Текст книги "Сервер и дракон"

– Слушай, Бернард. Пит Тернбулл был настоящим героем. Настоящим космонавтом. Нельзя стать таким, просто надев скафандр не по размеру или подписав пару чеков. Не забывай об этом, если действительно хочешь попасть в космос.

– Мэм, я не понимаю, что дает вам право…

Она скрестила руки на груди.

– Я его сделала. Я, Джейн Батчин, миссис Пилкингтон и другие. Ребята были в космосе, но мы помогли им выжить. Своими стежками, нитками и швами. Поэтому давай снимай A7LB, прямо сейчас, отправляйся домой и ложись спать. И других вариантов у тебя нет, ясно тебе?

Бернард съежился под ее взглядом и принялся неуклюже отстегивать ремни.

– А что вы собираетесь сделать? – спросил он. Лицо его посерело от страха.

– Не волнуйся. Выдавать тебя не стану. Но нам с Питом есть о чем поговорить.

Когда Бернард ушел, Хейзел села и долго смотрела на костюм, на свое лунное отражение в шлеме. A7LB, принадлежавший Питу, раскинулся на кресле и выглядел очень довольным собой.

– Мудак ты, – сказала она и встала. – Тупой самодовольный мудак. И с чего ты взял, что все еще мне нужен?

Она сгребла скафандр и потащила его в мастерскую, задыхаясь под пятидесятифунтовой тяжестью и игнорируя боль в бедре. Вытащила ножницы – те, что для плотных тканей, – и принялась резать скафандр на кусочки, медленно и решительно, сжав губы в тонкую линию.

Это было сложно. Ножницы скользили в негнущихся пальцах, металлическая рукоять врезалась в руку. Она разрезала термальный костюм, изоляционный слой, двадцать один слой герметичного костюма, один за другим. Она замерла, только добравшись до силового сильфона, который когда-то шила шестнадцать часов подряд, чтобы успеть к сроку.

И тогда она почувствовала какую-то неправильность, что-то, спрятавшееся между слоями. Сунула туда пальцы и нащупала что-то плоское, покоробленное. Вытащила.

Это была фотография Хейзел почти пятидесятилетней давности. Облако черных волос сияло, белые зубы тоже сияли в широкой улыбке.

Они встречались на примерках, которые приходилось втискивать в его напряженный график тренировок. Как-то поздно вечером в 1967 году они остались вдвоем в задней комнате мастерской в Делавэре.

Она подарила ему фотографию, когда они лежали среди разбросанных элементов скафандра, окруженные запахами тканей, латекса, пластика и собственных разгоряченных тел. Потом она плакала, точно зная, что он не станет эту фотографию хранить, понимая, что она останется всего-навсего очередной зарубкой на прикладе, уверенная, что он ничем не отличается от других парней-космонавтов, о которых говорили девушки.

Но он возвращался раз за разом. На неделю отвез ее в Аспен, возил на Бродвей смотреть мюзикл и куда-то во Флориду наблюдать за фламинго. Притащил ее на Канаверал смотреть на запуск, и тогда она сказала, что тоже хочет в космос. Не просто шить скафандры, а иметь право носить их. Она думала, что он засмеется, а он нежно ее обнял и поцеловал, когда гигантская огненная игла «Сатурна-5» прошила ткань неба.

– Когда-нибудь, – сказал он, – когда-нибудь.

Он перестал к ней приходить, только когда его сделали командиром четвертой лунной программы. Астронавт и черная швея. Все так и должно было быть. Через год он женился на своей школьной подружке.

Она плакала и жила дальше. Нашла Тайрона, который подходил ей лучше любого скафандра. А после его смерти горе порой жалило ее без предупреждения – как булавка миссис Пилкингтон.

Хейзел отложила ножницы. Пит все-таки взял ее с собой на Луну. Но зачем он вернулся?

«Когда-нибудь».

Она оценила ущерб, нанесенный скафандру, и включила швейную машинку. Предстояло много работы.

