Текст книги "Этюд в черных тонах"

Как бы то ни было, Квентин и его дама ощущают внезапный холод. Это так не похоже на жар, который их только что воспламенял! Но было и кое-что еще. Он сказал: тень. Она сказала: смех. Словно толчок в сердце.

Я схватилась за свой нагрудник, задыхаясь от страха. Я всегда веду себя как трусиха, когда речь заходит о духах и привидениях.

– Они смотрят на пляж и больше не видят Хатчинса, но… что это за темная груда, возникшая на песке? Мужчина и женщина тотчас прощаются. Провожать ее в город было бы неосмотрительно. Она уходит, он пробирается на пляж. Сначала Квентин думает, что Хатчинс пребывает в объятиях Морфея или Вакха, но вскоре он видит кровь, видит полные ужаса распахнутые глаза, выпущенные кишки, обвитые вокруг шеи гиганта. Квентин в ужасе. Он ничего не видел, он видел все! Нечто – человеком это назвать невозможно – нечто невидимое совершило жесточайшее убийство. Квентин, как порядочный гражданин, бежит в комиссариат.

А теперь финал.

Благодаря доктору Дойлу ужасная история преображается. Вот он, триумф любви! Квентин рассказывает об ужасном преступлении, но отказывается… Это следует повторить! Отказывается назвать имя своей возлюбленной. Мы можем только вообразить, как скверно ему пришлось в полиции (там ведь был Мертон с его шипастыми усами)… Квентина спасло только его сомнительное везение: в случае с Эдвином Ноггсом у него имеется алиби, потому что в ночь убийства Квентин, не имея денег на театр, играл с приятелями в карты. Следовательно, или один человек убил Ноггса, а потом другой человек убил Хатчинса, или Квентин говорит правду. И только приятели выдали тайну дамы и Квентина, желая его спасти!

Когда Дойл закончил, у меня в глазах стояли слезы.

Осталось лишь признать: скандал обрел свои очертания, он был комичен и вполне реален.

– Я сочувствую этой женщине, – сокрушенно признался Дойл. – Эти пылкие Ромео и Джульетта угодили в ужасную историю! Конечно же, супружеская чета уже собрала чемоданы; сейчас они торопятся покинуть Портсмут. А потом будет развод.

– А мистер Квентин Спенсер? – спросил мистер Икс.

– Он до сих пор под стражей, но дама обеспечила ему прочное алиби. Квентина скоро выпустят – это дело дней. И возможно, это ошибка. – Дойл раскурил трубку.

– Будем надеяться, для его же блага, что его не выпустят в ближайшие три дня.

– Три… дня?..

Мистер Икс гордо выпятил грудь под шлафроком:

– Я нисколько не сомневаюсь: через три дня будет убит еще один нищий.

– Симметрия прежде всего, не так ли, мистер Икс? – Дойл улыбался, с удовольствием выпуская дым. – Симметрия ведь так вам по душе.

– Дело не в том, что она мне так уж по душе, просто таков порядок вещей: семь дней, шесть ран, двое нищих, а теперь – четырнадцать дней, девять ран, трое нищих…

– Tiger, tiger, burning bright… Кем задуман огневой Соразмерный образ твой?[9]9
  Дойл цитирует знаменитое стихотворение Уильяма Блейка «Тигр» (1794). Приведен перевод С. Маршака.


[Закрыть] Но из Хатчинса вынули внутренности… И этот замогильный смех, этот холод…

– Отвлекающие маневры.

– Что?

– Доктор, наш тигр, если использовать вашу метафору, – это игривый кот, он хочет нас отвлечь и подсказывает, куда смотреть, чтобы мы отвели взгляд, однако, чтобы связать факты, их вначале следует очистить: семь дней, три раны, двое нищих – это очевидно.

Дойл пригладил усы:

– Преимущество вашей теории, мистер Икс, состоит в том, что нам остается только подождать, чтобы ее проверить.

Подождать.

Нам, обыкновенным человеческим существам, для этого потребно сделать усилие.

А теперь представьте себе, как ждет такое существо, как мистер Икс.

