Текст книги "Пять жизней. Нерассказанные истории женщин, убитых Джеком-потрошителем"

Вряд ли у нее был план, когда она, крадучись, выходила из Инглсайда с черного хода. Бродячая жизнь приучила Полли думать лишь о насущной необходимости. Ясно одно: возвращаться в работный дом она не намеревалась. Поскольку она взяла с собой много хороших вещей, сначала она, скорее всего, пошла в ломбард или к старьевщику и обратила подарки миссис Каудри в живые деньги. Едва ли ей удалось продать вещи по реальной цене, но она должна была выручить за них достаточно, чтобы хватило на еду и ночлег в течение пары недель. Затем она, видимо, отправилась в паб.

Так как Полли обзавелась деньгами, неудивительно, что примерно с середины июля до 1 августа ее перемещения невозможно проследить. А вот 1 августа она провела ночь в общежитии однодневного пребывания Грейз-Инн, расположенном как раз на пути в Уайтчепел[79]79
  Перед поступлением в общежитие однодневного пребывания бродяги часто прятали свои вещи и деньги в тайниках и забирали их после выхода. В общежитии ценные вещи могли конфисковать или украсть.


[Закрыть]. Полли знала, что в этом районе полно дешевых ночлежек, и надеялась, что здесь ей удастся надолго растянуть оставшиеся деньги. Из множества мест она выбрала ночлежку «Уилмоттс» в доме № 18 по Трол-стрит. В отличие от других подобных заведений, в «Уилмоттс» пускали только женщин – для бездомной, бродяжничавшей в одиночку, более безопасного места было не найти. В «Уилмоттс» одновременно проживали до семидесяти женщин, и Полли делила «на удивление чистую» комнату с тремя соседками. Среди них была Эллен Холланд, пожилая женщина, с которой Полли периодически снимала одну двуспальную кровать на двоих.

За три недели, что Полли прожила в «Уилмоттс», они с Холланд сблизились. Похоже, Холланд была единственной, с кем у Полли сложились почти дружеские отношения. По рассказам Эллен, ее соседка была «меланхоличной» и «себе на уме»; казалось, будто «ее что-то тяготило»[80]80
  East London Observer, 8 сентября 1888 г.; Morning Advertiser, 4 сентября 1888 г.; Exmouth Journal, 8 сентября 1888 г. По одним данным, Холланд знала Полли три недели, по другим – шесть недель. Возможно, это ошибка в записи свидетельских показаний, а может быть, Полли действительно поселилась в «Уилмоттс» вскоре после того, как ушла от Каудри.


[Закрыть]. Общих знакомых у них не было, но Холланд знала, что у Полли нет мужчины, «лишь женщина, с которой она несколько дней подряд ела и пила» – у бродяжек часто завязывались такие временные знакомства с собутыльниками[81]81
  4 East London Observer, 8 сентября 1888 г.


[Закрыть]. Холланд не отрицала, что Полли выпивала, и утверждала, что пару раз видела ее «пьяной в стельку».

О последних передвижениях Полли Николс мы знаем именно из показаний Эллен Холланд, которые та дала на дознании коронера. К сожалению, официальные записи этого слушания не сохранились, документы с дознания были утеряны, и мы можем восстановить картину событий лишь по газетным репортажам того времени. Само собой, репортажи, поспешно нацарапанные журналистами в зале суда, полны ошибок и несоответствий. В угоду аудитории их приукрашивали и меняли в зависимости от специфики печатного издания: порой сгущали краски, стремясь сделать материал более сенсационным, а иногда сокращали до предела, чтобы текст уместился на полосу. Столичные издания затем рассылали свои материалы в мелкие газеты по всей стране, а местные журналисты, многие из которых даже никогда не бывали в Лондоне и не видели Уайтчепела, творили с исходниками немыслимое, придумывали цитаты и даже целые интервью. Так в общественное сознание проникали ложные сведения. В викторианской Англии проблема фейковых новостей стояла не менее остро, чем в наше время.

По словам Эллен Холланд, Полли оставалась в «Уилмоттс» приблизительно до 24 августа, после чего у нее, видимо, кончились деньги. Администрация ночлежек нередко разрешала постоянным клиентам задерживаться на одну-две ночи в кредит, но Полли еще не успела примелькаться в Уайтчепеле, и ей такую любезность не оказали. Ее выпроводили, и она снова очутилась на улице: бродяжничала, выклянчивая жалкие гроши и ночуя где придется. По предположениям Холланд, некоторое время Полли провела на Баундари-стрит в Шордиче и несколько раз останавливалась в ночлежке «Уайт Хаус» в Уайтчепеле, на Флауэр-энд-Дин-стрит – самой злачной улице квартала[82]82
  Western Daily Press, 4 сентября 1888 г.


