Текст книги "Рог Мессии. Книга третья. Долина костей"

Глава седьмая

– «Давар»! Покупайте «Давар»!

Пронзительный голос разносчика газет будил просыпающийся Тель-Авив. Разбудил и Йосэфа, но вставать не хотелось. Последнее время он всё дольше оставался по утрам в постели. Не было никакого желания начинать новый день, такой же тусклый, как предыдущий. Он потерял всех, кого любил. Эстер убили, Джуди ушла, о родных ничего не известно. Может, они депортированы в Россию, и если так, кто их теперь отыщет на заледенелых просторах русского Севера? Одиночество пришло внезапно, навалилось, как тяжесть, которую не сбросить, заполнило пространство. Йосэфа приглашали на встречи, у него заказывали статьи, от него ждали стихов, а он не мог заставить себя выйти из дома, не мог пошевелить рукой, чтобы взяться за перо. Даже в «Давар» ему нечего дать. «Давар»! Почему это слово так звенит в ушах? А, разносчик! Ну пусть разносит…

– Покупайте «Давар»! Новая акция еврейского подполья! Взрыв на военной базе…

Йосэф не расслышал до конца, где именно произошёл взрыв. Через несколько минут он уже был на улице, держал в руках газету и читал сообщение. Да, взрыв произошёл на британской военной базе. Исполнители схвачены. После разгрома возглавляемой Авраамом Штерном организации единственным, кто мог совершить нападение, являлась группа Даниэля Эвена. Неужели и Джуди была там?

Следующее сообщение пришло через несколько часов. Оно оглушило Йосэфа, сбило с ног. Из потока слов, который лился из репродуктора, он понял одно: Даниэль Эвен-Штейн убит, его соратница Иегудит ранена.

Иегудит! Джуди!

Йосэф вскочил, готовый неизвестно куда бежать и неизвестно что делать, но усилием воли заставил себя сесть. Нужно было хорошо подумать. Джуди не просила развода. Почему – откуда ему знать? Может, ей было не до того? Значит, он пока ещё её муж и не должен стоять в стороне. Вот только к кому обратиться? И на что можно рассчитывать? Джуди – женщина, к тому же ранена. Вряд ли англичане осмелятся её повесить. А если ранена тяжело? Тем более надо действовать. Но куда идти?

Это был риторический вопрос. Йосэф был известен. Даже обратись он к главному в еврейском ишуве человеку – самому Давиду Бен-Гурион, его бы приняли. «А что? – подумал Йосэф, – это мысль!» Хотя Бен-Гурион прежде всего политик, для него каждый, кто борется за свободу Израиля – герой. Но именно потому что политик, захочет ли он вмешаться и подвергнуть испытанию отношения с британской администрацией? И всё же попробовать надо. Только где он сейчас? Дома? В штаб-квартире МАПАЙ?

Но ни дома, ни в штаб-квартире Бен-Гуриона не оказалось. Нельзя было терять ни минуты, и, выяснив, что Берл Каценельсон в редакции, Йосэф направился туда, рассудив, что сложившиеся между ним и редактором «Давара» отношения позволяют говорить откровенно: ведь Берл – ближайший сподвижник Бен-Гуриона. Обстановка в резиденции МАПАЙ была нервной: громкие голоса, телефонные звонки и табачный дым тяжело действовали на психику. Йосэф не сомневался, что всему причиной – последние события. Ждут реакции англичан и волнуются. Он уже выходил из здания, когда услышал за спиной мужской голос, произносящий его фамилию:

– Господин Цимерман?

Йосэф обернулся. Смотревший на него немолодой человек не был ему знаком.

– Ицхак Табе́нкин, – представился незнакомец. – Что привело сюда поэта? Или наш вертеп приятней общения с музами?

Йосэф почувствовал себя неловко. Окликнувший знал его по фамилии, знал как поэта, а он… Табенкин, Табенкин? Кажется, один из лидеров МАПАЙ…

– У меня дело, господин Табенкин. Не могу ли я видеть господина Бен-Гуриона?