Миссис Мюррей как-то сказала: «Он чего-то дожидается». Однако теперь он был в нетерпении.

Из того, что я постепенно о нем рассказываю, у вас уже наверняка сложилось хорошее или плохое о нем впечатление, но вы даже вообразить себе не можете, каково это – общаться с таким человеком, когда он в нетерпении. Я научилась понимать (чуть-чуть) тех бесчувственных людей, которые вымели его из своей жизни всего в четыре годика. Я понимаю, что выгляжу жестокой, но что я выиграю, если даже здесь, в этой, скажем так, хронике событий необыкновенного и ужасного лета 1882 года в Портсмуте, со всеми его трагедиями, начну искажать факты? А важнейший факт тех дней был таков: мистер Икс в ожидании становился невыносимым.

Два дня он протянул на односложных – и не самых любезных – ответах и игре на своей нелепой скрипке. Он требовал больше лауданума, больше одиночества, меньше открытых штор.

Если я спрашивала моего пансионера, как его самочувствие, он предоставлял мне лишь один внятный ответ в день; если же я решалась повторить свой вопрос по прошествии нескольких часов, он только лаял: «Спасибо, хорошо!» Я отчасти понимала, что с ним происходит: он ведь был так одинок! Одному Господу известно, какого рода утешение предоставлял мистеру Икс его мозг, каким бы чудесным он ни казался. Безумие его, подобно стоимости акций на бирже, с каждым его поступком то росло, то уменьшалось в моих глазах.

Возможно, он был сумасшедший, возможно – гений, а возможно – просто странный субъект.

Дойл, казалось, хорошо его понимал, но теперь и он к нам не заглядывал.

Я отправилась на очередное заседание Медсестер-за-Чаем с немалым чувством неловкости. Зная то, что знала я, я решила быть очень осторожной в своих речах.

Старшая медсестра Брэддок, бросая на меня подозрительные взгляды, завела разговор о детях-бродяжках:

– Их сейчас так много, как никогда, каждое утро играют возле нашей стены… Хотела бы я знать, что их сюда привлекает.

– Надо бы сообщить в… Конечно… – Сьюзи Тренч (живущая в мире, где правят закон и порядок), как обычно, оставила нам многозначительные намеки.

– Да, в полицию, – согласилась Брэддок. – Я тоже об этом подумала. И переговорю с доктором.

– А мне их жалко, – призналась Нелли Уоррингтон.

– У меня вообще все нищие вызывают сострадание – будь то взрослые или дети, – объявила Джейн Уимпол из-под укрытия своего благопристойного козырька.

– Вот почему так отрадно все, что они делают в «Милосердии», – добавила Нелли Уоррингтон. – Благотворительные спектакли – это прекрасная идея.

– «Милосердие» всего-навсего помогает нам умывать лицо, не глядя в зеркало! – проворчала миссис Мюррей из своего темного угла. – Передайте-ка мне пирожки.

– Я, несмотря ни на что, считаю, что это прекрасная идея. Конечно, билеты на их представления мне не по карману, однако деньги тех, кому они по карману, распределяются между самыми бедными…

– Ах, Нелли, ну конечно. «Мы счастливы, потому что едим „Мерривезер“», – продекламировала Сьюзи Тренч и хихикнула. – Ведь эта кондитерская им покровительствует!

– Это была прекрасная идея, – не сдавалась Нелли.

А Брэддок шепнула:

– Особенно для кондитерской.

– Они теряют на этом деньги, мисс Брэддок.

– Нелли, какая же ты наивная.

– Я не отношусь к нищим так плохо, как вы, – обиделась Нелли Уоррингтон.

– Кое-кто относится к ним еще хуже, – заметила миссис Мюррей, увлеченно поглощая пирожки. – И боюсь, скоро на пляже объявится еще один…

– Да хранят нас Небеса! – То малое, что было мне видно от лица Джейн Уимпол, кажется, побледнело.

