Текст книги "Хранитель секретов Борджиа"

Анна прекрасно ладила с родней мужа. Она понимала, что предложение Эулалии и помощь Марии освобождали ее от каждодневной домашней работы, которой она в любом случае должна была бы заниматься, даже несмотря на наличие служанок, и позволяли ей целиком посвятить себя книгам.

Жоан благословил накрытый стол, и домочадцы, как взрослые, так и старшие дети, некоторое время молились про себя. После этого служанки подали ужин. Эулалия горячо молилась дольше прочих, благодаря Господа за свое спасение. Она полностью выздоровела после полученной во время нападения на лавку раны и чувствовала себя абсолютно счастливой. Близкие были рядом, за исключением лишь сына Габриэля, который жил со своим семейством в Барселоне.

Она с любовью смотрела на Жоана, на невестку, которая сидела рядом с маленьким Рамоном, и на Марию с детьми. Чуть больше года назад она понятия не имела о том, где искать близких, и с тоской думала об их судьбе. Она жила в изгнании в дальней деревеньке в Лигурии, куда пираты продали ее в рабство, и была уверена, что никогда больше не увидит свою семью. Она даже не знала, что у нее уже есть внуки. Эулалия неустанно благодарила Провидение за воссоединение семьи. И в довершение всех благословений на столе было все необходимое, несмотря на военное время: суп, вареные овощи, свинина и свежеиспеченный хлеб. В достатке было и вина, хотя для старших внуков его лишь чуть-чуть добавляли в воду. И у нее были служанки, к которым она относилась как к дочерям.

Мария, двадцатишестилетняя женщина, наконец могла растить детей свободными. Воспоминания о рабстве и перенесенном насилии все больше растворялись в прошлом; впервые в жизни она была влюблена в мужчину, который относился к ней с уважением, и Мария была счастлива. Ее избранником стал сержант-арагонец ватиканской гвардии по имени Педро Хуглар, который не только оправдывал значение своей фамилии («хуглар» – трубадур), будучи великолепным гитаристом, но и умел читать, а также немного знал латынь. Он часто заходил в лавку и недавно испросил у Жоана разрешения официально ухаживать за его сестрой.

Книготорговцу очень нравился арагонец, о котором он должным образом расспросил Микеля Корелью, но, выполняя свой долг главы семьи, весьма серьезным тоном ответил, что обсудит этот вопрос с матерью и сестрой. Женщины вместе с Анной радостно встретили известие. Педро знал о непростом прошлом Марии и принимал ее такой, какая она есть. Сержант говорил, что помыслы его связаны с их совместным настоящим и будущим и что он будет заботиться о детях Марии Андреу и Марти так, как если бы они были его собственными. Процесс ухаживания шел своим чередом, и все с нетерпением ждали того момента, когда Педро станет еще одним членом семьи.

Мария и Эулалия рассказали о последних событиях на рынке и о новостях у соседей, дети – о том, что было в школе, а Анна в красках изобразила поведение пары клиентов, побывавших в тот день в лавке, чем вызвала смех у всех домочадцев. Все было хорошо, даже замечательно, говорила себе Эулалия, за исключением лишь странного молчания, в которое был погружен ее сын этим вечером. Она снова посмотрела на Жоана, который, казалось, хотя и находился за общим столом, в мыслях витал где-то далеко, и подумала, что это вызвано лишь его озабоченностью политическими проблемами, что было типично для мужчин.

Рамон, который уже раньше поел кашки, заснул, когда Анна кормила его грудью. Положив его в колыбельку, Анна позвала Жоана ложиться спать.

– Сейчас иду, – ответил он, продолжая сидеть за письменным столом.

Анна знала, что, когда мужа что-то беспокоит, он делает записи в своем дневнике. Жоан, тщательно обдумав то, что он будет писать, старался выводить буквы красиво, не делая их слишком крупными, а соразмерными формату книги, которая была небольшой. Этот процесс успокаивал его, являлся чем-то глубоко личным, сокровенным, и Анна никогда не спрашивала мужа о том, что он пишет, хотя всегда была готова выслушать, если у Жоана возникало желание поделиться написанным.