– Господина, – усмехнулся Табенкин. – У нас, в Рабочей партии, все товарищи. Бен-Гуриона нет. Он сейчас у верховного комиссара. Ты же знаешь, что произошло. Может, я смогу помочь? Что у тебя за дело?

– Иегудит Малкин… Та, что ранена… – Йосэф остановился. Волнение мешало говорить.

– Продолжай!

– Она – моя жена.

– Жена?! – поразился Табенкин. Он даже сделал шаг назад. – А ты?! Ты знал, что она с ними?!

– Догадывался.

– Здесь не место для разговора. Пойдём.

В пустой комнате, служившей, по-видимому, кабинетом, Ицхак придвинул Йосэфу стул.

– Присаживайся. Я отлучусь на минуту…

Йосэф сел. С противоположной стены на него смотрел рабочий со знаменем. Картина была чёрно-белой, но Йосэф не сомневался, что знамя – красное. Вернувшийся Табенкин проследил за его взглядом.

– Нравится?

Йосэф смущённо улыбнулся.

– Социализм. Пути другого нету, дорогой поэт.

– А страну разделить с арабами? Но ведь они не хотят делиться, как бы вы ни изощрялись.

– И я не хочу. Бен-Гурион говорит, что нам не хватит сил отвоевать родину, поэтому нужен компромисс, и я с ним из-за этого спорю. Ладно, давай ближе к делу. Старик сегодня не вернётся. Но полагаю, у кого-то из членов Секретариата найдётся время. Идём, я тебя провожу.

Пройдя большой зал, где несколько человек ожесточённо о чём-то дискутировали, они вошли в одну из комнат, где мужчина лет тридцати пяти с копной каштановых с рыжеватым отливом волос что-то сосредоточенно писал за покрытым зелёной материей столом. Оторвавшись от бумаг, он вопросительно посмотрел на вошедших.

– Вот, Давид, – сказал Табенкин, – поэт Йосэф Цимерман. Можешь с ним поговорить?

– Конечно. Слышал о тебе, господин Цимерман. Присаживайся.

Йосэф сел. Он не видел, как вышел Табенкин. Его поразило лицо Давида. Глаза, волосы, весь вид этого человека напоминали ему… Нет, это было слишком невероятно. Сидевший напротив напоминал Эстер. Сходство было очевидным. Да, Эстер рассказывала, что у неё брат в Палестине. Уже тогда он занимал какую-то серьёзную должность. А сейчас? Член Секретариата Рабочей партии. Неужели это он? Ну конечно, Давид… Эстер говорила, что брата зовут Давидом.

– Давид Ка́спи, – привстав из-за стола и протягивая руку, представился Давид. – Слушаю тебя.

Выслушав Йосэфа, член Секретариата нахмурился.

– Пока ничего определённого сказать не могу. Нужно всё выяснить, обдумать. Твоя жена и её друзья – герои, но официально мы их осуждаем. Подчёркиваю: официально. Вот, – написав что-то, Давид протянул Йосэфу листок, – номер телефона. Позвонишь мне дня через два. К этому времени будет больше информации.

Откинувшись на спинку стула, он помолчал, размышляя.

– Но если откровенно – возможности у нас небольшие. Британцы свирепствуют. Господин Цимерман, ведь ты – известная личность: член Американского еврейского комитета, работаешь с самим Эйнштейном. Нужно задействовать твои международные связи, внушить общественности, что главная причина еврейского террора – устроенная англичанами блокада Палестины, единственной страны, где беженцы из Европы могли бы найти убежище. Это поможет больше, чем ходатайство Бен-Гуриона. В том, что касается ночного нападения на базу, мандатные власти не хотят его слушать. Она, кажется, американка, твоя Иегудит Малкин?

