Текст книги "Возвращение"

Видимо, он обмолвился о Понимании в клубе, да, конечно. Скорее всего, во время шахматной партии в прошлую субботу или неделей раньше. Во всяком случае, он не ожидал. С Малером они не были особенно близки – в общепринятом понимании, – или же их безмолвное общение в накуренном зале содержало нечто большее, чем он предполагал. Или позволял себе предполагать. Вообще-то он над этим не задумывался, но так или иначе звонок Малера стал сюрпризом.

– Думаю, что мы еще сыграем, – сказал Малер.

– Да, я скоро вернусь. Ничто так не повышает способности, как двухнедельное воздержание.

Малер рассмеялся своим глубоким смехом и пожелал ему удачи.

Напоследок позвонила, естественно, Джесс.

Издалека слала дочерние объятия, но обещала через несколько дней навестить его с корзиной винограда, шоколадом и внуками.

– Ни за что, – протестовал он. – Держи детей за сто миль от зрелища синеющего старикашки! Они меня до смерти напугаются.

– Ерунда, – ответила Джесс. – Я потом свожу их в мороженицу, и они все забудут. Я знаю, что ты до смерти боишься операции, хотя конечно же станешь категорически это отрицать, если кто-то спросит.

– Стану категорически отрицать, – подтвердил Ван Вентерей.

Как и Малер, она рассмеялась. Потом он поговорил на школьном французском с двумя трехлетними внуками, которые, разумеется, тоже грозились в скором времени его навестить. Если он правильно понял. И надо признать, они здорово переживали и даже попытались его подбодрить.

– Там делают укольчик, и человек засыпает, – сказал один.

– А мертвых они увозят в подвал, – успокоил другой.

Когда уже и это оказалось позади, пришла пора выезжать.

Он, как всегда, оставил ключ госпоже Грамбовской, соседке снизу, и вокруг седовласой преданной служительницы веры, как ему показалось, в этот вечер витало примирение, словно сияющий нимб. Она взяла его ладонь в свои руки и осторожно ее погладила, прежде, за все годы, что он ее знал, она никогда не позволяла себе такого жеста.

– Прощайте и будьте осторожны.

«Похоже, что они все здорово разочаруются, если я выкарабкаюсь», – подумал Ван Вейтерен, садясь в такси. Кстати, недурное напутствие. Быть осторожным! Когда он будет лежать там, накачанный лекарствами и разрезанный, то, конечно, чертовски важно будет не допустить какой-нибудь неловкости. Надо запомнить.

Оказалось, что не позвонил только Эрих, но, может быть, он пытался днем. Матч против Мюнстера и поход в бар заняли почти весь день, в результате комиссар находился дома не больше двух часов. Надо думать, что в тюрьме пользоваться телефоном разрешают только в определенное время.

Медсестра привела Ван Вейтерена в выкрашенную светло-желтой краской палату с двумя кроватями, но вторая была пуста, так что он мог остаться наедине со своими мыслями.

А их было много – и самых разных. И достаточно назойливых, чтобы прогнать сон. Телефонные звонки напомнили о прошлом; ему не хотелось думать о нем, но мысли неслись туда, и вскоре комиссар стал вспоминать моменты боли и зернышки счастья, выпавшие ему в жизни, пытаясь понять, что же именно сделало его тем, чем он стал… если, конечно, можно ставить вопрос так по-детски. Во всяком случае, казалось, что время для раздумий более чем подходящее. «Я как будто сам себе сочиняю эпитафию, – подумал он вдруг, – собственный некролог, с перевернутыми знаками альтерации. Или знаками вопроса».

Прочь из памяти.

Ex memoriam.

Кто я? Кем я был раньше?

Естественно, ответов не появлялось; ясно было только одно – что здесь играло роль множество факторов. И все они каким-то мрачным образом тянули в одну сторону.

Отец: поистине трагическая фигура (хотя дети обычно слепы и не чувствуют трагизма), оказавшая на него огромное влияние. Он уверенно и непреклонно внушал сыну мысль о том, что от жизни ничего нельзя ждать. В ней нет порядка, а есть только ощущения, произвол, случайности и мрак.

Да, приблизительно так, если он его правильно понял.

