Текст книги "Царство страха"

Давайте признаем это: так называемый президент США ничего не понимает и не контролирует. Он просто болван. Он делает то, что ему скажут; он говорит то, как его научили; он принимает решения, только согласовав их с кем надо. Он – Дурак.

Осознать этот факт для избирателей нашей страны нелегко.

Нет. Чушь. Президент никак не может оказаться Дураком. Только не сейчас, в момент, когда последние ошметки Американской Мечты болтаются на всеобщем обозрении. Именно сейчас в Белом Доме меньше всего нужен не нюхавший жизни барчук.

Ведь это и наш Дом тоже. Это наш штаб – место, где бьется подлинное сердце Америки. Нынешний президент лжет в лицо; ему плевать на жизни других людей – он глупо и безответственно планирует и осуществляет массовые убийства, лишь бы мы остались Номером Один в мире. По всему выходит, что он – Позорный Осел, шумливое и бессмысленное животное, без мозгов и чести.

Сказать, что этот милашка-президент, напоминающий лишенного мозгов Гуфи из мультфильма, все больше и больше походит на Ричарда Никсона летом 1974-го, – значит грубо и незаслуженно оскорбить Никсона.

А чего? Я правда сказал так? Неужели такое возможно? Республиканец Новой Эры, эта похабная насмешка над словом «президент», вернее, шлюха в обличье зверя под маской липового президента, действует так, что сам Ричард Никсон кажется теперь отъявленным Либералом.

Эти порочные твари-говнюки, которых мы выбрали себе на четыре года, способны принести своей алчностью нашим жизням, нашим душам и нашим любимым куда больше вреда, чем это в свое время удалось Никсону. Дерьмо-то какое! Никсон как-никак создал многое из того, что эти безмозглые ублюдки разносят сейчас вдребезги: Закон о Чистом Воздухе 1970 года, Закон об Исчезающих Видах, Финансовая Реформа; он начал политический диалог с Китаем, и так далее, и так далее.

При Никсоне Америка жила куда более свободно, как в политическом аспекте, так и во всех других, чем в нынешний злой год Господа Нашего, 2002. Любое социологическое исследование покажет это, раз уж вы сами себе не доверяете.

Босс Никсон являлся сертифицированным чудовищем, заслуживающим немедленного импичмента и изгнания. Его создал бывший руководитель ЦРУ Дж. Эдгар Гувер – настоящий символ и покровитель коррупции и бесправия, не имеющий себе равных среди американских политиков за всю историю страны. Однако Никсону хватило мозгов, чтобы разобраться, отчего же славные патриоты-американцы терпеть его не могут. Он был Лжецом. Правда была создана не для него.

Никсон верил – и сам не раз говорил об этом, – что президенту США негоже заниматься противозаконной деятельностью. Но Никсон так и не понял истины более высокого порядка, которая сформулирована в строчке Боба Дилана: «Должен быть чист и честен тот, кто живет вне закона».

Разница между отрицанием законов и военными преступлениями – это разница между педофилом и Педерастом: педофил только мечтает о разврате с детишками, Педераст же реально ему предается. Он накладывает свои грязные лапы на невинных детей, дерет их во все дыры и меняет их жизнь навсегда.

Стать объектом осторожных обхаживаний педофила – привычная составляющая американского детства, оказаться жертвой безумной страсти Педераста – погибель. Невинность не вернешь. Однажды изнасилованный, ребенок навсегда становится Квиром (Фруктом) в собственных глазах, и это вполне равносильно убийству.

Ричард Никсон пересек эту грань, когда принялся убивать иностранцев в интересах «семейных ценностей». Джордж Буш с этого начал, когда пробрался в офис и начал убивать темнокожих детей во имя Иисуса и Американского народа.

Когда Мохаммед Али отказался вставать в колонну и отправляться убивать «узкоглазых» во Вьетнаме, он сказал так:

– Я ничего не имею против них, этих вьетконговцев. Ни один вьетнамец ни разу не назвал меня «ниггером».