– Да, из Нью-Йорка…

– Вот видишь. Значит, нужно подключать американцев, и не только евреев. Это усилит воздействие. Послушай, хочу у тебя кое-что спросить. Извини, что я о другом, но раз уж мы встретились…

Сердце Йосэфа застучало глухо и тяжело, как молот, готовый разнести грудную клетку. Он догадывался, о чём хочет спросить брат Эстер. Йосэф чувствовал себя как преступник, которого изобличили, и теперь нужно держать ответ. Но ведь он ни в чём не виноват. А если подумать? Так уж и ни в чём?

Расстегнув воротник сорочки, Давид отдышался. Хотя день был нежарким, ему не хватало воздуха.

– Я знаю, кто ты: тот самый поэт, который был близок с моей сестрой Фирой Гольдштейн.

– Да, это так, – ответил Йосэф, не слишком задумываясь о том, откуда известно Давиду о его отношениях с Эстер, – но я…

Ему показалось, что он уловил в словах Давида зловещий оттенок.

– В тридцать шестом, – продолжал Давид, не слушая Йосэфа, – я получил от сестры письмо из Италии. Она писала, что встретила тебя, разводится с мужем и намерена приехать с тобой и детьми в Палестину. Несколько месяцев спустя она написала снова, уже из дома, что муж её, доктор Гольдштейн, упрямится, и отъезд пока откладывается. О тебе ни слова, как будто предыдущего письма не было. Тогда я понял, что Фира… – Давид называл сестру привычным домашним именем, – вернулась домой, и послал им сертификат, которым они не воспользовались, хотя я умолял их об этом. А сегодня ты сам говоришь со мной, и я хочу спросить: что между вами случилось, почему она с тобой не уехала?

Следовало говорить только правду, и это давалось нелегко. Давид был явно не на стороне своего зятя Гольдштейна, и случись его сестре приехать вместе с Йосэфом, раскрыл бы объятия. А теперь он смотрит на него, как на обвиняемого. Ведь больше ни с кого не спросишь…

– Если бы я понимал, что речь идёт о жизни и смерти, ни за что бы её не отпустил. Но она решила вернуться к мужу, и я не стал… Не знал же я тогда, что всё так страшно закончится.

– Страшно?! – изменился в лице Давид, и Йосэф запоздало понял, что брату Эстер ничего о её судьбе не известно. – Ты о чём?! Что-то знаешь?! Да говори ты уже, наконец!

– Существует вероятность, что Фира погибла в гетто.

Последние слова Йосэф произнёс совсем тихо. Подступали слёзы. Нужно было справиться с собой.

– Вероятность? – так же тихо переспросил Давид, но с такой интонацией, от которой дрожь прошла по телу поэта. – Какая такая вероятность? Откуда ты взял?

– У моего партнёра есть канал связи с Ригой. По моей просьбе он сделал запрос. И я…

– Что «я»?! При чём здесь «я»?! Не «я», а ты!

Давид встал. Поднялся со стула и Йосэф. Он понял, что брат Эстер на пределе и еле сдерживается.

– Ты был с ней и дал ей погибнуть?!

Йосэф почувствовал, как горит его лицо. Если бы Давид его ударил, он не испытал бы такой боли. Ему стало ясно: что бы он ни говорил, как бы ни оправдывался, в глазах Давида он есть и будет виновником гибели Эстер.

Давид приблизился. Йосэф не знал, как быть. Состояние Давида внушало опасение. Неужели брат Эстер затеет драку? Ведь он ответственный человек, партийный секретарь… Нет, этого просто не может быть!

Йосэф оказался прав. Готовый вцепиться в него Давид вернулся за стол.

– Рассказывай всё, что знаешь!

– Только то, что сказал. Больше ничего.

– А доктор?

– Возможно, жив. Но это неподтверждённые сведения. Может быть…

Йосэф был уверен, что Эстер погибла. Сообщение Ракстыньша только удостоверяло то, что он ощущал и раньше. Ему хотелось оставить Давиду хотя бы слабую надежду, но тот не нуждался ни в оправданиях, ни в сочувствии.