«Не для того я столько преодолел и добился в своей жизни, чтобы превратиться в покорного рогоносца, – писал Жоан в это время. – Я – свободный человек».

За окном завывал ветер, проникавший в дом через трещины и заставлявший плясать язычок пламени в лампаде, стоявшей на столе. Ложе было холодным, и Анне недоставало тепла мужа, но она не стала звать его снова.

Постепенно постель нагревалась, но Жоан все не приходил, и тогда Анна встала, взяла табурет и, кутаясь в шаль, села рядом с ним. Они посмотрели друг другу в глаза, и она сказала:

– Я была очень счастлива все эти шесть месяцев, да, уже почти шесть с тех пор, как вы привезли меня в Рим. – Она помедлила, прежде чем продолжить, и благодарно произнесла: – Спасибо.

Не вставая, он привлек ее к себе. Это было долгое и горячее объятие, которым Жоан все сказал, не произнеся ни слова. Когда они оторвались друг от друга, Анна снова посмотрела на Жоана – его глаза ярко блестели в трепещущем свете лампады.

– У меня есть вы и мой сын, вы дали мне теплый очаг, просто роскошный, и жизнь среди книг, которые я безумно люблю. Наш дом превратился в место встреч испанцев, живущих в Риме, и мы хорошо известны среди людей, верных Папе. Всегда находится интересный человек, с которым можно поговорить, и даже Санча, княгиня де Сквиллаче, всем рассказывает о том, что мы подруги. Всего этого я не могла представить себе даже в самых смелых мечтах. Я очень счастлива.

– И я тоже очень счастлив, – ответил Жоан. – У меня есть вы, моя семья, моя книжная лавка и много друзей. Тем не менее, похоже, что за все это придется расплачиваться, но эту цену я не намерен платить.

– Вы имеете в виду герцога Гандийского?

– Да, – пылко ответил Жоан. – Этого высокомерного юнца, который возомнил, что любая женщина должна быть отдана ему, стоит лишь на это намекнуть. Вы прекрасно знаете, что я смог открыть лавку и даже выкупить мать с сестрой отчасти благодаря деньгам, которые ссудил мне Микель Корелья. И тем благополучием, которым пользуется наша семья, мы также обязаны его клану. Каталонцы могут разорить нашу лавку, выгнать нас из Рима и даже сделать кое-что похуже.

– Они этого не сделают, – сказала она, нежно проводя рукой по его щеке.

– Поживем – увидим. Все было бы хорошо, если бы этот хлыщ герцог Гандийский не превратился в одночасье без всякого на то основания в главу клана, став таким образом самым могущественным человеком в Риме. Вы сами прекрасно знаете, что он покушается на вашу честь. И хочет сделать вас своей любовницей.

– Только чтобы воткнуть еще одно перо в плюмаж своей шляпы.

– Я просил помощи у Микеля Корельи, но он мне отказал. Он заявил, что ничего не может сделать для того, чтобы остановить герцога, и что будет защищать его любой ценой. – Жоан помолчал, задумавшись, и продолжил с еще большей горячностью: – Вы знаете, что на нашей родине были так называемые освобожденные крестьяне, которыми всячески помыкали. Одним из позорных обычаев было право первой ночи, когда господин лишал невесту девственности до свадьбы. Крестьяне в течение долгих лет боролись против этого обычая и прочих беззаконий, многие полегли в борьбе, но все-таки добились своего. А сейчас я чувствую себя одним из них. Я не подчинюсь этому беззаконию, Анна. Мы свободные люди.

– Успокойтесь, все будет хорошо.

– Однако этот тип слишком часто навещает вас.

– Он ничего не добьется.

– Микель Корелья сказал мне, что, возможно, у вас свое мнение на этот счет, отличное от моего, – произнес Жоан, судорожно сглотнув слюну. Затем он внимательно посмотрел в глаза своей супруги и добавил: – Что вы, возможно, захотите уступить.