На основании моих собственных убеждений и ценностей я согласен с ним. Он был Прав.

Когда бы каждому из нас досталось хотя бы по клочку величественной отваги Мохаммеда Али, эта страна и мир в целом выглядели бы куда лучше, чем сейчас.

Такие вот дела. Читай и плачь… Увидимся завтра, ребята. Вы обо мне еще услышите. Я – человек, говорящий от имени духа свободы и нравственности, который жив в каждом из вас. Черт! Кто-то же должен заниматься этим.

В глазах остального мира наша страна превратилась в нацистского монстра – нацию тупых и агрессивных ублюдков, которые предпочитают убивать невинных, а не жить в мире. Мы не просто Мрази, которые перегрызут горло за власть и нефть, мы мрази-убийцы, в сердце которых не осталось ничего, кроме страха и ненависти. Мы – отребье рода человеческого, и суд истории еще впереди. Социальное положение не имеет значения. Мрази – и все тут. Прочь с дороги, не то убьем.

Уродство изрядное. Джордж Буш не может говорить от моего имени, или от имени моего сына, или от имени моей матери, от имени всех людей, которых я уважаю на этом свете. Мы не голосовали за этих дешевок, трусливых и жадных убийц, которые говорят сегодня за всю Америку. Мы не будем голосовать за них ни в 2002-м, ни в 2004-м – никогда.

Кто может отдать свой голос за этих нечистых на руку и лживых негодяев? Кто из нас горд и счастлив со всей этой невинной кровью на руках? Кто эти скоты? Полоумные говнюки, обожающие чуть что целовать флаг, облапошенные богатенькими мерзавцами вроде Джорджа Буша?

Это они хотели посадить Мохаммеда Али в тюрьму за то, что он отказался убивать «узкоглазых». Они полагают, что жестокость, тупость и растленность – неотъемлемые части американского характера. Это расисты, разносчики ненависти среди нас – это настоящий Ку-Клукс-Клан. И я мочусь в глотку этим Нацистам.

И я уже слишком стар, чтобы выяснять, нравится это им или нет. Пусть катятся к дьяволу.

ХСТ (2002)

Часть вторая

Политика – это искусство контролировать свое окружение

Я лучше других знаю мой народ. Оттого-то я его так и ненавижу. Оттого так сильно люблю. Я патриот. Опасный человек.

Эдвард Эбби

В среду вечером, за семь дней до выборов шерифа, мы засели на ферме «Сова» и перекрыли все доступы к этому месту. С дороги дом казался темным, пустым и нежилым. Подъезд к ферме наглухо блокировали с одного конца здоровый джип, а с другой – голубой «чеви», судя по номерам – из Висконсина. Так что попасть на ферму представлялось возможным лишь при помощи ног: бросить машину на дороге, подняться на невысокий холм и пересечь довольно-таки немаленький двор, залитый ярким светом прожектора… либо подкрасться к дому сзади, по одной из двух меж, что отделяли дом от Национального Парка «Белый лес».

Впрочем, только ненормальный или круглый идиот мог надеяться приблизиться к дому незамеченным, что сзади, что спереди. Поскольку дом являлся настоящей крепостью, которую охраняли вооруженные психи. Где-то слева, в пересохшей канаве в двухстах метрах за волейбольной площадкой сидел Большой Эд Бастиан, звезда баскетбольной команды Университета Айовы… незаметный в ледяной темноте, с 12-зарядным помповым ружьем, карманным фонарем и револьвером.38 «Special», засунутым за пояс; Большой Эд, наш многострадальный координатор избирательной кампании… Новая макробиотическая диета, которой он придерживался в последнее время, явно не пошла ему на пользу. Вдобавок ко всему недавно он заработал трещину в одной из костей левой голени, когда попытался по всем понятиям сесть в позу лотоса, и теперь носил шину. К полуночи температура упала до – 12 и продолжала снижаться. Луны не было видно.

