Текст книги "На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950"

Глава 7
В отступлении

В траншее нас осторожно приветствовал ефрейтор. У нас не было никаких документов, не было немецкой формы – ничего такого, что могло бы подтвердить нашу историю. Двоим солдатам поручили отвести нас в штаб роты. По дороге я спросил одного из них о номере соединения, в котором мы оказались, и тот неохотно процедил, что мы находимся на позициях 260-й пехотной дивизии (действовала в составе группы армий «Центр», следовательно, в составе ударной группировки немцев, наступавшей в июле 1943 г. севернее Курска. – Ред.).

Офицер на КП роты тщательно допросил нас. Сначала нам предложили назвать себя и свою часть, а потом подвергли настолько серьезному допросу, что, будь мы обманщиками, у нас не было бы никаких шансов пройти его. Наконец, все убедились, что мы говорим правду, и поздравили нас с освобождением. Командир роты предложил нам поесть и выпить, и мы с набитыми ртами подробно рассказывали ему нашу историю. Потом он отправил нас в штаб батальона, где нас снова подвергли допросу, а оттуда позвонили в нашу дивизию, откуда подтвердили, что полгода назад мы пропали без вести.

Во второй половине дня мы с видом триумфаторов вернулись в наш взвод. Все расспрашивали нас о том, как мы попали в плен, куда нас отправили, как нам удалось бежать. Но больше всего все интересовались тем, как с нами обращались русские. Среди солдат ходили настолько ужасные истории о том, что русские вытворяли с военнопленными, что на нас смотрели как на выходцев с того света. Я постарался как можно подробнее удовлетворить любопытство своих товарищей, но перед этим позволил себе насладиться некоторыми маленькими удовольствиями свободной жизни: сигарета, а потом огромная порция еды и питья. Повар части, огромного роста уроженец Ганновера, смотрел на нас влюбленными глазами.

– Не стесняйтесь, ребята, ешьте, – приговаривал он. – Здесь еще всего полно. Ни в чем не ограничивайте себя.

Итак, нас приняли дома как королей. Возвращение было омрачено только гибелью многих товарищей. Командир взвода и его заместитель погибли в том же бою, после которого мы попали в плен.

На какое-то время мы с Вальтером стали важными персонами. Вскоре нас вызвали в штаб дивизии, где мы прошли очередной долгий допрос. Там же нам выдали новую форму и снова предложили поесть. Отказываться от еды было против правил, но в то время нам очень хотелось бы прекратить эту пытку едой и на несколько часов оказаться подальше от повара, который взял нас под свою опеку.

Нас отправили на шесть дней в дивизионный центр отдыха для восстановления. Потом туда же пришел приказ, на который мы очень надеялись: отправляться обратно в роту, а оттуда – в отпуск. Взволнованные, мы собрали вещи и уже со следующим грузовиком отправились к себе в подразделение: никто не смог бы обвинить нас в излишней медлительности. В подразделении нам выдали новые солдатские расчетные книжки и документы, которых жаждет любой солдат, – отпускные предписания.

Начиная с того момента, когда пожилая женщина на станции Курск сообщила мне о начавшемся немецком наступлении, удача не оставляла нас. Но колесо фортуны переменчиво, в чем мне очень скоро пришлось убедиться. На очень короткий период мне удалось самому стать у руля своей судьбы, что очень воодушевляло. Однако теперь события повернулись так, что я снова стал лишь пешкой в какой-то гигантской игре, правила которой были мне неизвестны.

Наша дивизия стояла в лесу около поселка, который назывался Выгода, неподалеку от Могилева. Ближайшая железнодорожная станция называлась Быхов, откуда мы и отправились в сторону дома, полные надежд. Но когда мы стали спрашивать о расписании поездов на север, на Оршу, узловой пункт, откуда поезда двигались уже на запад, интенданты в ответ лишь недоуменно пожимали плечами. Никто не мог сказать этого. Комментарии, которые нам все-таки предоставили, были пугающими: в ночь накануне русские перешли в наступление в направлении на Витебск, перерезали железнодорожную ветку между Быховом и Оршей и частично вывели ее из строя.