– Боже мой, конечно нет! – засмеялась Анна. – Не говорите глупостей. Я люблю вас и ничего не хочу от этого молокососа, пусть он сколько угодно красуется и угрожает.

– Он не отступится, будет настаивать. И не только потому, что хочет заполучить вас, но и потому, что думает о том, чтобы свести счеты со мной.

– Успокойтесь, – с улыбкой сказала Анна. – И не ссорьтесь больше с ним. Если вы сделаете это, у нас точно будут проблемы. Предоставьте это дело мне, я знаю, как обращаться с ним. У него ничего не получится, обещаю вам, и он отступится, ему надоест.

Жоан посмотрел на нее с надеждой, но сомнения так и не покинули его.

13

– Вы обратили внимание, как политика влияет на популярность нашего заведения? – спросил Никколо Жоана.

Они сортировали партию книг, доставленных из типографии Антонелло де Эррико, книготорговца из Неаполя. После того как все экземпляры были переписаны, они стали наводить порядок, расставляя их на полках в самой лавке и в залах. Оставшиеся книги отправили, как обычно, в хранилище. В этом случае они вносили новые записи в инвентарную ведомость, где указывали местонахождение книги и ее цену. Эта работа была нудной, но необходимой.

Жоан прекрасно понимал, насколько успех его дела зависел от сторонников Папы; тем не менее он был готов выслушать Никколо. Он ценил исключительные способности, которые проявлял флорентиец, добывая информацию, и уважал его за умение делать верные выводы.

– Узы, связывающие нас с Папой и его друзьями, очевидны. Хотя я уверен, что вы располагаете дополнительной информацией…

– Да, есть кое-что еще, – подтвердил флорентиец, глаза которого сузились, а губы растянулись в забавной и хитрой улыбке. – Посмотрите-ка.

Жоан понял, что его друг наслаждается моментом, и приготовился слушать. Флорентиец выложил на стол записки, в которых он связывал события, имевшие место с момента открытия лавки, с объемом продаж в ней.

– Совершенно очевидно, что военные действия сторонников Франции, когда она заняла Неаполь, и их союзников, среди которых выделяются Орсини, отняли у нас многих клиентов, – заключил Никколо, перечислив целый ряд событий. – Однако действия Священного Союза, созданного Папой для противодействия французам, и в особенности события, связанные с именем испанского генерала Гонсало Фернандеса де Кордовы, способствовали тому, что люди вдруг проявили интерес к чтению и лавка наполнилась клиентами.

Жоан рассмеялся.

– Совсем не обязательно было оперировать таким количеством цифр, событий и дат, чтобы прийти к подобному выводу.

– Однако есть еще один немаловажный фактор, значимость которого для этого заведения неуклонно возрастает.

– И что же за фактор?

– Ваша супруга. Постепенно Анна превратилась в одну из самых привлекательных женщин города, и для многих дам она является иконой испанского стиля в Риме, ее считают даже элегантнее Санчи и Лукреции. Синьоры, посещая лавку, чувствуют себя здесь весьма уютно, и эти встречи пользуются неизменным успехом.

Жоан кивнул. Он и сам это прекрасно знал. Успех Анны вызывал у него противоречивые чувства: смесь гордости и предубеждения; для него его жена была прекраснейшей в мире, и он предпочитал, чтобы другие мужчины не восхищались ее красотой и грацией так откровенно. Он ощутил колику в животе, вспомнив герцога Гандийского и разговор с Микелем Корельей. Хуан Борджиа стал главой клана каталонцев, и лавка Жоана, как доказал только что Никколо своими расчетами, полностью находилась в его руках. Жоан решил открыться другу.

– Вы знаете, что я обедал с Микелем Корельей.

Никколо кивнул.

– То, что произошло на днях между Анной и герцогом Гандийским, очень обеспокоило меня, и я не мог ждать, когда Микель посетит нас. – Жоан почувствовал, как от воспоминаний у него начинает закипать кровь. – Я попросил его о помощи, но вместо этого услышал совет, смысл которого заключался в том, что я должен смириться и искать выгоду в сложившейся ситуации.

