Текст книги "Молчание слова. Путь Дюрера, пройденный с Иеронимом"

Ханс (Ганс) Урс фон Бальтазар
Путь Дюрера, пройденный с Иеронимом. Лекция к 500-летию Дюрера. Нюрнберг, 1971

Для обложки использованы фотографии Нюрнберга 1860-х годов из Фотоархива Библиотеки Конгресса США: дом Альбрехта Дюрера и его статуя (на клапане), церковь Св. Лаврентия

Hans Urs von Balthasar

DIE STILLE DES WORTES

Diirers Weg mit Hieronymus

Vortrag zum Diirerjahr 1971 in Nurnberg

1979

JOHANNES VERLAG EINSIEDELN

FREIBURG

Перевод с немецкого: Александр Ярин

ООО «Издательство Грюндриссе»

e-mail: [email protected]

http://www.grundrisse.ru

© Johannes Verlag, Einsiedeln, Freiburg, 1979

© ООО «Издательство Грюндриссе», 2022

Молчание слова:

Путь Дюрера, пройденный с Иеронимом

Приступая к этой медитации

Приступая к этой медитации, мы надеемся сопоследовать мастеру, долгое время медитировавшему над своим предметом, Альбрехту Дюреру, на извилистом пути, приведшем его к абсолютному шедевру, гравюре «Иероним в келье»*. Дюрер, четырнадцать раз менявший трактовку фигуры этого учителя Церкви, внезапно, после многих попыток конвенциональных толкований, испытал прозрение о сущности изображаемой личности и через несколько лет достиг адекватной формы. Всё анекдотическое, стаффажное, эффектное было оставлено позади, неизбежные привнесения нашли своё место в рамках целого; в глубоком безмолвии пронизанной солнцем кельи совершается нечто колоссальное, что, в сущности, присутствовало всегда: и у реального отца Церкви, и в его воскрешённой гуманистами личности, как они её поняли, и, наконец, в мировоззрении самого Дюрера.

С. 12. Петрус Кристус (мастерская Яна ван Эйка).

Святой Иероним в келье. 1432. Доска дуба, масло. 19x12 см

Чтобы проникнуть в эту сердцевину, необходимо будет пробиться сквозь скорлупу – уяснить себе сам феномен Иеронима, разобрать легенду, которая его овевает, понять смысл по сути культового значения, придаваемого его личности гуманистами

См. с. 56. Все постраничные примечания принадлежат редакции наст, издания; концевые примечания – авторские.

XIV – начала XVI века, и в завершение проследить путь, пройденный самим Дюрером, который, исходя из этих сложившихся предпосылок, посредством всё более углубляющейся медитации пробирался к сердцевине, явленной одновременно и как глубоко личное его творение, и как очищенно-просветлённое представление того лучшего, что было в Иерониме, и в итоге стало основой для его воскрешения.

Леонардо да Винчи. Святой Иероним. 1480–1482. Дерево, масло. 103x75 см

Учитель Церкви

Иероним (347–419), «священноимённый», родился в Стридоне, недалеко от Триеста, у христианских родителей, двенадцатый год жизни провел в Риме, с упоением читал Вергилия, Цицерона, Плавта, владел элегантной латынью, письменной и разговорной; восемнадцати лет принял крещение, посещал катакомбы, где приобщился духу раннего христианства. Находясь при дворе императора Валентиниана I в Трире, открыл для себя потенциал строгого аскетизма, уже никогда им не покидаемого. Здесь же впервые со всей серьёзностью предаётся чтению Библии. В кружке епископа Аквилеи он ведёт приятный образ жизни, противоречиво сочетая эстетизм с аскезой. Вслед за тем он переезжает в Антиохию к другу, чья роскошная вилла имеет великолепную библиотеку. Он погружается в греческую словесность. Его неотступно сверлит вопрос: стать ритором или монахом? Совмещение казалось невозможным. Известно его видение, будто он предстал перед Божественным престолом и, отвечая на вопрос «Кто ты?», назвал себя христианином. «Ты цицеронианин», – сказал Бог и повелел его бичевать. Иероним поклялся отложить классику, что не помешало ему впоследствии благополучно перечитывать и цитировать Вергилия и Цицерона, ставших неотъемлемой частью его жизни, что же до упомянутого сновидения, он как-то назвал его всего лишь безобидной галлюцинацией.

Всё же потом он безоглядно погрузился в монашество, присоединившись к пещерным отшельникам Халцидской пустыни (невдалеке от Алеппо).

