Текст книги "Рог Мессии. Книга третья. Долина костей"

Глава восьмая

Хотя Давид Каспи даже в гневе не желал своему зятю Залману смерти, в гетто она ходила за доктором по пятам. Эсэсовцы и латышские шуцманы творили всё, что хотели, и, нагрянув, могли пристрелить любого, кто попадался под руку. Гольдштейн работал в амбулатории, но и это не служило защитой. После того как однажды пьяные немцы выволокли его на улицу и поставили к стене, только случайное вмешательство одного из помощников коменданта, знавшего о том, что сам штандартенфюрер Дегенхардт вернул Гольдштейна из Румбулы, спасло доктора. Теперь Залман не сопротивлялся и готов был делать всё, что скажет Зента. Проблема заключалась в другом: Зента и сама не знала толком, что делать.

Дворничиха Екабсоне согласилась на несколько дней спрятать Залмана в одном из заброшенных отсеков подвала, находившегося в смежном дворе. За это время Зента должна была окончательно решить, как они с доктором доберутся к Вилме. В повозке Валдис отказал. И не потому что был жестоким или жадным человеком, у него просто не нашлось возницы, которому он мог бы доверять. Не было такого и у Зенты. Единственное, что мог предложить Валдис – добраться каким-то способом до хутора Леона Бренча. Может быть, тот согласится помочь. В любом случае он, Валдис, свяжется с ним.

Свидание с Валдисом закончилось тем, что последний затребовал ещё медикаментов и перевязочный материал. Запасы, оставшиеся от доктора Балодиса, подходили к концу, но это обстоятельство мало волновало Зенту. Она выполнит то, о чём просит Валдис, а когда, даст Бог, окажется у Вилмы, больше не станет рисковать, помогая коммунистам. С неё хватит!

И всё же Валдис не обманул. Правда, осторожный Леон долго упирался и согласился отвезти Залмана лишь тогда, когда узнал, что речь идёт об отце Лии. Рядом с ней он чувствовал себя молодым, но, несмотря на одинокие холодные ночи, предпочитал не спешить. Срок придёт – станет женой, а пока… Хозяйство, несмотря на немецкие налоги, укрепилось, и в такое время меньше всего хотелось Леону быть у старого приятеля-большевика связным. Подставили его, расставили сети, а он и попался. Теперь на крючке. Но эту просьбу выполнить придётся. Запала в душу Лия, как тут откажешься…

– Если всё будет хорошо, – как бы между прочим сказал Леон, – скоро увидишь отца.

Ему хотелось отдохнуть. Устал, словно камни с поля таскал. От девицы пока толку мало. Разве что по двору да на кухне. И то верно – за ворота не выведешь. Да и в доме осторожность нужна: ненароком увидит кто-нибудь. А кроме того, городская, изнеженная. Не такая, как покойная Зелма. Та была что надо. Только быстро заболела и сдала.

– Его привезут сюда, а я должен переправить дальше.

Присевшая Лия вскочила так, как будто села не на стул, а на горячую сковородку.

– Кто привезёт?! – и так как Леон не спешил с ответом, почти закричала: – Ну что же вы?! Говорите!

«Вы»! Это нравилось Леону. Уважает! Так, может, полюбит со временем? А пока пусть привыкает.

– Да не кричи ты! Всю волость разбудишь. Нельзя тебе кричать. Говори тихо. Ну, может, Зента привезёт. Только у нас он не останется. Сама понимаешь…

Лия понимала. Непонятно было другое: привезут папу, а мама где?! Со слов Леона Лия знала, что родители в гетто, и беспокоилась о них. А тут такая новость! Папа жив! Но что с мамой?!

– Только отец? – голос Лии дрожал, как перебитая струна. – А мама? Её не привезут? Оставят в гетто?

Леон прикусил язык. Чёрт! Не подумал. Хотел порадовать, а надо было промолчать. Ведь дураку было ясно, что Лия обязательно спросит о матери. Где она? А кто её знает, где?! Скорее всего, в земле, раз доктор один. Нет, больше он ничего не скажет. Если встретится с отцом – от него и узнает. Только как теперь выкрутиться? Кроме того, что отец и мать в гетто, Леон ничего не рассказывал Лие о евреях, хотя кое-что слышал. И правильно делал, что не рассказывал. Для неё же лучше поменьше знать. Она теперь латышка, Ли́лита. Не ко времени этот папаша, не ко времени. Как только появится, надо его сразу же спровадить.

