Текст книги "Дипломатия Волков"

Глава 2

Стены из грубого камня, покрытого слизью, поблескивали в свете факелов. Холод, вонь, тьма да крысиный топоток нервировали Маркуи, еще когда все камеры были полны и запертые в них мужчины точили лясы и ссорились, проклиная свою судьбу и гадая о будущем. Сейчас темница была пуста, если не считать единственного узника, вернее узницы, а если быть точным – ребенка, который редко говорил и часто плакал. Уж лучше бы слушать крыс, чем ее рыдания!

Девчонка как раз плакала.

– Твоя Семья тебя выкупит, – сказал Маркуи.

Утешать врагов он не был обязан, однако трудно усмотреть некое неприятие в подобной крохе и не менее трудно понять, какие причины заставляют его работодателей обращаться с ней подобным образом и содержать более месяца в самой нижней темнице Дома Сабиров.

Девочка зашмыгала носом и стала делать глубокие и медленные вдохи, явно пытаясь овладеть собой. Потом она чуть выступила из тени, в которой укрывалась, и поглядела на него.

– Я думала… я думала, что они тоже… – вымолвила она и вновь зарыдала.

Маркуи вздохнул. Бедняжка. Такая юная и хорошенькая, такая беспомощная. К тому же она определенно не понимала положения дел: Семьи не причиняли боль маленьким девочкам.

Он не испытывал угрызений совести, карауля находившихся за решеткой воинов и дипломатов. И не ворочался по ночам, убив кого-то из них за попытку побега, – воины и дипломаты сами выбрали, где им быть, сами выбрали, что им делать, зная при этом об опасностях, сопутствующих такой работе. Эту же девчушку похитили сонной прямо из постели и втащили в эту камеру в месяце Бретвана, во время празднества Полного Круга. И с тех пор она томится здесь, пока наниматели Маркуи и ее Семья торгуются по поводу выкупа.

Если б такая дочка была у меня, не раз думал тюремщик, я бы выплатил любую сумму за ее безопасность и возвращение. Однако он уже давно понял, что пути богатых и знатных людей расходятся с его стезей. Как он слышал, Семья девочки требовала не только ее благополучного возвращения, но и чрезмерного штрафа, который должен был компенсировать ущерб, нанесенный родичам в результате ее похищения. Кроме того, он думал, что Семье этого ребенка вообще неведомо, что такое страдание – хотя и не посмел бы произнести это вслух, – коль они способны требовать компенсации, когда их дочь заперта в подземелье.

Девочка поднялась и подошла к двери. Даже неумытая и непричесанная, в драной одежде, наброшенной на тонкие плечики, она была невыразимо прекрасна. В шелковой пижамке, бывшей на ней в миг похищения, она казалась такой хрупкой, что Маркуи лишь удивлялся, как сумело это создание вытерпеть месяц в холодном, сыром и грязном подземелье.

– Ты можешь выпустить меня? – спросила она.

В тоненьком и нерешительном детском голоске слышалась надежда. Такой голос сокрушил бы даже каменное сердце, какого не было у Маркуи. Впрочем, печально поглядев на нее, он ответил:

– Отпустить тебя я не могу, хотя, посмей я только, на все не ушло бы даже мгновения.

Она вцепилась в решетку и с отчаянием впилась в него глазами.

– Ну почему? Ты же знаешь, что твои хозяева захватили меня не по праву и что поведение их просто позорно.

Эти слова Маркуи сказал ей несколько дней назад и теперь сожалел о них. Нечего сомневаться, мысль абсолютно правильная, но если она проговорится кому-нибудь из Сабиров о его поступке, голова его будет красоваться на шесте возле западных ворот Дома этой Семьи.

Она пригнулась и молвила шепотом:

– Если ты поможешь мне, то получишь от Галвеев все что пожелаешь.

Он пододвинулся к ней, не переходя, впрочем, запретную зону, обозначенную врезанной в каменный пол чертой, и ответил негромко, моля о том, чтобы его никто не услышал:

– Я знаю об этом, но тем не менее не могу отпустить тебя. Не из страха за собственную жизнь – я боюсь за родителей. И отец, и мать работают на кухнях Сабиров. Если я отпущу тебя, то – останусь ли здесь, убегу ли вместе с тобой – моих родителей казнят в тот же самый миг, когда станет известно о моем предательстве.

Умолкнув на миг, он уточнил:

– Нет, не так. Сперва Сабиры будут пытать их, а потом убьют.