Присмотримся к двум цитатам: «О пустынь, где растут камни, из коих по свершении Апокалипсиса будет воздвигнут град великого Царя! О одиночество, дарующее человеку радость приобщения к Богу!»[1]1
  Здесь и далее цитаты приведены в переводе А. Ярина.


[Закрыть]¹ Но и: «Я сидел в полном уединении, погружённый в горькие раздумья… Щёки мои были бледны от поста, но в окоченевшем теле пылал дух ревности… Помню, как часто дни и ночи предавался слезам, то и дело бия себя в грудь…»² Риторическое начало здесь явно различимо, однако художники воспримут эти слова буквально. Леонардо да Винчи воссоздаст эту сцену, исполнив её высоким пафосом, переходящим от развёрнутого жеста кающегося отшельника к рыкающему льву с его великолепным хвостом. Иероним пишет, как бы лишь для препровождения времени, фантастические жития монахов, однако Библия неотступно его преследует, мы должны разглядеть подспудное её присутствие. Он находит среди монахов обращённого еврея, который обучает его ивриту, и развивает внезапно озарившую его «лукавую и вместе гениальную мысль: представить обучение ивриту как некое умерщвление»³. Разгоревшиеся распри между монахами заставляют его вернуться в Антиохию, где он принимает сан священника – но с условием необязательного служения (кардиналом он, естественно, не был). Аполлинарий, епископ Лаодикийский, крупная величина, умный человек, ересиарх, переводивший Пиндара, Еврипида и Менандра, переложивший Евангелия в форму платоновских бесед, знаток иврита, глубже ввёл его в искусство экзегезы.

В Константинополе сложилась его великолепная дружба со знаменитым теологом, выросшим на классической античности, Григорием Назианзином, который познакомил Иеронима с трудами Оригена, крупнейшего его предшественника как церковного толкователя Писания. Иероним принялся за переводы сочинений Оригена, ставшего впоследствии средоточием внутренней и внешней драмы всей его жизни: тот был, в рамках достижений своей эпохи, изощрённым мастером филологической критики библейского текста, однако для него историческое содержание Библии было лишь материалом для духовного (аллегорического) толкования. Поистине жгучая проблема, затеняемая чёрным полемическим дымом, заключалась для Иеронима в следующем: содержится ли дух Библии целиком в её букве или он поднимается над нею?

Альбрехт Дюрер. Портрет Эразма. 1520. Этюд.

Бумага, чёрный мел. 37,3 × 26,8 см

Ещё три года протекли в Риме, где он – секретарь римского папы Дамасия, его советник по библейским вопросам; здесь же он заново прорабатывает латинские Евангелия и вносит в их текст 3500 поправок. Он также ведёт библейские занятия в кружках римских матрон и девиц, при этом бичует изнеженный и паразитически настроенный римский клир оружием Ювенала с помощью карикатурных гипербол, напоминающих позднейшие сатиры Эразма, и даже более острых. Скажем сразу: в полемике Иероним не знал меры, был чрезмерно угрюм и сварлив. Стоило кому-то его задеть (такое довелось испытать Августину), как он затевал перепалку и порой оставался непримиримым вплоть до смерти своих противников (вспомним Руфина Аквилейского, друга юности, а затем заклятого врага Иеронима). Недоразумение, благодаря которому его эмблемой считается рыкающий лев, приобретает более глубокий смысл.

Возбудив против себя преследование со стороны клира, он вынужден был покинуть любезный его сердцу Рим, который отныне он будет называть «Вавилоном» и «шлюхой в пурпурном одеянии». Он направляется в Вифлеем, где его неудовольствие вызывает роскошная базилика; «под предлогом почитания Христа сегодня мы заменили глиняные ясли золотыми», сокрушается он в одной из проповедей. Он начинает диктовать (порой весьма стремительно, и сохранит эту привычку до конца дней) комментарии к Библии, совмещая глубокую сосредоточенность и спешку, стилистический блеск и теологическую поверхностность, на которую позднее укажет Эразм. Иероним не был теологом, ещё в меньшей степени философом, но не кем иным, как филологом, причём страстным. Он полагал, что исправить греческий текст Ветхого Завета, Септуагинту, сверяясь с еврейским первоисточником, подобно тому как он усовершенствовал латинский вариант Нового Завета по греческому первоисточнику, было бы недостаточно: он должен и хочет воссоздать “hebraica veritas”[2]2
  «Еврейская истина» (лат.) – концепция Иеронима, согласно которой богодухновенным следует считать древнееврейский текст Библии, а не её греческий перевод, Септуагинту