– Я и теперь считаю, что это были пьяные драки, – объявила сестра Брэддок и презрительно сморщилась. – Мой отец их ненавидел. Он боялся превратиться в одного из них… меня и моих братьев он учил не доверять нищим. «От неудачников жди любой беды», – говаривал он. Отец ненавидел бедность. Чурался ее как будто какой-то болезни. «Но это единственная болезнь, в которой виноват ты сам» – вот как он говорил.

Мы разом замолчали. Скомканные черты ее хмурого лица как-то помягчели в свете газовой лампы. От тягостной паузы нас избавила Сьюзи:

– Вы вправду думаете, что кто-то… ну вы понимаете… кто-то… за… нищими?

– Сьюзи Тренч, это же очевидно, – отрезала миссис Мюррей.

– Говорят, мистер Икс из-за этих смертей впадает в беспокойство, – как бы невзначай заметила старшая сестра.

– А кстати, Энни, – улыбнулась мне Сьюзан, – как у тебя дела… с ним?

Слово перешло ко мне, и я неожиданно для самой себя выкрикнула:

– Ты имеешь в виду мистера Икс? Да это самый грубый, капризный и чванливый тип, с каким мне только приходилось иметь дело, не говоря уже о его привычке вечно совать нос куда не следует!

И снова над столом нависло молчание. Даже миссис Мюррей на время перестала жевать и сидела с отвисшей над тарелкой челюстью. Потом послышалось неуверенное хихиканье.

– Тебе не обязательно кричать, чтобы сообщить нам об этом, Энн, – с упреком высказалась старшая сестра.

– Он тебя уже окончательно довел? – спросила Джейн Уимпол.

– Но Энни просто железная! – подбодрила Нелли Уоррингтон. – Смотрите, как она держится!

Беседа наша вскоре завершилась. У Нелли появились бесплатные билеты на спектакль труппы «Коппелиус» в театре «Милосердие» – она выиграла их в лотерею для покупателей печенья «Мерривезер», но с кем же ей было пойти? А Джейн Уимпол имела право на свободные полдня, так что Нелли отдала билеты ей. Спектакль, вообще-то, был не из самых приличных. Позволят ли ей пойти? Сестра Брэддок загадочно улыбнулась: это решать доктору.

В тот вечер я была довольна собой и, застилая постель для мистера Икс, ожидала от него какой-нибудь реакции на мою вспышку. Он долго молчал, но наконец я услышала его голосок:

– Как прошло вечернее заседание Медсестер-за-Чаем, мисс Мак-Кари? Сегодня мной овладела лень, и я решил не отправлять Джимми…

В ответ я сухо пролаяла: «Спасибо, хорошо!»

Возможно, он и сумасшедший, но дьявольски хитер.

Рекламная интермедия «Мы счастливы, потому что едим „Мерривезер“!»

Сэр Джордж Эрпингейл заперся на ключ у себя в кабинете и поглядывает на настольные часы.

Он улыбается, потому что тревога его нелепа: прошлой ночью сэру Джорджу приснилось, что сегодня, когда пробьет двенадцать, он умрет. Какие глупости!

Часы на столе – настоящий «Генри Марк» из черепахового панциря, с музыкальным боем, подарок от трех его дочерей на пятидесятипятилетний юбилей. Циферблат обрамлен золочеными листиками, это настоящая филигрань. Судя по точным стрелочкам, до полуночи остается шесть минут.

Сэр Джордж не понимает, отчего его так тревожит этот нелепый сон; в нарушение многолетних привычек он отпустил прислугу и заперся в своем роскошном кабинете в семейном особняке на Кавендиш-сквер в Лондоне. И вот мы видим его в роскошном кабинете, в роскошной беспричинной панике, в странном ожидании, когда же стрелки роскошных часов укажут роковой момент.

Какой же я дурак! Вот, разнервничался. А ведь известно: когда ты сам себе говоришь, что не хочешь на что-нибудь смотреть, так сразу и начинаешь смотреть. Ты говоришь себе, что ничего страшного не случится, и тогда сразу же чувствуешь кожей холодный пот, который окутывает тебя как саван. Ты решаешь думать о чем-то другом, но мысли твои – это наполненный гелием шар, который летит сам по себе, и только в ту сторону, о которой ты не хочешь думать.