Леон с досадой вспомнил, что спроваживать придётся самому. Эх! Ладно, как-нибудь утрясётся. Сейчас-то что сказать? Да какая разница что? Лишь бы успокоилась.

– Ты, главное, не переживай, – Леон старался быть ласковым. – Я и сам пока ничего не знаю. Да ты не волнуйся. Наверное, не могут они сразу обоих из гетто вывезти. Опасно. А может, наоборот: маму твою в другом месте прячут. Придёт время, узнаем, а пока – давай спать.

Но уснул он не сразу и ворочался с боку на бок, почти физически ощущая присутствие находившейся в соседней комнате Лии. После смерти Зелмы она спала в доме: не переносивший одиночества Леон забрал её из погреба, хотя это было рискованно. «Как хорошо было бы чувствовать её рядом в постели! Но брать силой не стоит, – рассудил он снова. – Надо ждать, пока созреет. Зато потом слаще будет».

И Лия, повернувшись к стене, тоже лежала с открытыми глазами. Папа! Неужели она его увидит?! В то утро, когда он чудом вернулся домой, её увела к себе Зента. А до этого, ночью, у них хозяйничали отвратительный жирный немец и сын Марты, прыщавый Янцис, который подбивал немца изнасиловать маму. А сам всё смотрел на неё, на Лию. Должно быть, хотел то же самое проделать с ней. Хорошо хоть толстяк на него разорался.

Тогда обошлось, а теперь? Она давно поняла, почему Леон так добр. В первые дни только и говорил, какую обузу взял на себя. То и дело давал понять, что Лия здесь лишняя. Что никакого еврейского золота не хватит, чтобы его, Леона, отблагодарить. И внезапно изменился. Таким заботливым стал, внимательным, словно не был никогда нахалом и грубияном. И жену на место поставил. Ворчала, ворчала, но, пока могла, готовила и делала то, что надо.

Всё стало ясно, когда Лия впервые поймала откровенный мужской взгляд Леона. Она полностью зависела от него и со страхом ждала, когда этот человек, в чьих руках её жизнь, начнёт по-настоящему домогаться того, чего не удалось получить Янцису. Но даже себе не решалась Лия признаться, что её волнует плохо скрытый интерес видавшего жизнь мужчины, и так сосредоточилась на своих переживаниях, что стала забывать, какая опасность ей угрожает и почему она оказалась на этом хуторе. Сообщение Леона вернуло её туда, куда не хотелось возвращаться: в свирепую реальность. Напомнило о том, что происходит за крепко сколоченным хуторским забором.

А Зента размышляла о том, как добраться до хутора Леона Бренча и вспомнила про Ольгерда. Господи, как же она сразу о нём не подумала? Уж он-то наверняка возьмётся. Правда, в сорок первом попытка эвакуировать доктора с семьёй не удалась, но это не Ольгерд виноват. Спохватились слишком поздно. А теперь, если хорошо подготовиться и соблюдать осторожность? Ведь есть же окольные дороги…

Но Ольгерд наотрез отказался ехать к Леону. Так и сказал:

– И думать забудьте. Семья у меня, и сам ещё пожить хочу. Уважаю этого доктора, хоть и жид, но рисковать не буду.

Не оставалось ничего другого, как опять обращаться к Валдису, но того на месте не оказалось. Зенту встретил взволнованный Гунар. Рассеянно выслушав её просьбу, пообещал дать ответ и на прощанье сказал:

– Сюда больше не приходите ни в коем случае. Мы вас сами найдём.

Зента поняла, что случилось что-то серьёзное, но не знала, что подполье стоит на грани провала из-за того, что гестапо арестовало работавшую на советскую разведку Дзидру Блумберг. Но не врачебная деятельность Дзидры интересовала русских, а сведения, которые она добывала через своего сожителя – важного чиновника в администрации гауляйтера Лозе. Сообщения шли через Валдиса, и, хотя лишь один из его людей был на связи с Дзидрой, этого хватало, чтобы поставить под удар всю организацию. Поэтому Валдис только отмахнулся, услышав от Гунара о просьбе Зенты.