[Закрыть]. Он делает решительный шаг от исправления текста к новому его переводу. И это станет подвигом всей его жизни. Неслучайно два лучших у нас мастера слова столь высоко вознесли его над историей: Поль Клодель в искромётном стихотворении о «святом заступнике писателей»:

 
Мы любим Иеронима: он и мастер пера, и пророк —
когда Бог его посещает.
Вы слыхали его, когда он – а было то сильнее его —
глупых, наглых хулителей проклинает?
Иль, затерян в своей пустыне, вдруг прознает, что
Руфин чуть над ним надсмеётся,
Так такой поднимет рёв, что Великое море трясётся…
 

– и Валери Ларбо, который в своём сочинении “Sous l’nvocation de Saint Jérôme” (1930–1933) оставил массу весьма проницательных суждений об искусстве перевода.

Вергилий, Цицерон, искусство античности – тонкое поэтическое сознание может поставить их на службу Божьему слову. И всё это – на твёрдой почве выверенных текстов, исторически определённых смыслов, а не отвлечённых аллегорий. Сама плоть слова сочетает в себе дух классики и дух Библии. Здесь, в вифлеемской келье, тяжким трудом вечно болезненного человека закладывалось основание того, что, пройдя Средневековье, в Новое время оформилось как аутентичное наследие Запада. Иероним вполне сознавал меру дерзости своих идей: «Есть немногие, кто признаёт, что я дерзнул пуститься в дело, на которое до меня не отважился ни один учёный латинист. Когда бледная смерть похитит писавших вместе с обращённой на них критикой, когда листья опадут и поднимется свежая зелень, то имя и слава уж поблекнут, останется единый дух»⁴.

Альбрехт Дюрер. Меланхолия 1.1514. Медь, резцовая гравюра. 23,9x18,8 см

В то время почти никто не понимал всей значимости его достижений, Августин – тоже, его Септуагинта вполне устраивала. Ещё меньше понимали его оригенисты во главе с Руфином, склока с которым длилась у него годами, между тем как антиоригенисты, как, скажем, Епифаний, напротив, сетовали на его чрезмерную близость к Оригену. В этой войне на два фронта Иероним путался в противоречиях, допускал вопиющую несправедливость, терял интуицию истины и ранил своё тщеславие. «Что ни день, мы умираем, что ни день, изменяемся и думаем, что будем жить вечно. Всё, что я теперь диктую, велю записывать, просматриваю, исправляю – всё будет совлечено с моей жизни… Мы пишем и отвечаем на написанное, письма наши переплывают моря, и пока киль разрезает морские струи, волна за волной крадут куски жизни нашей⁵». «Как бы заключённый в сторожевую вышку, наблюдал я, не без горестных воздыханий, бури и кораблекрушения мира сего⁶». В этих словах слышны отзвуки дюреровой «Меланхолии I». Падение Рима в 410 году сделало тон его писаний уже совершенно мрачным. Иероним работал, телесно разбитый, и отстаивал свои позиции до последнего: Пелагианские монахи напали на его монастырь и подожгли его, с тех пор там воцарилась нищета. Он роптал: «Старческие немощи гасят порывы духа»⁷. Он умер семидесяти двух лет.

Из легендарных сведений о Иерониме нам пригодится лишь немногое. О том, что различимая на многих изображениях кардинальская шапка – лишь легенда, уже было сказано. Изображение его как кающегося грешника с атрибутами креста (перед которым он до крови бьёт себя камнем) и черепа не то чтобы вполне легендарно, но понимать его нужно лишь как наглядный образ. Присутствие льва требует пояснений. Источником его является сказка о беглом рабе-язычнике Андрокле, который вынимает занозу из лапы льва и так дружится с ним. Годы спустя благодарный зверь узнаёт Андрокла, брошенного на арену римского амфитеатра, и невредимым отпускает его из своих лап. Этот сюжет пересказал Авл Геллий, использовал его и Бернард Шоу. По-видимому, его имел в виду и Дюрер, судя по одному его этюду⁸. Подобный рассказ можно найти и у Эзопа.