Девочка поникла и съежилась прямо у него на глазах.

– Так вот как, значит. Ты был моей последней надеждой. А говоришь точь-в-точь как все пятеро стражников, что караулили меня: «Я бы мог, но тогда они убьют мою семью… или мою жену… или сестру».

Она вдруг показалась ему разгневанной.

– По-моему, Сабиры сами научили вас, что надо говорить, если пленники станут просить о помощи, только я посоветовала бы им побольше разнообразия.

Он удивился. Неужели девочка решила, что он обманывает ее? Покачав головой, Маркуи едва не переступил черту, чтобы подойти к ней поближе и объяснить, но вовремя вспомнил и не сделал этого.

– Девочка… – сказал он. Она оборвала его.

– Даня. Меня зовут Даня. И я хочу, чтобы ты запомнил мое имя, потому что не хочешь помочь мне. Запомни его, и, когда они сделают со мной то, что собираются сделать, мое имя и лицо будут преследовать тебя всю оставшуюся жизнь.

Отступив от прутьев решетки, она упала ничком в солому.

Тюремщик вздрогнул.

– Даня, ты думаешь, что мы все рассказываем тебе одну и ту же историю… но это не так. Как, по-твоему, Семьи добиваются верности от своей охраны, а? Тебе не приводилось думать об этом. Они выбирают лишь тех из нас, у кого есть что терять… точнее, кого терять. И с того самого дня, когда мы надеваем вот эти мундиры, они стараются, чтобы нам было ясно: мы взяты на службу из-за наших любимых, и они станут нашей платой за ошибку.

Даня перекатилась на спину и села. Яростно поглядев на него, она смахнула с лица пряди волос.

– Быть может, так принято у Сабиров…

Маркуи не дал ей закончить.

– Если только ты не посидела уже в тюрьмах Галвеев и, переговорив с их стражей, можешь утверждать обратное, представь себе, что того, кто охранял тебя дома, подбирали подобным образом. Предположи, что, когда тебя украли, женщину, которую он любил, убили прямо у него на глазах, а когда она умерла, убили и его самого. Верность, девочка, можно купить и продать, даже просто отдать… но страх может сделать цену верности настолько большой, что денег не хватит даже у самого богатого покупателя.

Девочка в ужасе посмотрела на него.

– Моя Семья никогда не причинит вреда Квинталу. Он охранял меня со дня рождения. А его жена и дочь… дочь была моей подругой до прошлого года, а его жена работает у нашего сенешаля. Они входят в Семью.

Даня наклонилась вперед и спрятала лицо в коленях. Охватив тонкими руками ноги, она вновь зарыдала.

– Их никто не тронет, – настаивала она вновь и вновь.

– Пожалуйста, не надо, – прошептал Маркуи. – Не делай этого. Не спорю – ты, конечно, права. И твой охранник, и его семья будут целы и невредимы. Кстати, Даня, здесь ты находишься в безопасности. Твоя Семья не допустит, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Они заплатят, чтобы забрать тебя отсюда… и в любой день, хоть завтра, за тобой могут спуститься сюда и вывести на свободу.

Девочка не подняла головы. Страж едва расслышал глухой ответ. Ему показалось, что это были слова «День Терамис».

И какое же отношение к чему-либо имеет тот факт, что сегодня День Именования? Он спросил у нее об этом.

– Потому что, – сказала она, подняв голову, – дипломат Сабиров, спустившийся ко мне сразу после того… как я попала сюда, сказал мне, что День Терамис является последним сроком, когда моя Семья еще может договориться о моем освобождении. Он сказал, что если к этому дню Сабиры не получат того, что хотят, то добьются своей цели другим путем, и моя жизнь будет им не нужна.

Тюремщик попытался улыбнуться.

– Они всегда говорят подобные вещи во время переговоров. Не могу даже сосчитать, сколько я слышал здесь высказанных Сабирами угроз… Кстати, судя по тому, что я слышал, Галвеи поступают ничуть не лучше.

Он покачал головой и улыбнулся более уверенно.

– Но если говорить о тебе, все эти угрозы бессмысленны. Чего они добьются, причинив тебе вред?

Девушка бросила на тюремщика странный взгляд, зазубренным лезвием рассекший кожу до самых костей. Взгляд этот заледенил все нутро и заставил его пожалеть о том, что в темнице нет никого, кроме них двоих. Когда она отвернулась, жуткое чувство исчезло.