– Что ж, эта лавка уже сама по себе является привилегией, которую Борджиа вам предоставляют, – ответил флорентиец.

– Прежде я оторву ему голову! – вскричал Жоан раздраженно. – И к черту лавку!

– Взвешивайте ваши слова, прежде чем произнести их, Жоан, – сказал Никколо озабоченно. – Думаю, вы не все знаете из того, что говорят о нашем друге Микелетто.

– И что же о нем говорят?

– Что его главной добродетелью является преданность. Это цепной пес, безраздельно преданный Борджиа. И он способен убить человека, а потом спокойно спать, как это делаете вы, убив, например, блоху. Он ни секунды не колебался, когда расправился со старыми товарищами по оружию, которых до того, как он решил, что они предали Папу, считал своими близкими друзьями.

– Он военный человек…

– Он больше, чем солдат, – это наемный убийца, палач. И похоже, ему нравится убивать. Он в совершенстве владеет любым видом оружия, но больше всего ему нравится набрасывать веревку на шею жертвы и постепенно душить ее, закручивая веревку с помощью палки.

– Гаррота! – пробормотал Жоан и вздрогнул, с ужасом вспомнив этот способ казни. Его обычно применяли палачи, когда приговоренные инквизицией к сожжению на костре каялись и получали прощение Церкви, чтобы умереть быстрой смертью, а не корчиться в языках пламени.

Жоан всегда интуитивно чувствовал эту темную сторону личности своего друга, скрывавшуюся за улыбчивостью и открытым характером, хотя даже представить себе не мог, что Микель Корелья способен дойти до такой крайности. Жоан отказывался верить.

– Люди много о чем говорят, но без всякого на то основания.

– Но в этом случае они правы, Жоан, поверьте мне, – настаивал Никколо. – Люди боятся дона Микелетто. Рим дрожит при одном только упоминании его имени. Не ждите, что он поможет вам в деле с герцогом Гандийским. Более того, если он решит, что вы представляете опасность для Хуана или других членов семьи Борджиа, то покончит с вами, не раздумывая ни секунды. Прошу вас, следите за своими речами.

– Но что же мне делать, если герцог снова вернется сюда за Анной? – воскликнул Жоан в отчаянии.

– Ведите себя дипломатично. Если вы прибегнете к силе, с вами покончат. С вами, с вашим домом и вашей семьей.

Жоан задумался. Он отдавал себе отчет, насколько бывает вспыльчивым, и осознавал, что, в отличие от Никколо, дипломатичность никогда не была его сильной стороной. Однако флорентиец был прав: если он вздумает противостоять с оружием хоругвеносцу Ватикана, то в любом случае проиграет, независимо от исхода схватки. Оба – и Анна, и Никколо – совпадали в своем мнении. И были правы. Ему не оставалось ничего другого, как верить опыту своей супруги. Но сможет ли она остановить герцога Гандийского лишь одними правильно подобранными словами?

– И что, по твоему мнению, произойдет в скором времени, Никколо? – спросил Жоан.

– Он вернется за ней, – не раздумывая ни секунды, ответил тот. – И вы должны будете сдержаться.

Жоан с неудовольствием вгляделся в тонкие черты лица Никколо, его живые узкие глаза. Обуреваемый гневом, он крепко сжал челюсти, ожидая, что губы флорентийца сложатся в одну из его циничных улыбок. Но этого не произошло.

В ту ночь Жоан записал в своем дневнике: «Насилие – не выход из положения. Сколько же надо будет терпеть? Смогу ли я это выдержать?»

14

Слишком частые визиты Хуана Борджиа в лавку омрачали счастливую до этого жизнь семейства Серра. Когда в лавке было много народа, герцог вел себя надменно с мужчинами и заигрывал с дамами, хотя и сдерживался, особенно в присутствии Санчи, своей любовницы. Жоан старался его избегать, а папский сын нарочно не обращал на него внимания и вел себя так, как будто именно он был хозяином дома. Но когда клиентов почти не было, его поведение менялось к худшему, и Жоан избегал его, уходя в мастерскую. Если он задерживался в зале, Анна сама предлагала ему уйти. Она знала, что любая искорка могла превратиться в пожар, последствия которого были бы непоправимыми.

