Текст книги "Убитые девушки"

Хизер Критчлоу
Убитые девушки

Heather Critchlow

Unsolved

Оригинальное название: UNSOLVED © Heather Critchlow 2023

© This edition is published by arrangement with Johnson & Alcock Ltd. and The Van Lear Agency, 2023

Изображение на обложке: © Marko Nadj

© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2024

* * *

Пролог

Лейла, 1986

Лейла прижимается щекой к каштановой шерсти лошади. От нее исходит такое умиротворяющее тепло! Она такая мягкая, так нежно ласкает кожу! Руби, стремясь скорее оказаться на просторе, уже возбужденно подрагивает и переступает с ноги на ногу, нетерпеливо отбивая копытами по гравию нечеткую дробь. Почти прижатая к частоколу, Лейла толкает ее в бок, пытаясь отодвинуть подальше от изгороди. И ощущает затаенную энергию кобылы, которая пока сжата, как пружина, но способна в любой момент сорваться наружу. Вспыльчивая, готовая продемонстрировать норов любому, кто вздумает гнуть свою линию, Руби в прошлом даже покусывала наездников. Но Лейле понятна ее импульсивность. Бывают дни, когда ей тоже хочется всех покусать. Да что там покусать – разодрать на мелкие-мелкие кусочки. Только бы вырваться, выгрызть себе путь к свободе.

Подтянув подпругу, Лейла запрыгивает в седло – изящно, без усилий. Стивен много раз ей говорил, что она выглядит на лошади настолько естественно, как будто родилась в седле. Правда, в последнее время к его восхищению примешивается что-то еще – то ли обида и негодование на то, как Лейла с ним обходится, то ли зависть из-за того, что есть одно место, где девушка ощущает себя счастливой и без него.

Лейле не приходится сжимать ногами бока лошади. Ей довольно взять поводья и подать кобыле мысленный сигнал: «Вперед!» Руби тотчас выбегает рысью со двора. А Лейла наслаждается ощущением ее силы и уверенности. Кажется, всего одно касание – и они обе взмоют в небо и обретут желанную свободу.

Но в этот момент из-за угла хлева появляется Джим с двумя охапками сена – по одной на каждом плече. Игривый ветерок отрывает от них мелкие пучки и разносит по сторонам.

Лейла так надеялась улизнуть с фермы до возвращения парня! Не вышло.

– Лейла, подожди! – выкрикивает Джим.

Его лицо снова темнеет от гнева. Джим сердится из-за того, что Лейла оставила его выгребать навоз из хлевов и скирдовать сено. Однако девушка уверена: он злится на нее не только из-за этого. Слова парня все еще звучат эхом в ее голове: «Ты динамщица, Лейла. Только дразнишь, но не даешь». Лейле вновь становится не по себе, внутри все сжимается, но она поворачивается в седле и машет Джиму, притворяясь, будто не расслышала оклика. Сегодня у нее нет времени на Джима. У нее ни на кого из них нет времени.

– Зараза, – сплевывает парень.

Но Руби набирает ход, и брошенное в сердцах слово догоняет Лейлу уже вялым и неразборчивым набором звуков.

На вершине тропы девушка останавливается – оглянуться на открывшийся вид. Руби рвется вперед, но всадница, натянув удила, удерживает нетерпеливую кобылу на месте. За двадцать один год, проведенный Лейлой среди этих холмов, пейзаж никогда не оставался статичным. Вот и сейчас глаза девушки различают за конюшнями тучи, несущиеся над лоскутным ландшафтом сельского Абердиншира, и пурпурный отсвет на горизонте: где-то вдалеке поливает дождь. Теперь, когда она на воле, Лейлу охватывает трепет при мысли о том, что ее ждет впереди.

Девушка обводит взглядом двор. И, удостоверившись, что за ней никто не наблюдает, направляет Руби к лесу, заставляя ее ускориться и перепрыгнуть через канаву и ограду с колючей проволокой. Когда лошадь взмывает в воздух в почти вертикальном подскоке, у Лейлы перехватывает дыхание. От опасности сердце на миг замирает. Но стоит Лейле скрыться от чужих глаз, и оно тоже пускается вскачь, подпрыгивая в бешеном ритме.