Его брак: двадцать пять лет жизни с Ренатой. В результате появились двое детей, наверное, это и есть самое главное. Один из них в тюрьме и вряд ли сойдет с кривой дорожки, но, разумеется, есть еще Джесс и внуки – неожиданный свежий побег на старом и больном древе. С этим никак не поспоришь.

Служба: хоть ничто его там не держало, все же тридцать пять лет бессменной работы, тридцать пять лет столкновений с обратной стороной жизни общества наложили на его личность определенный отпечаток.

Да, определенно, есть тут некая связь.

Ван Вейтерен просунул руку под простыню и пощупал живот. Там… она сидит где-то там, сразу за пупком и чуть справа, если он не ошибается. Именно там и будет разрез.

Он слегка надавил. Почувствовал, как возникает голод, как будто он нажал на кнопку; после шести ему есть запретили, а он ничего не ел с двенадцати. Сейчас, наверное, опухоль поглощает последние капли пива от «У Аденаара»… Он попытался представить себе этот процесс, но картинки получались странные и фантастические, очень далекие от реальности.

Пребывая в своих смутных воспоминаниях, он, видимо, уснул; какое-то время продолжался мрачный фильм о том, что происходит в просвете кишечника, но постепенно все прояснилось. Неожиданно восстановилась контрастность, и четко обозначилась ярко освещенная сцена: мистические фигуры в зеленом крались по больнице безмолвно, как в гипнотическом трансе. И только лязганье хирургических инструментов, которые точили и бросали в железные лотки, время от времени нарушало полную тишину.

Увидев свое обнаженное, беспомощное тело лежащим на холодном мраморном столе, он вдруг понял, что все позади, это совсем не операция; он уже находится в хорошо знакомом холодном зале судмедэкспертизы, где так много раз видел за работой Меуссе и его коллег.

Ван Вейтерен приблизился к проворно режущим и ковыряющим фигурам и понял, что там лежит уже не он, а кто-то совершенно чужой, какой-то несчастный бедняга. А может, и не совсем чужой… что-то знакомое виделось в обезглавленном теле без рук и ног. Когда же комиссару наконец удалось протиснуться между Меуссе и его бледным толстяком ассистентом, имя которого ему никак не удавалось запомнить, оказалось, что работают те совсем не за столом, а прямо на земле в лесу. В канаве. И заняты они на самом деле не операцией и не вскрытием, а просто заворачивают тело в большой грязный ковер и вот уже поспешно тащат в заросшую канаву, где ему и место. Где всему место. Ныне и вовек.

Но вот уже он сам лежит в ковре. Он не может издать ни звука, не может даже дышать, но хорошо слышит их возбужденный шепот: здесь ему будет хорошо! Никто его здесь не найдет. Абсолютно ненужный человек. Зачем о таких беспокоиться?

И он закричал… Он кричал им, взывая к их совести. Да, именно это он кричал, но получалось, конечно, неважно, потому что ковер был толстым, а они уже уходили, да и кричать, не имея головы, оказалось очень трудно.

Женщина теребила его за плечо. Он открыл глаза и почти закричал, чтобы она возымела совесть, и тут понял, что проснулся.

Она что-то говорила, и казалось, что ее глаза полны сострадания. Или чего-то в этом роде.

«Я умер? – подумал Ван Вейтерен. – Она, во всяком случае, похожа на ангела. Так что всё возможно».

Ее рука сжимала телефонную трубку. Ему это показалось каким-то слишком уж мирским, и тут он понял, что, похоже, его еще не оперировали. Что только утро и всё еще впереди.

– Телефон, – повторила она. – Комиссар, вас просят к телефону. – Она протянула ему трубку и отошла от кровати.

Он откашлялся и попытался сесть:

– Да?

– Комиссар?

Звонил Мюнстер.

– Да, это я.

– Простите, что беспокоим вас в больнице, но вы сказали, что операция только в одиннадцать…

– А сейчас сколько? – Он поискал глазами на пустых стенах часы, но не нашел.

– Двадцать минут одиннадцатого.

– Вот как?

– Я просто хотел сказать, что мы знаем, кто это… Комиссару вроде это было интересно.

– Ты имеешь в виду труп в ковре?

На долю секунды ему вспомнился недавний сон.

– Да. Мы почти уверены, что это Леопольд Верхавен.

