Текст книги "Русская рапсодия Хейкки Лахелма"

История с Давидом Хасаном

Стояла весна 1988 года. Я находился в Хельсинки, когда зазвонил телефон и, сняв трубку, я услышал на другом конце провода мужской голос: «Приветствую! Это хитрый еврей Давид Хасан».

Я знал этого человека лишь заочно, но был знаком с его женой Кати Салмела-Хасан, которая работала в Художественном музее Хельсинки. У Давида была фирма по оказанию консалтинговых услуг в сфере искусства под названием «Арс Балтика», в которой каким-то образом были задействованы артжурналист Маркку Валконен, генерал войск ООН на пенсии Энсио Сииласвуо и брат Давида Арье Хасан.

В прессе широко освещались выставки, который я привозил, и Давид, очевидно, воодушевленный моими успехами, заинтересовался возможностью сотрудничать со мной. Несколько знакомых журналистов из Объединенных иллюстрированных журналов посоветовали мне держаться подальше от этого человека. Однако, несмотря на предупреждение, я договорился о встрече с Давидом в его излюбленном месте – ресторане «Космос». Я никогда не встречался с ним раньше, но, войдя в зал ресторана, я сразу узнал Давида, поскольку его колоритная фигура не могла не привлечь внимание.

Мы провели несколько часов в приятной и оживленной беседе за столиком. По своему обычаю Давид прямо предложил вместе с ним организовывать выставки русского искусства в Финляндии. Согласно его планам, мы могли бы построить работу следующим образом: я отвечал бы за связи с Министерством культуры СССР в Москве, а Давид через свою фирму привлекал бы к сотрудничеству наиболее известные музеи Финляндии. На том и остановились.

Кроме Министерства культуры, я уже давно поддерживал хорошие отношения с Всесоюзным художественно-производственным объединением (ВХПО), организацией при министерстве, занимавшейся экспортом выставок. К моменту встречи с Хасаном я уже достиг договоренности о проведении выставки Айвазовского в Художественном музее Турку и выставки работ Ильи Репина в Музейном центре «Ретретти» летом 1989 года, поэтому я решил познакомить его с представителями этих ведущих советских организаций.

Когда мы были в Москве, директор ВХПО Валентин Ривкинд предложил нам несколько странную тему для художественной выставки за рубежом, она звучала как «Время Пушкина» и включала произведения из нескольких советских музеев. Мы дали согласие на эту выставку, поскольку она, очевидно, была ступенькой на пути к получению в скором будущем выставки в Финляндии значительно более высокого уровня. Выставка «Время Пушкина» демонстрировалась в 1989 году в Художественном музее Синебрюхова. Открывал ее тогдашний посол Советского Союза в Финляндии, почти не снимавший темных очков Борис Аристов, который на прежнем месте службы послом в Польше своими довольно жесткими методами снискал сомнительную для дипломата славу. Что касается самой выставки, то она прошла успешно и порадовала примерно 30 тысяч посетителей.

После этого перед нами открылись очень многие двери, Давид и Маркку Валконен после этой выставки часто наезжали в Москву, где я организовывал им полезные встречи и интересную программу. Маркку интересовали произведения современного искусства, которые где мы только не смотрели! Оказалось, что громадное количество этих произведений хранилось, например, в подвалах церквей. В то время современное искусство не было в почете и не вдохновляло советских коллег.

Во время поездок в Москву Давид становился просто невозможным. Чаще всего он проживал в гостинице «Украина», где роскошь номеров соответствовала замашкам Давида. Меня Давид эксплуатировал днем и ночью. Деньги тогда было гораздо выгоднее менять не в банке, а у водителей такси, у которых курс доллара в несколько раз превышал официальный. Давид прекрасно это знал, но никогда не опускался сам до таких мелочей, как обмен валюты. Он мог позвонить мне в любое время суток и попросить купить «пачку рублей». Он никогда не расплачивался со мной, а обещал вернуть деньги как-нибудь потом. Так, кстати, и не вернул.

Нужно признать, что Давид оказался непревзойденным мастером «доставать» деньги. Спонсором выставки «Время Пушкина» был Суомалайнен Сяястёпанкки (Финляндский Сберегательный банк) Хельсинки. Для того чтобы снять деньги для выставки, требовались две подписи – Давида и моя. В то время я проводил много времени в Москве, поэтому, ссылаясь на мое постоянное отсутствие, Давид уговорил-таки банковских чиновников дать разрешение снимать деньги только за своей подписью. После этого счет очень быстро опустел, и мне пришлось долго и основательно отчитываться перед банком за истраченные средства.