Они с Руби петляют между тесно растущими деревьями – по тропе, которая и на тропу-то не особо похожа: ею пользуются лишь они вдвоем. Дремучий, почти первозданный лес наполнен переливчатыми мхами – ярко-зелеными и мягкими там, где они покрывают толстым слоем камни и валуны. Ветви усеяны лишайниками, как будто некая подземная река внезапно изверглась наружу и развесила на них свои водоросли. С деревьев каплет влага, воздух кажется живым. Такое впечатление, словно все здесь, сговорившись, толкает девушку вперед, стремится одурачить ее, сбить с толку. Или с верного пути? При этой мысли Лейла содрогается.

Но тут Руби фыркает и трясет головой, требуя отпустить натянутые поводья. И странное предчувствие покидает наездницу. Копыта кобылы немного скользят на сырой земле, и Лейле приходится сосредоточиться – следить за тем, чтобы лошадь не споткнулась о корягу или о ствол поваленного дерева.

Когда все это остается позади, дыхание Лейлы выравнивается, и ее внутренняя потребность держать от всех оборону заметно притупляется. Шаг лошади становится легче, и они, слившись вместе в едином порыве, наконец воспаряют, удаляясь от вещей и людей, которые пытаются их удержать, приземлить и подчинить себе.

Лейла бросает взгляд на часы. Еще час до того, как ей нужно быть там, и при этой мысли ее охватывает сладкое волнение. У нее есть время, чтобы привести лошадь к опушке леса, а там она даст Руби волю, и та помчится дальше, по обширным полям, взрывая копытами мягкую почву. От галопа грудь девушки пронзает страх, ветер разъедает глаза до слез, струящихся по щекам, и тогда она на время забывает и о своем месте в этом мире, и о клетке, что становится для нее все более тесной и душной. Остается только движение, и ничего больше.

Уже затемно Руби возвращается на конный двор: без всадницы, в явной панике. Копыта кобылы нервно топчут землю, шерсть потемнела от пота, глаза бешено вращаются, изо рта брызжет пена, а тело сотрясается от дрожи. Выбежавшие из конюшни люди бросаются к ней.

Джим хватает повод, но Руби вырывается, пятится и испускает пронзительный крик от жуткой, нестерпимой боли. И только тогда все замечают на ее задней ноге глубокую рану: из подколенка сочится кровь. Вчетвером им удается загнать кобылу в конюшню, но в полночь принимают решение усыпить лошадь, потому что приблизиться к себе Руби никому не дает. Позже принимается и другое решение – прекратить поиски Лейлы.

Глава первая

Западный Мидленд

Кэл

Свернув на окруженную полями грунтовку, ведущую к дому, Кэл останавливается. С этой точки открывается хороший обзор, и в дымчатых лучах заходящего солнца все предстает идиллическим, умиротворяющим. Свет в студии Элли не горит. Необычно. Она всегда там, расцвечивает яркими мазками огромные полотна; ее лоб нахмурен, а разум всецело подчинен искусству, когда она готовится к очередной выставке или выполняет случайный корпоративный заказ. Элли такие заказы не в радость, и Кэл это знает, но в последнее время именно эти подработки жены позволяют им держаться на плаву.

Неохотно включив передачу, Кэл медленно подъезжает к дому с террасой в американском стиле, в который они оба влюбились с первого взгляда. Элли была уже на большом сроке беременности, носила под сердцем их дочь. И тогда этот дом показался обоим олицетворением их надежд и мечтаний.

Не успевает Кэл вылезти из машины, как из дома выскакивает Ракета: лабрадор виляет хвостом, льнет к нему всем телом, норовя лизнуть. Хоть кто-то рад его видеть! А в доме тишина, и она заставляет сердце Кэла сжаться – это чувство обреченности охватывает его всякий раз, когда по приезде домой он не видит или не слышит жену и дочь. За прошедшие шестнадцать лет его страхи свелись к обрывочным воспоминаниям из прошлого, но они возвращаются, и Кэл не знает, как избавиться от них.

– Элли? Кристина? – окликает он, следуя за собакой на кухню. И расслабляется, увидев жену за столом, пусть и не в лучшем расположении духа.

– Где ты был? Ты получил мои сообщения?