Почему бы тебе не признать это, Джордж? Ты суеверен. Так сказала бы ему супруга, если бы она находилась сейчас в кабинете и если бы он рассказал ей, что случилось. Но леди Сузанна спит этажом выше, пребывая в мире и неведении, а вот сэр Джордж сидит за своим столом, в халате и домашних туфлях; белые бакенбарды обрамляют лицо, отвердевшее под тяжестью несбывшихся надежд и лысины, очки сидят на кончике носа, как будто сэр Джордж собирается подбить баланс или выписать чек. Однако он просто сидит и ждет, немного удивляясь самому себе.

Да, я признаю. Но скажите мне, ангелочки, – кто из коммерсантов в этой стране хоть чуточку не суеверен? Во что мы верим, помимо Господа, ее королевского величества и неоспоримо высокого предназначения этого трона королей, этого острова скипетров? Все мы, кто больше, кто меньше, нуждаемся еще в каком-то подтверждении, в линиях на руке, в предсказателях, в цыганских картах, в оракуле. Не говоря уже о театре, в котором нуждаются все. Поправьте, если я не прав, ангелочки.

Тебе остается только пять минут, Джордж.

Сэр Джордж сосредоточивает внимание на большом плакате, висящем на стене над камином, – это самая известная реклама печенья «Мерривезер»: длинная гирлянда через весь лист, посередине на ней висит печенье, а по бокам изображены двое ребятишек. Под гирляндой – буквы с завитыми хвостиками:

МЫ СЧАСТЛИВЫ, ПОТОМУ ЧТО ЕДИМ «МЕРРИВЕЗЕР»!

Дети с толстыми щечками смотрят на сэра Джорджа большими голубыми глазами. Суеверный? Ну и пожалуйста, конечно же да. Сэр Джордж дошел уже до того, что иногда во взглядах «ангелочков» (так он их называет) ему чудится одобрение его коммерческих операций. Он смотрит на них, и, хотя никогда их не слышит, он кое-что представляет. Джордж. Мы принесли тебе. Новость.

Чуть меньше года назад он и ангелочки еще были счастливы и ели «Мерривезер». Джордж заводил знакомства на скачках в Аскоте и посещал самые дорогие подпольные представления, которые зачастую невозможно было повторить с участием той же актрисы. Однако ряд неудачных биржевых операций и безжалостная конкуренция других кондитерских фабрик раскрошили Великую Печеньку, на которой держалось все дело, десять лет назад приобретенное сэром Джорджем у семейства Мерривезер из Портсмута.

Не будем произносить это ужасное слово.

Нет, пока что нет.

Мы не скажем «разорение». Нет, Джордж. До этого еще далеко. Ради бога!

Две минуты.

Но может и произойти, такое действительно случается. И это будет не первый случай. Знакомое имя, из семьи наподобие твоей, – и вдруг ты читаешь его в списке банкротов, публикуемом в «Лондон газетт». В Англии банкротство – это преступление. Запрещено быть неудачником (суеверие?), запрещено проигрывать. Многие из разорившихся дельцов попадают в тюрьму. Ты превращаешься в зачумленного преступника. Но сэр Джордж готов на все, лишь бы такого не произошло.

На все – вы слышите, ангелочки? На все.

Тик-так.

Убытки уже начинают настораживать – сэр Джордж ловит платком капельку пота, – но не случилось ничего, чего нельзя было бы поправить одним резким поворотом руля. Игра на бирже закончилась плачевно, тут уже ничего не поправишь (теперь, ангелочки, я в этом разбираюсь лучше). Но остаются ведь и другие возможности, кроме прыжка в пропасть: продать предприятие, продать этот особняк на Кавендиш-сквер и перебраться в более скромный и древний семейный дом в предместье Портсмута (что, естественно, означало бы медленное разорение инкогнито. Пропасть из списков приглашенных на праздники. Перестать быть сэром Джорджем, чтобы превратиться в «этого Эрпингейла, которому пришлось все продать». И хотя он и не попадет в тюрьму за долги, его имя будет стерто из золотого списка славных мужей. Джордж Эрпингейл, сделавший себя сам, начинавший как деревенщина и поднимавшийся ступенька за ступенькой, вновь будет позабыт с наступлением плохих времен, последних лет, зимы его тревоги)…[10]10
  Еще одна шекспировская аллюзия: «Зима тревоги нашей позади» – так (в переводе Михаила Лозинского) начинается пьеса «Ричард III». Впоследствии, в 1961 году, так же назвал свой роман Джон Стейнбек.