– Не до неё сейчас. Немедленно меняем систему связи. Если выйдут на Ва́нага, могут добраться и до нас.

Ванаг был человеком, получавшим информацию непосредственно от Дзидры. Его надо было спрятать как можно надёжнее, и Валдис, перебирая варианты, не мог пока остановиться ни на одном. А тут ещё Зента со своим доктором! Зента, Зента!.. А ведь у него на линии разрыв, и он не может передать сообщение о провале Дзидры в Центр. Линия замкнулась на Фрицисе, и между ним и Арнольдом, находящимся в конце цепочки – пустота. Послать Фрициса к Арнольду? Слишком далеко, да и пароль к Арнольду надо как-то сообщить Фрицису, ведь они не знают друг друга. А людей для этого сейчас нет.

«А что, если… – Валдис сам поразился мелькнувшей в голове неожиданной идее, – использовать Зенту?» Ей нужно спрятать своего доктора-еврея на каком-то хуторе. Где он, этот хутор? Кто там у Зенты?

В тот же день срочно отправленный к Зенте Гунар докладывал Валдису:

– Это хутор её сестры. Она сама там хочет укрыться вместе с доктором. А хутор – то, что нам надо. Как раз в тех местах, где работал Ви́лис.

Связной Вилис недавно почувствовал слежку, и Валдис велел ему пробираться к старой границе с Россией. Там находилась партизанская база.

«То, что надо, – повторил про себя Валдис. – И в самом деле. Теперь вместо Вилиса будет Зента».

Спустя несколько дней Марис вывел доктора из гетто, и дворничиха Екабсоне спрятала его в заброшенном погребе. На следующее утро снабжённая инструкциями Зента одна уехала к Вилме. Ей страшно не хотелось оставлять Залмана, но Валдис выдвинул условие. Ему нужна была действующая линия связи, и как можно быстрее, только условие, помимо навязанной Зенте роли связной, касалось и доктора Гольдштейна. Валдис намеревался переправить его к партизанам. В отряде нужен был врач. Кроме того, это должно было послужить оправданием для Валдиса. Он не имел права отвлекаться на посторонние дела, а спасение какого-то случайного еврея именно таким делом являлось.

Зента пыталась протестовать, но потом решила, что так будет лучше. Она-то знает, почему рискует, пряча доктора, а Вилма? Если с ней и Залманом что-то произойдёт, сестру могут расстрелять или отправить в лагерь. Зента потому и не сообщила Валдису о своей беременности: ей не хотелось, чтобы подпольщики использовали Вилму. Валдис и в самом деле на это рассчитывал. Он сообразил, что если всё пойдёт хорошо, то вместо одной связной можно будет иметь двух. Только Валдис не знал, что Вилма – жена начальника волостной полиции. Зента даже не заикнулась об этом.

Теперь уже от Валдиса требовалось доставить Залмана к Леону. Последнему поручалось отвезти доктора в надёжное место, откуда его переправят в отряд. Хотя ехать нужно было далеко, Валдис не хотел задействовать цепочку, передавая Гольдштейна с рук на руки. Но кого послать с доктором к Леону? Роль связного иногда выполнял Гунар. Он вообще отвечал за всю линию. Но Гунар был необходим Валдису в городе. Тогда кто? На это у Валдиса не было готового ответа. Разве что Айвар? Этого парнишку Валдис недавно привлёк к подпольной работе, потому что хорошо знал его отца-докера, с Красной армией ушедшего на восток. Но Айвар совсем юный, едва семнадцать исполнилось. Может не справиться. Так что же всё-таки делать?

Неизвестно, что предпринял бы Валдис, если бы к вечеру не пришло очередное тревожное известие, заставившее его сосредоточиться на другом: гестапо арестовало Ванага. Это было невероятно! Ванага спрятали так, что никакой ищейке не отыскать. О его местопребывании знали только Валдис и Гунар. Хотя нет, знал ещё третий. Тот, кто рекомендовал укрытие, человек проверенный, надёжный. Неужели провокатор – он?! Быть того не может! И арест Дзидры тоже его рук дело? Но если так, как он вышел на неё?