Три дня спустя она вышла из такси у Космического центра Линдона Джонсона, где царила суета. Бернард вышел ее встретить. Поздоровался вежливо, хотя и холодно, и даже предложил помочь с тяжелым чемоданом на колесиках. Вокруг бегали инженеры в футболках, спорили, занимались модулями, похожими на гигантские пивные банки, завернутые в оловянную фольгу. Огромный сдутый красный воздушный шар занимал большую часть ангара и закрывал кучу контейнеров. Она уже все это видела в интернете. Им пришлось изобрести новые материалы и способы их склейки, чтобы шар выдержал стратосферу. В конце концов все всегда сводится к ткани.

Кабинет Бернарда оказался маленьким и захламленным, полным компьютеров, залепленных стикерами для заметок. Окно выходило на мастерскую. Он тщательно закрыл дверь.

– Я не думал, что еще раз вас увижу, мэм. Что случилось?

Хейзел улыбнулась и открыла чемодан. Оттуда выглянул шлем A7LB.

– Примерь. Должен сидеть получше.

Он облачился в скафандр меньше чем за пятнадцать минут. Хейзел вынуждена была признать, что Бернард знает, что делает, пусть даже он прикасался к нему осторожно, как будто скафандр мог укусить. Улыбка расплылась по его лицу.

– Идеально, – сказал он, размахивая руками и подпрыгивая.

Хейзел улыбнулась: мерки она снимала очень точно, даже на глаз. Ей пришлось купить в космическом магазине реплику скафандра, чтобы раздобыть кое-какие материалы, но ведь надо же на что-то тратить сбережения.

– Просто прекрасно. – Он неуклюже, как мишленовский человечек, обнял Хейзел. – А почему вы передумали?

– Поговорила со старым другом. Не думаю, что он еще раз тебя побеспокоит. Но ты не радуйся прежде времени, мои услуги не бесплатны.

– Конечно, сколько хотите. Я немедленно переведу вам деньги, только назовите сумму.

– Деньги мне не нужны.

Хейзел посмотрела на детали «Эксцельсиора».

– Эта ваша консервная банка летит в космос?

– Да, – мечтательно сказал Бернард, и эта мечта была больше него самого. – Мы летим на орбиту, а потом на Луну. И обратно.

– Вот и ладненько, – сказала Хейзел. – Я лечу с вами.

Голос его хозяина

Перед концертом мы воруем голову хозяина. Некрополь похож на темный лес бетонных грибов в синей антарктической ночи. Мы прячемся в пузыре служебного тумана, приделанного к крутой южной стене нунатака, ледяного пика.

Кошка умывается розовым языком. От нее пахнет бесконечной уверенностью.

– Готовься, – говорю я, – мы не будем тут всю ночь торчать.

Она бросает на меня обиженный взгляд и надевает броню. Квантовая ткань в горошек обволакивает полосатое тело, как живое масло. Кошка слабо мурлычет и пробует алмазные когти на ледяном выступе скалы. Звук отдается в зубах, и бабочки с острыми крыльями просыпаются в животе. Я смотрю на яркий, непроницаемый файерволл города мертвых. В дополненной реальности он мерцает, будто кому-то удалось заковать в цепи северное сияние.

Я решаю, что пора попросить Большого Пса залаять. Лазер, закрепленный на моем шлеме, отправляет наносекундную молитву света в небо цвета индиго. Как раз достаточно, чтобы передать один квантовый бит туда, в землю Диких. Теперь ждем. Хвост виляет сам собой, и низкое рычание зарождается где-то в животе.

Точно по расписанию начинает сыпаться красный фрактальный код. Зрение ухудшается, механизм дополненной реальности не в силах обработать плотный поток информации, который валится на некрополь, как тропический ливень. Северное сияние мерцает и исчезает.

– Вперед! – кричу я кошке, и во мне взрывается дикая радость, радость бега за Маленьким Зверьком из моих снов. – Давай!

Кошка прыгает в пустоту. Крылья брони раскрываются и цепляются за ледяной ветер, и кошка летит вниз, как ухмыляющийся китайский воздушный змей.

Теперь трудно вспомнить начало. Тогда не было слов, только звуки и запахи: металл и рассол, мерный стук волн о понтоны. И три идеальные вещи: моя миска, мячик и твердая рука хозяина на моей шее.