– Прости… – Он постоянно извиняется в последние дни. – Я был в библиотеке. Готовился к… завтрашнему дню. И поставил телефон на беззвучный режим.

По лицу Элли пробегает страх.

– Ты опять с ним встречаешься. – Ее голос дребезжит от недоверия.

– Я должен. – Поставив сумку, Кэл делает глубокий вдох и пытается сохранить над собой контроль. – Я не могу взять и все бросить. Попытайся понять меня, Эл.

Такой шанс журналисту выпадает порой раз в жизни. Но это нечто большее. Возможность понять. Он не должен останавливаться. И уже не может остановиться…

– Господи, Кэл! Я думала, ты послушал меня. – Щеки Элли розовеют, глаза наполняются слезами. А Кэла поражает то, что он не ощущает ее страдания, словно наблюдая за ним на расстоянии. – С тех пор как стали приходить эти письма, ты сильно изменился. Меня это очень пугает.

Но это не просто письма. Это расследование, «кроличья нора», свободное падение в кромешную тьму. Элли привыкла быть его защитницей, но на этот раз она не поддерживает мужа. А в его мозгу засели сцены преступлений, в ушах звенят пронзительные крики, перед глазами то и дело возникают изувеченные тела. Они теперь с ним постоянно и требуют ответов.

– Потому что я пропустил открытие твоей галереи? Я же извинился. Мне правда жаль, что так вышло.

Глаза Элли темнеют от обиды.

– Дело не только в этом, Кэл. Ты изменился. Ты стал другим. Пожалуйста, не ходи, не встречайся с ним завтра. Довольно!

– Я должен пойти. И ты это знаешь. – Кэл отворачивается, обескураженный внезапной вспышкой раздражения. Вообще-то он мягкий, подчас даже кроткий; вспыльчивость никогда не была ему свойственна. Откуда она вдруг взялась? Или в нем действительно говорит другой человек? Слова Элли вывели его из себя. – Всего несколько встреч, и я с этим закончу.

– А если к тому времени будет… слишком поздно?

– Что? – Кэл, резко повернувшись, вглядывается в лицо Элли. – Ты ведь так не думаешь.

Голос Элли срывается, она прячет лицо:

– Я уже не знаю, что думать, Кэл. Ты на себя не похож. Ты даже не поинтересовался у меня, почему я пыталась связаться с тобой.

– Извини… Что случилось?

– Крисси… Она пропала по дороге из школы.

– Что? – Сердце в груди Кэла заходится бешеным стуком: в его мире исчезновение человека чревато ужасными последствиями.

– Все в порядке. В итоге она вернулась домой. Прошла пешком полпути… Она наверху, но не выходит из своей комнаты. Я просто…

В голосе жены сквозит нервное напряжение: их дочь никогда не была трудным ребенком, и никто не знает, как реагировать на перемены в ее поведении. В шестнадцать Крисси замкнулась в себе, и любые попытки выяснить, что за проблемы волнуют дочь, только усиливают ее скрытность. Девушка не желает делиться с родителями своими секретами.

– Она хоть что-нибудь сказала?

– Нет, – мотает головой Элли, а по ее щеке уже стекает слеза. Жена быстро отворачивается и украдкой смахивает ее, как будто больше не желает делиться с мужем своими переживаниями.

«Может, обнять ее?» – проносится в голове Кэла. Это ведь так просто. Но пропасть между ними заставляет его лишь спросить:

– Может, мне попробовать с ней поговорить?

Кэл не хочет ничего предпринимать без позволения Элли: он чувствует, что утратил право что-то решать, раз его не было рядом с женой, когда он был так нужен, необходим ей.

Элли вздыхает с печалью и безнадежностью, которые Кэл старается не замечать.

– Попробуй, – прикусывает она губу. – Только, мне кажется, о школе лучше не упоминать.

Направившись к лестнице, Кэл слышит, как за женой захлопывается задняя дверь. На мгновение Кэл замирает у подножия лестницы. Его глаза застилает чернота, в голове мерцают и гаснут образы. Кэл пугается: они появились из ниоткуда.

