Текст книги "Мамлюки-вайнахи. Часть I"

Похищение. Продажа и транспортировка живого товара

Хан-Бахад, младший сын в семье

Наконец-то после затянувшейся зимы наступил сезон промысловых работ. И вот в очередной раз несколько членов из большой семьи собрались в горы, в родовое село Шарой, для сбора необходимого материала для изготовления товарной продукции с последующей ее реализацией. Несмотря на красоту долины реки Мартанки и Черного предгорья, некоторым специалистам из семьи приходилось на несколько месяцев уходить в горы. Они считали дни и недели в надежде вновь подняться к вершинам гор, где находились их вековые каменные башни.

Младший из сыновей Топси, десятилетний мальчик по имени Хан-Бахад, попросил, чтобы его взяли в горы, как до этого ему и было обещано. Хан-Бахад уже второй год ждал, что его возьмут в горы, а потом и с караваном на рынок.

На этот раз должен был пойти в горы один из двоюродных братьев, который был намного старше Хан-Бахада, но болезнь с самой зимы не отпускала его. Лекари применяли разные методы, весной неоднократно окуривали дом больного и его одежду дымом целебных трав, а затем разжигали во дворе два костра.

Постепенно хворь и болезнь отступили, больной шел на поправку, но все равно он не был готов отправиться в горы. Такой поход, сбор материала, изготовление продукции и ее последующая реализация за пределами Чечни считались престижным делом. Каждый из молодых претендентов должен был заслужить право на это.

Детская помощь в производственной деятельности была необходима при сборке особого материала. Ребятишки могли помочь отыскать травы или мох, найти камни. Они гнали груженых животных на рынки, охраняли товар, инвентарь и животных.

Хан-Бахаду было обещано, что его возьмут в горы, но в последний момент отец передумал. Он был человеком богатым по меркам того времени: разводил крупный и мелкий рогатый скот, имел доход с различных промыслов.

– Хан-Бахад, ты остаешься дома, чтобы помогать матери, – сказал отец, собирая в дорогу своих старших сыновей и братьев.

– Я уже большой. Сто лет жду, надеясь, что возьмете меня в горы. Я даже на целую голову выше соседских мальчишек, – начал говорить мальчик, пытаясь сдержать навернувшиеся слезы.

– Сын, твой отец должен уехать по неотложным делам в Грузию. В горы отправляются твои старшие братья и дяди.

– Ну и что? Я справлюсь. Не подведу никого. Нана (мама), мне обещали, я что, провинился? Вы же все говорите: «Надо держать слово, быть честным и ответственным». А теперь что выходит? Я не хочу слышать никакие отговорки. Отпустите меня со всеми в горы.

– Да, я и не заметил, что наш сын вырос. Жена, пусть собирается в дорогу. Чему быть, того не миновать, – согласился отец. – Успокойся, Хан-Бахад! Я верю в тебя.

– Что-то беспокоит меня. Не знаю, что и думать, – сказала мать, сложив руки на груди.

– Нана, обещаю, что не отстану от остальных в любом деле.

С рассветом группа людей тронулась в путь. Наравне со взрослыми в горы шел и Хан-Бахад, унося с собой убедительные просьбы и уговоры матери, сопровождавшиеся слезами, а также наказы взрослых. Он шагал с радостью туда, где много лет назад жили его предки, а вслед ему и другим уходящим мать Хан-Бахада глядела с тяжестью на душе, скрывая слезы и горечь от расставания с сыном. Она не могла знать, что увидит его не скоро; не знал и он, какие испытания ждут его впереди. Пока Хан-Бахад дышал полной грудью, с гордостью поглядывая на ребят постарше.

* * *

На сбор сырья и изготовление продукции ушло почти все лето. После завершения изготовления продукции и приведения ее в товарный вид тщательно упакованный товар погрузили на ослов и лошадей, и небольшой караван тронулся в путь по направлению Кахетии. Благодаря своим старанию и усердию Хан-Бахад получил право сопровождать караван в Грузию.

Не успели они пройти и полсотни километров, как им встретились то одни, то другие купцы, которые направлялись в Чечню за товаром: пушниной, медом и так далее.