Несмотря на свое умение обращаться с людьми, в такие моменты Анна чувствовала себя мучительно. Она старалась сдерживать герцога тактично и с изяществом, не раздражая его, но он переходил все границы, и женщина вынуждена была его останавливать. Она сама себя упрекала в излишней улыбчивости в ответ на любезности герцога, когда он начал регулярно приходить в лавку. К тому же Анна понимала, что в происходящем отчасти была и ее вина, и боялась, что ее муж, догадывающийся о том, насколько далеко заходит молодой человек в своих дерзких притязаниях, однажды не сдержится и убьет или ранит герцога. Это привело бы к гибели семьи.

– По моему мнению, слишком уж вы недоступны, синьора, – говорил ей на ушко герцог, расточая любезности. – Любая другая давно бы уже осчастливила меня, а я ее.

– Я не только недоступна, синьор, – отвечала она строго. – Я просто не желаю даже разговаривать на эту тему. Не тратьте зря время и найдите другую женщину. С ней вы с легкостью удовлетворите ваши желания.

Но отпор, казалось, еще больше распалял папского хоругвеносца.

– Вы играете со мной, синьора, – говорил молодой человек, не переставая поражать Анну своим невероятным тщеславием. – Хотя вы и сами прекрасно знаете, что будете моей.

– Мне делают честь ваше внимание и добрые слова, господин герцог. Но меня коробят ваши притязания, и мне неприятно, что вы надеетесь когда-нибудь добиться чего-либо от меня. Вам ведь известно, что я мать и замужняя женщина.

– Замужем за этим типом? Вы достойны попробовать нечто лучшее.

– Я не хочу ничего пробовать, синьор. Я люблю своего мужа, и мне противна даже сама мысль о том, чтобы иметь любовника.

Несмотря на то что Анна была уверена в себе и в том, что сможет управиться с этим субъектом, эти сцены чрезвычайно досаждали ей. Испытывая невероятное напряжение, она понимала, что время от времени должна выдавливать из себя улыбку, чтобы смягчить свои слова, и под конец чувствовала себя выжатой как лимон. Хуже всего было то, что она не могла поделиться с мужем своими мучениями и тоской и, более того, должна была притворяться и не говорить ему всей правды. Когда Жоан задавал ей вопросы, она отвечала, что герцог вел себя достаточно прилично, и старалась максимально сгладить происходившее.

Она решила не спускаться в лавку по утрам в отсутствие мужа, но когда герцог впервые не застал Анну внизу, то стал требовать ее присутствия громкими возгласами. Никколо вынужден был пойти за ней, потому что Борджиа грозился сделать это сам. Анна быстро спустилась. Она ни в коем случае не могла допустить, чтобы этот тип оказался в ее доме. При таком его поведении она даже не осмеливалась притвориться больной; этот тип был способен преследовать ее даже в ее собственной спальне.

Для Жоана Анна была абсолютно всем, и ему всегда ее не хватало. Находиться с ней рядом, говорить с ней, целовать, любить ее – все это было для него величайшим наслаждением. Однако он все больше ощущал ту невидимую грань, которая стала разделять их. Анна заставляла себя улыбаться, когда говорила, что все идет хорошо, что все под контролем, но он чувствовал ее напряженность, некую скованность. Он задавал вопросы, зная, что не должен был этого делать, а она еще шире раскрывала глаза, помогая себе словами и жестами, дабы уверить его в том, что не было правдой, и Жоан это прекрасно понимал. Тогда он согласно кивал жене и заключал ее в объятия. Она вздыхала, и Жоан ощущал, как постепенно спадала ее напряженность, Анна расслаблялась и прижималась к нему всем телом.

Жоан внимательно следил за жестами своей супруги, не верил ее словам и чувствовал, что все идет не так. Он не знал, чем помочь ей, и проклинал свое бессилие. Позже, ночью, он слышал, как она ворочается с боку на бок, не в состоянии заснуть. И когда ей удавалось забыться, она иногда громко говорила во сне – ей тоже снились кошмары.