[Закрыть]. Тридцать первого августа Полли выпивала в пабе «Сковородка» на углу Трол-стрит примерно до половины первого ночи. Ушла оттуда в сильном подпитии и, несмотря на то что деньги она потратила на выпивку, попыталась устроиться на ночлег в «Уилмоттс», которую предпочитала другим ночлежкам. Но дежурный администратор не привык раздавать койки просто так пьяницам без гроша за душой и отправил Полли на улицу. На пороге она попыталась скрыть свое разочарование, рассмеявшись и крикнув, что скоро у нее «будут деньги на ночлег»[83]83
  The Star, 1 сентября 1888 г.


[Закрыть].

Примерно в половине третьего ночи Эллен Холланд, возвращавшаяся из сухого дока в Шэдуэлле, где полночи глазела на большой пожар, встретила бывшую соседку по комнате на Осборн-стрит. Она шла по направлению к Уайтчепел-роуд. Полли была совсем плоха, шаталась и с трудом стояла на ногах. Когда Эллен остановила Полли, та прислонилась к стене и сползла на мостовую. Встревоженная Эллен разговаривала с Полли «около семи-восьми минут», пытаясь убедить ее вернуться в «Уилмоттс». Однако после стычки с администратором Полли, видимо, была уверена, что в «Уилмоттс» ее не пустят. Полли жаловалась, что у нее нет денег, и обеспокоенно повторяла, что ей необходимо «наскрести на ночлег», хотя в ее состоянии – она едва могла идти – это представлялось маловероятным[84]84
  East London Observer, 8 сентября 1888 г.


[Закрыть]. «Сегодня у меня было денег на три ночи, а я всё потратила», – пьяно укоряя себя, сообщила она подруге. Полли не в первый раз оказывалась в таком положении[85]85
  East London Observer, 8 сентября 1888 г.


[Закрыть]. Перспектива ночевать на улице не сулила ничего хорошего, но Полли было не привыкать.

Позднее Эллен Холланд повторила эту историю в полиции и на дознании коронера в присутствии журналистов, которые явились, чтобы узнать подробности дела. Даже не дослушав женщину до конца, власти и представители прессы пришли к выводу, что в ту ночь Полли Николс занималась проституцией и искала на улицах клиента. Ведь, по их мнению, любая женщина независимо от возраста, кочевавшая по ночлежкам, работным домам и темным переулкам, непременно должна быть проституткой. Исходя из этого полицейские и газетчики начали строить теории касательно личности и мотивов убийцы. Изначально выдвинули две версии: убийство совершено «бандой вымогателей», грабивших проституток, или одиночным «убийцей проституток». Впоследствии наибольшую популярность обрела именно вторая версия. Как бы то ни было, никто уже не сомневался, что Полли Николс была проституткой, хотя ни одного реального доказательства этой гипотезы не существовало.

Это безосновательное предположение повлияло на весь ход расследования, дознание коронера и освещение дела в газетах, хотя показания трех свидетелей, ближе всего знакомых с Полли – Эллен Холланд, Эдварда Уокера и Уильяма Николса, – категорически опровергали подозрения в том, что женщина занималась проституцией. Мало того, дознание коронера порой напоминает преследование Полли Николс с целью выявить ее аморальность, будто слушание затеяли, лишь чтобы доказать: жертва сама навлекла на себя такую судьбу своим поведением.

Ночью 31 августа, во время последнего разговора с Эллен Холланд, Полли сообщила подруге, что ей не нравится новое место пребывания – ночлежка «Уайт Хаус». Когда Эллен спросила Полли, где она живет, Полли ответила: «в другом доме, где живут и мужчины, и женщины». В ряде источников встречается такая цитата: «в доме, куда пускают на ночлег и мужчин, и женщин»[86]86
  Evening Standard, 4 сентября 1888 г. Впоследствии многие авторы книг о Джеке-потрошителе намеренно переписывали эту цитату как «дом, где женщинам и мужчинам разрешено спать вместе».