Обмениваясь со встреченными мнениями по поводу рынков, шаройцы приняли решение изменить маршрут и направиться к восточному берегу Аджарии, в Батум. Купцы рассказали, что это прибрежный город-порт (с 1936 года называется Батуми. – Прим. авт.), который основан на месте греческой колонии Бати, граница между Европой и Азией. Он расположен вдоль реки Королисцкали, а население проживает на холме (сейчас в народе называется Тамаринской крепостью в честь грузинской царицы Тамары (1166–1213). – Прим. авт.) вдоль залива и в ближайших лесах. О разных слухах о том, что Батум является центром работорговли, купцы промолчали.

– Большой город? – спросил старший из шаройцев.

– Слышали от местных, что больше двух тысяч.

– А сколько времени уйдет на дорогу?

– Дня два-три.

Действительно, к концу третьего дня шаройцы добрались на черноморское побережье Батума, который многие видели впервые. Батум с первого взгляда показался прекрасным. Сказочно красивый город утопал в зелени, разбавленной пестрыми цветами ароматных фруктов. По мнению Хан-Бахада, зрелище было бесподобным – он прежде ничего подобного не видел да к тому же впервые оказался в таком большом населенном месте.

– Какая красота! И сколько же всего ранее не виданного! Обрадую нану рассказами об увиденном и услышанном в пути, – рассуждал Хан-Бахад.

Такого большого скопления людей нашему герою не доводилось раньше видеть. Его удивляли разноголосье и наряды снующих вокруг людей. Он прислушивался к речи, но ничего не мог понять.

До дома для приезжих, видимо, было неблизко. С товаром на уже еле передвигающихся лошадях и ослах было невозможно пробраться до центра и найти ночлег.

Старший из каравана сказал:

– Надо найти место для ночлега. Видимо, дома для приезжих далеко отсюда. Да и лошади устали не меньше нас.

По давнему обычаю горожане в пригороде встречали приезжих и, перебивая друг друга, на разных языках громко зазывали путников на ночлег, предлагая свои услуги и дешевое жилье. О чем именно говорят местные, Хан-Бахад не понимал и думал, как же они понимают друг друга. Каково же было удивление мальчика, когда он услышал, что дядя заговорил с одним из зазывал на другом языке!

– Этот человек согласен пустить нас на ночлег за небольшую плату, – сказал дядя.

– Дядя, а ты с ним на каком языке говоришь? Грузинском? – не сдержал любопытства Хан-Бахад.

– На турецком, – ответил старший брат.

Дядя, который был в этих краях не впервые, предложил:

– Остановимся на ночь здесь. Переночуем, а утром отправимся на рынок и там поищем, где остановиться поближе к нему до завершения наших дел.

Согласившись с предложением дяди, они отправились к самому ближнему дому. С хозяином дяди и братья Хан-Бахада общались на его языке (турецком).

– Хорошо, что он из мусульман, и мы сможем помолиться в его доме, – стал разъяснять другим старший брат.

Один из братьев, глядя на Хан-Бахада, заметил:

– Горный воздух пошел ему впрок.

Действительно, Хан-Бахад стал шире в плечах, а его одежда почти трещала по швам. Чуть свободные ичиги плотно прилегали к икрам ног. Десятилетний мальчик выглядел на все тринадцать.

Дядя обустроил своих подопечных, отдал распоряжения и отправился на рынок посмотреть на обстановку и заодно разузнать, есть ли на рынке соотечественники. Через некоторое время он вернулся с гостинцами:

– Мы утром отправимся на рынок. В течение светового дня легче найти жилище для ночлега. Утром рано найдем себе место для торговли и обмена товара.

Помолившись и перекусив на скорую руку, легли спать. Хан-Бахад под впечатлением от увиденного, прислушиваясь к морскому прибою, долго не мог уснуть и не понял, когда это случилось.

Утром, распрощавшись с добродушным хозяином, они двинулись в центр города, где располагался большой рынок. Раскинувшись вдоль черноморского побережья, он с самого раннего утра гудел, словно улей. Слышны были приветствия торговцев, покупателей и зазывал на разных языках:

– Доброе утро!

– Добро пожаловать!

– Вы нуждаетесь в отличных дешевых?..

– Купите!..

Что только ни предлагали, в том числе свои дома и домашнюю скотину. И многие не расходились на ночь – казалось, мир существует для этого рынка.