– Что? – На минуту в голове комиссара возникла пустота. Словно сознание спряталось за полированную стальную поверхность, которая ничего не отражала и не давала ни малейшего шанса проникнуть внутрь. – Черт возьми, что ты там такое говоришь?

– Ну да, Леопольд Верхавен. Это он. Думаю, комиссар его помнит?

Прошло три секунды. Стальная поверхность расплавилась и пропустила информацию.

– Ничего не предпринимайте, – сказал Ван Вейтерен. – Я сейчас приеду.

Он свесил ногу с кровати, но в тот же миг дверь в палату открылась и пропустила несколько одетых в зеленое фигур.

Трубка осталась лежать на кровати.

– Алло, – попытался продолжить разговор Мюнстер. – Комиссар, вы меня слышите?

Медсестра подняла трубку.

– Комиссара только что забрали на операцию, – вежливо объяснила она и отключила связь.

Часть III
24 августа 1993-го

11

Имелись два подходящих наблюдательных пункта и два возможных поезда.

Первый приходил в двенадцать тридцать семь, но он сидел на месте уже около одиннадцати. Разумеется, важно занять правильную позицию – столик у окна на веранде. Он приметил его несколькими днями раньше; оттуда был виден весь вокзал, особенно проход между стоянкой такси и киоском. Он не сводил с него глаз, здесь рано или поздно оказывался каждый приезжающий.

Если, конечно, он не предпочтет запрещенный путь через рельсы, но зачем ему это делать? Он живет в этой стороне, у него нет причин податься на север, так что, приехав сегодня, он обязательно здесь пройдет. Рано или поздно, как сказано. Вероятнее всего, без пятнадцати час.

Или через полтора часа.

Что он будет делать потом, неизвестно, но скорее всего – просто возьмет такси и проедет оставшиеся пятнадцать километров. В сущности, это второстепенно. Самое важное, чтобы он приехал.

Несомненно, потом все решится. Тем или иным образом.

Он заказал обед – ветчину, салат, хлеб, масло и сыр, – но за два часа едва притронулся к еде. Зато он выкурил пятнадцать сигарет, время от времени переворачивая страницы в книге, лежащей справа от тарелки, – прочитал на каждой лишь по паре строк, так и не составив никакого понятия о содержании. Никудышная конспирация. Кто угодно, присмотревшись, сразу понял бы, что здесь что-то не так. Он и сам это знал, но в то же время понимал, что не рискует.

Кто в этом мире будет к нему присматриваться?

Да никто, и это совершенно правильно. За обеденное время с одиннадцати до двух через вокзальный ресторан проходит двести – двести пятьдесят человек. Большинство, естественно, постоянные клиенты, но и случайных гостей бывает так много, что вряд ли кто-то запомнит обычного на вид человека, в вельветовых брюках и серо-зеленом свитере, сидящего у окна и не трогающего даже мухи.

Особенно если представить, сколько воды утечет. Он мысленно улыбнулся, когда об этом подумал. Если все получится, как задумано, то пройдет много времени. Месяцы. Возможно, годы. Очень много. В лучшем случае об этом вообще никто никогда не узнает.

Конечно, это было бы оптимально – чтобы вся история так и осталась в тайне, – но он понимал: глупо надеяться на подобный исход. Лучше и умнее предвидеть варианты. Нужно сидеть спокойно и не привлекать внимания. Незнакомец, один из многих. Никем не замечен и всеми забыт.

Около двенадцати, когда большинство людей обедают, некоторые из посетителей пытались занять другую половину стола, но он всем отказывал. Вежливо объясняя, что место, к сожалению, занято, потому что он ждет знакомого.

Потом, в критические минуты, где-то без пятнадцати час, он почувствовал напряжение, что было неизбежно. Увидев, что из поезда вышли первые пассажиры, он придвинул стул ближе к окну и ненадолго потерял интерес к тому, что происходило вокруг. Необходима концентрация; возможно, именно узнавание – самое слабое звено в цепи. Прошло много времени, и неизвестно, насколько он мог измениться за эти годы. Разумеется, ни при каких условиях его нельзя пропустить.

Не дать ему пройти незамеченным.

Когда он увидел его на другой стороне улицы, то понял, что напрасно беспокоился.