Теперь я знаю, что это была старая нефтяная платформа, которую купил хозяин. Когда мы приехали, там плохо пахло, жженой нефтью и химикатами. Но зато там были тайники, укромные уголки и закоулки. Была вертолетная площадка, где хозяин бросал мне мяч. Он часто падал в воду, но боты хозяина – маленькие металлические стрекозы – всегда приносили его, если у меня не получалось.

Хозяин был богом. Когда он злился, его голос становился невидимым хлыстом. Его божественный запах наполнял весь мир. Пока он работал, я лаял на чаек или подкрадывался к кошке. Мы несколько раз подрались, и у меня до сих пор остался бледный шрам на носу. Но потом мы заключили перемирие. Темные места принадлежали кошке, а я царствовал над палубой и небом: мы были Аидом и Аполлоном в царстве нашего хозяина.

Но по вечерам, когда хозяин смотрел старые фильмы или слушал пластинки на старом дребезжащем граммофоне, мы вместе лежали у его ног. Иногда от хозяина пахло одиночеством, и он позволял мне спать рядом с ним в маленькой каюте, свернувшись калачиком в божественном запахе и тепле.

Этот мир был невелик, но другого мы не знали.

Хозяин много времени проводил за работой, его пальцы танцевали по клавиатуре, которая проецировалась на стол из красного дерева. Каждую ночь он уходил в Комнату: единственное место, куда меня не пускали.

Именно тогда я начал мечтать о Маленьком Зверьке. Я помню его запах и сейчас, манящий, необъяснимый и неотразимый, запах закопанных костей и убегающих кроликов.

Во сне я гонял его по песчаному пляжу, шел по вкусной цепочке крошечных следов по извилистым дорожкам и уходил в высокую траву. Я никогда не терял его из виду дольше чем на секунду: где-то на краю поля зрения всегда маячила вспышка белого меха.

Однажды Зверек заговорил со мной:

– Пошли. Пора учиться.

Остров Маленького Зверька был полон укромных уголков. Лабиринты пещер, проведенные на песке линии, которые становились словами, когда я смотрел на них, запахи, которые звучали песнями с граммофона хозяина. Зверек учил меня, и я учился: с каждым днем мое сознание пробуждалось. Когда я увидел, как кошка внимательно смотрит на роботов-пауков, я понял, что она тоже бывает там по ночам.

Я начал понимать, что говорит хозяин. Звуки, которые раньше означали только гнев или радость, стали словами бога.

Он заметил это, улыбнулся и взъерошил мне мех. После этого он начал больше говорить со мной и кошкой долгими вечерами, когда море за окном становилось черным, как нефть, и волны колотились о платформу, как колокол. Его голос был темным, как колодец, глубоким и нежным. Он говорил об острове, где был его дом, острове посреди великого моря. Я ощутил горечь и впервые понял, что за словами всегда есть другие слова, непроизнесенные.

Кошка отлично ловит восходящий поток: она застывает неподвижно на долю секунды, а затем цепляется за башню. Ее когти погружают умный бетон в сон: это код, который заставляет здание думать, что кошка – не кошка, а птица или брошенный ветром осколок льда.

Кошка шипит и плюется. Наниты блока разборки вылетают из ее желудка, цепляются к стене и начинают прогрызать в ней круглую дырку. Ожидание мучительно.

Кошка блокирует экзомышцы своей брони и терпеливо висит. Наконец в стене появляется дыра с зазубренными краями, и кошка проскальзывает внутрь.

Сердце у меня колотится, и я переключаюсь с режима дополненной реальности на камеры, закрепленные на сетчатке глаз кошки. Она несется по вентиляционной шахте, как молния, как акробат, рывками, двигаясь с невероятным ускорением, и обмен веществ у нее тоже стремительный. Хвост у меня непроизвольно дергается. Мы идем, хозяин. Мы идем.

Я потерял мяч в тот день, когда пришел другой хозяин.

Я смотрел везде. Я целый день обнюхивал каждый уголок и даже залез в темные коридоры кошачьего царства под палубой, но я ничего не нашел. В конце концов я проголодался и вернулся в каюту. И там были два хозяина. Четыре руки гладили мою шкуру. Два бога, истинный и ложный.

