бергваль поступил в Сэтерскую больницу, эта семидесятилетняя дама, ветеран в области теории объектных отношений, осуществляла коучинг[29]29
  Коучинг – разновидность консалтинга и тренинга.


[Закрыть] психологов и психотерапевтов клиники. По словам Стюре, сотрудники относились к ней с безграничным почтением, и сам он в своих записках именовал ее «великой».