Немного успокоившись, он поднимается наверх и тихо стучит в дверь дочкиной спальни. Раньше из нее всегда доносились то музыка, то болтовня, то звуки видео из YouTube. А сегодня там гнетущая тишина. Может быть, ему все-таки удастся вытащить дочь из спальни и они проведут вечер вместе, займутся чем-нибудь, изгонят эту сгустившуюся вокруг них и в них темноту? Кэл всегда умел достучаться до дочери – у них была особая связь.

– Уходи, мама.

– Это не мама, это я.

Не дождавшись ответа, Кэл спрашивает:

– Можно мне войти? – и медленно поворачивает ручку. – Раз ты не говоришь мне «нет», я вхожу.

Кэл быстро входит в комнату, и у него мгновенно перехватывает дыхание: Крисси сидит на кровати, обхватив руками колени и обратив к нему бледное лицо, на котором читается вызов. Живая реинкарнация другой девушки.

До чего же дочь похожа на Марго! Потрясающе похожа. Кэлу остается лишь изумляться силе генетики, когда он смотрит на волны рыжеватых волос, обрамляющие лицо дочери. И мысленно возвращается в прошлое – когда ему было всего девять лет и вскоре предстояло лишиться сестры.

Кэл устремляет грустный взгляд на стул у кровати. Раньше он всегда был свободным, «ждал папу» – Крисси нравилось, когда он, набросив на колени одеяло, теребил в руках ее любимую (на тот момент) мягкую игрушку. А теперь стул завален ворохом бумаг и скомканной одеждой.

– Я занята, пап.

– Дела есть всегда, а пообщаться?

Крисси только еще больше насупливается – ни намека на смягчение.

«Это неизбежно, – убеждает себя Кэл, садясь на кровать, хотя Кристи от него отворачивается (совсем как ее мать чуть ранее), – все дочери рано или поздно отдаляются от отцов. Это ничего не значит».

Он делает глубокий вдох и медленно выдыхает. Боится сказать что-то не то.

– Ты сегодня заставила поволноваться маму.

Не то…

Крисси фыркает:

– Маму, но не тебя. Потому что ты даже не отвечал на телефонные звонки и эсэмэски.

Кэл ощущает тягостное стеснение. Все это чересчур тяжело. Он не испытывал ничего подобного, с тех пор как пропала Марго. Еще миг – и его охватывает дикое желание закричать, встряхнуть дочь, пробиться к ней хотя бы так. И это пугает Кэла. Он не хочет уподобляться собственному отцу.

Кэл сдерживается и не кричит. Вместо этого он открывается дочери, чего не смог сделать в беседе с женой.

– Прости меня, – говорит он, – это из-за серии убийств, над которой я работаю. Они не выходят у меня из головы.

Некоторые жертвы были ровесниками Крисси. Схвачены по дороге в школу или домой, запуганы, замучены и брошены. Их образы отпечатались в его мозгу, как эпизоды из страшного фильма. Кадры узких запястий, связанных веревкой, от которой остаются следы на коже. Кэл сглатывает.

Крисси смотрит в окно, ее взгляд блуждает по багряным листьям бука, затеняющего боковой фасад дома. Несмотря на собственное состояние, Кэл понимает: с его дочерью не все в порядке.

– Что с тобой? Что происходит? Не в твоих привычках возвращаться из школы пешком.

Крисси резко поворачивает голову:

– Откуда тебе знать, что в моих привычках, а что нет? Ты меня не знаешь. Теперь уже совсем. – Кристи впивается в отца взглядом. В ее изумрудных глазах стоят слезы, которые девушка силится сдержать.

Кэл пугается этого взгляда. У него такое чувство, будто он подвел свою дочь, обманул ее ожидания. Только вот какие – ему неведомо.

– Я хочу помочь.

– Тогда оставь меня в покое, – отчеканивает в ответ Крисси и снова отворачивается, сосредотачивая взгляд на дереве, защищавшем ее с самого детства.

Кэл не знает, что делать дальше. Несколько секунд он сидит по инерции. А потом медленно встает и направляется к двери, ненавидя себя за растерянность, робость, вероятные, но еще не осознанные ошибки и надеясь, что дочь обернется и окликнет его, попросит остаться.