С другой стороны дома – Майк Солхайм, главный менеджер моей кампании, патрулировавший западные подступы с двуствольной 12-зарядной «береттой» и «питоном» Кольта, «магнумом 357». Мы побаивались, как бы Майк не вообразил в каком-нибудь очередном приходе, что он снова во Вьетнаме, не впал бы в ветеранское безумие и не снес бы башку Бастиану, если они случайно столкнутся в темноте.

Впрочем, они почти не двигались, невзирая на собачий холод. Ребята выбрали позиции правильно, каждый безупречно контролировал свой сектор. Они могли отбить нападение не только сзади, слева или справа, но и открыть перекрестный огонь картечью по любому человеку, который осмелится подойти к дому спереди. Кроме того, любой подлец, подходя к дому с дороги, попадал прямо под дуло 30-го калибра Тедди Юера.

Тедди, дикий юный байкер с волосами до пояса, приехал к нам из Мэдисона в расчете повеселиться на предвыборной кампании кандидата от Власти Фриков на пост шерифа. Однако угодил он к нам на совсем невеселую, да притом еще и круглосуточную службу телохранителя. Теперь, когда из-за угрозы кровопролития первоначальный план кампании забыли и похерили, наш друг из Мэдисона оказался на ответственном посту – сидя с ружьем наперевес на кресле от «Кэтберд» у огромного затемненного окна в гостиной, с прекрасным видом на все происходящее в 30 метрах от террасы дома. Он не видел Солхейма или Бастиана, но знал, что они тоже несут вахту и что все они откроют огонь, если вдруг произойдет то, о чем нас столько предупреждали.

Во второй половине дня мы получили известия от Бюро Расследований Колорадо (БРК) – известия самые безрадостные. Нам сообщали, что сегодня ночью, между закатом в среду и рассветом в четверг, может произойти покушение на жизнь мистера Томпсона, кандидата на пост шерифа от Власти Фриков. Информация была получена от сотрудника БРК, которого нам характеризовали как «в высшей степени надежного осведомителя», человека, которому нет никаких причин не верить, потому что он (или, может быть, она, таких подробностей нам не сообщали) «раньше никогда не ошибался». БРК сообщило нам, что осведомителю не удалось выяснить личности убийц. Также не удалось выяснить, каким образом и при помощи каких средств будет совершено убийство. Осведомитель предположил, что логичнее всего ожидать использования огнестрельного оружия. Например, подкараулят Томпсона в каком-нибудь уединенном местечке вдоль дороги между Эспеном и Вуди Криком и… А если там его ликвидировать не получится, то… все отлично знали, что кандидат жил в изолированном доме, в весьма удаленной местности, а это по идее весьма опасно. Может быть, его достанут там, застрелят … или используют динамит.

Ну конечно. Динамит, типа RDX, 90 процентов нитроглицерина. Как раз несколько дней назад со склада Лыжной Корпорации Эспена на горе Аякс украли 210 брикетов этой взрывчатки, и, по сообщению Лыжной Корпорации, воры оставили записку, в которой говорилось: «Украденный динамит пустят в дело только в случае избрания Хантера Томпсона шерифом Эспена». Подпись: «СДС».

Вот так. Какое-то чмо расписалось в записке аббревиатурой «СДС». Человек из БРК даже не улыбнулся, когда мы смеялись над этой историей. Он проворно развернул другую бумажку и сообщил нам, что «надежный осведомитель» также узнал, что динамитом собираются взорвать полгорода: здание окружного суда (имелся в виду офис шерифа), мэрию (управление полиции), отель «Джером» (наш предвыборный штаб) и «Вилер-Оперу» (там располагалась контора наших адвокатов, Джо Эдвардса и Дуайта Шелмана).

Только в мозгах мусорни могла зародиться такая глупая хренотень … и хотя мы понимали, что все это – полнейшая ерунда, нам, с другой стороны, было ясно, что извращенное мышление обитателей Эспена вполне могло привести к не шибко логичному, безумному и жестокому выводу: «Их надо убрать». В конце концов, казалось разумным предположить, что если оказался кто-то настолько глуп, чтобы распространять все эти идиотские слухи, то он попробует и подтвердить их, и, того гляди, действительно взорвет что-нибудь.