Даже Валдис с его опытом и умением анализировать ничего не понимал. И откуда мог он знать, что провал Дзидры Блумберг был делом случайным, и тот, кто в этом виноват, не знал ни о Валдисе, ни о коммунистическом подполье, ни о том, кем является Дзидра. Этим человеком был доктор Подниекс. Фактами он не располагал, но злобы и желания отомстить хватало. А мстить было за что. Несколько лет тому назад Дзидра, тогда ещё студентка, проходила практику в больнице, где работал Подниекс. Такую красивую блондинку он пропустить не мог. Но все попытки, все ухищрения Подниекса встречали железный отпор. Ему бы отступить, но Подниекс не привык к отказам. Стремление уложить Дзидру в постель стало для него абсессией, постоянно подогреваемой ущемлённым мужским самолюбием. В конце концов он добился своего, но отец Дзидры, известный деятель Крестьянского Союза[12]12
  Правящая партия в довоенной Латвии.


[Закрыть], вхожий в кабинет самого президента, узнав обо всём, принял надлежащие меры, и Подниекса выгнали с волчьим билетом. Его подобрал Гольдштейн. Старый Блумберг не догадывался, что белокурая фея, которой он гордится, его любимая дочь, симпатизирует коммунистам. Он бы её убил.

В сороковом году Дзидра стала тайным агентом НКВД: заводила связи, вела откровенные разговоры, если нужно было, не колеблясь вступала в интимные отношения, а потом сдавала доверчивых собеседников и любовников. Её сердце не дрогнуло и тогда, когда товарный вагон увёз отца в Сибирь. Мать умерла ещё раньше, а единственному брату, капитану латвийской армии, удалось скрыться. В Ригу он вернулся вместе с немцами. Не имея ясного представления о деятельности сестры при Советах, познакомил её кое с кем из своих покровителей. Только это и было нужно.

Дзидра могла эвакуироваться, но ей велели оставаться на месте, играть роль фанатичной национал-социалистки. Это и стопроцентная «арийская» внешность помогли ей стать любовницей одного из помощников Лозе. Для советской разведки Дзидра была находкой, но теперь ею должно было заняться гестапо, потому что Подниекс, явившись на место профессора Страдыня и увидев рядом с ним Дзидру, испытал далеко не лучшие чувства. Дзидра вскоре исчезла, но Подниекса это не остановило, а бегство из-под носа спасённого Дзидрой Гольдштейна распалило его ещё больше. Учуяв, словно гончая, запах добычи, Подниекс решил действовать и, ужиная с приятелем из Латвийского самоуправления, благодаря которому его назначили директором больницы, сказал как бы между прочим:

– Представляешь, Мики? Дзидра объявилась.

Приятель, знавший о былых злоключениях Подниекса, изобразил удивление, хотя был осведомлён о Дзидре лучше старого друга:

– Да ну?!

– Точно тебе говорю. Но это не всё. Жид Гольдштейн, у которого я работал и которого Страдынь пригрел в больнице, украл лекарства, а Дзидра помогла ему бежать. Как думаешь, зачем она это сделала?

– А что тут думать? Я об этой Дзидре слышал, что она с большевиками путалась. А где большевики – там жиды. Надо бы её прищучить, да не тут-то было. Брат её – гаупт-штурмфюрер Зандерс – у Шрёдера служит. Что значит кем? Он его правая рука. Тут, Густав, с размаху бить нельзя, нужно действовать деликатно. Есть у меня кое-кто в полиции безопасности, могу поговорить. У штандартенфюрера Ланге хороший нюх.

Мики не ошибся. Ланге выследил Дзидру. С помощью любовника-немца подсунул ложный документ и схватил буквально за руку, причём сделал это без отрыва от основной работы – ликвидации немецких, австрийских, чешских и других европейских евреев, которых специально для этого привозили в Ригу. Кроме того, Ланге занимался тем, что «подчищал» гетто: избавлялся от «лишних жидов». Разоблачение русской шпионки сулило награду, и он уже видел у себя на мундире очередной железный крест.