На пороге Кэл замирает и, раздираемый сомнениями, оглядывается назад. Эх, если бы кто-нибудь подсказал ему, что делать, как себя правильно вести! В памяти снова всплывает Марго: на десять лет старше него, яркая, никогда не унывающая, мудрая, замечательная! Она всегда была на его стороне. Кэл пытался убежать от боли, вызванной утратой сестры, но это оказалось невозможным. Боль только нарастает с годами, находит новые способы, как его одолеть. И сейчас, глядя на дочь, Кэл понимает: ему отчаянно недостает Марго. Была бы она сейчас рядом! Она бы все поняла…

Но… не исчезни тогда сестра, возможно, ничего этого вообще бы не было.

Глава вторая

Здание психиатрической больницы строгого режима навевает страх. Кэлу приходится собрать в кулак все свое мужество, чтобы к нему подойти. Да еще тело, одеревеневшее после многочасовой езды в машине, плохо повинуется. А рюкзак с записывающей аппаратурой упорно норовит сползти с плеча.

Поправив его, Кэл окидывает глазами викторианский фасад Бродмура. Задержавшись на арочных окнах, взгляд останавливается на впечатляющем входе; за ним находится человек, с которым ему предстоит встретиться. Знаменитая башня с часами интригующе поблескивает в слабом солнечном свете.

В каждый свой приезд сюда он почему-то был уверен: Дюбуа передумает, откажется от встречи в самый последний момент. А сегодня Кэлу даже хочется, чтобы именно так и случилось. Сказывается плохой сон, переживания за дочь. Но не только это. Кэл боится предстоящей встречи.

Пропускной контроль занимает больше времени, чем раньше. Кэл, как обычно, предъявляет документы охраннику, но тот изучает их так внимательно, словно никогда раньше не видел. Потом проверяет отпечатки его пальцев, дотошно сканирует багаж. Персонал больницы всегда начеку, предельно осторожен.

– Оставьте вещи здесь. – Мужчина указывает на открытый шкафчик.

Разрешение на использование простейшей записывающей аппаратуры потребовало многомесячной переписки и одобрения госсекретаря. Достав самое необходимое – направленный микрофон дальнего действия, – Кэл убирает рюкзак в шкафчик. Даже адвокатам не разрешается проносить с собой что-либо, кроме бумаги и ручки.

Оказавшись в пустой комнате для допросов, Кэл вынужден ждать. Ему нужно успокоить нервы, быстрее надеть на лицо равнодушную маску, иначе Дюбуа заметит. Этот человек как змей – наблюдательный, коварный, смертоносный. Кэл сознает, что за ним тоже ведется наблюдение: больница нашпигована камерами слежения, механические глаза фиксируют и записывают каждое движение. Разгладив ладонями брюки, он старается дышать ровно и глубоко.

Судя по тому, что ему известно, Кэл не может просто взять и уйти. Последнее время его рейтинг неуклонно падает. Он, пожалуй, одним из первых среди ведущих британских криминальных подкастов отказался от сухих документальных радиопрограмм в пользу нового формата подачи материала, но Кэла быстро настигла и захлестнула волна конкуренции. Его продюсер Сара едва скрывает свое нетерпение. Добрые люди донесли Кэлу: она расстроена тем, что ей его навязали. И воспользуется любым предлогом, чтобы сбросить с себя «мертвый груз». Карьера Кэла как ведущего повисла на волоске.

Но тут ему начали приходить письма. Дюбуа – Лесной Убийца, он же Лицо Зла – никогда не давал интервью. «Исключительной чести» пообщаться с серийным убийцей удостоился Кэл. В письмах мелькали намеки на возможность узнать о других жертвах убийцы – тех, кто бесследно пропал. Полиция предполагала, что их могло быть еще двадцать-тридцать человек. И как знать, вдруг Кэлу выпало стать тем, кто сможет их найти?

Даже Сара, казалось, воодушевилась. История этого серийного убийцы обещала поднять рейтинг подкаста. Но Дюбуа оказался скользким и изворотливым типом. Всякий раз, когда Кэл пытается сжать хватку, этот человек от него ускользает. Вместо того чтобы обнажить перед журналистом душу, он коварно норовит влезть в голову самого Кэла, и его сны теперь полны ужасающих подробностей, разрывающей сердце боли, воспоминаний.