В то время избирательная кампания все еще велась между тремя кандидатами: мной, тогдашним шерифом (от Демократов) и его бывшим заместителем, долго проработавшим на этом посту и успевшим вовремя подать в отставку, чтобы выдвинуть свою кандидатуру на пост шерифа на внутрипартийных выборах Республиканской Партии, победить в них и бросить вызов своему бывшему боссу – Кэрролу Вайтмайру, местечковому глуповатому тугодуму-копу, у которого кончился первый срок на посту шерифа. За этот срок его презирали и ненавидели все те несчастные, что имели с ним дело: Городская Коллегия Адвокатов, Окружная Прокуратура, его собственный заместитель и все его помощники, а также все полицейские города Эспена.

В начале избирательной кампании Вайтмайра от него отказались люди, которые знали его лучше всех: окружной комиссар, бывший мэр, директор городской администрации, бывший окружной прокурор и бывшие подчиненные. В первые две недели конфликта он затрахал БРК и ФБР, чтобы они выкопали хотя бы одну мою судимость… Когда эта затея провалилась – у меня же нет судимостей, – этот злобный подонок задействовал тайных агентов ФБР, которые должны были спровоцировать меня и моих соратников на совершение разных глупостей, которые скомпрометировали бы меня перед выборами.

Затем он нанял какого-то мошенника, который два года работал на спецслужбы, липового байкера-внезаконника из Денвера – Джима Бромли. Он ввалился в город на безмазовом «чоппере» и сразу начал угрожать взорвать мой дом, если я незамедлительно не откажусь от участия в выборах… потом извинился за угрозы, а когда и из этого ничего не вышло – попытался наняться к нам в качестве моего охранника… позже стал распространять слухи о том, что мои сотрудники связаны с Кэти Пауэрс и бандой «Везерменов» и собираются взорвать все мосты города… потом попытался продать нам автоматическое оружие… потом предложил нам измудохать любого, кого мы захотим… потом сам погорел на том, что городская полиция совершенно случайно нашла в его машине, стоявшей в зоне запрета на парковку, незарегистрированный и запрещенный обрез 20-го калибра.

Шериф впал в панику и сам «спалил» Бромли, проинструктировав городскую полицию возвратить байкеру его нелегальный обрез, так как он является «агентом ФБР». Сказано – сделано, обрез возвратили. Но Бромли не уехал из города, а пришел в нашу штаб-квартиру, не подозревая, что один сочувствующий полицейский уже успел рассказать нам о Бромли все. Бромли завис у нас и начал предлагать свои услуги: работать оператором мимеографа или еще как-нибудь пособлять. Тем временем мы уже предложили помощнику окружного прокурора арестовать мерзавца по обвинению в организации покушения на кандидата и ношении запрещенного оружия, не говоря уже об угрозах применить силу к невинным людям. Но помощник окружного прокурора отказывался предпринимать какие-либо действия, утверждая, что ему неизвестен ни сам Бромли, ни его мотивы, пока вдруг шериф неожиданно не признал, что Бромли действительно работает на него.

Между тем Бромли в очередной раз лишился своего обреза – на этот раз его отобрал полицейский, который приехал в мотель «Эпплджек-Инн» специально, чтобы второй раз за последние 36 часов конфисковать ружье. Это произошло после того, как портье, которого мы попросили сделать фотографию Бромли, перезвонил нам и рассказал, что уборщица нашла в его комнате «ружье зловещего вида»… Но и в этом случае окружная прокуратура отказывалась делать хоть что-то, даже просто отобрать обрез. Нам пришлось просить о помощи нашего знакомого полицейского – Рика Крабтри, недоучившегося студента английской филологии Колумбийского Университета. Даже после того, как Крабтри конфисковал оружие, окружная прокуратура продолжала выражать свое недовольство по поводу наших требований арестовать Бромли. «Он возвратился в мотель «Эпплджек» в сопровождении девушки, – сообщили нам из прокуратуры, – и мы не хотим мешать ему до утра».