Повсюду на рынке бросалось в глаза разнообразие людей, одетых по-разному, и языков, на которых говорили громко, как бы стараясь перекричать друг друга. Богато и по-странному разодетые мужчины и женщины, фаэтоны, двигающиеся наравне с повозками, запряженными буйволами, ослами, лошадьми, поражали мальчика. Этот контраст, незнакомый и непривычный Хан-Бахаду, был ему удивителен и интересен.

Пока распрягали лошадей, дядя умудрился принести горячую пищу. Плотно позавтракав, он отдал распоряжения и несколько раз пересчитал количество торб с товаром, которые необходимо выставить на продажу в раскрытом виде. Дядя занимался больше коммерческими делами, чем производством продукции. Обычно именно он сам выезжал на ближайшие рынки и узнавал цену товара, маршруты каравана, на что есть спрос.

– А вы, молодые люди, – обратился он к двум племянникам, – остаетесь пока здесь. Перекусите в обед тем, что осталось от завтрака. Если справимся с товаром пораньше, то вернемся за следующим вдвоем или втроем. Никуда не отлучаться, ни с кем не заводить знакомства. Впрочем, вы и языка их не знаете.

– А если к нам подойдут наши земляки? – спросил Хан-Бахад.

– Вряд ли! Вежливо отвечайте на приветствия и скажите, что мы где-то совсем рядом.

– А сказать, что мы – шаройцы, можно? – спросил Хан-Бахад.

– Можно, можно, – сказал один из дядей. – Они по твоим синим глазам сами поймут, из каких ты.

Хан-Бахад засмущался.

– Я же не виноват, что они еще не почернели, – густо покраснев, ответил он.

– Не расстраивайся, сынок, это наше родовое клеймо – синие глаза, рыжие или светлые волосы.

Брат постарше Хан-Бахада был недоволен – из-за того, что ему не доверили сразу же торговлю, и оттого, что дядя постоянно подчеркивал его рыжесть. Здоровый весельчак был отличным наездником, ловким и сильным молодым человеком. Мог пройти несколько метров по канату, хотя специально этим не занимался. Он часто помогал отцу в кузне, с большой радостью махал молотом. Вслед отправляющимся он сказал:

– В синеве глаз всегда отражались солнечные зайчики. А рыжие волосы – это цвет солнца. Пусть на своих внимательно посмотрит, – как бы упрекая, стал говорить он себе под нос.

Через некоторое время один из братьев вернулся – из-за активной торговли понадобился помощник.

Хан-Бахад остался один с товаром и гужевым транспортом. Мальчик продолжил рассматривать прохаживающихся по рынку мужчин в странной одежде и обуви, женщин в дорогих шелковых одеяниях, вышитых яркими нитями. Богатство и пестрота одежды и головных уборов привлекали внимание Хан-Бахада. Какие только люди не попадались ему: чем-то обеспокоенные или безразличные, удовлетворенные и расстроенные, с надменным видом, с брезгливым выражением лица, держащие себя с достоинством, озирающиеся по сторонам.

Здесь были торговцы богатыми товарами в каменных зданиях, продавцы мелкого товара с лотков, мужчины, обвешанные тканями. Некоторые укрывались от палящих солнечных лучей небольшими зонтами или обматывали головы тюрбанами. Бедные мелкие торговцы, вынужденные что-то продать и взамен что-то необходимое купить, сновали между людьми и громче всех зазывали на свой нехитрый товар.

Что только не предлагали на этом рынке! Посуду и домашнюю утварь, ткани и ковры, ювелирные изделия и монеты из драгоценного металла, дома и скот. И наравне со всем этим у самого края морского побережья продавали и покупали людей. Да, именно людей. Это был один из самых богатых рынков работорговли.

В глаза бросалась одежда покупателей и торговцев. Черкески, украшенные газырями и оружием в серебряной оправе, широкие туники и шаровары, заправленные в сафьяновые сапоги, длинные рубахи и кафтаны, жилеты свободного покроя и еще черт знает что. К обеду стали появляться женщины в сопровождении мужчин или подростков лет тринадцати-пятнадцати. Иногда толпы людей рассекали повозки, фаэтоны, тележки с продуктами питания или мелкой живностью.