Не успевает Кэл взять себя в руки, как в комнату заходит Дюбуа, пристегнутый наручниками к надзирателю. Его маленький рост и черты лица как у хорька обрели печальную известность – фотографию убийцы так часто печатали в газетах, что Кэл вздрагивает каждый раз, видя этот растиражированный образ и складки жира, которым Дюбуа оброс в психушке. Сегодня его кожа даже бледнее, а одет он в бесформенные, не поддающиеся описанию тренировочные штаны и растянутую футболку. И совершенно не похож на сильного, подтянутого мужчину, заманивавшего молодых женщин своей неординарной внешностью и шармом.

Большую часть времени Дюбуа проводит в одиночестве. Остальные пациенты больницы не проявляют к нему дружелюбия; на жизнь Дюбуа даже несколько раз покушались. Не в силах удержаться, Кэл опять косится на неровный, зазубренный шрам на шее этого человека – свидетельство того, что однажды беспрецедентные меры по его защите все-таки не сработали и одному из заключенных удалось прорваться сквозь кордон с осколком плитки из душевой.

Сообразив, куда устремлены глаза Кэла, Дюбуа горделиво запрокидывает голову назад, демонстрируя колоритный рубец со стальной твердостью во взгляде. С него никогда не снимают наручники при общении с Кэлом. Неважно, проходит ли их разговор в присутствии одного надзирателя или в комнате находятся другие люди. А за стеклом всегда стоит больничная команда, наблюдающая за своим подопечным и готовая в любой момент вмешаться. Правда, ни врачи, ни санитары больницы никогда не заговаривают с Кэлом. И порой он задается вопросом: может быть, они не одобряют его попытку дать право голоса злодею?

– Доброе утро.

Убийца кивает Кэлу. Не улыбается. Ждет. Цепь наручников, плотно сжавших его запястья, глухо позвякивает. На лбу Кэла проступает пот.

«Соберись!» – велит он себе.

– Как вы спали? – Он старается говорить вежливо, тщательно скрывая вдруг возникшее дурное предчувствие, ощущение, что сегодняшняя встреча – ошибка. Кэл к такому повороту не готов.

Дюбуа лыбится, обнажая острые клыки. Перед глазами Кэла всплывают следы укусов, оставленных убийцей на телах девяти молодых женщин – еще при их жизни! С трудом удержавшись от дрожи, Кэл мысленно напоминает себе: этого человека никогда не выпустят на свободу.

– Я, мистер Ловетт, практически не сплю в эти дни. Не испытываю потребности спать. Да и вы, похоже, не удостоили свой организм полноценным восьмичасовым сном. – Сиплый голос растекается как змеиное шипенье.

Не желая обсуждать свою бессонницу, Кэл придвигает к Дюбуа шоколадные плитки, как его проинструктировали.

– Я принес вам батончики «Твикс».

В глазах Дюбуа вспыхивает ярость. Его бешенство наполняет воздух вокруг, атмосфера вмиг накаляется.

– Я просил чертовы «Марсы».

Нет, не просил. Но пытаться переубедить его бессмысленно.

– Простите, – бормочет Кэл.

– Просто вы такой же, как они. Эти ничего нормально не делают, – сверкает глазами убийца. – Досадно, что и вы не в состоянии меня понять. Доведись вам идти по битому стеклу, вы бы лучше соображали.

Тон Дюбуа теперь скорее недовольный и обиженный, нежели угрожающий. Но его кулаки сжимаются, и цепь наручников снова клацает. Кэл подавляет приступ тошноты. На ум приходит Джанин Роллинс, одна из жертв Дюбуа. Ее стопы были сплошь искромсаны, патологоанатом извлек их них двести осколков стекла. Но это не худшее, что пришлось претерпеть бедной женщине.

Дюбуа пронзает Кэла взглядом, полным ненависти, он словно жаждет пробуравить его до нутра. Кажется, что напряжение между ними вот-вот пробьет воздух и создаст гигантский грозовой разряд. Кэлу хочется отвернуться, но он не в силах отвести взгляд. Не слышит ничего, кроме пульсирующего шума в ушах, и ощущает только жар от прилившей к голове крови.

Но затем преступник пожимает плечами и, к облегчению Кэла, придвигает к себе батончик. Дюбуа срывает с «Твикса» обертку и впивается в него зубами, в блаженстве закрывая глаза. Он жует с открытым ртом, и Кэлу видно, как липнет к его зубам карамель. Переход от ярости к расслаблению занимает у этого человека – настоящего чудовища во плоти – долю секунды.