Собравшаяся команда левацких байкеров, Черных Поясов, Белых Пантер[3]3
  Белые Пантеры – крайнее левое альтернативное движение в США, созданное по образцу «Черных Пантер».


[Закрыть] и избранных местных громил, которая уже давно, с самого его появления, призывала открыть сезон охоты на Бромли, не могла снести такого поведения прокуратуры. Они хотели опрыскать Бромли «Мейсом» и при помощи бейсбольных бит сделать из него вкусненькую отбивную котлету… и им было совершенно по барабану, состоял он агентом ФБР или нет. Я все еще разговаривал по телефону с помощником окружного прокурора, когда заметил, что комната опустела. «Мы едем в «Эпплджек», – прокричал мне кто-то из-за двери. – Можешь сказать этой безмазовой свинье из окружной прокуратуры, что мы решили взять инициативу в свои руки… через полчаса мы передадим их ссаного стукача в тюрьму, а чтобы они поняли, кто это, передай им, что он будет упакован в пластиковый мешок».

Я передал это в окружную прокуратуру… через 15 минут Бромли утекал по шоссе на арендованной машине. Он так быстро смылся, что мы даже не успели сделать хороший снимок, поэтому на следующее утро мы обратились в «Фотоагентство Белых Пантер» в Денвере, и они поручили молодому, невинно выглядящему Черному Поясу поехать, вооружившись фотокамерой, к дому Бромли в одном из денверских пригородов. Пол Дэвидсон постучал в дверь сексота и сказал, что он восхищен припаркованным во дворе расчудесным мотоциклом и хотел бы сфотографировать его – вместе с гордым владельцем. Бдительный Бромли с большим удовольствием сел на мотоцикл и с гордостью смотрел, как из камеры вылетает птичка, а на следующий день «Aspen Times» опубликовала фото Бромли вместе с подробным описанием его короткой, но весьма активной «поддержки» движения Власть Фриков. Мы послали Бромли эту вырезку из газеты с его фото… и он почти сразу же написал мне ответ с угрозами и фотографией, которую он посчитал намного лучшей, чем та, которую наш «смешной маленький фотограф» сделал обманным путем. Даже сотрудник БРК очень удивился, увидев свидетельство полного безумия этого опытного стукача. «В это невозможно поверить, – повторял он все время. – Неужели он действительно поставил свою подпись на письме, неужели он действительно расписался на фотографии! Как можно было взять на работу такого человека?»

Действительно, как?

* * *

Эта история началась в 1968-м, когда в издательстве «Random House» мне выдали $5000 и мой редактор сказал: «Иди-ка ты да напиши про гибель Американской Мечты». Я согласился без лишних раздумий – деньги были очень нужны. Ведь помимо пяти штук аванса, речь шла о $7500 «дополнительных расходов», правда, о гонораре речь уже не шла, но я не сильно расстроился. Не говоря уже о том, что «Random House» оплачивал таким образом в той или иной степени мое обучение. Мне предстояло отправиться туда, не знаю куда, и написать то, не знаю что, – лишь бы это имело отношение к «Смерти Американской Мечты».

Задача казалась ерундовой, и долгое время я пребывал в этом счастливом заблуждении. Казалось, мне выдали кредитку, все покупки по которой надлежало оплатить, но не сейчас. Помню, тогда я еще подумал, что Джим Сильберман, редактор «Random House», не просто сумасшедший человек, но еще и полностью при этом безответственный. Иначе с чего бы он сделал мне такое предложение?

Я съездил тогда в несколько мест, сам уже не помню зачем, и вот в августе 1968 года я отправился в Чикаго освещать работу Съезда Демократической Партии с пачкой свежеотпечатанных голубеньких удостоверений для прессы и дополнительным бейджиком от своего издательства.