[Закрыть]. Видимо, Полли сравнивала свою нынешнюю ночлежку с «Уилмоттс», где разрешалось находиться только женщинам и где ей нравилось. Говоря о «Уайт Хаус», Полли повторяла, что ей там «не нравится» и «там слишком много женщин и мужчин». Она хотела вернуться в «Уилмоттс» и обещала Эллен, что «это скоро произойдет»[87]87
  East London Observer, 8 сентября 1888 г.


[Закрыть].

В ходе дознания коронер несколько раз спрашивал Эллен Холланд о моральном облике подруги в надежде, что она выдаст Полли и подтвердит, что та занималась проституцией. Но каждый раз Эллен недвусмысленно опровергала намеки коронера. Когда Эллен спросили, знает ли она, чем ее бывшая соседка зарабатывала на жизнь, Холланд ответила, что ей это неизвестно. Такой же ответ она дала, когда коронер спросил, задерживалась ли Полли на улицах допоздна.

«Считаете ли вы, что она была порядочной и не имела порочных привычек?» – спросил коронер.

«О да, она была очень порядочна», – ответила Эллен.

Тем временем коронер зацепился за слова Эллен о том, что Полли хотела «наскрести на ночлег».

«Полагаю, вы сразу догадались, каким именно образом она намеревалась получить эти деньги», – заметил он.

«Нет», – решительно заявила Эллен Холланд и повторила, что Полли планировала вернуться в ночлежку, куда принимали только женщин[88]88
  East London Observer, 8 сентября 1888 г.


[Закрыть].

Показания Холланд были настолько однозначны, что в ряде газет, в том числе в «Манчестер гардиан», их перефразировали таким образом: «Свидетельница заявила, что, по ее мнению, покойная вела благопристойную жизнь; мало того, она [Николс] всячески сторонилась порока»[89]89
  Manchester Guardian, 8 сентября 1888 г.


[Закрыть].

Неудивительно, что именно газетчики поставили себе цель опорочить Полли. Из-за халатности, неверной интерпретации свидетельских показаний или намеренного стремления к сенсации журналисты искажали слова свидетелей так, чтобы очернить моральный облик Полли. Расспрашивая Эдварда Уокера о поведении дочери в период их совместного проживания после того, как Полли ушла от мужа, коронер поинтересовался, позволяла ли она себе «фривольности». Согласно «Морнинг адвертайзер», «Ивнинг стандард» и «Иллюстрейтед полис ньюс», Уокер ответил так: «Нет, я никогда не слышал ничего подобного. У нее была компания молодых женщин и мужчин, но я никогда не слышал, чтобы там происходило что-то непристойное»[90]90
  Morning Advertiser, 3 сентября 1888 г.; Evening Standard, 3 сентября 1888 г.; Illustrated Police News, 8 сентября 1888 г.


[Закрыть]. Однако в интерпретации «Дейли ньюс» его слова звучали совсем иначе. «Она не задерживалась допоздна», – якобы сказал Уокер, а газетчики добавляли: «Худшее, в чем можно было ее уличить, – это то, что она водилась с женщинами определенного сорта»[91]91
  Daily News, 3 сентября 1888 г.


[Закрыть]. Принадлежат ли эти слова Уокеру, неизвестно, так как версий его показаний как минимум две, и они противоречат друг другу. Когда же коронер попытался разговорить Уильяма Николса по поводу предполагаемых порочных наклонностей его супруги, тот лишь выставил себя не в лучшем свете, описывая собственное поведение после распада их брака. На вопрос, почему он перестал платить Полли алименты в размере пяти шиллингов, Николс ответил, что после ухода из супружеского дома Полли в течение двух лет проживала «с другим мужчиной или мужчинами»[92]92
  East London Observer, 8 сентября 1888 г.


[Закрыть]. Газетчикам других доказательств и не требовалось: они сразу выставили Полли блудницей и падшей женщиной. Однако Николс никогда не говорил, что его жена зарабатывала на жизнь проституцией.

Когда об убийстве только начали писать в газетах и о жизни Полли еще не успели узнать ничего существенного, почти все крупные газеты страны сообщали: «удалось выяснить, что погибшая вела неблагополучную жизнь», но «о ней ничего… не известно»[93]93
  London Times, Daily Telegraph, St James’s Gazette, 1 сентября 1888 г.


[Закрыть]. Чтобы подтвердить свои домыслы, газетчики принялись подстраивать немногие известные факты под себя. Слова Полли, обращенные к администратору «Уилмоттс» – «скоро у меня будут деньги на ночлег, смотри, какую прелестную шляпку я уже раздобыла» (при этом она показывала на шляпку, которую никто раньше у нее не видел), – якобы указывали на незаконный метод, которым она планировала достать эти деньги[94]94
  London Times, Daily Telegraph, St James’s Gazette, 1 сентября 1888 г.