Вдобавок ко всему Давиду удалось установить в обход меня отношения с советскими экспортными организациями, о чем я долго не подозревал. Однажды мы случайно столкнулись с ним в коридоре ВХПО в Москве. Ничуть не смутившись, Давид буркнул: «Послушай, Хейкки! Теперь я буду напрямую договариваться с Ривкиндом, и в твоей помощи больше не нуждаюсь». Я вспомнил, что именно о такой возможности предупреждали мои друзья, так оно и произошло. Хейкки за ненадобностью просто вышвырнули за борт.

Я не мог оставить просто так грубое нарушение договора, поэтому обратился к своему старому знакомому адвокату Матти Вуори с просьбой помочь мне урегулировать конфликт. Он сумел достичь с Давидом договоренность о том, что тот выплатит мне за посредничество символическую сумму в размере 10 тысяч марок. Наличные следовало выплатить немедленно за столом переговоров. Давид заявил, что наличных у него нет, но выудил-таки из кармана банкноту в 500 марок. Это было все, что я получил.

Наше сотрудничество на том и закончилось. Наверно, это было наказание за мою глупость. Нет, не следовало ходить тогда на встречу в ресторан «Космос»!

До того как наши отношения были окончательно разорваны, я несколько раз бывал в гостях у Хасана на улице Булеварди в Хельсинки, где мы иногда просиживали за столом целую ночь. Семейную жизнь Хасана нельзя было назвать тишью, гладью да божьей благодатью, иногда я становился свидетелем бурных семейных сцен. С его женой Кати мы ощущали духовную близость, поскольку наши семьи были родом из одних и тех же мест в провинции Оулу на северо-востоке страны: она родилась в Палтамо, а я – в соседнем Буоккиниеми.

Давид был очень колоритной фигурой, он сделал много хорошего, но не меньше и плохого. Уже без меня он привозил выставки русского искусства и осуществил несколько успешных проектов, например, с Русским музеем из Санкт-Петербурга. Я же продолжал свою работу.

Александр Зарецкий

Годы до распада Советского Союза в 1991 году оказались заполненными различными культурными событиями. В Министерстве культуры был создан отдел, который имел эксклюзивное право на вывоз выставок в капиталистические страны. ВХПО просуществовало недолго, но позднее его сотрудники заняли высокие посты в министерстве. После расформирования ВХПО музеи неожиданно для себя получили право самостоятельно вывозить выставки за границу и взимать за это плату.

В 1986 году я познакомился с Александром Зарецким, чиновником в Министерстве культуры СССР. Мы начали тесно с ним сотрудничать, и первым результатом этого сотрудничества было проведение выставки Ивана Айвазовского в Художественном музее Турку в 1988 году. Наша совместная работа успешно развивалась, но тут на горизонте появился Давид Хасан, с которым к тому времени мои отношения уже дали явную трещину. Александр Зарецкий выбрал себе в партнеры Давида, а наше сотрудничество на этом резко оборвалось.

Мы не встречались с Александром целую вечность, до 1997 года, когда неожиданно увидели друг друга в поезде Москва – Нижний Новгород. К тому времени Давид уже умер, лишь на год пережив свою жену Кати. Мы договорились с Александром забыть о прошлом и возобновить наше сотрудничество, которое на взаимовыгодной основе продолжается и по сей день.

Полезные контакты Александра с самого начала очень помогали нам. Он прекрасно знал музеи Украины и Армении, но особенно хорошо ему были знакомы музеи Москвы. Сам он изучал историю искусства в Московском университете, и многие его однокурсники занимали высокие должности. Я подбрасывал Александру идею о выставке, и он благодаря своим связям легко претворял ее в жизнь. Моей же задачей было подобрать для выставки подходящий музей в Финляндии.