Потому что это конечно же он. Он сразу узнал его – все такой же энергичный и жилистый, разве что чуть более сутулый, но не сильно. Волосы поседели и поредели. На лбу появились залысины. Несколько скованные движения.

Посерел и постарел.

Но нет сомнения, это – он.

Он вышел из здания вокзала и ступил на тротуар улицы. Остановился у стоянки такси, третий в очереди. Как и следовало ожидать. Поискал что-то в карманах – деньги или сигареты, да что угодно.

Так что только ждать. Собраться с мыслями, сесть в машину и следовать за ним. Торопиться некуда. Он хорошо знал путь.

Знал, что круг замкнется.

На секунду он почувствовал легкое головокружение, когда кровь отлила от головы, но быстро пришел в себя.

Такси отъехало. Обогнуло вокзал и проехало мимо кафе. В этот момент, увидев хорошо знакомое лицо меньше чем в двух метрах от себя, он понял, что проблем не будет совсем.

Никаких.

Часть IV
5–10 мая 1994-го

12

– Что ты думаешь? – спросил Роот.

Мюнстер пожал плечами:

– Не знаю. Но похоже, это все-таки он. Нужно подождать результата экспертизы.

– Какое-то мрачное место.

– Да. Как из легенды о призраках. Пройдемся до деревни? Здесь мы пользы не принесем. Все равно придется расспрашивать соседей.

Роот кивнул и молча пошел через лес по петляющей тропинке. Через двести метров перед ними открылся вид: с обеих сторон дороги тянулись усадьбы, а чуть дальше виднелась деревня Каустин.

Они подходили к церкви и большой дороге.

– Сколько здесь живет человек? – поинтересовался Роот.

Мюнстер покосился в сторону кладбища, но потом решил, что вопрос касается еще не упокоившихся душ.

– Думаю, несколько сотен. Во всяком случае, тут есть школа и магазин. – Он кивнул в сторону дороги.

– Что скажешь? – спросил Роот. – Прозондируем слегка почву?

– Неплохо бы, – согласился Мюнстер. – Если уж в магазине ничего не знают, то где тогда?

В магазине неспешно рассматривали товар две посетительницы, и Мюнстер сразу понял, что это надолго. Пока Роот тщательно изучал ассортимент конфет и шоколадок, он осторожно отвел сухощавого хозяина в подсобку. Скорее всего, в этом не было необходимости – их въезд в деревню на пяти или шести полицейских машинах по пустынной лесной дороге вряд ли мог остаться незамеченным.

Тем не менее пока что было лучше, насколько это возможно, не афишировать цель визита. Все-таки личность убитого не установлена окончательно.

– Меня зовут Мюнстер, – представился полицейский, показывая удостоверение.

– Хорне. Янис Хорне, – назвался хозяин и нервно улыбнулся.

Мюнстер решил сразу перейти к делу:

– Вы знаете, кому принадлежит дом в лесу? Туда ведет дорога от церкви.

Хозяин молча кивнул.

– Так кому?

– Верхавену.

«Он побледнел, – подумал Мюнстер. – Взгляд блуждает. Почему он так нервничает?»

– Давно у вас этот магазин?

– Тридцать лет. До этого он принадлежал моему отцу.

– Вы слышали ту историю?

Он опять кивнул. Мюнстеру пришлось подождать несколько секунд.

– Что-то случилось?

– Мы пока не знаем, – пояснил Мюнстер. – Возможно. Вы не заметили ничего подозрительного?

– Нет… нет. А что это может быть?

Напряжение сгустилось вокруг Яниса Хорне, подобно ауре, и для этого могли быть веские причины. Мюнстер пристально посмотрел на него и продолжил:

– Леопольд Верхавен освободился из тюрьмы в августе прошлого года… двадцать четвертого, если точнее. Мы думаем, что примерно в это время он вернулся в свой дом. Вы что-нибудь знаете об этом?

Хозяин магазина задумался, нервно потирая большими пальцами рук об указательные.

– Думаю, большая часть событий, происходящих здесь, в Каустине, вам известна. Так?

– Да…

– Ну? Вы знаете, вернулся ли он… тогда в августе или в другое время?

– Говорят…

– Что?

– Говорят, его кто-то видел в это время, да. – Хорне достал из кармана носовой платок и вытер пот над верхней губой.