– Могло быть, – прервал его Давид, – если б ты действительно любил мою сестру. Но ты, – горько усмехнулся он, – любил и любишь только себя. Тебе хотелось пострадать, почувствовать себя покинутым, чтобы потом изливать в стихах свою поэтическую душу. А она…

Давид остановился. Волнение мешало ему говорить.

– Я хотел, чтобы Эстер сама решила, как ей поступить, – успел вставить Йосэф.

– Ну что же, она решила, – сказал Давид, и мука, которая слышалась в его голосе, заставила Йосэфа содрогнуться снова. – Поэтому она мертва, а ты жив. Если она была твоей любовью, как же ты позволил ей вернуться к мужу? Зубами должен был вцепиться и не отпускать. А ты… Эх!

Давид произнёс то, о чём уже давно думал Йосэф.

– Скулишь и жалеешь себя, – добавил брат Эстер.

А вот это уже однажды сказала Джуди. Йосэф рассердился тогда, и зря. Джуди была права. Значит, прав и Давид?

– Я понимаю твои чувства, твоё горе, – мягко сказал Йосэф. – Сам каждый день оплакиваю Эстер. Думай что хочешь, но я любил твою сестру, как никого и никогда. Перед моим отъездом в страну Израиля мы встретились, чтобы не расставаться. Я уже держал её за руку. И вдруг…

Йосэф споткнулся и замолчал. То, что он говорил, ничего не стоило, попытка оправдаться звучала фальшиво, и он не находил нужных слов. Брат Эстер смотрел на него с презрением. Йосэф пытался продолжать. Нужно было всё объяснить, убедить Давида, что он, Йосэф, оказался в сложном положении, но ещё хуже было Эстер: она разрывалась между ним и семьёй. У неё просто не хватило сил…

– Она не выдержала, убежала. Если я в чём-то виноват, так в том, что не вернул её тогда.

Давид молчал. Он сидел, обхватив руками голову, и, казалось, не слышал Йосэфа. Нужно было уходить: оставаться и продолжать мучительный разговор не было смысла. Йосэф открывал дверь, когда услышал за спиной голос Давида:

– Подожди!

Йосэф обернулся. Угрюмый, неласковый взгляд Давида был устремлён на него.

– Если б ты привёз сюда Фиру, я стал бы тебе братом. А сейчас… К Иегудит Малкин это не имеет отношения. Я буду делать всё, чтобы ей помочь. Она – героиня. В отличие от тебя. Пока она боролась, ты у себя в уютной комнате стихи сочинял о том, как другие сражаются. Почему ты отпустил свою жену одну? Струсил? Авраам Штерн тоже был поэтом. И бойцом. А тебе что мешало?.. Ладно. На этом закончим. Не звони мне, я сам тебе сообщу, когда что-то узнаю.

Йосэф не помнил, как оказался на улице. Он был уничтожен. Привыкший к похвалам и славе, он был унижен, подавлен и разбит. Но главное заключалось в другом: Давид в глаза сказал ему то, о чём он задумывался сам, но отгонял неудобные мысли, всякий раз находя своим поступкам оправдание. Тогда, в Италии, уже после того, как они всё обсудили, решили, что будут вместе и уедут в страну Израиля, Эстер неожиданно стала задумчивой. Попытки отвлечь, развеселить не помогали, даже романтическая атмосфера Неаполя, где они провели последние дни вдвоём, действовала плохо. Эстер явно что-то угнетало, и Йосэф не сразу понял, в чём дело.

Вечером они пошли в ресторан. Играл небольшой оркестр, и Йосэф заказал для Эстер неаполитанскую песню. Музыканты исполнили не так давно появившуюся «Dicitencello vuje», и у Эстер заблестели слезы. Заблестели, как в песне, которая только что прозвучала, хотя Эстер не понимала слов. Не понимал и Йосэф. К счастью, хозяин заведения, находившийся в зале, говорил по-немецки. Словно чувствуя, что иностранцы хотят о чём-то спросить, он приблизился к ним.