На самом деле меня никто не отправлял на съезд, я даже не стал брать аккредитацию от какого-нибудь журнала; мне просто хотелось оказаться там и оценить обстановку. Город настолько кишел журналистами, что я почувствовал себя туристом. Не говоря уж о том, что работающим там официально писателям и репортерам не достались более внушительные командировочные, чем они явно озадачивались при встрече со мной; хотя, если бы попросили, я написал бы эту историю и забесплатно.

Даже теперь, спустя все эти годы, мне становится не по себе, когда я вспоминаю про Чикаго. Эта неделя на Съезде существенно изменила мои представления о том, что происходит в этой стране, и определила мое место в ней. В понедельник я пришел в состояние Паралитического Шока, во вторник меня обуял Страх, потом Ярость и, наконец, – Истерия, длившаяся затем минимум месяц. Каждый раз, пытаясь рассказать друзьям, что же все-таки произошло в Чикаго, я начинал рыдать, и только спустя годы я понял причину.

Меня не били, не тащили в тюрьму. Все обстояло намного хуже. Потребуется настоящий специалист – или несколько специалистов, – чтобы избить человека и не привести его при этом в состояние шока, в котором весь эффект от избиения пропадает… затем оказаться в тюрьме вместе с закадычными друзьями – это скорее экзотичное развлечение, чем травматическая ситуация; в самом деле, это совершенно беспонтово – жить в шестидесятые годы и ни разу не оказаться за решеткой.

И все же тогда в Чикаго для меня навсегда закончились шестидесятые. Помню, как я добрел до своей комнаты в «Блэкстоуне», стоявшем через дорогу от «Хилтона», сел на кровать, скрестив ноги, и просидел так несколько часов. Меня била дрожь, ни о каких заметках я и думать не мог – только смотреть в экран телевизора расфокусированным взглядом и тихо офигевать от того, что происходит вокруг. В телевизоре творилось примерно то же самое – я видел себя самого, в ужасе убегающего от копов по Мичиган Драйв, всего в двух шагах впереди от размахивающей дубинкой свиньи, каждую секунду ждущего пули в легкое, которая поразит меня прежде, чем я даже услышу звук выстрела.

Я стоял на углу Мичигана и Бальбоа вечером в ту среду, когда копы атаковали. Помню, я тогда еще думал: «Нет. Это невозможно». Вжавшись в стену отеля, я достал из моей излюбленной голубой L.L. Bean сумки мотоциклетный шлем и желтые горнолыжные очки, полагая, что все обойдется «Мейсом», в крайнем случае – газом. Однако именно в этот раз копы не использовали ни того ни другого.

В этот вечер они пустили в ход дубинки, и разверзся натуральный ад, не имеющий аналогов в этой сучьей истории. Я стоял у стены, пытаясь нацепить шлем, а люди неслись мимо, как зверье во время лесного пожара. Люди или кричали, или истекали кровью, копы хватали их на ходу и запихивали в свои машины. Я никогда не попадал в землетрясение, но, сдается, атмосфера там примерно та же. Тотальная паника и потерянность, и притом никакого выхода. Первая волна копов ворвалась на Бальбоа, построившись клином, сметая всех на своем пути, как огонь в муравейнике. Бежать было бесполезно – со всех сторон появлялись все новые и новые копы. Вторая волна ломанулась со стороны Грант-Парка, подобно огромной перемалывающей машине, ощетинившейся длинными черными дубинками, крушившими истерически кричавших людей, отчаянно пытавшихся выбраться из этого переплета.

Некоторые пытались бежать по Бальбоа, к улице Стейт, но выхода не было и там – копы перегородили улицу, выстроившись «клещами», и быстро надвигались, избивая до полусмерти каждого, кто попадался им под руки. Иные демонстранты пытались сбиться в кучу, держа свои транспаранты и скандируя: «Держимся вместе! Держимся вместе!»

В какой-то момент я оказался в самом пекле – копы надвигались со всех сторон, и ничего не оставалось делать, кроме как искать спасения в отеле. Однако у дверей стояли два копа и отказывались пропустить меня внутрь. Они сжимали дубинки обеими руками, держа их перед собой, и отгоняли всех от входа.