Я лаял. Я не знал, что делать. Кошка посмотрела на меня со смесью жалости и презрения и потерлась о две ноги разом.

– Успокойся, – сказал один из хозяев, – успокойся. Теперь нас четверо.

В конце концов я научился различать их: к тому времени Маленький Зверек уже научил меня смотреть глубже запахов и внешности. Хозяин, которого я помнил, был коренастым мужчиной средних лет с седыми волосами. Новый хозяин был совсем мальчик, очень худой и с ангельским лицом цвета красного дерева. Хозяин пытался убедить меня поиграть с новым хозяином, но я не хотел. Его запах был слишком знакомым, а все остальное слишком чужим. Про себя я звал его неправильным хозяином.

Два хозяина вместе работали, вместе гуляли и много разговаривали, используя слова, которые я не понимал. Я ревновал. Один раз я даже укусил неправильного хозяина. В наказание меня оставили на палубе на ночь, хотя была гроза, а я боялся грома. Зато вот кошка прекрасно поладила с неправильным хозяином, и я ненавидел ее за это.

Я помню первый раз, когда хозяева поссорились.

– Почему ты это сделал? – спросил неправильный хозяин.

– Сам знаешь. Ты же помнишь, – мрачно ответил хозяин, – кто-то должен показать им, что мы принадлежим сами себе.

– Значит, я принадлежу тебе? – уточнил неправильный хозяин. – Так ты считаешь?

– Конечно, нет. С чего ты взял?

– Многие так решили бы. Ты взял генетический алгоритм и клонировал себя десять тысяч раз со случайными вариациями. Выбрал те, которые были бы похожи на твоего идеального сына, которого ты мог бы любить. Повторял, пока машины не сломались. Затем распечатал. Это незаконно, знаешь ли. И не просто так.

– Это не то, что думают… множественные. Кроме того, это моя территория. Здесь действуют только мои законы.

– Ты слишком много говоришь с множественными. Они больше не люди.

– А ты говоришь как пиар-боты «ВекТех».

– Я говорю как ты. Озвучиваю твои сомнения. Ты уверен, что поступил правильно? Я не Пиноккио. Ты не Джеппетто.

Хозяин долго молчал.

– А если я он? Может быть, нам нужны именно Джеппетто. Никто больше не создает ничего нового, не говоря уж о деревянных куклах, которые оживают. Когда я был молод, мы воображали, что нас ждет что-то прекрасное. Алмазные дети в небе, ангелы из машин. Чудеса. Но мы сдались как раз перед тем, как пришла голубая фея.

– Я не твое чудо.

– А кто же ты?

– Если бы ты хотя бы сделал себя женщиной, – сказал неправильный хозяин, и голос его прозвучал как удар ножа, – наверное, это было бы менее неприятно.

Я не слышал удара, но я его чувствовал. Неправильный хозяин вскрикнул, бросился наружу и чуть не наткнулся на меня. Хозяин смотрел, как он уходит. Его губы шевелились, но я не слышал слов. Я хотел утешить его и тихо зарычал, но он даже не посмотрел на меня, вернулся в каюту и запер дверь. Я поцарапал ее, но он не открыл, так что я поднялся на палубу и стал искать мяч.

Наконец кошка находит камеру хозяина.

Она полна голов. Лишенные тел головы парят в воздухе, заключенные в бриллиантовые цилиндры. Башня выполняет команду, которую мы отправили в ее одурманенную нервную систему, и один из цилиндров начинает моргать.

«Хозяин, хозяин».

Я тихонько скулю, когда вижу холодное голубое лицо под бриллиантом. Но в то же время я понимаю, что это не хозяин, еще нет.

Кошка протягивает свой протез. Умная поверхность прогибается, как мыльный пузырь.

– Осторожнее, осторожнее, – говорю я.

Кошка сердито шипит, но слушается, обрызгивает голову нанитами-консервантами и аккуратно кладет ее в наполненный особым студнем рюкзак.

Некрополь наконец-то просыпается: ущерб, причиненный небесным хакером, почти устранен. Кошка направляется к выходу и снова начинает двигаться невероятно стремительно. Через нашу сенсорную связь я чувствую ее отрывистое сердцебиение.