Самой грандиозной идеей было заполучить в Художественный музей Хельсинки выставку из картин импрессионистов, находящихся в московском Музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина. Выставка демонстрировалась в Италии и на обратном пути летом 2000 года, когда Хельсинки был объявлен культурной столицей Европы, могла быть экспонирована в Финляндии. Представители фонда «Хельсинки – культурная столица Европы 2000 года» Георг Доливо и Пайу Тюрвяйнен положительно отнеслись к этой идее и организовали нам встречу в городском художественном музее. Плата за выставку была достаточно высока, около 300 тысяч долларов, но мой спонсор Патриция Сеппяля пообещала оплатить эти расходы. Казалось, что все идет как по маслу, но нет! Выставка чем-то не подошла директору Художественного музея Хельсинки Тууле Карьялайнен. Мне редко давали от ворот поворот так, как в тот раз.

При посредничестве Александра я несколько раз встречался с Ее Величеством – директором Музея им. Пушкина, «великой и ужасной» Ириной Антоновой, которая недавно отметила свой 93-й день рождения. Эта известная во всем мире, авторитетная и влиятельная дама после первой же встречи запоминается навсегда. Александр представил меня и другой grand old lady, директору кремлевской Оружейной палаты, «железной леди» Ирине Родимцевой. Ее отец – герой, генерал-полковник Александр Родимцев, прославился в Сталинградской битве и при форсировании Одера.

Когда я впервые вошел в кабинет Ирины Родимцевой, она сухо констатировала: «Там, напротив моего окна, кабинеты важных кремлевских чиновников. Они меняются. Я остаюсь». С этой энергичной женщиной мне было легко вести переговоры, поскольку все принятые ею решения исполнялись в установленные сроки.

У Александра Зарецкого с давних пор были очень хорошие отношения с киевскими музеями, где имелись прекрасные собрания западного и русского искусства. Их основой стали коллекции нескольких богатых российских коллекционеров, переданных в украинские музеи после революции 1917 года в результате конфискации в пользу государства.

Мы несколько раз ездили с Александром в Киев. Обычно я приезжал поездом в Москву, а затем уже вместе мы продолжали путь ночным поездом в Киев. Проводники вагона были знакомыми Александра, поэтому мы никогда не покупали билеты на вокзале, а по «льготной цене» оплачивали их прямо в вагоне. По дороге, в вагоне-ресторане, мы подробно обсуждали стратегию предстоящих переговоров.

Первую выставку – «Золото скифов» мы привезли из Киева в Хельсинки в 1996 году. В ее проведении принял участие и мой друг ювелир Пекка Кивилуото. Во время переговоров с директором Музея Киево-Печерской лавры, господином Чайковским, тот бросил ключи от золотых кладовых Пекке и предложил ему самому подобрать экспонаты для выставки. Мы с Александром, воодушевленные приемом и угощением, продолжили тем временем переговоры с директором. «Золото скифов» выставлялось в нью-йоркском Музее «Метрополитен», просвещенный хранитель которого был очень растроган и, пожимая руку Чайковскому, сказал, что счастлив лично встретиться с известным композитором!

Место проведения выставки «Золото скифов» определилось неожиданно. Я был в числе приглашенных на обед у вице-бургомистра Хельсинки Антти Вииникка, который он давал в честь мэра Киева Олександра Омельченко, находившегося в столице с целью развития культурных отношений между Украиной и Финляндией. Во время беседы вице-бургомистр Винникка предложил в качестве места проведения этой выставки «Белый зал» на улице Алексантеринкату. О лучшем месте было невозможно даже мечтать, и впоследствии мы провели там целый ряд замечательных выставок.

Александр Зарецкий постепенно расширял и свой собственный бизнес. Он стал главой Отдела ценных перевозок Министерства внутренних дел России, в сферу ответственности которого входили перевозки денежных средств и драгоценных металлов. Иногда его компания занималась перевозкой на выставки за границу и других ценностей, таких как картины из Музея им. Пушкина или Оружейной палаты. Во время выборов в России машины его компании перевозили на место подсчета избирательные бюллетени. Однажды мне посчастливилось прокатиться на такой машине по Москве: мелькал проблесковый маячок, и мы мчались на большой скорости по центральной полосе улиц, минуя все пробки.

Позднее Александр открыл собственную транспортную компанию Courier Ltd. Вначале эта компания перевозила обратно на родину произведения искусства и антиквариат, которые новые русские миллиардеры покупали на европейских аукционах. Несмотря на жесткую конкуренцию в этой сфере бизнеса, Александру удается, в том числе и благодаря своим связям, получать достаточное количество заказов на перевозку выставочных экспонатов.