[Закрыть] или, наконец, продать… Продать даже…

Одна минута. Одна минута до того, как наконец прозвонят эти проклятые колокольчики и он сможет спокойно отправиться спать. А если он умрет, что тогда? Тогда отправится к дьяволу.

Ничего такого не случится.

Это был просто сон. Пьяный кошмар, приснившийся в карете.

И кажется, он знает причину: в тот вечер он ужинал в совершенно закрытом клубе в Бишопсгейте[11]11
  Бишопсгейт – часть лондонского Сити.


[Закрыть] вместе с подпольными театралами. Сэр Джордж – известный театральный меценат (кто в этом усомнится? Посмотрите хотя бы, как он помогает труппе «Коппелиус» из портсмутского театра «Милосердие», знаменитого своими благотворительными спектаклями), и это покровительство открыло ему самые потаенные двери. Сэр Джордж знаком, в частности, с теми, кто покупает и продает артистов.

И в ту ночь в Бишопсгейте он, как бы невзначай, поинтересовался, сколько бы ему дали за одну из его дочерей.

Ангелочки, он готов испробовать ЛЮБЫЕ способы. Он, если потребуется, даже и вас продаст.

Все – ради того, чтобы не изгваздать в грязи свое имя и имя своего семейства.

Разговор оказался очень и очень неприятным. Театральные дельцы сражаются за молодых отпрысков разорившихся семей. Сэру Джорджу рассказали, что иностранная публика буквально на вес золота ценит возможность увидеть, как девочки из старинной аристократической семьи, ныне впавшей в бедность, выступают в театре марионеток, на арене, в фарсе, водевиле или в черном спектакле. Но бывают вещи и похуже. Спектакли «One Day Only»[12]12
  «Только один день» (англ.).


[Закрыть] – их называют просто ODO. Сэр Джордж постеснялся спрашивать причину такого названия. Но один из подпольных театралов пояснил, что после ODO актрису уже нельзя использовать по новой. Но сэр Джордж мог бы обогатиться всего лишь за этот день, если бы продал, например, свою младшую дочь – Венди, двенадцать лет, – необычайно похожую на девочку, выступавшую в тот момент на сцене подпольного ресторана, в котором происходил разговор. Театрал произвел подсчет. После ODO с Венди сэр Джордж смог бы переждать бурю почти без всяких дополнительных затрат. Конечно, он больше не увидит свою дочь… но жизнь вообще полна трагедий, а эта трагедия еще и сделает тебя богачом, Джордж. Двадцатидвухлетняя Виктория облегчила бы ему жизнь на более короткое время, зато с ней было бы проще: девушка всегда мечтала стать актрисой. Последний вариант, Гарриет, – самый сложный: она замужем и подарила сэру Джорджу двух прелестных внуков. Один из театралов намекнул, что выгодная сделка на Гарриет – в комплекте с внуками – могла бы принести даже большую прибыль, чем продажа Венди. Это же настоящий клад! Он снова станет богатым. Услышанная им сумма осталась витать в темноте отдельного кабинета. Это было как яблоко перед Танталом: манит, а схватить невозможно (да, ангелочки, невозможно).

По крайней мере, сейчас.

И не было ничего необычного в том, что после этого разговора (сугубо ознакомительного, не больше) сэр Джордж возвращался домой пьяный, в неурочный час и по дороге заснул. Тогда-то ему – по понятным причинам – и приснилась сцена с черными кулисами, на которой двигалась прекрасная незнакомка… словно в танце. А потом голос (откуда он звучал? со сцены?) объявил ему: «Джордж, у нас для тебя новость: завтра ночью, в двенадцать, с последним ударом…» С первым или с последним? Что говорил этот голос?