Впрочем, сидевшего в погребе Залмана все эти события касались лишь постольку, поскольку в них был вовлечён человек, от которого зависела его судьба – Валдис. И сейчас этот Валдис находился между жизнью и смертью, ибо рижское гестапо шло за ним по пятам. Но за старой с ворохом соломы телегой, которую удалось в конце концов раздобыть Гунару, похоже, никто не следил, и худая кобыла тащила её в сторону Лиелварде. Кучером был Айвар. В первый раз парню дали серьёзное поручение, во всяком случае ему так казалось. Айвар знал, кого он везёт под соломой, но почему-то больше всего опасался не случайной проверки, а сбиться с пути и заблудиться на окольных дорогах. К счастью, всё обошлось, хотя и заняло много времени.

Леон и Лия находились во дворе, когда у забора послышался скрип колёс и раздалось лошадиное ржание. Лия, каждую минуту ожидавшая появления отца, рванулась к воротам, но Леон схватил её за руку:

– Ты что?! Спятила?! Немедленно в погреб!

Идя к воротам, он чувствовал страх. «Чёртов Мартыньш! Коммунисты, чекисты и кто там ещё – да оставьте вы меня, наконец, в покое! Не трогайте тех, кому нет дела до ваших разборок! Играйте сами в свою игру!»

Но ничего этого Леон не сказал вслух. Подойдя к воротам, он крикнул:

– Кто там, чёрт побери!

И тут же испугался собственного крика. А если там немцы? Те, которые по хуторам шарят, как раз в повозках и наезжают. Долгов по налогам у него нет, но они всё проверяют и проверяют, и всякий раз давай им что-нибудь. А в погребе Лия…

Но мальчишеский голос за забором ответил:

– Я от дядюшки Язепа. Болеет дядя. Мёда у вас не найдётся?

Это был пароль. Значит, от Валдиса парень. Не иначе с евреем. Чёрт, а время-то уже позднее. Придётся на ночь гостей оставить и с утра пораньше выехать. А если кто-то следил за телегой?

Отворяя ворота, Леон думал о том, что доктора надо сразу же закрыть в погребе. Вместе с дочкой. Целая ночь у них будет – наговорятся. А парню этому видеть Лию совсем не обязательно.

Гольдштейн не знал, куда его привезли. Зенты не было, ему никто ничего не сказал, и меньше всего он ожидал увидеть дочь. «А может, – пронеслось в голове, – потому что мало думал о ней?» И, прижимая Лию к себе, Залман гладил её по щеке, держал за руку и не хотел отпускать, словно боялся, что перед ним призрак, который вот-вот исчезнет. Но и Лия вела себя так же. Они не верили, что нашли друг друга, смотрели один на другого и молчали, словно разучились говорить. Прошло время, пока оба пришли в себя.

– Папочка, а где мама? Её тоже прячут?

Доктор знал, что это будет первое, о чём спросит дочь. Но говорить о том, что произошло, он не мог. О том, что творилось в Румбуле, как убили Эстер и как он сам уцелел – об этом нельзя было сейчас говорить. «Потом, потом, – объяснял себе доктор, – когда закончится всё или пройдёт достаточно времени. Нужно подготовить ребёнка, сразу нельзя». Залман был бы возмущён, если б ему сказали, что больше всего он боится рассказа о своём спасении. Его насильно вытащили из ряда обречённых, против воли вернули к жизни, но, не зная, как отреагирует Лия, доктор не решался говорить правду.

– Да, Лиечка, прячут… – Залман готов был провалиться гораздо глубже погреба, до самой преисподней, лишь бы не смотреть в глаза дочке. Голос дрожал, но Лия не обратила внимания или не успела, потому что затрещал открываемый люк и заскрипела лестница, по которой спускался Леон с кастрюлей.

– Ну вот. Сейчас поедите, а на рассвете двинемся.

«Чёрт бы побрал Мартыньша, – в который раз за день подумал Леон, – на погибель двинемся». Он не знал, что происходит в подполье, но, заметив, как нервничает Айвар, заподозрил неладное. «Разговорить надо парня, а потом уже решить, что делать. Если там у них суматоха, ни за что не поеду. Пусть сами везут».