Мы по-прежнему иногда встречаемся с Александром и вспоминаем, как двадцать пять лет назад у нас иногда едва хватало средств, чтобы купить тарелку щей в самой простецкой московской столовой. Осенью 2014 года он приезжал с женой в Хельсинки на Ярмарку салаки и жил в номере люкс за тысячу евро одного из самых роскошных отелей столицы «Кямп». Он много работал и заслуженно добился успеха.

Владимир Зиничев

Хороших успехов в жизни добился и Владимир Зиничев. Будучи довольно молодым, он стал начальником иностранного отдела Академии наук СССР. Я не осмелился спросить его, откуда он пришел в Академию наук, но, когда мы познакомились, он уже занимал достаточно высокий пост. Мы с ним всегда хорошо понимали друг друга, чему в немалой степени способствовало его блестящее знание английского языка. Часто мы ходили с ним и его помощниками обедать, что было немного необычно в советское время, когда свободно общаться с иностранцами могли не все.

После распада Советского Союза Академия наук потеряла свою прежнюю роль в обществе. Одной из причин стала существенная утечка российских мозгов в Израиль и Соединенные Штаты. Владимир Зиничев тоже ушел из Академии наук, и я узнал, что теперь он работает генеральным директором известного и успешного московского женского волейбольного клуба «Динамо». Признаюсь, я был удивлен его выбором, но позднее понял, что в России волейбол – это очень прибыльный бизнес. Впечатляет уже перечень спонсоров московского «Динамо». Из одной из брошюр, рассказывающих о деятельности клуба, я узнал, что его партнерами и спонсорами являются, например, Рособороноэкспорт, государственная компания по экспорту вооружений, крупный банк «Авангард» и «Газпром». Не всякий клуб может похвастаться такими спонсорами! Из той же брошюры я узнал, что часто во время матчей на трибуне присутствовал бывший президент Борис Ельцин.

При моем содействии клуб «Динамо» на протяжении нескольких лет проводил сборы в Финляндии в спортивном центре «Кисакаллио» в Карьялохья, и я часто оказывал спортсменам помощь в решении практических вопросов.

Я встречаюсь с Владимиром почти каждый раз, когда приезжаю в Москву. Мы беседуем о том, что происходит в России и Финляндии, вспоминаем времена, когда сотрудничали с Академией наук. У Владимира еще с тех времен работает водитель, который возил и президентов, и других высокопоставленных лиц. Он довольно разговорчив, в отличие от большинства представителей его профессии, и нередко рассказывает веселые истории о своих бывших клиентах.

Настоящих друзей у меня немного, но Владимир, или Володя Зиничев, – один из них.

Марина и конец романа

Для проведения и координации выставки «Космос 2000» Академия наук назначила пять своих сотрудников, которые должны были находиться в «Диполи» на протяжении всего времени ее работы. После открытия экспозиции особых дел у них не было, и мы коротали время за разговорами, занимались осмотром достопримечательностей и ездили за город. В лесу под Эспоо мы собирали грибы и ягоды, что доставляло особенное удовольствие нашим русским друзьям. Они собирали всевозможные съедобные грибы и готовили из них жаркое. Так же и с рыбой. Из рыбной мелочи, выловленной в заливе Лааялахти, великолепная пятерка умудрялась приготовить знаменитую русскую уху.

Руководителем группы из Москвы был Пеэтер Варес. Других членов этой команды сейчас я уже не вспомню, кроме Марины – молодой сотрудницы Института проблем кибернетики Академии наук. В свое время мы оба занимались экономической географией: она, учась в Московском университете, а я – в Высшей коммерческой школе Хельсинки. У нас оказалось много общих тем для разговоров, а у Марины появилось еще и немало поклонников. Я организовал о ней пару статей в журнале «Сеура», который был одним из спонсоров выставки «Космос 2000». Редактор журнала Нипа Литтунен во время посещения выставки пришел в восхищение от Марины. Советник советского посольства в Хельсинки, снискавший в Финляндии славу хорошего дзюдоиста, Александр Ранних, который был затем послом России в Латвии и Исландии, тоже старательно обхаживал Марину сначала в «Диполи», а затем и в Москве.

По окончании выставки «Космос 2000» я часто ездил в Москву, где встречался с Пеэтером Варесом и Мариной. Тогда мы как раз приступили к подготовке следующей выставки – «Мамонты». Поскольку я проводил много времени в Москве, для сокращения расходов по оплате гостиницы Варес организовал мне здесь жилье. Академии наук принадлежало несколько многоэтажных домов в районе Ленинского проспекта, в них, как правило, размещали иностранцев, приезжавших в Москву в длительные командировки.