– Красивая песня, не правда ли? А вы знаете, о чём в ней поётся? – И он пересказал текст. Это были простые слова, но в сочетании с музыкой они волновали, оставляя в душе щемящее и сладостное чувство.

– Ты, – обращаясь к Эстер, повторил Йосэф слова песни, когда итальянец отошёл, – ты – та цепь, которая никогда не разорвётся. Люблю тебя, очень люблю. – И он накрыл ладонью руку Эстер.

И тут произошло неожиданное: Эстер убрала руку.

– Йосэф, – два месяца, которые они провели в Италии, Эстер ни разу не называла его полным именем, только уменьшительным: Йосэ, а чаще всего ласково – Йосэлэ. – Йосэф, – серьёзно и как-то отчуждённо сказала Эстер, – нам надо поговорить. Я хочу спуститься к морю.

Они вышли на улицу и по живописным проулкам, переходящим в многоступенчатые лестницы, спустились к заливу. Внешне Йосэф был спокоен, но лирическое настроение, созданное чудесной, впервые услышанной песней, пропало, сменившись тяжёлым предчувствием. Только сейчас он стал догадываться, что происходит с Эстер. Облака скрывали луну, но внезапно она появилась, прочертив золотую дорожку на гладкой поверхности непроницаемо чёрной воды. Йосэф ничего не понимал, ведь они уже всё обсудили. В такую ночь надо говорить о любви, слушать «канцоне» и принадлежать друг другу, а не выяснять отношения. Что же случилось? Или он что-то сделал не так?..

– Йосэф, – повторила Эстер, не отрывая глаз от лунной дорожки, – я возвращаюсь домой.

Хотя Йосэф уже предвидел недоброе, эта фраза прозвучала неожиданно. По-видимому, Эстер ожидала бурного всплеска чувств, но Йосэф молчал. Молчание затянулось, и, не дождавшись реакции спутника, Эстер заговорила. Да, она любит Йосэфа. Выйдя замуж по сватовству, как принято у традиционных евреев, она была слишком молода и лишь теперь узнала настоящее чувство. Но у неё есть долг, который она не в состоянии нарушить, дети, любящие отца, и муж, от которого она не видела ничего, кроме добра. Она уже причинила ему достаточно боли и больше не в состоянии это делать.

– Но ведь твой муж не хочет уезжать, – только и вымолвил Йосэф, хотя сам лишь потому согласился на отъезд в Палестину, что не хотел терять Эстер. В тот момент он ещё не созрел для сионизма. – Как же так? У тебя в Палестине брат. Ты хотела к нему и убеждала, что в Европе евреев ожидает трагедия. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что твой доктор никогда не решится…

Это был единственный аргумент. Йосэф растерялся. Он не находил других слов.

– Может, и так, – сказала Эстер, и Йосэф почувствовал исходившие от неё печаль и горечь, – но я не смогу по-другому.

– Ты не в состоянии его бросить?

Эстер опустила голову. И Йосэф произнёс, стараясь придать дрогнувшему голосу как можно больше твёрдости:

– Я не буду мешать тебе, Эсти. Твоё решение – закон. – И несмотря на то, что у него перехватило дыхание, закончил: – Если сердце говорит – прислушайся к нему.

Хотелось добавить: «Только не сделай ошибку», но Йосэф промолчал. В этот момент он видел себя со стороны: благородного, сдержанного мужчину, стойко выдерживающего обрушившийся удар…

Он уже шёл по улице Ахад Гаам, но, не дойдя несколько шагов до дома, остановился, словно наткнувшись на стену. Йосэф вспомнил, как посмотрела на него Эстер, услышав, что он спокойно соглашается с её решением. Как наяву он вспомнил её расширившиеся глаза: в них было удивление. Эстер явно ожидала другого. Глупец! Как же он не понял?! Эстер терзалась, страдала и надеялась, что он ей поможет. Заявила, что возвращается к мужу, а сама рассчитывала, что Йосэф удержит её от этого, что, почувствовав его страсть, она сумеет справиться с собой. Ему надо было броситься к ней, целовать, обнимать её ноги, говорить и кричать о своей любви, о том, что она принадлежит только ему, но он…