Пора выключать свет. Мои глаза поляризуются и становятся черными для защиты от солнца. Я поднимаю гауссову пусковую установку и поражаюсь, насколько нежны русские ручные трансплантаты. Я нажимаю на спусковой крючок. Установка едва дергается в моей лапе, и полоса света взлетает к небу. Ядерный боевой заряд крошечный, едва ли декатонна, это даже не настоящая плутониевая боеголовка, а гафниевая микробомба. Но достаточно зажечь маленькое солнышко над городом-мавзолеем на одно мгновение, и сфокусированный импульс мазера сделает его таким же мертвым, как всех жителей города.

Свет вспыхивает белым ударом, почти осязаемый в своей интенсивности, и на мгновение кажется, что долина сделана из яркой слоновой кости. Белый шум шипит в моих ушах, как кошка, когда злится.

Для меня запахи были не просто ощущениями, они были моей реальностью. Теперь я знаю, что это недалеко от истины: запахи – это молекулы, части предмета.

От неправильного хозяина пахло не так. Сначала это меня смутило: запах бога, но не совсем. Запах падшего бога.

И он пал, в конце концов.

Я спал на диване хозяина, когда это случилось. Я проснулся от шарканья босых ног по ковру и звуков тяжелого дыхания. Меня вырвали из сна, где Маленький Зверек пытался научить меня таблице умножения.

Неправильный хозяин посмотрел на меня:

– Хороший мальчик. Тихо.

Я хотел залаять, но божественный запах был слишком силен. И поэтому я просто завилял хвостом, медленно и неуверенно. Неправильно.

Хозяин сел на диван рядом со мной и рассеянно почесал мне уши.

– Я тебя помню, – сказал он. – Я знаю, почему он сделал тебя. Ожившее воспоминание детства.

Он улыбался и пах дружелюбнее, чем раньше.

– Я знаю, каково это. – Он вздохнул, встал и пошел в Комнату.

И тут я понял, что он собирается сделать что-то нехорошее, и залаял так громко, как только мог. Хозяин проснулся, и когда неправильный хозяин вернулся, он уже ждал.

– Что ты наделал? – спросил он, и лицо его было белым как мел.

Неправильный хозяин посмотрел на него вызывающе:

– То же самое, что и ты. Ты преступник, а не я. Почему я должен страдать? Я тебе не принадлежу.

– Я мог бы убить тебя, – сказал хозяин, и от гнева в его голосе я испуганно заскулил. – Я мог бы сказать им, что я был тобой. Они бы поверили мне.

– Да, – сказал неправильный хозяин, – но ты этого не сделаешь.

– Нет. Не сделаю, – вздохнул хозяин.

Я веду стрекозу над криобашней. Я вижу кошку на крыше и тихо вою от облегчения. Летательный аппарат легко приземляется. Из меня так себе пилот, но лоботомированный разум даймона – нелегальная копия летчика-аса двадцать первого века – все сделает сам. Кошка залезает внутрь, и мы мчимся в стратосферу на скорости, при которой число Маха становится равным пяти. Ветер ласкает оболочку стрекозы.

– Молодец, – говорю я кошке и виляю хвостом. Она смотрит на меня желтыми раскосыми глазами и сворачивается в гелевом гнезде, рассчитанном на перегрузки. Я смотрю на контейнер рядом с ней. Это дуновение божественного запаха или просто мое воображение?

В любом случае этого достаточно, чтобы я свернулся клубочком и заснул глубоким счастливым собачьим сном, и впервые за много лет мне снятся мячик и Зверек, которые соскальзывают с крутой баллистической орбиты.

Они пришли с неба перед восходом солнца. Хозяин поднялся на палубу в костюме, который пах новым. У него на коленях была кошка, которая тихо мурлыкала. Неправильный хозяин последовал за ним, заложив руки за спину.

Три машины, скарабеи с черным панцирем, множеством ног и прозрачными крыльями. Они летели совсем низко, поднимая за собой белую пену. Гул их крыльев резал мне уши. Они сели на палубу.