[Закрыть]. Причем доподлинно неизвестно, произносила ли она вовсе эти слова. Возможно, «прелестная шляпка» была той самой шляпкой, которую Полли унесла из дома Каудри месяц назад. Возможно, она планировала заложить шляпку и вернуться в «Уилмоттс», в знакомую обстановку. Правда в том, что мы никогда не узнаем, было ли это на самом деле, как не узнаем и многого из того, что случилось в последние часы перед ее смертью. Так же как и Эллен Холланд, чье имя журналисты даже не потрудились проверить и записали с ошибками, Полли была всего лишь очередной бедной, немолодой и никому не нужной женщиной из ночлежки в Уайтчепеле[95]95
  В различных источниках Эллен Холланд также называли Эмили Холланд, Джейн Орам, Джейн Оран и Джейн Ходден.


[Закрыть]. И это все, что нужно было знать полиции, коронеру, бульварным газетам и их читателям.

Эллен Холланд вспомнила, что, когда они с подругой разошлись в ночь убийства, часы в церкви Уайтчепела пробили половину третьего. Полли в прелестной соломенной шляпке, отороченной черным бархатом, на нетвердых ногах зашагала в сторону Уайтчепел-роуд и скрылась в темноте.

Полли знала, что в столь поздний час ей вряд ли удастся наскрести на ночлег. От выпитого и от усталости у нее кружилась голова. Спотыкаясь, она брела по лабиринту улиц Ист-Энда. Держась за стены и углы зданий, на ощупь пробираясь в ночи, она искала место, где можно прилечь и переночевать: крыльцо или углубление в дверном проеме. Пространство под лестницей, лестничная площадка многоквартирного дома, дворы с открытым доступом за незапертыми калитками – везде можно было попытаться уснуть. Полли наверняка давно научилась отыскивать подходящие места, но в Уайтчепеле она была новенькой и еще не успела исследовать все секретные уголки для ночлега. Скорее всего, она не знала даже названия улицы, где в итоге оказалась. Проблеск света в окне или фонарь вдалеке заставили ее свернуть на Бакс-роу. Она прошла мимо ряда кирпичных домов с плоскими фасадами, в которых не было ни углублений, ни крылечек. Затем мостовая резко пошла вниз, а в стене, чуть в стороне от дороги, возникла калитка. Должно быть, Полли толкнула ее, надеясь, что та поддастся, или просто присела отдохнуть, облокотившись о калитку спиной. Ее отяжелевшая голова упала, и веки сомкнулись.

За исключением почтовой карточки, которую она отправила отцу за несколько месяцев до смерти, у нас не осталось никаких свидетельств, которые позволили бы понять, что происходило на душе у Полли Николс. Эллен Холланд описывала соседку как женщину, охваченную глубокой меланхолией, постоянно погруженную в себя, замкнутую, отгородившуюся от мира, печальную. Даже на основе этого схематичного описания можно составить приблизительный, но вместе с тем целостный портрет Полли Николс. О ней известно достаточно, чтобы сделать выводы и попытаться понять ее, представить не как вымышленного персонажа, а как живого человека. Полли родилась в квартале печатников, среди типографий и прессов, в мире, который мы знаем по сюжетам самых известных литературных произведений Викторианской эпохи. После смерти она стала легендой, как Ловкий Плут, Феджин и Оливер Твист, и, как и в случае с этими литературными героями, правда о ее жизни навек сплелась с вымыслом. Она появилась на свет на «чернильной улице» и туда же вернулась после смерти, став именем в газетных заголовках, строчкой в колонке криминальной хроники, портретом на иллюстрированном развороте, слухом, скандалом и сенсацией.

Первого сентября 1888 года Уильям Николс приготовился к худшему. Не зная, что его ждет, он, однако, догадался, что следует одеться по случаю, и облачился в траурный костюм: длинный черный сюртук, черные брюки, черный галстук и цилиндр. В тот день шел проливной дождь, и выходить на улицу в такую непогоду было крайне неприятно. Раскрыв зонт, Уильям Николс повернулся спиной к двери дома на Кобург-роуд, где жил с Розеттой и детьми, и вышел под дождь.