– Ты удивился бы, узнав это, – ответила она. Возможно, и удивлюсь в конечном счете, подумал он, промолчав.

Высоко наверху послышались негромкие, ритмические прикосновения сапог к витой лестнице, ведущей в подземелье. Для смены было еще слишком рано, для посыльного из кухни с едой для него и девочки чересчур поздно. Итак, кто же это?

Даня забилась в самый дальний угол камеры и, свернувшись в комочек, старалась укрыться за грудой соломы.

– Теперь жди плохих новостей, – промолвила она. – Но ты, быть может, еще успеешь спасти меня.

Девчонка решила погубить его. Маркуи замотал головой. Она смотрела на него как лиса из капкана – до смерти перепуганная и в то же время хитрая.

– Я соглашусь на брак с тобой, если хочешь. Даже если ты потребуешь себе имя в Семье Галвеев, я могу обещать тебе, что ты его получишь. Я обещаю тебе. Обещаю. Если ты просто выведешь меня отсюда.

Она предлагает брак? Печально улыбнувшись узнице, он спросил:

– Сколько тебе лет, Даня? По-моему, тебе еще рано думать о свадьбе.

– Мне восемнадцать, и по закону я могу дать согласие.

Так ей восемнадцать? А он не дал бы ей больше тринадцати, да и для тринадцати-то она была не слишком уж оформившейся. Если ей восемнадцать, во что он вовсе не склонен был верить, – девицу ожидают куда худшие беды. В качестве взрослой она не может рассчитывать на льготы, предоставляемые детям в переговорах между Семьями. Со взрослой женщиной – если семейство не выручит ее и она не в состоянии предложить свой собственный выкуп – Сабиры вправе сделать все что угодно.

Однако, причинив ей ущерб – тем более убив дочь Галвеев, о чем нельзя было даже помыслить, – они развяжут войну. А кому из Семейств и Подсемейств в Калимекке хочется таких неприятностей?

Или это не так?

Шаги сделались отчетливее. Тюремщик подумал, что слышит поступь трех пар ног по каменной лестнице.

– Спаси меня и получишь все, что я в силах тебе дать.

Маркуи ощутил, как ее страх словно одеяло окутывает его, удушает, и негромко ответил:

– Ты не в силах гарантировать безопасность моим родителям. Прости меня, девочка, но я не способен помочь тебе.

Она пронзительно закричала – в равной мере от страха и от ярости. Затем принялась кидать в него горстями подобранной с пола соломы. Отодвинувшись подальше от черты, Маркуи приложил усилие, чтобы превратить свое лицо в бесстрастную маску. Шаги наверху становились все ближе. Его охватило смятение. Быть может, у нее есть причины для страха. Быть может. Они были и у него самого.

Из-за поворота лестницы появился первый мужчина. Длинный плащ кружил вокруг кавалерийских сапог, вздувался за спиной и надежно скрывал лицо, однако Маркуи узнал вошедшего по кольцу на правой руке. Золотому перстню с головой волка, глаза которого – турмалиновые кабошоны – сверкали в пламени факелов, а пасть злобно скалилась. Обладателем этого кольца был Криспин Сабир, один из Волков-Сабиров.

Волна дурноты накрыла Маркуи по самую макушку. У девочки причины оказались довольно вескими для страха. Криспин Сабир являлся необузданным воплощением зла. Жестокость его трудно было понять, найти для нее какое-то определение. Если верить даже сотой доле слухов о нем, доходивших до Маркуи, изверг этот держал трупы в своих покоях, помещал их на своем личном участке – как садовники сажают розы. Маркуи видел однажды, как Криспин пытал человека, и воспоминание об этом так и не покинуло его. Если б только он знал, что девочка в конце концов попадет к Волку Сабиров, а не к их дипломатам…

– Почему она вопит? – спросил Криспин.

Судорожно глотнув, Маркуи поспешил ответить:

– Она напугана. Она услышала, как вы спускаетесь по лестнице, и сказала, что сегодня День Терамис.

– День Терамис. Григор говорил ей об этом. Рад, что она не забыла.

Тут возник второй человек, и если Маркуи уже мутило от Криспина, то прибытие Эндрю Сабира отяготило ужасом сердце его. Уж лучше встретить Загташта, бога подземного мира. По крайней мере известно, что Загташт иногда проявляет милосердие. Эндрю, массивный, будто налитый свинцом, был раза в два шире в плечах более высокого и стройного Криспина; грудная клетка его походила на пивной бочонок. Он брил голову, на манер Слобенских матросов оставляя длинную прядь над левым ухом, и походил на красноглазое чудище. Заметив девушку, он ухмыльнулся и спросил:

– Хочешь, чтобы я заткнул ей глотку, Криспин?