Нехитрый товар, состоящий из трех видов – краски, чернила и мыло, – разошелся за два дня. Конкуренции у их товара практически не было, и шаройцы выручили хорошие деньги, отчего не скрывали хорошего настроения. Самый необходимый товар решили приобрести здесь, а на остальные деньги купить ближе к дому, но в пределах Грузии, скотину для перепродажи дома.

– Предлагаю купить ткани, посуду, ювелирные изделия, – сказал один из шаройцев.

– Шелка и ювелирные изделия с самоцветами разойдутся быстро. А вот посуду советую приобрести только для семейного пользования. Да, она красивая, но не довезем в большом количестве, а медную и серебряную выгоднее приобретать в Дагестане. Хороший товар можем купить и на рынках Кахетии.

– Давайте купим скот там, – предложил кто-то.

Пока взрослые, получившие большую прибыль от продажи, рассуждали и выдвигали разные предложения, Хан-Бахад, как самый младший, охранял гужевую скотину. Когда родственники ушли на рынок за покупками, мальчик заранее подготовил обозы в обратную дорогу. Он продолжал с интересом и любопытством смотреть на все вокруг.

Неожиданно его внимание привлек незнакомец, какой-то странный человек, который крутился возле привязанной скотины – лошадей, ослов и буйволов – и разглядывал его. Однако вскоре Хан-Бахад отвлекся: вокруг было много народу, в том числе детворы, и большое движение. Мальчику особенно было интересно наблюдать за своими сверстниками. Его внимание было обращено на здоровых, энергичных и симпатичных ребят, которые ловко лавировали в гуще людского движения, выполняли мелкие поручения старших.

Между тем он снова заметил взгляд того же странного человека. Маленького роста, но с большим животом. На короткой толстой шее сидела маленькая бритая голова с обвисшими ушами. Он все время переминался с ноги на ногу.

Почувствовав на себе взгляд, мужчина резко оглянулся. Хан-Бахад отпрянул, увидев его страшное лицо. Казалось, что глаз вот-вот выпадет из глазницы. Обвисшая нижняя губа оголяла десну. Клык упирался в верхнюю губу.

Но тут внимание мальчика привлек к себе шум со стороны сверстников, которые разбили огромный полосатый арбуз и пытались разделить его на куски руками.

Пока Хан-Бахад смотрел на мальчишек, этот маленький толстый незнакомец приблизился к нему и стал что-то говорить на непонятном языке. Своими большими выпуклыми глазами он изучающе смотрел на мальчика, на его руки, на его лицо. Люди вокруг были заняты своими делами, и никому не было до них дела. Хан-Бахада стало беспокоить такое внимание постороннего и к тому же с противной внешностью человека. Вытаращив глаза, мальчик посмотрел на странного незнакомца и спросил:

– Хьо мила ву (чеч. «Кто ты?». – Прим. авт.)?

Незнакомец смотрел на него с той же противной улыбкой, не переставая при этом говорить. Хан-Бахад разглядывал его, не зная, что сказать. Внимание этого человека беспокоило мальчика и выводило из себя.

Незнакомец пристально посмотрел на него, и их взгляды встретились всего на секунду – и в тот же миг Хан-Бахада схватили за горло, и в глазах у него потемнело.

Он пришел в себя совсем в другом месте.

Похищенный ребенок

Хан-Бахад со связанными руками был привязан тоненькой, но очень прочной веревкой к невысокому столбу. На голове у него был надет мешок, чтобы он не мог ни видеть, ни кричать. Мешок вонял, и мальчик, задыхаясь, стал сильно кашлять.

Понемногу он начал приходить в себя, но, когда с него сняли мешок, Хан-Бахад не понял, где он и что с ним произошло. Он стал кричать не переставая, и на него не действовали ни уговоры, ни угрозы. От бешеного крика он охрип, и когда сил кричать не осталось, он просто вопил и мычал, проливая слезы. Обессилев, Хан-Бахад не мог издавать звуки и стонал, но душа его продолжала кричать и звать на помощь. Один из его похитителей яростно что-то ему говорил, при этом легонько и часто бил по голове и по телу.

Хан-Бахад ни на миг не сомневался в том, что его спасут. Он был уверен: вот-вот придут его дядя, братья и в один момент уничтожат похитителей.