Динь.

Начинается.

С первым – уже не может быть. Ха-ха, ангелочки.

«Генри Марк» на столе красного дерева запускает механическую музыку колокольчиков. С первым или с последним? Как было сказано? Ангелочки тоже, кажется, ждут, пуча глаза. Джордж. У нас. Для тебя. Новость. Для тебя. Джордж. У нас. Новость. Для. Тебя.

…Одиннадцать. Последний…

Динь.

Время как будто остановилось. Удары сердца. Дыхание.

Потом наконец сэр Джордж кашляет.

И начинает хохотать.

Он смеется довольно долго, глаза его затуманены. Суеверный? Ну конечно! А еще доверчивый. Смех приводит его в хорошее настроение. Он шумно вздыхает. Он успокаивается.

Роковой час миновал. Не сегодня. Сегодня ничего не случится. Все сомнения позади. Разумеется, остается еще вопрос с банкротством, но даже это поправимо – правда, ангелочки? Ему не придется прибегать к крайним мерам. Он никогда не продаст ни одну из своих любимых (дочек) печенюшек. Уж этот рубеж он никогда не переступит.

Сэр Джордж, ты можешь уже отправляться спать. Объявленный срок миновал, и ничего не случилось.

На лице сэра Джорджа Эрпингейла довольная улыбка: он остался жив. Вот он встает со стула. Большие внимательные глаза детей с плаката продолжают следить за ним, точно чего-то ждут. Их розовые рты (он никогда их не продаст, ни с чем не расстанется) как будто переполнены зубами. Мальчики как будто обезумели и вопят: Джордж, у нас для тебя новость:

МЫ СЧАСТЛИВЫ, ПОТОМУ ЧТО ТЫ УМЕР,

НО ЕЩЕ ОБ ЭТОМ НЕ ЗНАЕШЬ!

Роберт

Облачный день; в остальном – никаких отличий от дней предыдущих. Впрочем, одно отличие есть: это он. Потому что в тот день мистер Икс вел себя еще хуже, чем до этого. Утром, когда я вошла в его комнату, глаза мои зажмурились от яркого света.

Раздвинутые шторы. Первая необычная деталь.

Вторая – сам мистер Икс. Он сидел, вцепившись в потертые подлокотники кресла перед прямоугольниками окна, как будто на фоне доски с белыми клетками. Брови насуплены, глаза глубоко запали. Он не ответил на мое приветствие и на мои вежливые вопросы о самочувствии. Вместо этого он сам задал вопрос:

– До сих пор ничего?

– Простите, сэр?

– Труп.

И тогда я вспомнила. Прошло три дня с последнего появления Дойла; наступило утро, намеченное мистером Икс для обнаружения новой жертвы. Вот почему он раздвинул шторы. Он ждал, когда его огольцы принесут ему очередного покойника.

Я ответила, что пока ничего нового (в данном случае – ничего мертвого). Мистер Икс вновь погрузился в молчание, но с течением часов настроение его все больше портилось. Он как будто дремал, уткнувшись подбородком в грудь. Время от времени мой пансионер испускал глубокие вздохи, от которых сотрясалось все его тельце. Мне было его жаль, но как можно утешить такого человека? «Не волнуйтесь, скоро непременно отыщется еще один выпотрошенный бродяга»?

Мистер Икс уделил мне лишь несколько слов – он попросил (умолял) вызвать к нему Джимми Пиггота. Джимми пришел, и Джимми ушел. Позже мистер Икс сообщил мне, что Джимми получил задание пролистать вечерние газеты. Мистер Икс всегда просил, чтобы я оставляла их наедине, однако не требовалось особой проницательности, чтобы угадать все новости (точнее, их отсутствие) по лицу юного клерка, выходящего из комнаты.

– Ничего. – Вот что сказал мистер Икс, когда я вернулась. – Никого, если не считать одной аварии и одной смерти от туберкулеза. Ни единого нищего.