Он ехал в морг на опознание тела женщины, которая, предположительно, была его женой. Уильям и Полли не виделись три года. Он не имел ни малейшего представления о том, что сталось с ней за это время, но едва ли мог представить столь шокирующий поворот событий. Инспектор полиции Эбберлайн предупредил, что, возможно, Уильям не сразу узнает Полли, но полиция все-таки надеется, что личность погибшей удастся подтвердить. Он провел Николса через заднюю калитку, и они оказались во дворе, где стояло неприметное кирпичное здание. Мужчины зашли внутрь, и Николс увидел простой сосновый гроб. Он снял шляпу и приготовился. Отодвинули крышку гроба.

Несмотря на увечья, зашитую рану на горле и глубокие порезы по всему телу, Уильям Николс узнал жену. Он узнал ее мелкие тонкие черты и высокие скулы. Серые глаза, безжизненно уставившиеся в потолок, были ему хорошо знакомы, как и ее каштановые волосы, посеребрившиеся за годы, прошедшие с их последней встречи. Сомнений быть не могло: перед ним лежала Полли, как он ее называл, та самая Полли, на которой он женился и которую когда-то нежно любил. Полли, которая родила ему шестерых детей, баюкала и нянчила их, выхаживала во время болезни. За шестнадцать лет совместной жизни у них случалось всякое, но смех и радость все же иногда посещали их дом. Он представил ее юной восемнадцатилетней невестой, идущей к алтарю церкви Сент-Брайдс под руку с отцом. Они были счастливы, хотя и недолго.

Эбберлайн заметил, что Николс побледнел. Увиденное явно потрясло его – он потерял самообладание.

«Я все тебе прощаю, – обратился он к Полли так, будто бы она спала, а жестокие раны на теле еще могли затянуться. – Я прощаю тебя и помню, кем ты была для меня»[96]96
  The Times, 3 сентября 1888 г.


[Закрыть].

Уильям Николс еще долго не мог прийти в себя. Крышку гроба задвинули. Эбберлайн вывел убитого горем мужа Полли во двор и проводил его до станции.

Энни

Сентябрь 1841 г. – 8 сентября 1888 г.

5. Солдаты и служанки

В газетах писали, что дождь в тот день лил стеной. Он обрушился на Лондон сплошной завесой, промочив прохожих до нитки. Он капал с шерстяных пальто и плащей, каскадом струился с полей шляп. Ледяной февральский дождь вполне мог закончиться пневмонией и лихорадкой для тех, кто упорно не желал уходить с улиц, однако, если верить газетчикам, «настроение у всех было приподнятое». Люди тысячами стекались к Букингемскому дворцу, напирая на ограждения. Толпа заполонила тротуары улиц, которые вели к Сент-Джеймсскому дворцу. Большинство собравшихся, по сообщениям «Морнинг кроникл», «принадлежали к рабочему классу». Они «барахтались, толкались и протискивались» в надежде занять выгодное местечко и хоть одним глазком взглянуть на королеву Викторию и принца Альберта в их свадебных нарядах[97]97
  Morning Chronicle, 11 февраля 1840 г.


[Закрыть]. Молодые люди взбирались на деревья, но подоспевшие полицейские тут же заставляли их слезть. Несколько раз толпа грозилась выплеснуться на мостовую и помешать процессии, но ее сдерживали отряды конных гвардейцев, чьи металлические нагрудники поблескивали из-под алых зимних плащей. С появлением королевского кортежа народ возликовал. Раздались громкие возгласы, восклицания и крики «Боже, храни королеву!». Толпа напирала, тянула руки к каретам и лошадям, высматривала в окнах экипажей голубые глаза королевы-невесты. В ход пошли кнуты солдат второго полка конной Королевской гвардии: солдаты защелкали ими над головами собравшихся, сдерживая ряды «с решимостью и добродушием, пришедшимся всем по нутру».