«Что я могу сделать? – писал вконец отчаявшийся Жоан в своем дневнике. – Как я могу помочь тебе, любовь моя?»

Однажды герцог неожиданно появился в маленьком зале, более уединенном, чем остальные помещения.

– Мне не нужно, чтобы вы меня любили, – заявил он после того, как выдал очередную порцию комплиментов и закрыл собой дверной проем, чтобы не дать Анне выйти. – Мне достаточно ваших ласк, мягкости вашего тела. Вам же хорошо здесь, в Риме, – вам и вашей семье, не так ли? Если вы угодите мне, дела ваши пойдут еще лучше. Если же нет… мне будет очень жаль…

– На что вы намекаете?

Он не ответил и подтолкнул ее к книжным полкам, а затем, придерживая Анну за талию левой рукой, попытался забраться ей под юбку правой. Это было не так просто, потому что Анна надела две нижние юбки, а верхняя, из ярко-красного бархата, была достаточно тяжелой. Когда он уже добрался до ее ноги, Анне удалось схватить его за руку. И она сделала это, с яростью вонзив в нее ногти.

– Вы мне делаете больно, синьора, – недовольно сказал герцог, отпустив ее. Он был удивлен, ибо не привык к такой реакции.

– Если вы еще раз попробуете сделать нечто подобное, мои ногти вонзятся в ваше лицо, клянусь Богом. – Ее глаза метали молнии.

Он рассмеялся и ответил:

– Чем сильнее вы сердитесь, тем больше распаляете мою страсть, синьора.

Тем не менее он отказался от дальнейших попыток и вскоре покинул лавку.

Этот инцидент привел Анну в сильное смятение, ибо на сей раз герцог Гандийский осмелился перейти от слов к делу. Она в волнении задавалась вопросом, чего ей ждать от великосветского нахала в его следующее посещение? Стоило ей только подумать об этом, как все внутри похолодело и к горлу подкатил комок.

Анна в очередной раз не рассказала мужу правды, когда он спросил ее, как прошел день. Она даже представить не могла, какой будет его реакция, если он узнает, что герцог пытался залезть ей под юбку. Эта недоговоренность, это молчание превратились в липкую стену, возникшую между супругами, а волчий облик папского сына неотступно преследовал ее в ночных кошмарах.

Никколо с беспокойством наблюдал за этими домогательствами. Он высоко ценил Жоана и решил защитить Анну, противостоя Борджиа физически, хотя прекрасно понимал, какой опасности подвергается. Ему было очень жаль видеть, как внутренняя тревога все больше овладевает хозяйкой. Он заметил темные круги, которые появились у нее под глазами от перенапряжения и недосыпания. Он не только восхищался ею, но и чувствовал, как сильнее начинало биться его сердце, когда Анна улыбалась ему или они нечаянно касались друг друга.

Она делилась с ним своими опасениями, искала утешения в его шутках и веселой болтовне. Он со своей стороны не без угрызений совести старался поддерживать в Жоане уверенность в том, что Анна контролирует ситуацию во время визитов папского сына.

– Что мне делать, Никколо? – время от времени спрашивала Анна с тревогой в голосе.

– Забеременеть, – однажды решился ответить он.

– Что?

– Оказаться в положении.

– Это от меня не зависит, все в руках Господа, – сильно смутившись, ответила Анна. – Я очень хочу родить ребенка Жоану, но пока этого не происходит. Когда я была замужем за моим прежним мужем, тоже далеко не сразу забеременела.

– Я вам предлагаю притвориться беременной, – объяснил флорентиец и хитро улыбнулся. – Я много думал об этом. Мы, мужчины, как правило, почитаем беременных женщин, а у некоторых даже и желание пропадает. К тому же вы можете ссылаться на бесчисленный ассортимент недомоганий – тошноту, головокружение, слабость…

– А что будет, когда станет очевидно, что я не родила?