– Вовсе нет. Пусть поет. Приятно послушать.

По ступенькам медленно приближались новые шаги. Ухо Маркуи различало шипение, глухой толчок и ворчание, а потом обычный удар стопы о камень. После паузы последовательность повторилась. Снова и снова, громче и громче. А за всеми звуками прятался этакий забавный скрип, коего он не слышал, пока остальные двое спускались по лестнице.

Маркуи содрогнулся – но не от сырости и холода. Ему были известны слухи о тварях, которых Волки держали в своих покоях. Поговаривали также, что они сочетаются с демонами и чудовищами. Лучше, пожалуй, думать, что по лестнице шаркает (что же все-таки там скрипит?) милейший старик – дипломат, хромающий вниз, дабы сообщить девушке, что выкуп за нее получен… Впрочем, Маркуи не верил в это.

– У нас есть новость для тебя, маленькая Волчица, – прорычал Эндрю.

Криспин бросил на него негодующий взгляд.

– Подожди, пока сюда спустится Анвин. Он не хотел бы пропустить эту сцену.

Эндрю расхохотался ползучим, визгливым смешком, от чего Маркуи едва не стошнило.

– Новость, – повторил он. – Впрочем, возможно, сам Анвин захочет тебе поведать ее. Мы все хотим это сделать.

Он снова расхохотался.

Девушка встала лицом к мужчинам. Она больше не кричала, и Маркуи не заметил следов слез. Неведомо откуда она извлекла силы – видно, в себе самой обрела отвагу. Подбородок ее вздернулся, спина распрямилась, и тело каждым своим движением выражало презрение.

Она яростно посмотрела на Эндрю.

– Каковы твои новости, Волк?

Криспин и Эндрю с ухмылкой переглянулись. И пока они так стояли, в темницу тяжелой походкой вступил Анвин. Имя давало основание предполагать, что носитель его окажется человеком. Анвин – хорошее парматианское имя – ну, как Криспин… да и Маркуи, кстати. Существо же, пробравшееся в подземелье, не походило на человека. Возможно, он был из Увечных – существ, населявших отравленные земли, чьи предки, как говорили сказания, некогда являлись людьми. Впрочем, если он и вправду принадлежал к ним, то происходил не из той области, которая всегда поддерживала связи с Калимеккой. Если же этот демон не имел отношения к Увечным, тогда наиболее подобающим местом ему было самое нижнее пекло самой темной преисподней Загташта. На лбу его выступали изогнутые рога. Покрытый чешуей лоб так далеко выдвигался вперед, что глазницы казались пустыми. Раздвинувшиеся в ухмылке губы открывали по-акульи зазубренные зубы длиной с большой палец. Создание это горбилось, и Маркуи мог разглядеть шипастый гребень, неловко укрытый плащом.

Тюремщик чуть не бросился наутек. Он удержал себя на месте лишь невероятным усилием воли, однако лицо его все же не могло скрыть ужаса.

Девушка не дрогнула. Она смотрела на это чудовище, как если б была знакома с ним – и терпеть не могла – всю жизнь. Маркуи не заметил и тени страха в ее глазах.

Ну что ж, сам он был в ужасе – за двоих.

«Ты должен был помочь ей спастись, – шепнул тоненький голос где-то на задворках ума. – И ты будешь сожалеть о том, что не сделал этого, всю оставшуюся жизнь. Имя Дани Галвей будет преследовать тебя среди мрачных ночных кошмаров; тяжесть его станет гнуть тебя наяву».

Ухватившись длинными, тонкими пальцами за прутья решетки, девушка промолвила с достоинством, свидетельствующим о том, что она выше нагрянувших деспотов и находится вне пределов их власти:

– Теперь вы все здесь. Выкладывайте ваши новости.

Ужасающий Анвин произнес:

– Мое милое дитя, дипломаты еще говорят, и мы, конечно, позволили им продолжать переговоры – но они ничего не достигнут. Твоя Семья не хочет дать нам то, чего мы желаем. – Качнув головой, он перевел взгляд с Эндрю на Криспина, а потом снова на девушку. – Труды для Терамис пришли и ушли, а приемлемое для нас решение все еще не принято.