– Когда?

– В какой-то день в августе прошлого года.

– А с тех пор его никто не видел?

– Не думаю.

– Так только один день? Вы это хотите сказать? Его видели один или несколько раз?

– Не знаю. Думаю, что один.

– Кто?

– Простите?

– Кто его видел?

– Мертенс, если я не ошибаюсь… Может быть, еще фрау Вилкерсон, я точно не помню.

Мюнстер записал имена в блокнот.

– Где я могу найти Мертенса и фрау Вилкерсон?

– Мертенс живет у Нидерманов за школой, но работает он на кладбище. Вы его, конечно, сможете найти там, если он… – Слов больше не было.

– А фрау Вилкерсон?

Хозяин магазина откашлялся и отправил в рот несколько пастилок.

– Она живет в доме перед лесом. Справа от дороги, что ведет наверх к Верхавену. Он что, опять?.. – Он проговорил это совсем шепотом.

Мюнстер покачал головой.

– Нет, – ответил он. – Вряд ли.

– Хочешь? – Роот протянул ему половину шоколадки.

– Спасибо, нет, – отказался Мюнстер. – Допросил бабулек?

– Ммм… – промычал Роот, жуя шоколад. – Несговорчивые элементы. Не откроют рта ни на миллиметр без присутствия адвоката. Куда мы теперь?

– В церковь. Говорят, один из служителей его видел.

– Идет, – согласился Роот.

Когда они подошли к церкви, Мертенс копал могилу, и Мюнстеру вдруг вспомнилось, как когда-то в школе он играл Горацио. Он улыбнулся воспоминанию. Наверное, руководитель театральной студии был прав, и «Гамлет» – это та пьеса, в которой можно найти ответы на все возможные вопросы.

Однако он не стал развивать эту мысль и спрашивать, кому предназначается могила.

– Можно задать вам пару вопросов? – начал на этот раз Роот. – Вы господин Мертенс, правильно?

Коренастый мужчина снял кепку и медленно выпрямил спину.

– Он самый, – ответил он. – Всегда к услугам полиции.

– Хм… – отозвался Мюнстер. – Дело касается Леопольда Верхавена. Вы не видели его в последнее время?

– В последнее время? Что вы хотите этим сказать?

– Примерно в течение года, – уточнил Роот.

– Я видел его, когда он вернулся прошлым летом… Подождите, это было в августе, кажется. Но с тех пор он не объявлялся.

– Расскажите, как это было, – попросил Мюнстер.

Мертенс надел головной убор и вылез из пока еще неглубокой могилы.

– Ну, – начал он, – я видел его лишь раз. Я убирал грязь с кладбища. Он приехал на такси, вышел как раз вот здесь… а потом пошел через лес, то есть домой.

– Когда это было?

Мертенс задумался.

– В августе, как я и сказал. В конце месяца, если не ошибаюсь.

– И вы его видели только тогда?

– Да, только в тот раз. Черт его знает, куда он потом пропал. Видно, он как раз вышел на свободу. Об этом говорили в деревне, время было как раз подходящим…

– Вы не знаете, его еще кто-нибудь видел?

Он кивнул:

– Фрау Вилкерсон. Может, еще ее муж. Они живут в той стороне. – Он показал на серый дом на опушке леса.

– Спасибо, – поблагодарил Роот. – Позвольте позже отнять у вас еще немного времени.

– Что он натворил? – спросил Мертенс.

– Ничего, – ответил Мюнстер. – Вы его знали?

– Когда-то давно. Потом он растерял все связи.

– Я так и думал, – сказал Роот.

Супруги Вилкерсон, казалось, их уже ждали, что было неудивительно. Всего лишь в метрах десяти от дороги стоял их дом. Вилкерсон сидел за столом с чашкой кофе и печеньем, делая вид, что читает газету. Хозяйка решительно достала еще две чашки, после чего Мюнстер и Роот тоже сели.

– Спасибо, – сказал Роот. – Пахнет очень вкусно.

– Я сейчас отошел от дел, – начал Вилкерсон несколько неожиданно. – Теперь сын занимается хозяйством. Спина уже совсем плохая.

– Да, от спины всегда много неприятностей, – подтвердил Роот.