Меблированная квартира под номером 54, в которой я разместился, находилась на 14-м этаже дома по адресу: улица Губкина, 14. На самом деле дом стоял на углу улиц Губкина и Вавилова. Неподалеку находилось много научно-исследовательских институтов Академии наук. Улица Вавилова носит имя физика Сергея Вавилова (1891–1951), который в свое время возглавлял Академию наук. Однако более известным ученым был его брат Николай, ставший жертвой сталинских репрессий и умерший в 1943 году от голода в лагере. Особую трагичность его судьбе придает тот факт, что он посвятил свою жизнь изучению генетики растений, пытаясь накормить все человечество. Английский журналист Петер Прингл написал увлекательную книгу о двух братьях, блестящих ученых, испытавших революцию, войну и сталинский террор. Одного брата власть уничтожила, второго сделала своим инструментом.

В Физическом институте Академии наук, ФИАНе, который тоже находился недалеко от моей московской квартиры, в 80-е годы работали два лауреата Нобелевской премии: академики Николай Басов и Александр Прохоров. Они были удостоены премии в 1964 году за исследования в области квантовой электроники. С Прохоровым я встречался позднее несколько раз в Хельсинки и однажды недалеко от Пярну во время рыбалки на судака, которую организовала Академия наук Эстонии. Рыбалка у нас не особенно удалась, гораздо более интересными оказались беседы, которые мы тогда вели.

К тому времени я был свободен от брачных уз, имел много полезных знакомств в Советском Союзе и большое количество перспективных бизнес-проектов. Во второй половине 80-х я переехал на несколько лет в Москву и стал постоянным квартиросъемщиком двухкомнатной квартиры на улице Губкина. В том же доме проживал Николай Белоусов – предшественник Владимира Зиничева на посту начальника иностранного отдела Академии наук. Иногда я заходил к Белоусову, где меня потчевали как самого дорогого гостя. Хозяин рассказал мне, что однажды был в Финляндии без визы. Видя мое удивление, Белоусов пояснил, что в составе дивизии, переброшенной с Украины, участвовал в Зимней войне. Я привозил ему из Финляндии в качестве гостинцев газеты «Ньюсуик» и «Таймс», которые в то время не продавались в Москве. Белоусова очень интересовало то, что происходило на Западе, он расспрашивал меня, например, почему выбранный председателем Академии Финляндии Эрик Аллардт был членом «Эмнисти Интернешнл» или каким количеством акций фирмы «Нокиа» владел крупный инвестор Джордж Сорос. Ни на один из этих вопросов я не смог ответить.

Мою жизнь в Москве, кроме постоянной квартиры, облегчала и специальная виза, которая давала право покупать авиа– и железнодорожные билеты по ценам для советских граждан, т. е. очень дешево. В Хельсинки такси от аэропорта до дома стоило дороже, чем билет на самолет от Хельсинки до Москвы и обратно. Я мог бы летать самолетами «Аэрофлота» хоть на край света почти даром. Несмотря на то что вопрос с квартирой и билетами был успешно решен, работы меньше не стало, и Варес констатировал, что мне нужен еще и секретарь – Марина, которой он сам явно симпатизировал.

В 80-е годы Академия наук еще оставалась весьма авторитетной организацией, где была сосредоточена вся научная и исследовательская работа в СССР. В поисках проектов, которые можно было бы осуществить в Финляндии, мы с Мариной посещали многочисленные научно-исследовательские институты. Вскоре у нас появилось много знакомых в научных кругах, и ученые иногда приглашали нас в гости к себе домой. По мнению многих, знакомство с гражданином другой страны, проживающим в Москве, было полезным, кроме того, иностранцы могли посещать магазины «Березка», где все расчеты проходили только в иностранной валюте, а ассортимент разительно отличался от того, что можно было купить в обычных московских магазинах. Поэтому, когда мы шли в гости, у меня всегда были желанные западные гостинцы. Приглашение в русский дом почти всегда означало обильный ужин с разными напитками, преимущественно с водкой. Приглашать «на чашку кофе» было не принято. К счастью, в советские времена домашние застолья заканчивались самое позднее к полуночи, да и рестораны закрывались уже в 23:00. Только валютные бары интуристовских отелей, где собирались в основном иностранцы и местные проститутки, работали до утра.