К этому моменту людей уже мудохали в паре метров от меня. Мне оставались считанные секунды, когда я наконец прорвался через этих церберов с криком: «Я тут живу, мать вашу! Плачу пятьдесят долларов в день!» Я оказался внутри, ад остался позади, и я уже не видел, что происходило на тротуаре. По какому-то невероятному везению в этот день я взял с собой ключ от номера, хотя обычно оставлял его у портье. Меня спас этот ключ, да еще и безумная непоколебимая уверенность, звучавшая, должно быть, как вопль распятого Иисуса. Ведь я в самом деле жил тут! Платил наличными за этот долбаный номер! И я никак не мог представить себе, что эти козлы в синей униформе имеют малейшее ПРАВО не пустить меня в мои оплаченные апартаменты.

Я верил в это беззаветно, и этой веры хватило на то, чтобы удержать их дубинки на ту секунду, в которую я прошмыгнул в холл отеля… Однако эта вера погибла, когда через несколько дней или даже недель я наконец понял, что эти копы и в самом деле собирались меня отмудохать. Не меня персонально, но некоего анонимного «Врага», одного из толпы «негодяев», явившихся в Чикаго с намерениями, вызывавшими у мусорни только страх и ненависть.

Именно поэтому меня так трясло, когда я наконец оказался в своем номере, быстро запер дверь и накинул цепочку. Не то чтобы я испугался тюрьмы и избиений. Таким образом меня охватывал медленно подкатывающий шок, шок от понимания того, что я больше не стою в изящной позе и не Разъясняю Свои Взгляды. Эти ублюдки все знали о моих взглядах, и все-таки они намеревались вышибить мне мозги. Им было глубоко плевать на то, что Национальный Комитет Демократической партии выдал мне специальную пресс-карту, гарантирующую неприкосновенность; их не волновало, что я прибыл в Чикаго как гость с намерением поселиться в отеле, аккуратно уплатив все сборы и налоги, и что я не собирался причинять никому ни малейших неприятностей.

В том-то все и дело. Моя невиновность свидетельствовала против меня, делала меня потенциально опасным в глазах этих гнилых вороватых мразей, что рулили этим Конгрессом, – Мэром Чикаго Ричардом Дж. Дэйли и Линдоном Бэйнсом Джонсоном, тогдашним президентом США. Эти свиньи плевать хотели на какие-то там Права. Они просто знали, чего хотят, и располагали достаточной силой, чтобы смести с земли любого, кто встанет на их пути.

Пока не забыл, скажу одну важную, на мой взгляд, вещь насчет всего движения протеста шестидесятых годов. В то время казалось, что между гражданами и государством (или «системой», или «истеблишментом») шел некий диалог. Если вы боролись за свое Право, существовали шансы, что к вам прислушаются, не важно, признавалось это официально или нет. Норман Мейлер сказал давным-давно по тому же поводу, что он впервые ощутил, что между ним и Белым Домом существует реальная связь, только после избрания Кеннеди президентом. Даже когда к власти пришли такие люди, как Джонсон и Макс Банди – и даже такие, как Пэт Браун и Булл Коннор, – шум, который мы поднимали, явно достигал ушей власть имущих и не раз заставлял их менять свою политику… даже если формально эти люди отказывались говорить с нами. Так что сам акт протеста, пусть даже сопровождаемый насилием, в конечном итоге можно было рассматривать как демонстрацию исполненной оптимизма веры (по большей части подсознательной, я думаю) в благоразумных «старших», тех, кто способен изменить положение, – мы просто указывали им на неочевидные для них вещи и даже определяли политические реалии.

Эти ублюдки так никогда и не поняли самого главного – «Движение» выражало глубокую, беззаветную веру в Американскую Мечту. Люди, которые «боролись» в те годы, не были жестокими и циничными чудовищами, которыми их делал официоз. На самом деле в демонстрациях участвовали среднестатистические отцы семейств, которых лишь немного встряхнули, ненадолго оторвали от вредных привычек, от их ленивой, косной, повернутой на деньгах жизни… и, уже однажды осознав свою внутреннюю уверенность, они, несомненно, поступали правильно.