Он не помнил, уснул или потерял сознание, но его стали будить и приводить в чувство. Когда он очнулся, возле него крутились какие-то люди, один из них, более благородный, сидел прямо перед ним, развязывая мальчику руки, умывая его лицо, и при этом говорил что-то мягко и слащаво на непонятном Хан-Бахаду языке. Когда мальчик более-менее пришел в себя, он опять стал кричать, размахивать руками и говорить: «Вот мой дядя с братьями придут, они вас всех перережут» и что-то подобное, не переставая. Тот из его похитителей, что подобрее, смеялся, часто поворачиваясь к своим товарищам, и что-то говорил с восхищением.

Они что-то обсуждали и спорили. Когда «добрый», сидевший возле мальчика на корточках, привстал и что-то сказал, все в один миг взорвались и стали друг на друга кричать, размахивать руками. А тот, который похитил Хан-Бахада, все время стоял и молча наблюдал за ними всеми. И в один миг, яростно завопив, подскочил к мальчику, схватил его за горло и стал душить, но товарищи с трудом оттащили его.

После долгих разговоров похитители внезапно подхватили ребенка под мышки, резко подняли и посадили на осла, а затем опять надели на голову мешок. Двое встали по бокам, а третий повел животное.

Шли медленно, но недолго. Проводники молчали.

– Назло вам не буду плакать! – твердо решил мальчик. Он с силой ударил по бокам животное, на котором восседал, но крепкие руки провожатого удержали ослика.

Через какое-то время остановились, и его завели в помещение. Когда с головы у него сняли мешок, Хан-Бахад стал осматривать помещение, в котором оказался.

Высокий потолок с одним оконным проемом почти у самого потолка. Высокая и широкая дубовая дверь с железными засовами. Вдоль грязных каменных стен стояли узкие деревянные нары с камышовыми матами. В стены слева и справа от двери были вкованы полукольца с металлическими цепями на трех уровнях. Хан-Бахад не успел опомниться, как его подтащили к стене и начали приковывать к цепи среднего уровня. Мальчик стал сопротивляться, пиная злодеев ногами. В помещение ворвался его похититель и начал избивать ребенка. Сопровождавшие Хан-Бахада люди, и в их числе человек, показавшийся мальчику с самого начала наиболее добрым, не заступались за него, но о чем-то говорили. Злодей ослабил удары, а потом, весь вспотевший, отошел в сторону и что-то злобно процедил сквозь зубы. Он еще не скоро успокоился – видимо, Хан-Бахад его своими истерическими действиями довел до бешенства.

Мальчик не переставал думать и ни на миг не отчаивался, не сомневаясь в том, что за ним придут и спасут его. В конце концов от потери сил он уснул, сидя прямо на полу. Во сне он ворочался, подтягивал колени к животу, но не просыпался, несмотря на прохладу. Однако сон был недолгим, мальчик понемногу стал просыпаться. Тело болело от побоев. Хан-Бахад начал протирать глаза, но родителей не оказалось рядом.

Десятилетний ребенок, привязанный веревками к стене, избитый до полусмерти, не боялся и не помышлял о том, чтобы простить обидчика. Всю ночь он провалялся в страданиях и муках от боли, без еды и питья, под надзором невидимой ему охраны, которая частенько и украдкой заглядывала.

Под утро пришел его мучитель с каким-то человеком, и мальчика, накинув ему на голову мешок, увели. Подталкивая, повели вверх от помещения, в котором его держали. Шли они долго, было холодно. С моря дул холодный бриз, был слышен морской прибой. Хан-Бахад стиснул зубы, чтобы они не стучали, но совладать с подергиванием плеч не мог. Один из сопровождающих бросил ему на плечи накидку. Чем дальше они шли, тем ближе чувствовалось море. В какой-то момент они остановились и стали снимать с головы мальчика мешок и развязывать ему руки. Освободившись от мешочного мрака, глаза Хан-Бахада увидели злое лицо мучителя, а его развязанные руки были схвачены крепкими и сильными руками похитителя. Последний с грозным видом, тыча Хан-Бахаду в лицо указательным пальцем, что-то сердито говорил на своем непонятном мальчику языке.

Чтобы не видеть его, мальчик стал смотреть по сторонам и увидел диск восходящего солнца. Услышав крик чаек, он начал по мере возможности смотреть на них. При этом он думал: «Все равно я убегу от вас и вернусь домой!», а потом стал вслух повторять громко:

– Слышите? Вернусь! Обязательно вернусь! – кричал мальчик что есть мочи. Один из сопровождающих резко надел мешок ему на голову и подтолкнул, сказав что-то грубое. Мальчик споткнулся, но не упал.