Она нахмурилась.

– Но ведь ты сказал, что дипломаты еще ведут переговоры.

Анвин улыбнулся, блеснув жуткими зубами.

– Ну конечно. Если б мы назвали твоим людям наш действительный крайний срок, они бы знали наш следующий ход. Ну а так они полагают, что мы обдумываем их возможный ответ, и не будут ожидать нашей атаки.

Даня побледнела, и вжавшийся в стену Маркуи ощутил боль за нее. Семья ее все еще надеялась вернуть девушку назад живой, но на деле ею хитроумно воспользовались, чтобы сделать родителей уязвимыми.

Даня Галвей не стала заливаться слезами, не стала она и молить о пощаде. Глянув на Маркуи, а потом опять на чудовище, она сказала:

– Предполагаю, что вы пришли убить меня.

Все трое пришельцев загоготали.

– Очаровательная девица, – произнес демон, – нам и в голову не придет убить тебя. И впрямь, убийство стало бы напрасной тратой ценных ресурсов. Да и как мы сможем вынудить себя убить существо, столь юное и прекрасное, столь сильное и полное жизни? Никогда. Мы найдем тебе место среди своих.

– Да-да, – подтвердил Криспин. – Почетное место в середине круга Волков.

Маркуи слова эти ничего не говорили – в отличие от Дани. Маска бесстрастной отваги рухнула, слезами наполнились ее глаза.

– Нет, – прошептала она, – пожалуйста. Только не это.

Эндрю снова захихикал.

– Ну конечно. Побывав в гостях у Волков, ты не можешь… не можешь остаться прежней, а нам жалко губить такую красоту. Поэтому несколько следующих дней ты будешь развлекать нас. Всех троих.

Она попятилась к стене.

– Не прикасайтесь ко мне.

Криспин с демоном расхохотались.

– Ну, брат, по-моему, мы ей не нравимся, – вякнул Криспин.

– Возможно, ты полюбишься ей, – ответил демон. – Но я точно знаю, что она мне понравится.

Эндрю приказал:

– Страж, подай мне ключ от камеры!

Маркуи вздрогнул.

«Я должен был помочь ей. Должен был. Я располагал временем, я мог отыскать возможность. Я мог что-то сделать. Может быть, я еще способен помочь ей. Может быть, я сумею вывести ее наружу, заперев всех троих внизу, – и убежать вместе с ней к Родителям, прежде чем об этом проведают. До Дома Галвеев не слишком далеко»…

– Позвольте я сам открою, – услышал он свой голос. – Замок заржавел и стал норовистым, открывать его нужно знающей рукой.

Произносимые слова вибрировали, однако Маркуи решил, что, впервые столкнувшись с демоном, имеет полное право на дрожащий голос. Кроме того, он сказал о замке чистую правду, хотя, отпирая, провозился втрое дольше, чем обычно. Задержка объяснялась отчасти тем, что руки его тряслись от страха, однако, водя ключом взад и вперед, он больше думал о том, как запереть в камере пришедших людей вместе с чудовищем, выпустив при этом девушку. Когда дверь со скрежетом отворилась, Маркуи подумал, что это неплохой способ.

– Готово, – объявил он, отступая назад, но не слишком удаляясь от двери, где в замке остался ключ.

– Очень хорошо, – бросил ему Эндрю. – Занятие действительно трудное на первый взгляд.

Маркуи кивнул и отступил еще на один шаг. Он пытался поймать взгляд девушки, но та смотрела на Эндрю, первым вошедшего внутрь. За ним последовал Криспин, и Маркуи от всей души пожалел, что вторым оказался не демон. Втолкнуть внутрь Криспина было бы много легче.

Увидев, что оба вошедших подошли к Дане, он отступил назад еще на полшага, надеясь заметить демона, самым необъяснимым образом куда-то подевавшегося. Ощущая страх всем своим нутром, неистово колотящимся сердцем, он подумал: «Иди же! Иди! Стань передо мной, сукин сын, пока еще не поздно».

И тут он почувствовал, будто в горло вонзилась игла.

– Возможно, это и получилось бы, – провещал демон из-за его спины.