– Да, много, – согласился хозяин.

– Ну что ж, мы бы хотели задать несколько вопросов. По поводу Леопольда Верхавена.

– Пожалуйста, – сказала фрау Вилкерсон, садясь рядом с мужем. Видимо, это относилось и к блюду с печеньем, и к расспросам.

– Говорят, он вернулся в августе прошлого года, – начал Роот, беря печенье.

– Да, – подтвердила фрау Вилкерсон. – Я его видела. Вон там. – Она показала в сторону дороги.

– Расскажите, пожалуйста, что вы видели, – попросил Мюнстер.

Она осторожно глотнула кофе:

– Я просто видела, как он пешком поднимался на холм. Сначала я не поняла, кто это, а потом рассмотрела…

– Вы уверены?

– Кто еще это мог быть?

– Здесь обычно ходит немного народу? – поинтересовался Роот, беря еще печенье.

– Почти никто не ходит, – подтвердил мужчина. – Только Шермаки живут на полпути в деревню. Но наверх почти никто не ходит.

– Там нет других домов?

– Нет, – продолжил хозяин. – Дорога кончается за домом Верхавена через пятьдесят метров. Иногда здесь проходят охотники на фазана или зайца. Но это случается редко.

– Вы тоже его видели, господин Вилкерсон?

Женщина кивнула:

– Да, я позвала его, конечно. И мы вдвоем стояли и смотрели… Это было двадцать четвертого августа. Около трех часов или чуть позже. Он нес чемодан и полиэтиленовый пакет. Больше ничего… Он совсем не изменился. Я думала, он больше постареет.

– Ага, а потом? – сказал Роот.

– Что вы имеете в виду?

– Он, наверное, появился снова?

– Нет, – решительно ответил Вилкерсон. – Не появился.

Роот с задумчивым видом взял еще одно печенье.

– Значит, – подвел итог Мюнстер, – вы утверждаете, что Леопольд Верхавен прошел по этой дороге двадцать четвертого августа прошлого года… в день своего освобождения из тюрьмы… и что с тех пор вы его не видели?

– Да.

– Вам это не кажется странным?

Фрау Вилкерсон шумно глотнула кофе.

– Вокруг Леопольда Верхавена много такого, что кажется странным, – пояснила она. – А вы так не считаете? А что, собственно, произошло?

– Мы пока точно не знаем, – сказал Роот. – Кто-нибудь в деревне с ним близко общался?

– Нет, – ответил Вилкерсон. – Никто.

– Вы же понимаете, – добавила жена.

«Да, кажется, я начинаю понимать», – подумал Мюнстер. В этой маленькой аккуратной кухне ему вдруг стало тесно, и он решил, что стоит отложить дальнейшие расспросы до лучших времен.

Пока у них не появится больше информации, так сказать. По крайней мере, пока не будет точно известно, что их человек – Леопольд Верхавен.

Вернее, их труп.

Если бы он вдруг сейчас появился, то чертовски бы всех разозлил.

Хотя в глубине души Мюнстер все больше убеждался в том, что это он. Вряд ли кто-то другой. Были знаки и были признаки, как любит говорить Ван Вейтерен.

Роот как будто читал его мысли. В любом случае, блюдо с печеньем уже опустело.

– Мы, возможно, еще зайдем, – сказал он. – Спасибо за кофе.

– Пожалуйста, – ответила фрау Вилкерсон.

Перед тем как спуститься по лестнице, Мюнстер бросил вопрос наугад:

– Мы говорили с хозяином магазина. Он выглядел… мягко говоря, напряженным. Не знаете почему?

– Конечно знаем, – коротко ответила фрау Вилкерсон. – Беатрис была его кузиной.

– Беатрис, – повторил Роот на обратном пути. – Это первая. В тысяча девятьсот шестьдесят втором, кажется?

– Да, – подтвердил Мюнстер. – Беатрис в шестьдесят втором и Марлен в восемьдесят первом. Между ними почти двадцать лет. Странная эта история, понимаешь, о чем я?

– Понимаю. Просто мне казалось, что это в прошлом. Теперь должен признаться, что совершенно в этом не уверен.

– Что инспектор имеет в виду? – спросил Мюнстер.

– Ничего. Посмотрим, что нам скажет наука. А вот и наши товарищи.