А перед отъездом из Латвии? Эстер откликнулась на его прощальное письмо, прибежала к Эмме. И так же быстро убежала… Хотя… Ведь он только-только женился. Ну и как бы он был счастлив с Эстер, вспоминая брошенную Джуди? Зато Эстер была бы жива. Жива! Нет, прав Давид в своём гневе, прав, испытывая презрение. К нему – слабому, никчёмному стихотворцу, изображающему из себя страдальца, любующемуся со стороны своим показным благородством. Именно таким он показал себя в Неаполе, и как теперь это искупить?

Да, Эстер… Её больше нет, но есть Джуди. Джуди в беде. Эстер погибла из-за его пассивности, из-за ложно понятого им благородства, но с Джуди этого не произойдёт. Он сделает всё, чтобы спасти Джуди, и вернёт её, обязательно вернёт. Развода нет, она его жена перед Богом, их ктубу никто не отменял.

Дома Йосэф сел за стол. Все его переживания вылились в стихи. Одно стихотворение было посвящено Эстер, другое – Джуди. Одна мертва, другая стоит у края могилы.

* * *

 
Когда раскаянье своё
Душа стремится побороть,
Ночных кошмаров остриё
Чудовища вонзают в плоть.
 
 
Химеры мрака из глубин
Великой бездны восстают,
И чёрный ангел-исполин
Над спящим совершает суд.
 
 
Уходит утром в мир теней
И возвращается опять.
Меня до окончанья дней
Не перестанет он терзать.
 
 
Склоняться будет надо мной
И, время повернув назад,
Покажет снова облик твой
И полный ожиданья взгляд.
 
 
Как будто не было тех лет,
Что разлучили нас с тобой…
Очерчен в море лунный след,
Рокочет медленный прибой.
 
 
Ты говоришь, но я молчу,
А ночь тревогою полна,
И в поминальную свечу
Вдруг превращается луна.
 
 
В твоих глазах – печаль и крик,
Но я как каменный стою.
Своим молчаньем в этот миг
Тебя другому отдаю.
 
 
Ты исчезаешь с ним во мгле,
И я не знаю, что один
Молиться буду на земле,
Тоскуя у твоих руин.
 
 
Судите, братья и друзья!
Суди любой, не прекословь,
За то, что от страданий я
Не уберёг свою любовь!
 
 
Между сиянием и тьмой
Границу дал ей перейти.
Не стал той ночью голос мой
Преградой на её пути.
 
 
Не убеждал, не умолял,
Не обнимал её колен.
Она от итальянских скал
Ушла в небытие и тлен.
 
 
Оставлю всё! Покину дом!
И, плача и скорбя по ней,
С виной своею, как с клеймом,
Пойду бродить среди людей.
 
 
И ни в ночи, ни в свете дня
Себе приюта не найду.
И камень, брошенный в меня,
Своей рукой не отведу!
 

* * *

 
Как покрывало опустилась мгла
И золото заката погасила.
Я знаю, почему она ушла,
Какая овладела ею сила.
 
 
Я всё ещё блуждаю вместе с ней
По закоулкам памяти, и ночи
Унылые становятся длинней,
А дни мои бесцветные – короче.
 
 
Её шаги я слышу, но везде
За нею только кровь и клубы дыма.
Подобно погибающей звезде
Она метнулась вниз неудержимо.
 
 
Вся в пламени летела, и когда
Она в полёте встретилась с землёю,
Погасла одинокая звезда,
Оставив отраженье голубое.
 
 
Прохожие опомнились и круг
Над ней сомкнули, с состраданьем глядя.
И тишину не потревожил звук,
И лёгкие не шевельнулись пряди.
 