В нашем распоряжении была черная «Волга» от Академии наук с водителем, которая обычно сначала отвозила домой меня, а затем Марину, за 20 километров от центра, в отдаленный микрорайон, где она жила в скромной однокомнатной квартирке. Однажды мы поехали прямо к ней, где всю ночь до самого утра проговорили за джином с тоником обо всем на свете. С этого вечера начались наши более близкие отношения, которые нравились не всем. Один из поклонников Марины из Академии наук даже угрожал выпрыгнуть с моего балкона, когда узнал, что Марина для меня больше, чем секретарь. Эту сцену наблюдал мой индийский друг Мэттью Вергес, который был страшно напуган такими страстями. К счастью, ситуацию удалось быстро урегулировать.

Академия наук была консервативным учреждением, в котором не поощрялись адюльтеры. Меня вызвали для беседы к начальнику иностранного отдела Академии наук, где мне было поставлено условие: либо я женюсь на Марине, либо прекращаю с ней всяческие отношения. Я без колебаний выбрал первый вариант, поскольку тогда у нас все было прекрасно, и я даже думал, что эта женитьба пойдет на пользу моей работе.

Жениться в Советском Союзе было очень просто, пары сочетали браком во дворцах бракосочетания, как на конвейере, регистрационный сбор стоил копейки. Я попросил быть моим свидетелем Валентина Бережкова. Скоропалительную свадьбу мы отпраздновали в азербайджанском ресторане «Баку». Среди приглашенных гостей были наши финские друзья и знакомые, в том числе Давид и Кати Хасан. Теперь я был женат, у меня появилась хорошая квартира и прекрасные отношения с нужными для работы людьми. Мое будущее в Советском Союзе казалось безоблачным, и я был полон радужных надежд.

Начались непривычные для меня будни нашей семейной жизни. Мы жили на улице Губкина. У Марины от первого короткого и бурного брака был семилетний сын Владик, который в основном жил у дедушки, но иногда проводил выходные с нами. Все вместе мы выезжали на пикники в парк «Коломенское» на окраине Москвы.

Девятое мая, День победы, наряду с Новым годом – это в России очень большой праздник. В советские времена День победы отмечали основательно: с утра ветераны надевали ордена и медали, на столы выставляли всевозможную выпивку и закуску. В 1988 году по случаю Дня победы Марина устроила дома праздничный обед. Для начала я услышал совсем нелицеприятные упреки в свой адрес, поскольку прямо с утра не облачился в темный костюм и лакированные ботинки. Мои объяснения, что по окончании войны в 1945 году был еще младенцем и вообще-то я представитель вражеской страны, она не приняла.

В гости был приглашен несколько лет назад овдовевший отец Марины, с которым я тогда встретился впервые. Он работал в Академии наук, в одном из подразделений Космического центра. В 60-е годы между Советским Союзом и США шло соревнование, какая страна первой направит на Луну пилотируемый корабль. Советский Союз проиграл и вообще отказался от этой идеи. Если бы все пошло по-другому, отец Марины мог стать одним из десяти космонавтов, отправленных на Луну. Подвыпив, он достал «Паспорт на Луну», документ, который вручали каждому члену этой группы космонавтов. Я держал в руках удивительный документ и думал: «Надо же! В этой стране и на Луну нужен паспорт!»

С появлением в моей жизни Марины все изменилось. Мы много путешествовали по всему Советскому Союзу, поскольку у Марины оказались друзья и знакомые в самых разных уголках страны. Мы ездили к ним в столицу Абхазии город Сухуми, где наслаждались красивейшей природой черноморских субтропиков и богатой традициями местной кухней. Черноморское побережье было любимо многими советскими руководителями, включая Сталина. Мне запомнилась фотография, на которой запечатлен Михаил Горбачев по возвращении из отпуска с дачи в Крыму после неудавшегося переворота. Лицо советского лидера было пепельно-серым и мрачным, как на похоронах.