Одна ладонь обхватила Маркуи за живот, другая стиснула его шею, затем чудовище запрокинуло назад голову тюремщика, одновременно и удушая его, и увлекая назад. Маркуи забился и забрыкался, пытаясь каким угодно образом сбросить с шеи эту ладонь… Проще было, наверное, согнуть руками прутья решетки. Он не мог вздохнуть, не мог выдавить звука. Демон дотащил Маркуи до стены, расположенной как раз напротив камеры, к рядам колодок… «Почему он тащит меня к колодкам?» и выпустил его горло как раз в тот миг, когда мир уже начал терять цвета, а пульс молотом забил по черепу.

Блеванув, Маркуи судорожно втянул в себя воздух; казалось, горло налито огнем. А демон расхохотался. Он взял руку тюремщика и запер ее в колодку, а потом ухватил второе запястье.

– Ты не мог спасти ее, однако, возможно, и сумел бы запереть нас троих в камере. – Он посмотрел на Маркуи со зловещей ухмылкой и прибавил: – Но ты думаешь слишком громко, да еще всем своим телом.

Маркуи смутно ощутил, что девочка визжит где-то вдали. Его взгляд скользнул мимо демона, и он увидел Даню в руках Криспина и Эндрю. Она глядела на него. И кричала поэтому.

Чудовище пристроило в колодку другую руку Маркуи. Закрыло на запор и улыбнулось пленнику.

Какие жуткие зубы! Жуткие!!!

Девочка все кричала:

– Отпустите его! Отпустите!

– Мы просто хотели забрать ее к себе наверх, – ввернул из камеры Криспин. – Собирались сделать свое дело и оставить тебя при твоем деле. Но ты, мерзкий мальчишка, позволил себе думать лишнее о заключенной, и ты заплатишь за это.

– По-моему, – заметил демон, – расставаясь с жизнью, он должен развлечься. Как тебе кажется, Криспин?

– Что это ты придумал?

– Убьем его медленно, – предложил демон, – и пусть, умирая, смотрит, как мы обойдемся с девицей. По крайней мере интереснее будет кончаться.

Эндрю хихикнул.

– А что, – брякнул он, – валяй!

Обернувшись к Маркуи, демон негромко молвил:

– В таких уединенных, беззвучных местах к каждому из нас обращается некий голос… Он приказывает нам стоять, мужаться и делать что нужно. – Он улыбнулся. – И тот, кто очень, очень умен, отыскивает источник этого голоса и умерщвляет его.

Он зацепил похожим на кинжал когтем низ одежды Маркуи; ткань куртки разорвалась, под нею звякнула кольчуга. Поцокав языком, демон вспорол снизу доверху и доспехи вместе со стеганой подкольчужной курткой, от чего обнажились грудь и живот тюремщика.

– Какая гладкая кожа, – протянул он, – некогда и моя походила на нее. И настолько походила, что я просто обязан убить тебя. Я так тоскую о себе – прежнем.

– Не надо, – попросил Маркуи. – Не надо убивать меня. Я ничего не сделал.

– Но хотел сделать. Довольно уже и этого.

– Ты не знаешь, чего я хотел. Кто может прочитать чужие мысли?

– Я могу. И делаю это.

– Отпусти меня.

– Мы позволим тебе посмотреть. Случка Волков – ее видели не многие мужчины. – Хохоча, демон в последний раз провел когтем по его животу.

Белая алая мука, агония, боль, ужас, и кровь, и вонь, и немыслимый вопль кого-то, визжащего в его голове; и чтобы прекратить этот вой, он приказал боли убить себя, но без успеха.

Нечто тяжелое, горячее, скользкое и вонючее поползло от него, ложась на ступени.

Пришла слабость и оставила его в самый последний миг в жестоких лапах этого мира.

И чей-то голос разорвал вопль Маркуи и как коготь чрево заставил его умолкнуть.

– Мы еще многое можем сделать с тобой, не убив при этом на месте, – сказал Криспин Сабир. – Так что, если не хочешь познакомиться с доказательствами, заткни свой рот и смотри. Мы делаем это ради тебя.

Маркуи открыл глаза. Он не стал смотреть вниз: он знал, что увидит там, и не мог решиться взглянуть. Не мог и оторвать глаз от того, что творилось перед ним. Мужество покинуло его. Он повис в колодках, привалившись спиной к стене, и смотрел, мечтая умереть побыстрее, умереть в первое же мгновение. Он смотрел на демона и двоих мужчин, ничем не отличающихся от него. На девушку он старался не смотреть. Он старался не слушать ее. Он еще живет для того, чтобы знать: он уже убит, он уже труп – только дышащий пока, и это было ужасно.

Ужасно!

Но то, что они делали с девушкой, было еще страшнее.