Как нам сказали, дислоцированные в Витебске части СС и другие войска вскоре наведут порядок. Они уже перешли в контратаку, и сейчас на этом направлении велись тяжелые бои. Так что железнодорожное сообщение откроют завтра или максимум послезавтра. Но прошло три дня, а мы все еще ждали в Быхове. Бои были все более ожесточенными, но положение скорее не улучшалось, а, наоборот, ухудшалось. Противник превосходящими силами, не считаясь с потерями, еще дальше вклинился на территорию, занятую нашими войсками. (Немцам все же удалось тогда удержать железнодорожную линию Быхов – Могилев – Орша – Витебск, и этот район был освобожден Красной армией только в ходе Белорусской операции в конце июня 1944 г. – Ред.)

Когда стало понятно, что железнодорожное сообщение не будет восстановлено в течение ближайших дней, а скорее, месяцев (никто вслух не признавался в том, что на самом деле не верит, что нам вообще удастся вернуть утраченные рубежи), нам ничего не оставалось, как вернуться в свою дивизию. Нет ничего более удручающего, чем отправиться в долгожданную дорогу, а потом в расстроенных чувствах вернуться на исходную точку. Вместо того чтобы радостно прибыть в родную Баварию, мне вновь пришлось вернуться в мрачный лес под Выгодой, куда, как я надеялся, больше никогда не попаду.

Я пытался утешить себя мыслью, что под Витебском скоро все нормализуется и тогда, еще до наступления зимы, я все же отправлюсь в желанный отпуск. Но как оказалось, на этом участке фронта положение так никогда и не удалось восстановить, и нам пришлось просидеть на своих позициях всю холодную мрачную зиму 1943/44 года.

Весной противник перешел в решительное наступление, и мне снова довелось поучаствовать в тяжелых боях, на этот раз пехотинцем. Меня перевели в пехоту, род войск, который я не очень любил по сравнению с танками. И мне пришлось воевать, уже имея в кармане отпускное предписание. Было бы преступной глупостью потерять этот драгоценный документ, поэтому после каждого боя я тщательно проверял карманы, чтобы убедиться в его целости и немного помечтать о том, что настанет день и я снова буду сидеть в вагоне поезда, который отправится на запад.

На этот раз противник совсем не давал нам передышки. Его войска вклинивались в наши позиции на всех участках, а нам приходилось, как это официально утверждалось, «отходить в соответствии с принятыми планами». Постепенно эти мифические планы заставляли нас отступать все быстрее, оставляя все большие территории. Примерно через месяц после того, как началось русское наступление, ничто уже не могло скрыть того факта, что нашей дивизии приходилось спешно отступать. (На рубеж реки Березины немцы откатились, в частности, из района Орши (на 180 км), уже через шесть дней после начала наступления Красной армии в Белоруссии, к исходу 28 июня, в районе Могилева на несколько дней позже. – Ред.)

Мы откатились на то, что справедливо называлось «временными позициями» вдоль реки Березины. Именно здесь мы планировали стоять насмерть и одновременно сосредоточивать силы для контрудара. Напрасные надежды! Русские к тому времени были настолько сильны, их было столько перед нашими позициями, что мы не могли даже временно выйти из боя для того, чтобы оборудовать настоящий оборонительный рубеж. Теоретически мы отступали перекатом – это когда одно подразделение удерживает противника, а другое отступает через его боевые порядки, чтобы закрепиться за ним и обеспечить возможность первому подразделению сохранить порядок при отходе. Но на практике мы двигались непрерывно и все время в одном направлении – в тыл.

Так случилось, что к реке Березине одновременно отошли от двадцати до тридцати немецких дивизий. Их части безнадежно перемешались друг с другом; солдаты и офицеры потеряли друг друга, и ни у кого не было ясного приказа, куда двигаться дальше. Все мечтали только об одном: оторваться от противника. Раненых оставили лежать там, где они лежали, и я до сих пор слышу их крики боли и ужаса. Но что еще мы могли сделать? Все тыловые службы были разгромлены, установленный порядок поломан. Теперь каждый был только за себя, лишь бы не попасть в руки русских.

Вдоль берега реки теснились перемешавшиеся массы людей и лошадей, орудия, танки, грузовые машины всевозможных марок, все это разбросанное самым причудливым образом. Это напоминало массовую сцену какой-то плохо отрепетированной трагической оперы; при этом музыкой служило завывание вражеской авиации. Самолеты русских сбрасывали в смешавшуюся толпу бомбы, прошивали ее очередями пулеметов и автоматических пушек. И все это продолжалось до тех пор, пока наш панический ужас не сменило холодное оцепенение, и все мы почти в бессознательном состоянии наблюдали за тем, что происходило вокруг. Единственным, что еще оставалось в нас, был инстинкт выживания.