Иногда в мою душу закрадывались сомнения, а знаю ли я, кем на самом деле была моя русская жена. К сомнениям вели некоторые события в нашей жизни. Так, однажды по инициативе Марины мы отправились на самолете в Ялту. В аэропорту меня задержали на паспортном контроле. В принципе в визе у иностранца должны были указываться все города, которые тот намеревался посетить во время своего визита в Советский Союз. В моей визе город Ялта не значился. Марина решительно прошла куда-то с пограничниками и, вернувшись через некоторое время, попросила у меня ручку. Затем она собственноручно вписала в визу слово «Ялта». Протянув мой паспорт с визой пограничнику, она поинтересовалась у него, есть ли теперь в визе город Ялта. Тот отдал честь, сказав, что да, все в порядке, и поприветствовал нас в городе-курорте Ялта. Я знал, что подобное не может позволить себе кто угодно, и стал называть Марину агентом КГБ. Марине это не понравилось, и в результате между нами стали периодически вспыхивать ссоры, мы начали предъявлять друг другу взаимные обвинения. Мне казалось, что Марина пыталась завербовать меня, сделать своим агентом. Иногда я вспоминал влиятельную до и во времена войны даму-коммунистку и дипломата Александру Коллонтай, которая могла делать все, что считала нужным, и ей это удавалось. Моим подозрениям в отношении Марины давали почву и ее «секретные» разговоры по телефону, во время которых мне следовало уходить из квартиры. Иногда она упоминала о своем очень обеспеченном брате, который, по ее рассказам, был агентом КГБ в Перу.

Наш брак начал постепенно, но явно клониться к закату. До того я никогда в жизни не знал, что такое ревность. Теперь же в полной мере узнал, что это за чувство. Марина устраивала мне сцены ревности, если я, по ее мнению, бросал в ресторане взгляд не в ту сторону. Эти сцены были настолько бурными, что летели посуда и бутылки, опрокидывались столы. А однажды я просто получил по физиономии. Это произошло в Хельсинки летом 1989 года в помещении конгресс-центра гостиницы «Каластаяторпа», когда я проводил первую выставку произведений Фаберже. Согласно договору мы с Мариной могли проживать неделю в гостинице бесплатно на условиях «все включено». Давид Хасан разнюхал об этом, приехал к нам в гости, заговорил, как только он это умел, официантов и весь обслуживающий персонал, и мы погуляли на славу. Под конец все были пьяны в большей или меньшей степени, а Давид, надегустировавшись самых дорогих сортов виски, начал обзывать свою жену Кати алкоголичкой. Он мило общался с Мариной и почему-то периодически спрашивал ее, а не еврейка ли она. Марина в свою очередь, с чего-то решила, что у нас с Кати роман, и начала швырять об стену бокалы. Вскоре после этого руководство «Каластаяторпа» объявило нам о прекращении бесплатного обслуживания в ресторане.

Иногда Марина исчезала на пару дней. Я подозревал, что ее исчезновения были связаны с одним известным финским бизнесменом, с которым мы как-то познакомились за стойкой московского валютного бара. Марина тайком от меня уезжала в Хельсинки, что выяснилось однажды, когда я нашел на полу счет за проживание в хельсинкской гостинице «Мерихотелли». Для меня до сих остается загадкой, откуда у Марины периодически появлялись пачки долларов. Это немедленно сказывалось на изменении ассортимента напитков: место тривиальной водки заменял виски Black & White из магазина «Березка». Водка появлялась вновь, как только доллары заканчивались.

Пили у нас дома много. Иногда Марина будила меня в пять утра и требовала водки и закуски в постель. Однажды она заснула, не потушив сигарету, постель загорелась, и вся квартира успела заполниться дымом, прежде чем мы потушили огонь. Алкоголь становился все менее доступным в обычных московских магазинах после начала антиалкогольной компании Михаила Горбачева. Алкогольные напитки начали продавать только после 14 часов. Жителям домов по прописке выдавали талоны на получение одной бутылки водки в месяц в обмен на две пустые бутылки. По правде говоря, даже по талону получить водку было проблематично. В Советском Союзе сразу возник дефицит бутылок, и водку продавали, в том числе и в бутылках из-под «Пепси-кола», которая появилась на советском рынке в начале 80-х годов, после договора, заключенного между Леонидом Брежневым и Ричардом Никсоном. Взамен «Столичная» водка стала продаваться в США. Когда продажа водки была ограничена, стало ясно, что резко возросло самогоноварение и, как следствие, в стране образовался дефицит сахара. Процветал черный рынок, а лучшим местом для покупки алкоголя стали таксопарки. Там, несмотря на существовавшие ограничения, можно было купить сколько угодно водки, правда, по очень высокой цене. Туда, в таксопарк, я как примерный муж ездил за алкоголем.