Доев, Дюбуа открывает глаза и заговорщически – наигранно озираясь по сторонам – склоняется к нему. Кэл замечает проблески обаяния и опасной харизмы, все еще таящихся в нем. Хотя при раздутом, обрюзгшем теле с грязными ногтями и едким запашком это кажется гротескным.

– Что вы желаете узнать сегодня?

– В своих письмах вы намекали, что готовы поделиться еще не озвученными подробностями своего… своей истории.

Они оба понимают, зачем здесь Кэл, почему он приходит сюда вновь и вновь – ради людей, у которых пока еще нет ответов, но которым необходимо их получить.

Чудовище имитирует колебание, притворяется удивленным.

– Вы хотите узнать о моих… преступлениях?

Наклонив набок голову, Дюбуа заходится смехом, который режет слух, действует Кэлу на нервы. Он понимает, что Дюбуа доставляет удовольствие играть с ним: у закрытого в психушке монстра не осталось иных развлечений. Что ж, Кэл предвидел, чем чреват заключенный им договор, сделка с дьяволом. Но становится интересно – окупится ли это?

И он начинает задавать вопросы. Дюбуа отвечает на них механически, но Кэл видит, что внимание преступника рассеивается. Дюбуа не огрызается, не возражает, не кривит рот в ядовитых ухмылках. Ему явно скучно. Его пальцы тянутся, насколько позволяет цепь, к локтям и предплечьям, расчесывают сухую кожу, и отшелушенные чешуйки слетают на пол. Кэл старается показать, что ему невероятно интересны заезженные ответы, а сам ищет брешь, зацепку в шаблонной версии. С другими у него все всегда получалось. Он даже наслаждался азартом погони. Но в этом человеке есть нечто такое, что делает все попытки его раскусить тщетными.

– Расскажите мне подробнее о вашей матери, – говорит Кэл.

Эта тема запретная, но он в отчаянии. Дюбуа снова пожимает плечами, но то, как он ими поводит, убеждает Кэла: вот она, зацепка! Вот способ выведать у Дюбуа то, о чем он умалчивает.

– Вы были маленьким, когда она умерла. Возможно, вы ее не помните?

– Мне было двенадцать. И она не заслужила того, чтобы о ней вспоминали.

– Очень жаль.

Дюбуа начинает ерзать на стуле; пальцы монстра продолжают ковырять кожу. Дискомфорт и отвращение на его лице воодушевляют Кэла: это лишнее подтверждение того, что он на верном пути.

– Мой отец – интересный человек, – говорит Дюбуа, начиная грызть ноготь.

Его голос – опасно тихий – словно предостерегает журналиста от дальнейших вопросов. Но Кэл не останавливается.

– Правда? А что отец думал о вашей матери? – спрашивает он.

И почти сразу сожалеет о брошенном вызове.

Дюбуа с искаженным лицом резко вскидывает голову.

– Отец считал ее конченой потаскухой, – не выговаривает, а шипит он.

В его словах сквозит безудержная, абсолютная жестокость. Кэл знает, что делал Дюбуа, на что он способен. И тем не менее эта моментально взыгравшая ненависть, эти вздувшиеся на шее вены шокируют его. Но он берет себя в руки, подавляя внутреннее смятение.

А Дюбуа продолжает выплевывать свой яд:

– Она перетрахалась с половиной деревни.

– Но разве это правда?

Патрисия Дюбуа. Модель отвращения и похотливого сладострастия своего сына. В действительности у нее был любовник, но лишь один. Патрисия закрутила роман с местным фермером: по-видимому, искала утешения и надеялась забыть в его объятиях о муженьке, известном на всю округу своим крутым нравом.

– Я помню ту ночь. – Зрачки Дюбуа расширяются, и Кэл едва удерживается, чтобы не содрогнуться при виде змеиного выражения его лица. – Отец поднял нас с постели и заставил смотреть. Взял ремень и стал ее бить. Хотел, чтобы мать пожалела о содеянном. Она кричала. Знаете… я до сих пор слышу ее крики… они не смолкают – вот здесь. – Дюбуа стучит по голове скованной рукой. – А потом отец сказал ей, что она может уйти. Но без вещей, за которые он платил. Он забрал всю ее одежду. Раздел до нитки. Вытолкал на улицу в снег и заставил бежать. Голой.