Ради таких парадов, почетной службы в кавалерии в одном из самых престижных полков в стране, ради того, чтобы гордо восседать на скакуне в начищенных сапогах, Джордж Смит, которому в 1834 году исполнилось всего пятнадцать лет, покинул родную деревню в Линкольншире и прибыл в Лондон. Тремя годами ранее в Фулбек, где Джордж родился и вырос, приезжал вербовщик, и старший брат Джорджа, Томас, записался во второй полк конной Королевской гвардии. Джордж мечтал к нему присоединиться. Он приехал в казармы Риджентс-парка, будучи еще несовершеннолетним, однако его приняли. Он научился ездить верхом, как кавалерийский солдат, полировать до блеска нагрудную пластину и чистить шлем. Он быстро привык к строгой армейской рутине – знал, как стоять, маршировать, отдавать салют; держаться, как всегда, подтянуто, чтобы никто не мог упрекнуть его в том, что он прохлаждается или слоняется без дела. Джорджа с братом взяли в гвардию, потому что они были сильными, здоровыми парнями с крепким телосложением, идеально подходившим для конной службы. В армейских книгах значится, что при поступлении рост Джорджа равнялся пяти футам десяти дюймам, у него была светлая, гладкая кожа и карие глаза. Полковой цирюльник коротко подстриг его светло-каштановые волосы, но, как и всем солдатам кавалерии, Джорджу разрешили отрастить усы.

Джордж взрослел под присмотром старших конных гвардейцев и вскоре достиг совершеннолетия. Служа в Королевской гвардии, он стал очевидцем крупнейших событий в истории Великобритании и наблюдал за происходившим из первых рядов. На его глазах закончилась Георгианская эпоха и началась Викторианская: он присутствовал на похоронах короля Вильгельма IV и на коронации новой королевы в 1838 году. Десятого февраля 1840 года он участвовал в государственной церемонии по случаю бракосочетания Виктории, обеспечивая продвижение королевского кортежа сквозь толпу.

В тот день, когда лондонцы вышли на улицы, празднуя свадьбу монархини, среди них наверняка была и двадцатидвухлетняя служанка Рут Чэпмен. Об этой женщине известно очень мало: она родилась в Суссексе и, как и многие жители провинции, уехала в столицу на заработки. Родители успели покрестить ее в пятнадцать лет, прежде чем отправить в большой, полный соблазнов мир. Однако от соблазнов крещение ее не оградило, ибо к празднику королевского бракосочетания у Рут завязались отношения с солдатом второго полка конной Королевской гвардии.

Вероятно, Рут и Джордж познакомились близ казарм в Риджентс-парке на Портман-стрит. Родственница Рут работала на семью из Суссекса, проживавшую на соседней Клифтон-плейс. Возможно, там же служила и Рут. Гайд-парк, излюбленное место свиданий солдат и служанок, находился как раз между этими двумя улицами. По словам журналиста Генри Мэйхью, именно в парках горничные и няньки, возвращавшиеся домой с работы, встречали гвардейцев в их «неотразимых красных плащах» и заболевали «алой лихорадкой». Солдаты прекрасно понимали, какой эффект оказывала их красивая форма и ухоженный, строгий вид на представительниц противоположного пола, и вовсю пользовались этим преимуществом. В армии решительно не одобрялись браки среди рекрутов, а «нанять проститутку для удовлетворения своих желаний» обычному рядовому не позволял низкий заработок. По этой причине солдат «был чрезвычайно рад вступить в интимные отношения с женщиной, которая ничего от него не требовала и ничего не стоила, разве что время от времени приходилось отправляться с ней на прогулку»[98]98
  Henry Mayhew, ‘Prostitution in London: “Soldiers’ Women”, London Labour and The London Poor’, (Лондон, 1862).


[Закрыть]. С точки зрения армейского начальства, моногамные отношения с приличной девушкой из рабочего класса были хороши тем, что солдат не рисковал «заразиться какой-либо болезнью» и держался подальше от проституток[99]99
  Henry Mayhew, ‘Prostitution in London: “Soldiers’ Women”, London Labour and The London Poor’, (Лондон, 1862).


[Закрыть]. Но если для простого солдата такой расклад был идеален, то его возлюбленная оказывалась в сложном положении, чреватом для нее губительными последствиями. Именно это случилось с Рут в январе 1841 года.

Энни Элиза Смит родилась в начале сентября 1841 года, в какой точно день – неизвестно. Поскольку девочка была незаконнорожденной, ее мать, вероятно, попыталась скрыть все, что было связано с ее рождением. Энни появилась на свет в не слишком счастливое для ее матери время: скорее всего, Рут потеряла работу, когда ее беременность стала заметной, и зависела от грошовых, нерегулярных подачек Джорджа. В глазах общества и армии Рут стала «солдатской подстилкой» – женщиной, которая не попадала в категорию «профессионалок», но считалась кем-то вроде проститутки-любительницы. К счастью, в армии для таких женщин был разработан весьма прагматичный сценарий, поскольку из ста рекрутов в полку жениться разрешалось лишь шестерым. Во время войны такие женщины следовали за лагерем и зарабатывали на жизнь, стирая солдатское белье. Когда полк стоял в казармах, они часто выполняли те же обязанности. Одна солдатская подруга говорила, что зарабатывает «штопкой в дневное время» и иногда берет «стирку и глажку, чтобы хоть как-то продержаться». Как и Рут, она жила в комнате рядом с казармами и платила за свое жилье шиллинг в неделю[100]100
  Солдатам кавалерии платили намного больше, чем пехоте. В середине девятнадцатого века они получали один шиллинг три пенса в день (Peter Burroughs, ‘An Unreformed Army? 1815–1868’, из сборника под ред. David Chandler, Ian Beckett, The Oxford History of the British Army (Оксфорд, 1994), с. 173).