13

– Добро пожаловать в компанию, – поприветствовал Роот коллегу.

Де Брис сел на стул и закурил. Дым стал щипать Рооту глаза, но он решил не подавать вида.

– Не будет ли коллега так любезен объяснить мне ситуацию? – попросил де Брис. – Только медленно и доходчиво. Я всю ночь сидел в машине и охранял дом.

– Это что-то дало?

– Еще бы. Дом стоит на месте целый и невредимый. Кстати, сколько ты это растил?

– Что?

– То, что у тебя на лице… Это мне что-то напоминает, но не пойму что. А… точно! Пэта Вона!

– Черт возьми, о чем ты там болтаешь?

– Естественно, о моем морском свине. Был у меня такой в детстве. Он чем-то заболел и стал терять шерсть. Перед смертью он выглядел примерно так же, как ты.

Роот вздохнул:

– Здорово. Тебе сколько лет?

– Сорок, но чувствую себя на восемьдесят. А что?

Роот задумчиво почесал подмышки:

– Я хотел спросить: ты помнишь убийство Беатрис… или ты был маленьким и уже тогда глупым?

Де Брис покачал головой:

– Извини. Давай, что ли, начнем. Я не помню убийства Беатрис.

– А я прекрасно помню, – сказал Роот. – Мне было лет десять – двенадцать… ну, в шестьдесят втором. Каждый день, с месяц или больше, пока шло дело, я читал о нем в газетах. Мы обсуждали те события в школе на уроках и переменах, черт возьми, да это одно из самых ярких воспоминаний детства.

– А мне было только восемь, а восемь и десять – это большая разница… да и жил я не в этом городе. Но я, конечно, читал об этом потом.

– Ммм… – промычал Роот и отогнал рукой облако табачного дыма. – Я помню, тогда вокруг дела возникла особая атмосфера… Мой отец говорил о Леопольде Верхавене за столом во время ужина. Он нечасто высказывался о подобных вещах, поэтому мы знали, что здесь что-то из ряда вон выходящее… Все интересовались этим убийством. Любой ребенок, поверь мне!

– Я понимаю, – кивнул де Брис. – Немного похоже, что о нем специально формировали отрицательное мнение.

– Да не немного, – заметил Роот.

Де Брис отошел и затушил сигарету в пепельнице.

– Расскажи с самого начала, – попросил он.

– О спорте тоже? Ты знаешь, что он был выдающимся бегуном в пятидесятых?

– Да, – ответил де Брис. – Но давай сначала об убийствах.

Роот полистал лежащий на столе блокнот:

– Хорошо. Начнем с шестнадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят второго года. В этот день Леопольд Верхавен заявил в полицию, что пропала его невеста Беатрис Холден. На самом деле на тот момент она отсутствовала уже десять дней, они около полутора лет жили вместе… в том самом доме в Каустине. Без регистрации брака, можно добавить.

– Продолжай, – попросил де Брис.

– Примерно через неделю ее нашли убитой в лесу в паре километров от дома. Всю полицию, конечно, подняли на ноги, и постепенно появились подозрения, что Верхавен сам может быть замешан в этом деле. Об этом говорило довольно многое, и в конце месяца его арестовали и предъявили обвинение в убийстве. Суд прошел очень быстро.

Его имя появилось в печати практически сразу, не так ли? Он все-таки оставался знаменитостью, и никто не счел нужным молчать. Если я не ошибаюсь, в нашей стране это первый случай, чтобы сообщили имя пока только подозреваемого… видимо, это и дало делу такую огласку. Кажется, в газетах оказалось каждое слово, произнесенное в зале суда… Журналисты сбежались со всей страны, всем скопом жили в «Конгер Палас» и каждый вечер писали отчеты… Кстати, его адвокат тоже в этом участвовал. Его звали Квентерран, странная фамилия. В результате первое убийство оказалось под невероятно пристальным вниманием прессы. Для думающего человека, должно быть, отвратительно, но я тогда многого не понимал. Нам было так мало лет.

– Да, – согласился де Брис. – И его осудили.

– Да, хотя он все отрицал.

– Невероятно. И сколько ему дали?

– Двенадцать лет.

Де Брис кивнул:

– Значит, он вышел в семьдесят четвертом. И когда опять?