Остановившись через некоторое время, с головы ребенка сняли мешок, но перевязали ему запястья. Мальчика подвели к толпе, стоявшей у трапа судна, среди которой он заметил небольшую группу мальчиков примерно его возраста. Некоторые казались помладше, двое – чуть постарше.

Хан-Бахад невольно потянулся к ним и стал пристально рассматривать каждого. Рваная грязная одежда, опухшие от слез глаза, ссадины и мелкие раны на лицах и руках. Самый младший из них – босой, а двое постарше (наш герой определил их возраст по легкому пушку на лицах) стояли с заложенными за спину руками, оказалось, что они связаны сзади.

Когда Хан-Бахад и сопровождавшие его мужчины подходили, стоявшие в кругу взрослые о чем-то говорили, перебивая друг друга. Кто-то из них заметил идущих к ним людей, и они обернулись. Человек в короткой тунике без рукавов, внушительных размеров, крепкого телосложения, с массивной челюстью, большим животом, с красными толстыми обросшими щеками поприветствовал спутников Хан-Бахада как давних знакомых, а потом обратил внимание на Хан-Бахада. Он широко улыбнулся мальчику, но, подойдя поближе и увидев опухшее лицо ребенка, окровавленный распухший нос, ссадины на шее и руках, пришел в ярость. Мужчина по-отечески обнял мальчика и стал о чем-то расспрашивать сопровождавших Хан-Бахада людей, говоря что-то в резкой форме. Те, в свою очередь, объясняя, больше жестикулировали, чем говорили. По всей видимости, похитители не очень хорошо изъяснялись на другом языке. Это продолжалось довольно долго, все, за исключением детей и их охранников, участвовали в разговоре. В итоге мужчина отмахнулся и начал удаляться. Было понятно, что он отрекся от Хан-Бахада, но тут другой человек стал догонять уходящего и уговаривать его. Вернувшись, тот подошел к мальчику и стал разглядывать, при этом с возмущением и удивлением цокая.

Дети вплотную прижались друг к другу и сочувственно смотрели на новенького, наблюдая за происходящим.

Мужчина с недовольным видом внимательно осмотрел увечья мальчика. Он ощупывал Хан-Бахада, словно покупал лошадь. Цокая языком и что-то повторяя, он осматривал уши, шею, плечи, руки ребенка, показывая на себе, заставил мальчика открыть рот.

Толстяк стал что-то спрашивать, улыбаясь, мальчик не понимал его, но тут подошел один из похитителей и резко стянул с Хан-Бахада штаны. Мальчик резким движением одной рукой дал пощечину мерзавцу, а другой рукой схватил штаны и натянул их на себя. Толстяк остался довольным, при этом, что-то повторяя, закатился смехом и похлопал Хан-Бахада по плечу, давая понять, что доволен его поступком. Он спросил: «Шишан?» (чечен. – Прим. авт.), погладил его по головке, а Хан-Бахад заплакал – или от того, что его пожалели, или от обиды. С тех пор, как сделали обрезание, никто, даже мать, не стягивал с него штаны. И с тех пор он туго подвязывал их веревками или поясом, даже ложась спать.

Мужчина взял обеими руками голову мальчика и прижал ребенка к себе. Не выпуская его из своих объятий, он обратился к стоящему за ним человеку. Тот вытащил из кармана широких шаровар небольшой мешочек, отсчитал монеты и протянул одному из сопровождавших Хан-Бахада – похитителю. Тот эмоциями показал свое недовольство. Тогда толстяк добавил несколько монет. Приложив руки к груди, продавцы быстро стали удаляться, пятясь назад – в сторону, откуда и пришли. Хан-Бахад смотрел своему обидчику в глаза, в лицо, на руки, как бы стараясь запомнить его. Злодей не глядел на свою жертву, хотя через его голову он прощался с толстяком. Когда он стал удаляться, мальчик сделал несколько шагов ему вслед. Человек с кошельком хотел остановить его, но толстяк не позволил. Хан-Бахад смотрел похитителю вслед, остановившись на некотором расстоянии. Тот оглянулся, и взгляды их встретились. Мужчина сверкнул глазами, а Хан-Бахад прокричал ему вслед проклятия на чеченском: «Дала х1аллак войла хьо!» («Чтобы Бог уничтожил тебя!» – Прим. авт.)