Каждый маленький отряд пытался первым переправиться через мост. В борьбе за переправу люди бросались к реке, и это было похоже на то, как напиток вытекает из узкого горлышка бутылки. Потом следовал очередной обвал бомб и снарядов противника, который всех сметал с моста, и движение на какой-то момент замирало. Затем выжившие выбирались из-под мертвых тел людей, животных и груд металла разбитой техники, и этот бег к спасению возобновлялся. Все циклы повторялись с пугающим однообразием до тех пор, пока, наконец, сам мост с грохотом не рухнул в реку, и теперь единственным способом избежать смерти или плена было перебраться через нее вплавь. Березина – довольно крупная река; ее ширина составляет примерно триста метров. К концу того трагического дня вся вода в реке была красной от крови. Тысячи ослабленных или раненых утонули, так и не сумев переплыть ее. Были еще тысячи тех, кто не умел плавать и чьи беспомощные тела течение так же уносило прочь, как и тела их раненых товарищей. Наконец, русло реки было настолько завалено телами людей и лошадей, корпусами брошенной техники, что, когда я к концу того кровавого спектакля вышел на берег реки, мне открылся вызывающий ужас фантастический вид, что был, наверное, редкостью даже для Восточной кампании. Мне удалось переправиться через реку, почти не замочив обуви: я ступал по телам тех, кто когда-то наводил ужас на всю Европу. (Нечто подобное здесь уже происходило в ноябре 1812 г. Тогда Наполеон потерял в ходе переправы через Березину 50 000 убитыми, утонувшими и пленными из имевшихся у него 75 000. Русские потеряли в этом сражении 4000. И в 1812 г. река местами была доверху завалена трупами людей и лошадей. В ходе Белорусской операции Красной армии (23 июня – 29 августа 1944 г.) немцы потеряли 381 000 человек убитыми и 158 000 пленными. Безвозвратные потери советских войск составили 178 507 человек, санитарные 587 308 человек, было потеряно 2957 танков, 822 самолета, 2447 орудий и минометов. – Ред.}

Перебравшись на другую сторону, мы без передышки отправились дальше. Я до сих пор помню то блуждание вдоль дорог, через реки и бесконечные леса, под постоянной угрозой попасть под огонь противника. Иногда он настигал нас слева, и тогда все мы дружно тут же бросались вправо, иногда в нас стреляли справа, и все рассыпались влево. Плюс ко всему огонь русских постоянно настигал нас сверху. Так наша колонна и продолжала брести дальше, бросаясь из стороны в сторону, как пьяный червяк. А русские самолеты, взлетавшие с каких-то далеких аэродромов и беспрепятственно долетавшие до нас, продолжали методично сокращать нашу численность. Они сбрасывали очередную порцию бомб и выпускали залпы снарядов, а потом с победным ревом устремлялись обратно, чтобы пополнить запасы боеприпасов. А мы в это время устало выбирались из канав у обочины и даже не оглядывались, чтобы налитыми кровью глазами увидеть тех, кому довелось навсегда остаться позади нас. На некоторых участках нам приходилось еще хуже; такое бывало, если по неосторожности мы слишком близко подходили к позициям русской артиллерии, и тогда ее наводчики весело косили нас целыми рядами.

С самого начала я был частью той огромной толпы, что нескончаемым потоком брела на запад. Но затем постепенно из соображений безопасности мы начали разбиваться на небольшие группы, которые удирали, преследуемые противником, предпочитая двигаться в обход крупных дорог, которые становились для нас ловушкой. Теперь у врага вместо одной огромной легкой цели было множество маленьких мишеней, обнаружить которые было не так уж просто.

Во время тех скитаний я подружился с унтер-офицером, которого звали Макс. Мы договорились держаться вместе и пообещали поддерживать друг друга, пока способны двигаться. А если кого-то из нас двоих ранят и его придется бросить, то второй поможет ему, оставив оружие и боеприпасы, чтобы тот смог защитить себя, а если будет необходимо, застрелиться. Небольшой группой мы вышли к долине, которая упиралась с одной стороны в лесистые холмы. Где-то с другой стороны той долины должны были быть русские. Осторожно преодолев склоны холмов, мы неожиданно вышли на большую группу наших солдат из различных частей, с орудиями, автотранспортом и лошадьми. Однако мы решили, что не станем к ним присоединяться. Пройдя сквозь позиции этого отряда и снова углубившись в лес, мы набрели на другую группу наших товарищей, меньшую и более мобильную, чем предыдущая. Ею командовал генерал Дрешер, а в ее составе было несколько штабных офицеров и солдат, которых мы знали, в том числе бывший командир моего взвода. Я доложил офицеру о прибытии, и нам разрешили влиться в этот «партизанский отряд».