– Вы прекрасно знаете, что беременности не всегда заканчиваются благополучно, и, возможно, к тому времени герцог, этот невыносимо капризный мальчишка, потеряет к вам интерес…

– Спасибо, Никколо! – воскликнула Анна радостно.

И, поцеловав его в щеку, побежала искать мужа, чтобы изложить ему план действий.

15

Поговорив с Никколо, Жоан стал смотреть на Микеля Корелью другими глазами. Слова флорентийца не стали для него полной неожиданностью, поскольку он неоднократно замечал, с каким уважением и страхом многие относились к его валенсийскому другу. Тем не менее Жоан никогда не считал Микеля наемным убийцей, хладнокровным и бесчувственным. Ему было непросто совместить различные ипостаси этого человека, поскольку некоторые из них явно противоречили друг другу. Он знал, что Микель был глубоко верующим человеком, искренне почитавшим Деву Марию, ежедневно ходившим к обедне. Кроме того, он был прилежным чтецом благочестивых книг, что резко контрастировало с его неоднократно перебитым носом и яростным выражением лица, которое частенько делало его похожим на разъяренного быка, готового к нападению. Когда он был зол, его лицо напоминало страшную маску, наводившую на людей ужас.

Жоан не мог не испытывать теплых чувств к Микелю, который всегда с удовольствием приобретал хорошую книгу и был частым гостем в его лавке. Человек его положения должен был создавать впечатление образованного и иметь представление о ком-либо из классиков. Однако дон Микелетто посещал книжную лавку не только потому, что это считалось хорошим тоном, но и в силу истинного интереса. Валенсиец не ограничивался дефилированием по залам среди книг и книжных полок, но и заходил вместе с Жоаном на склад и в подсобные помещения, в переплетную мастерскую и типографию. Там он беседовал с Антонио, мастером-переплетчиком, о его работе с «Божественной комедией», а с Джорджио – о подготовительных переплетных работах. Временами он казался одним из членов команды.

Жоан сообщил Микелю о беременности Анны как о достоверном событии, поскольку, кроме супругов, в курсе обмана были только Никколо, Мария и Эулалия.

– Какая замечательная новость! – обрадовался валенсиец. – Неси бутылку вина!

Жоан так и сделал, и они подняли тост.

– Надеюсь, что ты виновник события, – добавил Микель с хитрой улыбкой.

– Вне всякого сомнения, – растягивая слова, ответил Жоан, стараясь скрыть досаду.

Валенсиец рассмеялся, увидев выражение лица Жоана.

– Это же шутка, дружище.

– А мне совсем не смешно, – признался он, понизив голос. – Хуан Борджиа продолжает домогаться моей жены, и я прошу вас во имя дружбы, которая нас объединяет, сказать ему, что она беременна и что он должен оставить ее в покое.

– Герцог – мой господин, – ответил Микель после небольшой паузы. – И я уже говорил тебе, что мы не находимся в столь близких отношениях, чтобы я мог повлиять на него. Кроме того, не думаю, что ему понравится, если я буду указывать ему, на каких женщин обратить внимание.

– Помогите мне, пожалуйста!

– Я уже высказал тебе свое мнение намедни. Вижу, что ты решил не сдаваться, и боюсь, что Борджиа сочтет делом чести взять эту крепость. – Микель пожал плечами. – Я ничем не могу тебе помочь. Твоя жена сама должна ему об этом сообщить. Возможно, ей удастся смягчить его, если она расплачется перед ним.

– Я беременна, синьор, – сказала Анна герцогу, демонстрируя несколько округлившуюся талию. Эулалия и Мария весь прошлый вечер работали, слегка расширив платье и подготовив соответствующий наполнитель. – Лучше бы вам не тратить зря время и найти себе подходящую девушку. Пожалуйста, перестаньте домогаться меня, умоляю вас. Ваше давление сильно расстраивает меня, что противопоказано в моем положении.

– Ну так дайте мне наконец то, о чем я вас прошу, прежде чем ваша фигура еще больше испортится, – ответил он, обрывая ее.