[Закрыть].

В течение пяти месяцев после рождения Энни положение Рут оставалось зыбким, тем более что вскоре она забеременела вторым ребенком. Какие бы нежные чувства Джордж к ней ни питал, его в любой момент могли отправить за границу, что означало бы конец романтических отношений между солдатом и девушкой, на которой он так и не женился. Распорядись судьба таким образом, Рут осталась бы без финансовой поддержки, с двумя детьми на руках и испорченной репутацией. В таких случаях солдатские подруги часто оставались при казармах и находили себе другого покровителя в полку, хотя это было чревато: фактически женщины обрекали себя на занятия проституцией. К счастью, 20 февраля 1842 года, через два года после того, как Джордж и его возлюбленная начали встречаться, ему разрешили жениться. По просьбе самого Джорджа, а может быть, по распоряжению его командира дату бракосочетания проставили задним числом: получилось, что Джордж и Рут поженились в тот же месяц и год, что и королева Виктория с принцем Альбертом.

С первого дня знакомства Джорджа и Рут их жизни, а также жизни их детей полностью подчинялись армии. Хотя после заключения брака миссис Смит приобрела официальный статус «полковой дамы» и теперь находилась, что называется, «при полку», это не значило, что ее жизнь улучшилась. Ей и детям выдавали половину солдатского пайка и разрешали жить в казармах, но условия их существования не были ни приятными, ни безопасными. Отдельные комнаты женатым солдатам начали выделять лишь в 1850-х годах, а до этого новобрачные ютились по углам общей казармы, отгородившись простыней или одеялом. Женщины одевались и раздевались, лежали в постелях, мылись, рожали и кормили грудью в окружении холостых мужчин, которые разгуливали полуголыми, сквернословили, вели себя непристойно и распевали скабрезные песни. В казармах процветала антисанитария. В ходе государственной инспекции 1857 года обнаружилось, что жилые помещения находятся в ужасном состоянии. Общежития часто располагались над конюшнями и отличались плохой вентиляцией; везде было сыро, темно, не хватало отхожих мест и умывальников. В некоторых казармах в качестве общего горшка использовали большие бочки: когда они наполнялись, их опорожняли и использовали для купания. Не лучше были оснащены и кухни: почти нигде не было печей, а рацион солдат состоял только из вареной пищи, что отражалось на их здоровье.

Но у семей, живших при полку, были и преимущества. Военным разрешалось заводить накопительные счета в банках и откладывать небольшие суммы. Больным солдатам и членам их семей выдавали лекарства из полковых запасов. Кроме того, солдаты и их семьи имели доступ к казарменной библиотеке. А главное, в 1848 году семьям выделили небольшое пособие на аренду подходящего жилья вне казарм. Условия в съемном жилье могли быть не самые лучшие, однако солдаты и их жены получали возможность уединиться и зажить своей семьей. Смиты сняли отдельное жилье очень своевременно: всего за десять лет численность их семьи существенно увеличилась. Вскоре после свадьбы Рут и Джорджа в 1842 году у Энни появился брат – Джордж Уильям Томас. За ним последовала Эмили Латиция, которая родилась в 1844 году, в 1849 году появился Илай, в 1851 – Мириам, а в 1854 – Уильям[101]101
  После рождения второго ребенка и узаконивания своего союза в 1842 году Рут и Джордж решили покрестить и Энни: она крещена 23 апреля в церкви Христа в районе Сент-Панкрас.


[Закрыть]. Энни и ее братьям и сестрам повезло: они могли воспользоваться одним из самых значимых преимуществ жизни в полку – учебой в полковой школе.