Мы передвигались только по ночам, стараясь как можно дальше углубиться в лес. Там мы были в относительной безопасности и к тому же могли хоть как-то пополнить запасы продовольствия. Уже через несколько дней пути наши запасы еды сократились до минимума. Моей задачей стало влиться в ряды команды «мусорщиков», которые искали по окрестностям хоть что-то, что могло бы поддержать наши силы. Лучшим источником еды были заброшенные деревни, хозяева которых подались в лес, скрываясь от рыщущих в округе банд мародеров, представляющих обе противоборствующие армии. Но в нашем положении было чрезвычайно опасно приближаться к обитаемому жилью, поскольку его хозяева тут же подняли бы тревогу и навели на нас войска преследовавшего нас противника.

Во время моего самого первого похода в качестве «фуражира» мы с Максом незаметно прокрались к деревне, которая мирно расположилась у самой опушки леса. Мы проползли, распластавшись на животах, через картофельные и другие поля, а потом сделали остановку на час у самой окраины деревни, спрятавшись за каким-то сараем. Отсюда нам была видна вся деревня, и мы могли бы понять, остались в ней жители или нет. Было раннее утро, однако не настолько раннее, чтобы крестьяне еще не проснулись и не начали свой хлопотливый день. Поэтому, убедившись в отсутствии каких-либо движений внутри деревни, мы вышли из-за укрытия и с пистолетами в руках осторожно направились вдоль узкой улицы к первому дому. Пока везде было тихо.

Я открыл дверь и вошел в дом. Какая-то возня внутри заставила меня поднять пистолет и изготовиться к стрельбе. Потом послышался негромкий вскрик. Но я медлил. Мне не хотелось стрелять, чтобы не выдавать своего присутствия в деревне. В хате было темно, что было дополнительной трудностью для нас, так как мы абсолютно ничего не могли рассмотреть. К тому же все произошло неожиданно. Наконец, мы увидели трех девушек, лежавших на полу, которые вскочили от нашего неожиданного появления. Мы опустили пистолеты и заверили их, что нас не интересует ничего, кроме еды.

И здесь нам неоценимую услугу оказало мое знание нескольких русских слов. Девушки не были местными, они пришли в деревню, надеясь на какое-то время там спрятаться, так как успели поработать на немецкую армию и теперь боялись, что русские солдаты обвинят их в «пособничестве врагу». А с такими было не принято церемониться, и, если их просто отправят в Сибирь, можно будет считать, что им повезло. Поэтому девушки были с нами очень дружелюбны. Они предупредили нас, что в деревне есть люди. Из местных остался только один старик, но во многих домах поселились такие же беженцы, как и они.

– А где мы можем достать еды? – спросил я.

Мы с Максом были голодны как волки. К тому же в лесу нас поджидали товарищи, которые надеялись, что мы добудем что-нибудь и для них.

– Вы как раз на ней стоите, – последовал ответ одной из наших новых знакомых.

Какое-то время я не понимал, что она имела в виду, но потом увидел под ногами дверцу в погреб. Я поднял ее и спустился вниз, а Макс страховал меня наверху на случай ловушки. Сначала я нашел несколько лепешек из хлеба и картофеля. Они были жесткими, как камень, и легли в наши желудки, как свинцовые плиты, но мы с Максом набросились на нехитрое угощение, как будто его только что испекли специально для нас. В углу погреба я нашел молоко и картошку. Мы выпили молоко и взяли с собой столько картошки, сколько смогли унести.

Перед уходом я попросил девушек не предавать нас, если кто-то будет их расспрашивать. Они с жаром пообещали не выдавать нас даже под пытками, а если нам придется снова прийти в тот дом, то они заранее подадут нам сигнал о том, что путь свободен. Мы договорились, что с трех до четырех часов одна из девушек будет стоять за домом так, чтобы мы могли видеть ее из нашего укрытия. Если на этом месте никого не будет, то мы будем знать об опасности.