Само Стремление Спорить, пусть и с применением насилия, подразумевает готовность оппонента прислушаться к вашим аргументам и доводам или хотя бы к производимому вами грохоту под видом политического протеста. В шестидесятые много раз случалось, когда облеченные властью люди резко меняли курс под давлением сложных обстоятельств: Джон Кеннеди по поводу Кубы и Залива Свиней, Мартин Лютер Кинг-младший и война во Вьетнаме, Джин Маккарти и «закулисные перестановки в Сенате»; Роберт Ф. Кеннеди и его отношение к марихуане, и длинным волосам, и тому, что в конце концов стало Властью Фриков; Тед Кеннеди и ситуация с Фрэнсисом К. Моррисси, не говоря уже о сенаторе Сэме Эрвине, поменявшем свои убеждения по поводу прослушивания телефонных разговоров и «превентивных арестов».

В любом случае в политике шестидесятых преобладало убеждение, что Хорошие Парни медленно и верно, порой неуклюже, но берут верх над Плохими Парнями. Самым ярким примером стало невероятное отречение Джонсона 1 апреля 1968 года, в День Дураков. Так что никто всерьез не ожидал изменений, наступивших тем летом: сначала Чикаго, где Джонсон устроил на Конгрессе нечто вроде второго поджога Рейхстага, затем – появление во власти Эгню, Никсона и Митчелла, исполненных такой враждебности к переменам, такой глухоты ко всему, о чем говорили предыдущие десять лет, что потребовалось некоторое время просто для того, чтобы понять: орать на этих придурков совершенно бесполезно. Они рождены глухими и тупыми, изменить это невозможно.

Таков был урок, который я вынес из Чикаго. Выборы шерифа, в которых я участвовал два года спустя, оказались лишь повторением уже пройденного, как и в тот момент, когда в Грант-Парке меня пнул дубинкой в живот один коп, которому я показал пресс-карточку. В Чикаго я наконец уяснил: полиция США принимает в свои ряды мстительных убийц, которые занимаются тем, что нарушают те самые законы, которые должны охранять. Не далее как в четверг вечером на заседании Национального Комитета Демократической партии уже было недостаточно иметь журналистскую проходку; меня выставили из ложи прессы специально нанятые на этот случай отставные копы, а когда я заартачился, то меня поставили к стене лицом и обыскали на предмет оружия. Тут я понял: если достаточно долго выражать свое недовольство, в этой стране тебя ждет тюрьма, будь ты хоть трижды прав.

Жаловаться было некому – вокруг сидели те самые люди, которые платили унижавшим меня свиньям. Незваным гостем я явился на территорию вечеринки Линдона Джонсона, и меня с трудом терпели, пока я молчал. Если же мне не удастся держать рот на замке, меня немедленно попотчуют тем же, что и других непонятливых на Мичиган Авеню, или Уэллс Стрит, или в Линкольн-Парке… Именно – газом, дубинками толпы обезумевших копов, получивших от Дэйли – Джонсона карт-бланш на любые зверства, пока Хьюберт Хамфри рыдал от паров слезоточивой «радости» в своем номере на двадцать пятом этаже «Хилтона».

После Чикаго многим стало не по себе. Что до меня, то это был шок от внезапного понимания реальной ситуации, от спуска с небес на землю. Я приехал туда как журналист, мой кандидат был убит в Лос-Анджелесе двумя месяцами ранее. Из Чикаго я уезжал в состоянии неконтролируемой ярости, выяснив вдруг, что все мы на самом деле находимся в глубокой заднице. Казалось, во всей этой обреченной стране не найдется силы, способной бросить вызов прогнившей, алчной и продажной машине Дэйли и Джонсона. Стоя у трапа самолета, я отчаянно пытался найти выход, и одна дельная мысль меня тогда посетила. Жизнь показала, что даже нечаянная мечта дилетанта способна воплотиться в реальность, если приложить к этому достаточно усилий.