Ребята по-прежнему находились у трапа судна, одни сидели прямо на земле, а другие стояли, когда через какое-то время привели к трапу еще нескольких мальчишек. Хан-Бахад уже был вместе со всеми и, как и все остальные, молчал. Никто ни с кем не разговаривал, никому не хотелось общаться. Каждый из них был занят своими мыслями. Но всех их объединяло общее горе – расставание с родной землей. Их ждала чужбина.

Когда солнце взошло, стали подходить люди с разными продуктами, но охрана не подпускала их к детям. Вскоре появился горбатый старик, держа за уздечку осла, груженного двумя плетеными корзинами. Старик, видимо, знакомый толстяка, подошел к нему, и они поздоровались как добрые друзья. С позволения толстяка старик стал доставать из корзины хлеб с завернутым в него вареным мясом и раздавать детям. Дети неохотно принимали еду, несмотря на то, что многие не ели сутки и больше. Старик собственноручно, с отцовской внимательностью, каждому подавал еду и каждого гладил по голове рукой, с каждым о чем-то говорил.

Когда старик кормил детей, прискакал всадник, сказал несколько слов хозяину и быстро исчез, и следом толстяк тоже удалился. Дети еще не успели доесть еду, как их погнали по трапу на борт. Поднялся переполох.

Шум, гам, слезы. Начался разноголосый крик, ребята стали плакать, убегать. Охрана насильно загоняла их по трапу на судно. Дети шумели, кричали, вопили, падали, и все это превратилось в единый вой каких-то невиданных зверей. Цепляясь друг за друга, каждый старался подняться на трап вторым, третьим, следующим, но в итоге все они оказались на палубе.

Дети плакали, бились о палубу, рвались к борту. В этом хоре Хан-Бахад был активным участником. Были ребята, которые не плакали – они или выплакали свои слезы и им надоело, или не понимали, что происходит.

Когда все дети поднялись на палубу, их затолкали в самую нижнюю часть корабля. И в душном, беспросветном трюме Хан-Бахад понял своим детским умом, что обратной дороги отсюда в скором времени не будет. Если еще на пристани, у трапа, была какая-то надежда – как и у всех, – что вот-вот появятся свои, то в темном, тесном трюме он понял, что это – все. Хан-Бахад решил: самое главное, надо попробовать остаться в живых и найти другой выход выбраться из этого кошмара. Он не терял самообладания и надеялся на возвращение домой.

С виду Хан-Бахад успокоился, но его разум, его детский разум кричал, стонал. Однако и сквозь этот крик души, в этом беспомощном состоянии, он не расставался с мыслью о свободе. Под внешним спокойствием ребенка затаились тоска по отчему краю и надежда на свободу, чего бы ему это ни стоило, а также ненависть и жажда мести своему мучителю, виновному во всех его бедах.

«Не будет прощения моему похитителю! Никогда. Не будет прощения никогда ему!» Эти мысли накрепко врезались в его сердце. Он думал: «Если бы мне дали выбор между свободой и местью мучителям, я и тогда готов пожертвовать свободой ради мести». В большой семье, где детей воспитывали в строгости, при этом как бы незаметно для них любя, лелея, прощая шалости, их не лишали свободы. Мысленный сделанный выбор Хан-Бахада между ненавистью и прощением перевешивала месть.

«Какой выбор мне делать между ненавистью и свободой, местью за похищение и жизнью? Почему меня вынудили выбирать между ненавистью и прощением, жизнью и смертью во имя свободы?»

Телесные раны и боль оскорбленной души подавляли сладостные мысли о свободе и мести мучителям. Его детские мысли о свободе и мести пока оставались болезненно детскими несбыточными желаниями – и очень относительными.

Чтобы отомстить, надо жить и вырваться из этого кошмара.

Желание вырваться, отомстить за попранное право на свободу перевешивало прощение. Чтобы отомстить, надо жить, а как жить невольником?..

Погрузившее живой товар в порту Батуми торговое судно на второй день пути взяло курс на Стамбул. Плывущее в морской пучине, оно уносило их в дальние края – в неизвестность.