Альбрехт Дюрер. Этюд. 1517

Это предание вновь всплывает в кругу анекдотов о христианских отцах-пустынниках, например, у аббата Джерасинуса; итальянская форма этого имени Джерасино, скорее всего, смешалась с Джеронимо, Джироламо⁹. Золотая Легенда передаёт этот эпизод в развёрнутой и изящной форме. Витторе Карпаччо изображает ужас монахов при виде Иеронима, входящего в монастырский двор с улыбающимся зверем на поводке. Истинно гуманистическая картина, которой восхищался не только Гуттен, но и Эразм: магистр священной филологии на пару с мирно настроенным львом вторгаются на территорию, прежде заповеданную лишь монахам, а те гротескно удирают.

С. 24. Витторе Карпаччо. Святой Иероним приводит в монастырь льва.

1502. Холст, масло. 141х 211 см

Многократно изображаемый мотив извлечения занозы был заложен Рогиром ван дер Вейденом. Кроткого вида старик в ниспадающей складками одежде у входа в пещеру в полном спокойствии лечит лапу льва; Мемлинг и Рименшнайдер подражали Рогиру, рейнская традиция переносит эту сцену в кабинет Иеронима, как это сделал и сам Дюрер на своей первой деревянной гравюре.

В конце XV века появляется, однако, другая версия, по которой Иероним производит свою операцию с львиной лапой стоя, позднее мы увидим этот сюжет у Дюрера.

Антонелло да Мессина. Святой Иероним в келье.

Ок. 1475. Дерево, масло. 45,7 × 36,2 см

Иероним и гуманисты

О легенде достаточно. Поговорим о совершенно исключительном, пылком культе Иеронима в среде гуманистов, красноречивым свидетельством которого могут служить многочисленные портреты Дюрера. Можно с уверенностью сказать, что начало этому культу положил конкретный человек, юрист Иоанн Андреа из Болоньи (ум. 1348), превративший прославление Иеронима в главное дело своей жизни. Он видел в Иерониме идеальную фигуру для воплощения гуманистического проекта: в условиях разлагающейся схоластики найти опору для возвращения к истокам. И направить на этот спасительный путь могла не философия, не теология, но лишь филология, чуткая к изначальному слову. От Иоанна также исходит следующая инициатива: для максимального распространения гуманистической идеи пустить в оборот как можно больше изображений Иеронима, представляя его “cum capello, quo nunc cardinales utuntur, deposito, et leone mansueto[3]3
  В шляпе, какую нынче носят кардиналы, и с кротким львом (лат.).


[Закрыть]”; к этим картинкам прикладывались многочисленные стихи во славу Иеронима¹⁰. Помимо св. Георгия, Себастьяна и Христофора, излюбленными были сюжеты с участием Иеронима. Из живописных работ стоит упомянуть просторный интерьер кисти Антонелло да Мессина: под влиянием нидерландской школы художник поместил кабинет святого на подиум внутри храмового пространства. Торжественно-Кронная» поза Иеронима символизирует место, которое он занимает в этом пространстве, либо, быть может, кабинет учёного гуманиста сам увеличен до размеров квазихрама?

Альбрехт Дюрер. Святой Иероним. 1492. Гравюра на дереве.

(Была помещена на титульном листе «Писем св. Иеронима» – Базель, 1492.) 19x13,3 см

Во времена Дюрера исключительное значение имели два гуманиста, Рейхлин и Эразм. Проблема, знаменуемая этими двумя именами, уясняется с помощью первой из известных нам дюреровых гравюр по дереву, вырезанной в Базеле, «Иероним со львом», помещённой на титульный лист собрания писем Иеронима, изданных в 1492 году заботами Николая Кесслера. Внимание наше привлечёт не множество бытовых предметов, не белоснежная перина, подсвечник, перспектива старонемецкой улицы, не вопрос, как занесло в этот переулок льва, – для нас сейчас значимы лишь три фолианта, на страницах которых тщательно выписаны первые строки Священного Писания на еврейском, греческом и латинском языках. Делом жизни Рейхлина было возвращение в оборот еврейского языка, отсюда его осуждение Вульгаты (при том что существеннейшую роль в её создании сыграл гебраист Иероним), а конкретно, того живого языка, который он видел на страницах Талмуда и Каббалы. Всё это решительно расценивалось как заблуждение, за что сам он дорого заплатил, подвергшись граду нападок и поношений. «Если мне суждено жить, – писал он в 1512 году, – еврейский язык с Божьей помощью водрузится на должном месте, когда же умру, – заложенное мною начало непросто будет порушить». «Я люблю св. Иеронима… но поклоняюсь лишь истине как самому Богу», – так он сказал, и Эразм подхватил эти слова, сочинив ему восторженную эпитафию в своих «Разговорах запросто» («Апофеоз Рейхлина»). По её сюжету умерший Рейхлин в сопровождении своего гения переходит по прекрасному мосту к лугу, олицетворяющему собою рай. Здесь его как «почтенного коллегу» приветствует Иероним, которому наказано ввести его в небесное братство. Святой облекает Рейхлина в такое же платье, которое имеет на себе сам – хрустальное, украшенное тремя языками разных цветов, символизирующими три древних языка. Затем они, обнявшись, возносятся в разверзшееся небо. Этот энкомий далее живописует страдания обоих подвижников, в особенности борьбу против злопыхателей фарисеев, и констатирует тот факт, что никто не озаботился канонизацией этих мужей, а в конце содержит молитву «избранным слугам Господним», наделённым от Бога даром языков.