От нездорового восторга в глазах Дюбуа сердце Кэла бьется сильнее. Он пытается представить себе отца, который будит маленьких детей, чтобы у них на глазах учинить жестокую экзекуцию над их матерью. Не нужно быть психологом, чтобы понять, откуда произрастают корни садизма Дюбуа. Он перенял это от отца. Дюбуа тоже заставлял свои жертвы бегать. Но никогда не позволял им убегать от себя.

– Как ваша мать умерла? – вполголоса интересуется Кэл.

Дюбуа выдерживает его взгляд.

– Несчастный случай на ферме. Такая жалость! Но, знаете ли, с тракторами надо обращаться осторожно… Видели бы вы ее лицо, когда она поняла… – фыркает монстр.

– Поняла – что?

Перед глазами Кэла возникает тракторный ангар, в голове роятся всякие мысли: «Нет… Дюбуа там не было. Там никого не было… Так, во всяком случае, считается».

Но, похоже, рассказ о смерти матери вывел этого человека из ступора. Дюбуа понижает голос до шепота – такого тихого, что Кэлу приходится напрячь слух, чтобы расслышать.

– Она была не первой, чтоб вы знали. – Монстр заглядывает Кэлу в глаза, как будто напряженно ожидает его реакции.

– Ваша мать? – На миг Кэл теряется, не понимая, о чем тот говорит.

– Не-е-ет, – произносит Дюбуа так, словно это очевидно. – Мэнди. – Он облизывает губы, и все журналистские инстинкты Кэла замирают в ожидании: вот она, плата за часы туманных откровений и за те образы жертв, которые ему уже не вычеркнуть из памяти, которые будут преследовать его до конца жизни.

Дюбуа переводит взгляд на стекло, за которым стоит санитар – неподвижный, сосредоточенный.

– Они думают, что первой была Мэнди. – Дюбуа выпрямляется и опять фыркает. – Вы все так думаете.

– Вы вместе учились в колледже. Она была неласкова с вами, – запинается Кэл, намеренно искажая факты.

Все было наоборот. Дюбуа проявлял нездоровый интерес к Аманде Лайонс. Она отвергла его, и Дюбуа выжидал несколько месяцев, чтобы поквитаться с девушкой. Он вынашивал свою обиду, лелеял ее, мечтая о мести. Но Кэл вынужден подыгрывать убийце.

– Она не первая, кто так обошелся со мной, – сверкает глазами Дюбуа. – Но в конце концов они все пожалели об этом. Я их заставил…

Аманду Лайонс нашли привязанной к дереву со следами жестоких пыток на теле. В легких девушки оказалась речная вода, но реки поблизости не было. Дюбуа перетаскивал ее с места на место – мучая, но не спеша убивать.

Кэл заставляет себя не думать об известных жертвах убийцы. Их души упокоит правосудие. Его задача – помочь другим, тем, за чью смерть это чудовище еще не понесло наказания, и их близким, до сих пор пребывающим в неведении об участи своих любимых дочерей и жен.

– Так кто же был первым?

Дюбуа пожимает плечами и снова откидывается назад, явно утрачивая интерес к разговору. Протянув руку к очередному батончику, он не спеша развертывает его и смакует.

Кэлу хочется закричать. Мысленно он уже обхватывает руками шею этого человека, сжимает все крепче и крепче, пытаясь выдавить из него правду. Реалистичность этой картины поражает журналиста. В Дюбуа есть что-то такое, что меняет собеседника. Он словно заражает своим вредоносным ядом.

Проходит несколько секунд, и глаза Дюбуа стекленеют в сладостной эйфории, а с губ внезапно слетает признание о другой жертве его маниакального расстройства:

– Одна женщина – ее муженек похаживал налево. – Наклонившись вперед, Дюбуа хрипло хихикает. – Они упекли его за решетку. Бедняга умер в тюрьме в прошлом году. В праве на апелляцию ему отказали. – При этих словах Дюбуа заходится смехом, как будто это шутка.