Разговорить Айвара оказалось несложно, только знал паренёк немного. Вернее – почти ничего, а волновался оттого, что натерпелся в дороге, опасаясь завернуть куда-нибудь не туда с евреем под соломой. Тогда пришлось бы стрелять. Хотя Валдис отказался дать ему оружие, у Айвара оно имелось. Был, хоть и небольшой, боевой опыт: Айвар вместе с Рабочей гвардией и красноармейцами защищал Ригу от наседающих гитлеровцев и повылезавших из всех щелей национал-патриотов, а с отцом не ушёл, потому что нельзя было бросить больную мать. С тех пор остался револьвер.

Отправив Айвара спать, Леон и сам почувствовал усталость. Ехать всё-таки придётся, он сам согласился, потому что не хватило ему твёрдости и ума. Так надо хотя бы как следует выспаться. Леон встал, чтобы убрать со стола, и в это время раздался стук. Забыв обо всём, он выскочил во двор. Стук усилился, из-за ворот послышался знакомый голос:

– Леон! Ты дома?! Открывай, свои!

Это был Янка. У Леона отлегло. Янка хоть и полицейский, но с ним легко. Бутылку на стол, и через час старый друг, напившись, будет хрюкать, как свинья. Ответив Янке, Леон двинулся открывать. Во двор вошли трое, и хозяин опешил от неожиданности. Кроме Янки Леон увидел ещё одного полицейского-латыша и высокого, худого, похожего на профессора, если бы не мундир, немца в очках. Командовал он.

– Вы хозяин? – Так точно, господин офицер! – Немец был унтером, но Леон не разбирался в званиях. Он старался держаться спокойно, хотя сердце прыгало, потела спина и не проходила внутренняя дрожь, ибо стоило полицейским войти в дом и бросить взгляд на неубранный стол, как становилось ясно, что у хуторянина гости. Леон надеялся, что Янка по обыкновению засуетится, заговорит, а войдя в дом, усядется у стола, всем видом показывая, что не прочь продолжить ужин, и отвлекая внимание спутников, но приятель непривычно молчал. Говорил только немец:

– Мы ищем большевистского преступника из Риги. По нашим сведениям, он где-то здесь, на одном из хуторов. Придётся обыскать ваш дом. У вас никого нет?

Делая неимоверное усилие над собой, Леон выдавил:

– Никого.

– Господин унтер-офицер, – наконец-то подал голос Янка, – я хозяина знаю. Это честный латыш.

– Вот и проверим, – отозвался немец, вытаскивая пистолет. – Ты, – повернулся он к Янке, – иди вперёд. – И добавил, обращаясь к Леону: – Если кого-то прячешь – расстреляем тебя вместе с ним.

Леон застыл. Не испытанный ранее парализующий мозг и тело запредельный ужас заполнил сознание, и он не мог сдвинуться с места. Отодвинув Леона, полицейские направились к дому. Они уже были у крыльца, когда из-за дверей раздался выстрел. Янка упал. Второй полицейский и унтер выстрелили одновременно в показавшегося на крыльце Айвара, но тот, уже падая и царапая левой рукой стену, выпустил по инерции ещё одну пулю, угодившую немцу в грудь. К нему бросился полицейский, и это стало его роковой ошибкой, потому что Леон пришёл в себя и сосредоточил взгляд на вилах, почему-то оставленных у дверей и прислонённых к стене дома. Он не помнил, чтобы оставлял здесь вилы, но сейчас это было божьим подарком. До вил надо было дотянуться, но Леон оказался у полицейского за спиной, и это облегчало задачу. И когда полицейский, убедившись, что начальник мёртв, повернул к Леону голову, вонзившиеся в грудь стальные зубья пригвоздили его к земле раньше, чем он успел передёрнуть затвор.

Не обращая внимания на убитых, Леон мгновенно бросился к дровяному сараю, открыл люк и крикнул Лие:

– Поднимайтесь! Живо! Возьми на кухне какой-нибудь еды! – и побежал запрягать лошадь.

Через десять минут подвода выкатилась со двора. В тот момент, нахлёстывая кобылу, Леон не думал о том, куда он направляется, ибо знал только одно: отъехать от родного дома надо как можно быстрее и как можно дальше.