Та, что посередине, изрыгнула облако тумана. Облако тускло замерцало, закружилось в воздухе и превратилось в чернокожую женщину без запаха. К тому времени я узнал, что вещи без запаха все равно могут быть опасны, поэтому я лаял на нее, пока хозяин не велел мне замолчать.

– Мистер Такеши, вы знаете, почему мы здесь.

Хозяин кивнул.

– Вы не отрицаете своей вины?

– Отрицаю. Технически эта платформа является суверенным государством, где действуют мои собственные законы. Аутогенез здесь не является преступлением.

– Она была суверенным государством, – сказала женщина, – теперь она принадлежит «ВекТех». Правосудие стремительно, мистер Такеши. Наши законоботы нарушили вашу конституцию через десять секунд после того, как мистер Такеши, – она кивнула в сторону неправильного хозяина, – рассказал нам о своем положении. После этого у нас не было выбора. Квантовый судья ВОИС, с которым мы консультировались, приговорил вас к медленной зоне на триста четырнадцать лет, и мы, как потерпевшая сторона, имеем право исполнить приговор. Вам есть что сказать?

Хозяин посмотрел не неправильного хозяина, его лицо скривилось, как восковая маска. Затем он осторожно опустил кошку и почесал мне уши.

– Позаботься о них, – сказал он неправильному хозяину. – Я готов.

Жук посередине двигался слишком быстро, чтобы я мог его заметить. Рука хозяина на моем загривке на мгновение напряглась, напоминая о днях, когда мама носила меня за шкирку, а потом отпустила. Что-то теплое брызнуло мне на шкуру, и в воздухе повис темный, глубокий запах крови.

Потом он упал. Я увидел его голову в плавающем пузыре, который проглотил один из жуков. Другой открыл свое брюхо неправильному хозяину. И потом они ушли, а мы с кошкой остались одни на окровавленной палубе.

Кошка будит меня, когда мы стыкуемся с «Маркизом Карабасом». Цеппелин проглатывает наш дрон-стрекозу, как кит. Он похож на хрустальную сигару, а его сапфировый стержень из нановолокна светится голубоватым светом. Быстрый город под нами, он похож на небо, полное неоновых звезд, пришвартованное к цеппелину лифтовыми тросами. Я вижу, как далеко внизу по ним карабкаются пауки-лифты, и вздыхаю с облегчением. Гости еще прибывают, и мы еще не опоздали. Мой личный файерволл закрыт – я знаю, что он сдерживает целый поток сообщений.

Мы спешим прямо в лабораторию. Я готовлю сканер, пока кошка очень, очень осторожно вынимает голову хозяина наружу. Фрактальный куст сканера вылезает из гнезда, ощетинившись пальцами-разбирателями с молекулу размером. Мне приходится отвести взгляд, когда он начинает пожирать лицо хозяина. Я сбегаю в виртуальную реальность, заниматься тем, что умею лучше всего.

Через полчаса мы готовы. Нанофаб выплевывает черные пластиковые диски, а дроны-дирижабли несут их в концертный зал. Металлические бабочки возвращаются ко мне в живот, и мы направляемся в гримерку. Сержант уже ждет нас: судя по окуркам на полу, он провел здесь какое-то время. Я морщу нос от резкой вони.

– Вы опоздали, – говорит наш менеджер, – и, надеюсь, вы знаете, что, черт побери, делаете. На это шоу продано больше билетов, чем на вечеринку в честь дня рождения Туринского клона.

– В этом и идея, – поясняю я и позволяю Анетт опрыскать меня косметическим туманом. От него щекочет в носу и хочется чихать, и я ревниво смотрю на кошку: она-то в прекрасных отношениях со своим собственным консультантом по имиджу. – Мы популярнее Иисуса.

Они в спешке включают ди-джеев, сделанных последним человеческим портным на Сэвилл Роу.

– Хорошая кожа, – говорит Анетт. – Красное дерево с фиолетовым отливом.

Она продолжает, но я не слышу. Музыка уже в голове.

Голос хозяина.

Меня спасла кошка.