Альбрехт Дюрер. Портрет Эразма Роттердамского. 1526.

Медь, резцовая гравюра. 25,1 × 19,2 см

Эразм, далеко превзошедший обоих деятелей по своему влиянию, не мог быть облачён трёхцветным одеянием. Начав было изучение еврейского языка, он оставил это занятие, чтобы тем совершеннее овладеть латынью и греческим. К Талмуду и Каббале он относился с недоверием, предпочитая незамутнённое слово Бога, подлинную Библию, ясно истолкованную отцами Церкви, и прежде всего «божественным Иеронимом». Ещё двадцатидвухлетним юношей он своей рукой скопировал многие письма Иеронима¹¹. После первого посещения Англии он поставил перед собой две главные задачи: издать полное комментированное собрание сочинений Иеронима и перевод Нового Завета, который был бы безупречен¹². Благодаря его комментариям Иероним «ещё ярче засияет, будучи питаем новым родником света; и повсюду – в школах и университетских аудиториях, в церквях, на людях и в уединении будут его читать и познавать… Каково искусство красноречия! В этом он не только всех христиан оставил далеко позади, но состязается и с самим Цицероном»¹³. Странствующий монах Иероним вдохновил его, как то следует из письма Эразма к приору монастыря Стейн о своём уходе, на подобную же странническую жизнь с твёрдой решимостью «умереть в трудах над Святым Писанием»¹⁴. Эразм сообщил папе Льву X, что его титанические усилия по редактированию писем Иеронима претворились в более масштабный план: «В достославном немецком городе Базеле Иероним целиком изведал второе рождение, именно – в издательстве Фробена, надёжнейшем из всех». В 1516 году Эразм издаёт первые четыре тома собрания трудов Иеронима – это послания, над которыми он работал более 15 лет, и теперь намерен продолжить правку и составить предисловия для остальных пяти томов.

Одновременно Эразм работает над своей редакцией Нового Завета: «Так называемый Новый Завет я проработал со всевозможным тщанием и подобающей выверкой текста впервые по греческому оригиналу»; далее он указывает, какие рукописи использовал и какие учитывал конъектуры отцов Церкви¹⁵. Собственный, многажды переработанный перевод Нового Завета на латынь также был приложен к изданию: текст вместе с примечаниями и переводом был издан Фробеном в том же 1516 году. Тем самым Эразм выполнил намеченное им самим жизненное задание, хотя ему оставались ещё двадцать лет жизни и впереди ждала жаркая полемика о смысле и границах Реформации. Как гуманист и филолог он отстаивал первоначальный образ Божьего слова (так же, как Лютер делал это в качестве теолога) и возрождал к жизни образ великого борца за это слово, Иеронима.

Остаётся сказать несколько слов об отношении Эразма к Оригену, чей труд привнёс столько трагизма в жизнь Иеронима. «Лишь одна страница Оригена научает меня большему, чем десять страниц Августина», – сказал Эразм. Напряжение между буквой и духом, между экзегезой и духовным смыслом он видел преодолённым. Имена Оригена и Иеронима у него мирно соседствуют (совершенно иначе, чем у Лютера), – когда речь идёт о свободе воли¹⁶. Для гуманиста и филолога Эразма слово, которому он служил, является одновременно максимально точным и максимально всеобъемлющим: герменевтика, которая ему виделась, была не похожа на герменевтику современных экзегетов – скорее, это было целостное истолкование бытия, порождённое светом абсолютного и воплощенного в человеке Христе Божьего Слова.

Ганс Мемлинг. Св. Иероним. 1491.

Створка алтаря «Страсти Христовы».

Дерево, масло. 205 × 75 см