Зеленые глаза Анны натолкнулись на холодный взгляд его темных глаз. Она почувствовала дикую ярость. Ей очень хотелось дать ему пощечину, но она не решилась. Анна боялась, что за это придется заплатить ее мужу, ведь герцог не преминет обрушить всю силу своей власти на ее дом и близких. До сих пор, несмотря на оскорбительное отношение к ее супругу, он был вежлив с ней, пытался соблазнить. Подобная смена отношения, грубость его ответа полностью разоблачали истинную сущность этого человека и его намерений.

– Вы безжалостны, – сказала она, всхлипнув.

– Если вы страдаете, то сами в этом и виноваты, – ответил он, не обратив ни малейшего внимания на ее слезы. – Я и так слишком много времени потратил на вас. Но рано или поздно вы все равно будете моей. И в ваших руках покончить с этим как можно скорее.

– Забудьте обо мне раз и навсегда, – ответила она, гордо вздернув подбородок.

Хуан Борджиа одарил ее мутным взглядом и вышел, не попрощавшись.

– Ему наплевать на ее беременность, – горько сказал Жоан Микелю. – Он не перестает давить на нее. Ему это доставляет удовольствие.

Микель пожал плечами.

– Он таков.

– Он жалкое ничтожество! – взорвался Жоан. – Подлый и мерзкий тип! Я бы с радостью покончил с ним вот этими самыми руками. Если бы не…

– Попридержи язык! – оборвал его Микель. – Хуан Борджиа – мой господин, и я не позволю, чтобы его оскорбляли в моем присутствии. И, что еще хуже, угрожали ему. Чтобы я больше никогда не слышал от тебя ничего подобного.

Дон Микелетто сверлил его своим пугающим, свирепым взглядом.

– Но когда я был у вас дома, мне показалось, что вы не во всем его поддерживаете. Вы сказали, что…

– Я ничего не говорил, – снова прервал его Микель. – К тому же тебе известно, что дружеские откровения за бутылкой вина, когда уже немало выпито, лучше забыть и никогда о них не вспоминать. Хуан Борджиа – мой господин, и мой долг – защищать герцога и его честь.

Жоан смотрел на него в отчаянии.

– Тем не менее твою жену вскоре ждет передышка, – продолжил Микель. Он уже улыбался, и тон его голоса изменился.

Книготорговец не проронил ни слова и молчал в ожидании дальнейших пояснений валенсийца.

– Мы готовим масштабную военную операцию и много времени будем проводить вне Рима. Анну оставят в покое.

– Не могу дождаться этого момента.

– Кстати, должен сообщить тебе еще одно известие, связанное с этим событием. – Улыбка исчезла с лица Микеля.

– Какое?

– У меня есть для тебя поручение.

– Поручение?

– Хуан Борджиа узнал, что ты классный артиллерист, и желает, чтобы ты присоединился к нам во время этой кампании.

Жоан мгновенно почувствовал резкое желание отвергнуть это предложение. Домогательства главы клана каталонцев относительно его жены привели к тому, что его давняя преданность этому клану уступила место досаде. Он уже не считал каталонцев своими друзьями. Тем не менее он во многом зависел от них, поэтому ответил, взвешивая каждое слово:

– Я прекрасно помню, скольким вам обязан, Микель, но Анна беременна, и я не хочу оставлять ее одну.

– Беременность – это не болезнь. Мы вернемся до того, как она родит.

– Это мой первый ребенок, и я хочу быть вместе с ней.

– У тебя уже есть сын.

– Вы же прекрасно знаете, что это ребенок Анны от ее первого мужа – неаполитанского барона Рикардо Лукки.

– С которым ты покончил.

Жоан не ответил, он лишь смотрел на валенсийца, прикусив губу. Этот комментарий был абсолютно неуместным и ставил его в очень неловкое положение. Микель Корелья выдержал его взгляд, а потом сделал жест, который как бы стирал все сказанное прежде. Но Жоан хранил молчание, и тогда он сказал:

– Подумай об этом, Жоан. Мы не поймем твоего отказа. И герцог Гандийский будет первым.