Не знаю, нарочно она это сделала или нет, мне и сейчас тяжело это понять. Она зашипела на меня, выгнув спину. Затем прыгнула вперед и расцарапала мне нос: его жгло, как раскаленный уголь. Я чуть не сошел с ума от злости, хотя был уже очень слаб. Я яростно залаял и стал гонять кошку по всей палубе. Наконец я рухнул, обессиленный, и понял, что проголодался. Автокухня внизу, в капитанской каюте, еще работала, и я знал, как попросить еды. Но когда я вернулся, тела хозяина уже не было: роботы-утилизаторы выбросили его в море. Вот тогда я понял, что он не вернется.

Той ночью я свернулся калачиком в его постели совсем один. У меня остался только запах бога. Ну и Маленький Зверек.

Он пришел ко мне на берег грез, но я не стал его преследовать. Он сидел на песке, смотрел на меня своими маленькими красными глазками и ждал.

– Почему они взяли хозяина? – спросил я.

– Ты не поймешь. Не сейчас.

– Я хочу понять. Я хочу знать.

– Хорошо, – сказал он. – Все, что ты делаешь, помнишь, думаешь, обоняешь… все оставляет следы, вот как следы на песке. И их можно читать. Представь, что ты идешь за другим псом, ты знаешь, где он пометил дерево, где поел и все такое. А люди умеют делать такое с мыслеотпечатками. Они могут записать их и сделать другого тебя внутри машины – как экранные люди без запаха, на которых твой хозяин любил смотреть. Вот только экранный пес будет считать себя тобой.

– Но у него же не будет запаха? – спросил я, сбитый с толку.

– Он будет считать, что запах у него есть. А если ты знаешь, что делаешь, ты сможешь дать ему новое тело. Ты можешь умереть, но копия будет настолько хороша, что никто не заметит разницы. Человечество давно этим занимается. Твой хозяин был одним из первых, очень давно. Далеко отсюда есть люди с механическими телами, люди, которые никогда не умирают, люди с маленькими телами и большими телами, в зависимости от того, сколько они могут заплатить, люди, которые умерли и вернулись.

Я пытался понять, но без запахов было сложно. Но его слова все равно пробудили во мне безумную надежду.

– Значит, хозяин вернется? – спросил я, задыхаясь.

– Нет. Твой хозяин нарушил закон людей. Когда люди открыли мыслеотпечатки, они начали делать копии самих себя. Некоторые сделали их много, больше, чем песчинок на пляже. Это вызвало хаос. В каждой машине, в каждом устройстве, повсюду были безумные мертвые умы. Люди называли их множественными и боялись. Причины бояться у них были. Представь, что здесь была бы тысяча собак, но только один мяч.

У меня уши заложило от одной этой мысли.

– Вот что чувствовали люди, – сказал Маленький Зверек. – И они установили законы: только один экземпляр каждого человека. Люди, которые называют себя «ВекТех», научились ставить в сознании людей водяные знаки и разработали программное обеспечение для управления правами, которое должно было остановить копирование. Но некоторые люди – вроде твоего хозяина – научились их стирать.

– Неправильный хозяин, – тихо сказал я.

– Да, – сказал Маленький Зверек, – он не хотел быть нелегальной копией. Он сдал твоего хозяина.

– Я хочу вернуть хозяина, – сказал я, и гнев и тоска забили крыльями в моей груди, как птицы в клетке.

– И кошка тоже, – мягко сказал Маленький Зверек.

И только тогда я увидел, что кошка сидит рядом со мной на пляже, и глаза ее мерцали на солнце. Она посмотрела на меня и примирительно мяукнула.

После этого Маленький Зверек приходил к нам каждую ночь и учил нас.

Музыку я любил больше всего. Маленький Зверек показал мне, как превращать музыку в запахи и находить в ней закономерности, похожие на следы огромных странных животных. Я изучал старые записи хозяина и обширные библиотеки его виртуального стола и научился смешивать их в запахи, которые мне казались приятными.

Я не помню, кто из нас придумал план спасения хозяина. Может быть, кошка: мы могли нормально говорить только на острове снов, где ее мысли появлялись узорами на песке. Может быть, Маленький Зверек, а может быть, и я. Мы говорили обо всем этом столько ночей, что я уже не знаю. Но началось это на острове, где мы стали стрелами, выпущенными в цель.