За двадцать лет до 1870 года, когда в Англии было введено повсеместное государственное школьное образование, сыновья и дочери военных в обязательном порядке посещали уроки, организованные при финансовой поддержке армии. Полковые школы учредили, чтобы оградить детей, особенно девочек, от «праздности и порока» казарменной жизни (считалось, что она «несовместима с приличиями»). Армия также хотела вознаградить солдат за службу, демонстрируя заботу об образовании и благополучии молодого поколения. В полковой школе детям прививали дисциплину, ответственность и уважение к старшим в соответствии с армейскими идеалами, а также давали «возможность найти себе полезное занятие и научиться зарабатывать на жизнь»[102]102
  Myrna Trustram, Women of the Regiment and the Victorian Army (Кембридж, 1984), с. 106.


[Закрыть]. В большинстве полков посещение школы было обязательным – под страхом лишения членов семьи солдата всех привилегий. Однако солдаты должны были оплачивать обучение в школе, что становилось нагрузкой на семейный бюджет. Так, за обучение Энни с Джорджа взимали два пенса в месяц, а за остальных детей – по одному пенсу.

В полковых школах преподавали те же предметы, что и в приходских. Школы делились на классы: для малышей и детей постарше. Самые маленькие учились в первой половине дня под руководством наставницы. Старших детей обоих полов обучал наставник-мужчина. После обеда мальчиков и девочек разделяли и обучали разным предметам: мальчики оставались с наставником, а девочки – с учительницей. По меркам первой половины Викторианской эпохи дети обоих полов получали довольно серьезное образование. Малыши учились письму, чтению и пению; позже к этим предметам добавлялись чистописание, дикция, грамматика, история Англии, география, арифметика и алгебра. Энни получила образование, во много раз превосходившее то, что было доступно ее ровесницам из рабочего класса. Для девочки были весьма полезны вечерние уроки труда, особенно рукоделия и шитья, где Энни обучили всему – от вышивки до пошива одежды, вязания крючком и спицами. Навыки, которые она приобрела – штопка и пошив одежды, – не только были нужны в казарме, но и помогали найти работу после окончания школы. Сложности вносило лишь непостоянство армейской жизни: семья часто переезжала, и обучение на время приходилось прерывать.

Хотя Джорджу и его семье удалось избежать тягот, которые влекло за собой назначение за границу, в Англии у них так и не получилось обустроиться на одном месте. Полки перемещали между казармами, нередко без предупреждения. Если в Лондоне казармы находились в нескольких милях друг от друга – на Портман-стрит, в Гайд-парке или Риджентс-парке – и переезд и обустройство нового жилья проходили относительно безболезненно, то при назначении в Виндзор, располагавшийся более чем в двадцати милях от города, семье приходилось срываться с насиженного места и нести значительные расходы. За время службы Джорджа во втором полку конной Королевской гвардии – с 1840-х до начала 1860-х годов – Смиты меняли адреса двенадцать раз, постоянно кочуя между Лондоном и Виндзором.

Одна из любопытных особенностей жизни детей солдат престижных армейских полков заключалась в том, что они видели вокруг себя два совершенно разных мира, между которыми им приходилось неуклюже балансировать. Мир кавалерии, близкий к королевской семье и населенный офицерами-аристократами, давал возможность наблюдать, хоть и издали, за существованием статусов, привилегий и богатства, с которыми большинство детей из рабочего класса в повседневной жизни никогда не сталкивались. Детство Энни прошло между Найтсбриджем с его изящными оштукатуренными виллами и Виндзором, где она жила в тени королевской резиденции. Мимо каждый день проносились четырехколесные экипажи, в которых сидели дамы в дорогих шелковых шляпках и титулованные лорды в мундирах, увешанных медалями. Энни наверняка видела и королеву Викторию, и принца Альберта, прогуливавшихся верхом по Большому Виндзорскому парку. Когда Рут с детьми выходили из своего временного жилища, они ступали по чистым, широким, хорошо освещенным улицам, где почти отсутствовали приметы бедности. Они дышали свежим воздухом Гайд-парка – так же, как и безупречно одетые представители высшего общества, державшие в руках кружевные зонтики. С ранних лет Энни учили гордиться должностью ее отца, от него она переняла любовь к королеве и родной стране. Ей прививали армейские ценности: честь и достоинство. Если ее манера держаться и говорить не выдавала в ней представительницу привилегированного класса, то, по крайней мере, показывала: она знает, как вести себя достойно, и понимает, каков ее статус. Эти навыки останутся с ней до конца жизни, и даже став взрослой, она будет производить впечатление женщины из хорошей семьи.