 
Так могут только юные сердца,
Рождённые для мужества и мщенья,
Идти вперёд до самого конца
Дорогою бессмертья и забвенья.
 
 
И не остановиться, не свернуть,
Не уронить простреленное знамя…
Да будет он прославлен, этот путь,
Мощённый безымянными телами!
 
 
За то, что на последнем рубеже,
Где ночь сменить готовится зарница,
В одном обличье и в одной душе
С голубкою соединилась львица!
 

Стихи, посвящённые Джуди, Йосэф отнёс в редакцию «Давара». Другие были слишком интимными и для партийного органа мало подходили. Прочитав стихотворение, Берл высоко поднял брови и посмотрел на Йосэфа.

– Не буду спрашивать, о ком эти стихи. Ясно и так.

– Джуди Малкин – моя жена, – с нарочитым вызовом сказал Йосэф.

– Вот как?! – воскликнул Берл, почти дословно повторяя Табенкина. – А ты знал, что она с Эвеном-Штейном?

– Предполагал.

Каценельсон наморщил лоб.

– Хорошо, – сказал он после некоторого раздумья. – Опубликуем. Но…

– Надеюсь, руководство ишува не останется в стороне? Её могут казнить!

– Джуди Малкин, – задумчиво произнёс Берл, – замечательная журналистка, блестящая, яркая женщина. Мы не раз предлагали ей писать для нас. Что её не устраивало? Зачем ей понадобился этот авантюрист Эвен-Штейн? Конечно, мы не останемся в стороне, но вот что я скажу тебе, дорогой поэт: твоя жена – американка, значит – действуй через американцев. Это поможет больше, чем наши невеликие возможности.

Каценельсон повторил то, что сказал Давид, но Йосэф ещё ночью связался с адвокатом Лангерманом и его партнёром Сэмом, кузеном Джуди. Они уже знали о произошедшем и действовали. В борьбе за жизнь Джуди сплотились её американские друзья, подключая общественных деятелей и политиков, среди которых выделялся своей активностью Фрэнк Кроул. В конце концов Джуди, которая была ранена легко и быстро пришла в себя, сослали в английский лагерь на Кипре. Перед этим Йосэф получил от неё короткое письмо из британской тюрьмы в Акко. Джуди сожалела, что причинила Йосэфу боль, писала, не упоминая о Даниэле, что не могла поступить иначе, и выражала надежду, что её заключение не продлится долго. Развода она не просила. Йосэф понял: Джуди хочет вернуться.

Вскоре после этого позвонил Давид. Он говорил кратко, но так, словно не было тяжёлой встречи в штаб-квартире МАПАЙ, и выразил желание увидеться. Йосэф терялся в догадках. Меньше всего ему хотелось вновь встречаться с братом Эстер, но уклониться он не мог. Неужели Давиду мало и он собирается снова бередить раны? Или это способ погасить боль? Когда есть, кого обвинить, становится легче.

Но Давид по непонятной причине вёл себя сдержанно, почти дружелюбно. Йосэф ничего не понимал. Всё разъяснилось к концу разговора. Сообщив, что руководство ишува, осуждая публично еврейский террор, по скрытым каналам ходатайствовало за Джуди, намекнув на своё участие и выразив удовлетворение сравнительно мягким приговором, Давид сделал паузу и неожиданно сердечно, как близкому человеку, с улыбкой сказал Йосэфу:

– Приходи завтра к нам. Познакомлю тебя со своими, – и, видя искреннее удивление Йосэфа, добавил: – Я был к тебе несправедлив. Не ты виноват, а доктор Гольдштейн. Смерти ему, разумеется, не желаю, счастлив буду, если останется жив, но знать его больше не хочу. Теперь ты – единственное, что связывает меня с Фирой. – И Давид протянул руку. Йосэфу даже показалось, что Давид хочет его обнять, но не решается.

Он не верил услышанному. Давид протягивает руку! Брат Эстер отходчив, не держит зла, но он, Йосэф, так легко себя не простит. Совесть молчать не будет и потребует искупления.