Я ответила, что покойник может объявиться и на следующий день. Он оборвал меня в своей характерной манере – впрочем, в его словах впервые сквозила неуверенность:

– Мисс Мак-Кари… – Используя такое обращение, мой пансионер сам себя призывал к терпению. – Семь дней, три раны, один нищий… Четырнадцать дней, шесть ран… Очевидно, что убийца хочет, чтобы мы это понимали, таков его способ общения, его послание, его шифр. Ошибки быть не может. События обладают симметрией, даже когда нам и неизвестно, какой именно и почему…

– Простите, но это же нелепо. Жизнь устроена не так.

Неужели я впервые осмелилась противоречить его превосходительству Разуму-из-Кресла? Ну и пускай. Мистер Икс дернул головой, как марионетка:

– Простите?

– В жизни не все сводится к два плюс два. Например, мы, люди, совершаем неожиданные поступки.

– Или мы не знаем причин некоторых поступков.

Я прервала его стремительный забег к цели, состоящий в том, чтобы, как обычно, заставить меня молчать:

– Я просто имею в виду, что все может быть не так, как вы говорите.

– Нет, вы имеете в виду совсем другое. Вы сказали, что это нелепо и что жизнь устроена не так. А вот я имею в виду, что все может быть не так, как вы говорите, мисс Мак-Кари. Если позволите, я приведу пример: вот человек укололся, вот он отдернул руку. Причина и следствие. А что, если каждый из наших поступков – это есть наш конкретный ответ на определенные уколы?

Слишком заумно для меня.

– Мне кажется, вы только и делаете, что все усложняете.

– Возможно, это мой ответ на укол.

– Нет, сэр, это вам так больше нравится. А могло бы нравиться совсем другое – например, созерцание ночного моря.

– Однако мне нравится именно это, а вам, предположу, нравится многое другое, и вы сами не знаете почему…

Мистер Икс расставил мне хитроумную ловушку, и я с разбега в нее угодила.

– Да, но я могу переменить мое мнение. – В этот момент я замолчала, потому что мысли мои отправились сами понимаете к кому, к моему старому мореходу[13]13
  «Сказание о старом мореходе» – поэма Сэмюэла Кольриджа (1798), сюжет которой перекликается с легендой о Летучем Голландце.


[Закрыть]. – Да, иногда так бывает… иногда мы желаем чего-нибудь или кого-нибудь – без причины и… Но мы можем перестать этого желать.

– Вы уверены?

А вот теперь я рассердилась. В руках я держала пипетку, капли и стаканы – все это я со звоном поставила на столик.

– Даже не знаю, зачем я тут с вами препираюсь. Я знаю, кто я такая и что я такое, я знаю, что́ мне нравится и почему, и я знаю, что могу менять свою жизнь, как мне самой заблагорассудится. А вы просто стараетесь меня запутать.

Мистер Икс перебил меня стремительным полушепотом:

– Я стараюсь только разрешить загадку, которая, возможно, связана вовсе не с нищими, а со всеми нами – с каждым из нас. Но в одном я уверен твердо…

– Вы подаете мне хороший пример, – заметила я.

Ему явно не понравилась моя шуточка.

– Да. И можно я продолжу? Спасибо. Я уверен в одном: все, что представляется нам беспорядком, имеет внутри себя определенный порядок. Это как в рассказах о племенах американского Запада: что для пастуха видится как пожар, то для индейца – дымовые сигналы. Уверяю вас, у всего, что мы делаем, есть скрытый язык.

У меня от него голова шла кругом. Если у всего, что мы делаем, есть скрытый язык, то в моем языке слово «тупица» употребляется с пугающей частотой, подумала я. А у мистера Икс, наверное, на первом месте стоит «безумие».

В этот момент свою сияющую улыбку нам явил доктор Дойл, вошедший в комнату со шляпой в руке:

– Я не помешал?

Это было как солнце посреди облаков. Дойл почтительно склонился передо мной (вогнал меня в краску!) и ласково пожал плечо мистеру Икс. Однако и Дойл принес те же самые «дурные» вести, которые любому здравомыслящему человеку показались бы добрыми. Он выкладывал их одну за другой, в то время как невооруженным глазом исследовал состояние своего пациента.