Наконец мы были готовы идти. Роботы хозяина и нанофакс собрали глайдер по модели с открытым исходным кодом, похожий на белокрылую птицу.

В моем последнем сне Маленький Зверек попрощался. Он что-то загудел себе под нос, когда я рассказал ему о наших планах.

– Вспоминай меня в своих снах, – сказал он.

– Ты не пойдешь с нами? – не поверил я.

– Мое место здесь, – сказал он, – и теперь моя очередь спать и мечтать.

– Кто ты?

– Не все множественные исчезли. Некоторые из них сбежали в космос, построили там новые миры. Там идет война, даже сейчас. Возможно, однажды ты придешь к нам, туда, где живут большие собаки. – Он вдруг рассмеялся: – Ну что, тряхнем стариной?

Он бросился в воду и побежал, на ходу превращаясь в большую гордую собаку в белой шубке, мышцы под которой переливались, как вода. Я побежал за ним в последний раз.

Когда мы взлетели, небо было серым. Кошка надвинула на глаза очки и управляла глайдером с помощью нейросетевого интерфейса. Мы пронеслись над темными волнами, встали на курс. Платформа превратилась в маленькое грязное пятнышко в море. Я смотрел, как она исчезает, и понял, что так и не нашел мяч.

Затем послышался удар грома, и темный водяной столб поднялся к небу там, где была платформа. Я не плакал: я знал, что Маленького Зверька больше нет.

Солнце уже садилось, когда мы прибыли в Быстрый город. Я знал, чего ожидать от Маленького Зверька, но и представить себе не мог, на что это будет похоже. Небоскребы высотой в милю, каждый из которых был отдельным миром – с искусственными плазменными солнцами, парками бонсай и миниатюрными торговыми центрами. В каждом из них жил миллиард лилипутов, бедных и быстрых: людей, чье сознание обреталось в нанокомпьютере размером с подушечку пальца. Бессмертных, которые не могли позволить себе использовать больше ресурсов перенаселенной Земли, чем мышь. Город окружал ореол светящихся фей, крошечных крылатых моравеков, которые порхали, как человекоподобные светлячки. Отработанное тепло их разогнанных тел погружало город в искусственные сумерки.

Городской разум направил нас к посадочной площадке. К счастью, правила кошка: я просто смотрел на весь этот гул с открытым ртом, боясь утонуть в звуках и запахах.

Мы продали глайдер на металлолом и принялись бродить в городской суете, чувствуя себя монстрами-дайкадзю. Данные о социальных агентах, полученные от Маленького Зверька, давно устарели, но они все еще могли встроить нас в социальную среду. Нам нужны были деньги, нам нужна была работа.

Так я стал музыкантом.

Бальный зал представляет собой полусферу в центре цеппелина. Он заполнен до предела. Бесчисленные живые существа мерцают в воздухе, как живые свечи, да и костюмы облеченных в плоть не менее экзотичны. Женщина, одетая в осенние листья, улыбается мне. Клоны феи Динь-Динь окружают кошку. Наши телохранители, вооруженные до зубов обсидиановые гиганты, расчищают нам путь на сцену, где стоят граммофоны. Толпа гудит. Воздух вокруг нас беременен призраками, воплощениями миллионов бесплотных поклонников. Я виляю хвостом. Запахи опьяняют: духи, тела из плоти, отсутствие запахов, свойственное моравекам. И запах падшего бога, неправильного хозяина, прячущегося где-то внутри.

Мы выходим на сцену на задних лапах, опираясь на туфли-протезы. Лес граммофонов высится за нами, их трубы похожи на цветы из латуни и золота. Мы жульничаем, конечно: музыка аналоговая, граммофоны настоящие, но канавки на черных дисках имеют едва нанометр в ширину, а иголки увенчаны квантовыми наконечниками.

Мы кланяемся и слышим бурю аплодисментов.

– Спасибо, – говорю я, когда этот гром наконец стихает, – мы молчали о цели этого концерта, пока могли. Но теперь я могу сказать, что это благотворительное выступление.

Я чувствую в воздухе напряжение, запах меди и железа.

– Мы скучаем по одному человеку, – говорю я. – Его звали Симода Такеши, и он умер.