Вернувшись в наш лесной лагерь, мы добавили свою картошку к тому, что удалось раздобыть другим «фуражирам». Сам генерал Дрешер подошел ко мне и заговорил со мной. Когда я рассказал ему нашу историю, он улыбнулся и поздравил нас.

– Когда вы снова отправитесь туда сегодня днем, – продолжал он, – возьмите с собой побольше людей и постарайтесь раздобыть что-нибудь особенное для вашего генерала. – Потом уже более серьезным тоном он добавил: – Не подвергайте себя ненужному риску, но помните, что мы особенно нуждаемся в двух вещах: во-первых, постарайтесь добыть как можно больше продуктов, а во-вторых, мне нужно знать, как называется это место, чтобы определить по карте, где мы находимся.

– Я приложу все силы, господин генерал, – ответил я. – Я сам отправлюсь впереди группы и буду следить, чтобы все было в порядке. А если меня поймают, то скажу, что потерял свою часть и иду один.

Генерал кивнул в знак согласия с улыбкой одобрения. Для всех нас он был олицетворением того, что мы представляем собой организованную силу. Большинство из нас не привыкло так тесно общаться с генералами, и все были приятно удивлены тем дружелюбием и готовностью поговорить с любым из нас в неофициальной обстановке и вместе с тем достоинством, с которым этот человек всегда держался. Уже одно его присутствие заставляло нас верить в свое спасение; с ним были связаны все наши надежды.

Около трех часов наша группа в составе шести человек стала ползком пробираться к деревне. Потом все залегли в ожидании сигнала. Как мы и надеялись, мы его получили: одна из девушек появилась за первым домом и застыла там, задрав голову вверх, словно изучала жизнь птиц. Не доверяя ей до конца, я отполз в сторону и появился с противоположной стороны, оставив моих пятерых товарищей ждать. Я смело шел по улице деревни, но внутренне был готов к любым неожиданностям. Потом, так никого и не встретив, я подошел к девушке, которая сказала мне, что большинство случайных обитателей деревни уже отправились дальше и теперь по соседству не было ни одного человека.

Не мешкая, я позвал своих товарищей, и мы принялись тщательно обшаривать все вокруг, забирая все то, что могло нам пригодиться. Нам удалось собрать два полных бидона с молоком, три мешка картошки, несколько картофельных лепешек (зачерствелых и очень подозрительного цвета, но все же мы решили, что они годятся в пищу), лук. Когда мы уже собирались уходить, я вдруг услышал знакомое кудахтанье. Оглянувшись, я с удовольствием увидел трех куриц, которых жители чудом не забрали с собой, и теперь это была наша законная добыча. Мы быстро поймали кур и свернули им шеи.

Когда я повернулся, чтобы бросить последний взгляд на оставшиеся позади дома, у стены одного из них я увидел старую женщину, которая грелась на солнце. Это напомнило мне, что я не выполнил приказ генерала узнать название деревни. Я спрашивал об этом девушек, но они не могли мне помочь. Тогда я направился назад и подошел к женщине, которая сначала была так напугана, что не могла говорить. Потом она несколько раз повторила, что никому не причинила вреда, что я должен уйти и дать ей спокойно умереть. Наконец, мне удалось узнать у нее, где мы находимся, и я поспешил присоединиться к своим товарищам.

Доложив генералу о возвращении и сообщив название деревни, я вручил ему кое-что из еды, молоко и с изящным поклоном отдал две курицы. Он был очень тронут, потрепал меня по плечу и, в свою очередь, подарил мне две горсти сигарет. Это был воистину дар божий, мне уже несколько дней как нечего было курить.

Когда я вернулся к своим с этим подарком, то увидел, что третья курица уже была ощипана и жарилась на костре. В то время мы питались по большей части кониной, готовить которую было большой проблемой, так как костры могли привлечь внимание вражеской авиации. На дым костра вполне могли среагировать вражеские летчики и бросить бомбы, поэтому мы позволяли себе разводить лишь небольшие костерки. Похоже, этот способ приготовления как раз подходил для курицы, которая варилась в котелке, пока мы решили для начала съесть наши порции конины. Затем мы с удовольствием отдали должное старой птице и, полностью удовлетворенные, растянулись на земле отдохнуть и покурить.

Наше положение было отчаянным, а будущее не сулило ничего хорошего, но я до сих пор вспоминаю тот ужин, как и первый прием пищи у своих после побега, как одно из самых приятных событий в жизни. Простые удовольствия, как правило, являются самыми запоминающимися.