– В восемьдесят первом. Он вернулся и снова занялся птицеводством…

– Птицеводством?

– Ну да. Производством яиц, если хочешь. Он был совсем не дурак вообще-то. Еще до убийства Беатрис он начал делать из перьев веера… Был в этом деле пионером, что ли. Потом он придумал искусственное освещение для кур, так что они ночь принимали за день, и все такое. Сократил таким образом сутки на два часа и заставил их нести больше яиц… или что-то в этом роде.

– Надо же, – произнес де Брис. – Изобретательный дьявол.

– Конечно, – согласился Роот. – Он продавал яйца в Линзхаузене и в Маардаме… В первую очередь на рынках, как я понял. Да, он вполне встал на ноги.

– Сильный человек?

– Да… – Роот призадумался. – Именно сильный… даже нечеловечески в каком-то смысле.

Он замолчал, а де Брис опять закурил:

– Ну а убийство Марлен?

Де Брис выпустил тонкую струю дыма, и Роот закашлял.

– Ну ты, блин, чертов паровоз. Ах, да… в том же лесу опять нашли труп женщины. Почти что в том же месте. И через пару месяцев он снова сел. Через двадцать лет то есть.

– Он и тогда не признался?

– Признался? Нет, черт возьми. Ни на миллиметр не подвинулся. Утверждал, что только пару раз встретился с той девицей. Суд тоже был отвратительный, но мы поговорим об этом в другой раз. Во всяком случае, он уникален… Я бы сказал: был уникален.

– Почему?

– Никто другой в этой стране не получил максимальный срок два раза и при полном отрицании вины. Это просто единственный в своем роде случай.

Де Брис задумался.

– А что психиатрическая экспертиза?

– Проводилась оба раза, – сказал Роот. – Заключение: абсолютно вменяем. Не о чем и говорить.

– Он их насиловал?

Роот пожал плечами:

– Не знаю. По крайней мере, следов спермы не обнаружено. Хотя обе были голые, когда их нашли. Кстати, обе задушены. Один и тот же способ.

– Вот оно как! – Де Брис сцепил руки на затылке. – А теперь он сам там оказался. Дело темное, это как пить дать. А кстати, где наш Мюнстер?

Роот вздохнул:

– В больнице. Разве можно было не поделиться с комиссаром таким лакомым куском информации?

– Лакомый кусок? – удивился де Брис. – Тьфу, гадость.

14

Мюнстер снял с букета желтых роз бумагу и засунул ее в карман. Медсестра поджидала его с легкой улыбкой и, открыв дверь палаты, прошептала:

– Удачи!

«Может, и пригодится», – подумал Мюнстер, входя в палату. Кровать слева пустовала. Справа у окна лежал комиссар, и первое, что пришло в голову Мюнстера, был старый анекдот: «Почему жители города Ньюбаденберга такие неизлечимые идиоты? – Потому что в роддомах этого замечательного города поступают наоборот: выкидывают детей и воспитывают последы».

Стал Ван Вейтерен последом? Настолько плохо он все же не выглядел, однако было сразу ясно, что в бадминтон он сможет играть не скоро.

– Хм… – осторожно сказал Мюнстер, стоя у кровати.

Комиссар открыл глаза по одному. Прошло несколько секунд. Тогда он заговорил:

– Черт побери!

– Как вы себя чувствуете, комиссар?

– Приподними меня, – прошептал Ван Вейтерен.

Мюнстер положил цветы на одеяло и придал больному полусидячее положение при помощи трех подушек и собственных хриплых инструкций комиссара, лицо которого напоминало клубнику, пролежавшую в спирте около суток, да и чувствовал он себя, похоже, не лучше. Ван Вейтерен повторил свое приветствие:

– Черт побери!

Мюнстер протянул букет:

– Это от всех нас. Коллеги передают привет.

Он нашел вазу и вышел в коридор налить воды. Ван Вейтерен подозрительно наблюдал за его деятельностью.

– Угу, дай мне тоже немного.

Мюнстер налил ему воды из графина, стоящего на тумбочке, и, только выпив две кружки, комиссар смог говорить.

– Ты знаешь, я, видно, уснул, – поведал он.

– Да, после операций всегда хочется спать. Это нормально.