– Нет ничего и нигде. Я пролистал «Портсмут ай», «Портсмут джорнал» и «Саутси дэй»… – Глаз Дойла напротив глаза мистера Икс. – Аудиенции у ее величества, авария с телегой в порту, естественные смерти, самоубийство коммерсанта в Лондоне, ограбление таверны в… Этот глаз сегодня выглядит намного лучше.

– Спасибо, доктор.

– Не будем впадать в отчаяние, мистер Икс. Возможно, он появится завтра.

– Возможно.

Ах вот как… Если это говорит его любимый доктор Дойл, тогда ответ – «возможно». Эти двое успели обменяться секретами, признаниями и обещаниями. А я служу только для того, чтобы им служить. И спорить.

Я попыталась (слегка) скрыть мое возмущение:

– Не беспокойтесь, я уверена, что столь желанный вам зарезанный нищий скоро объявится. А пока вы ждете… не хотите ли чая, доктор?

Дойл рассмеялся, поправляя рукава щегольского пиджака:

– Все верно, мисс Мак-Кари: мы, любители криминальных загадок, кажемся птицами, приносящими несчастье. Чай – это прекрасно, но меня ждут другие пациенты. Пока что хорошая новость состоит в том, что глаз мистера Икс не ухудшился, и я бы даже сказал, что он чуточку улучшился.

Что до меня, так все было одинаково, но перечить Дойлу не хотелось. Интересно, что его пациенту как будто не было никакого дела до собственного глаза. Теперь мистер Икс заговорил, прикрыв оба – и здоровый, и больной:

– Доктор Дойл, мы должны обнаружить, «как бы то ни было».

– «Как бы то ни было»?

– Ошибаемся мы или нет, но, «как бы то ни было», у нас кое-что остается. Что именно, доктор?

– Две смерти за две недели. Двое нищих.

– Именно так. И теперь их следует развести, изолировать, наделить особыми чертами, узнать, как и почему Ноггс и Хатчинс были избраны нашим преступником, в чем они выглядели похожими, а в чем – разными, чем, помимо нищенского состояния, обусловлена их симметрия, потому что если на этой неделе Убийца Нищих остановился, то это определенно не из-за нехватки пригодного материала в этом печальном портовом городе…

– Определенно нет, мой дорогой друг.

– Тогда давайте попытаемся узнать об этих людях больше.

И Дойл, всегда открытый новым идеям, отозвался, приглаживая усы:

– Ну что ж, моя клиентура в основном состоит не из обездоленных, однако найдутся пациенты, которые провели в Портсмуте всю жизнь; они могут рассказать что-нибудь о Хатчинсе. И вот еще что: на эту пятницу меня пригласили в театр «Милосердие» при Святой Марии, там Хатчинса хорошо знали. Уверен, я сумею раздобыть какую-нибудь информацию.

– Доктор, это было бы великолепно. А сейчас, с вашего разрешения, мне потребуется одиночество, чтобы поиграть на скрипке и поразмышлять. Задерните шторы, мисс Мак-Кари, сегодня новостей не будет.

Хотя Дойл, как обычно, простился с мистером Икс самым обворожительным образом («Очень рад был вас повидать», «До скорых встреч»), сразу же за дверью он обернулся ко мне с еще более обворожительным беспокойством на лице:

– На чем, он сказал, собирается играть?

– На скрипке. – Я проделала несколько пассов в воздухе. – Он начинает вот так шевелить руками.

– Ой.

– Да.

Молодой врач обдумывал мои слова с видом любителя живописи, обнаружившего здоровенное пятно на картине мастера, которая к тому же нравилась и ему самому.

– Я не знал, что… Он часто этим занимается?

– Это его мания. – Я пояснила: – Мы имеем дело с больным человеком, вы же понимаете, доктор.

– Да, разумеется, в его рассудке существуют… какие-то дыры.

– Вот именно, какие-то.

И я подумала, но вслух не сказала: «Доктор, поэтому он и находится в Кларендоне. Лорду Альфреду до сих пор мерещится, что он живет во времена индийского восстания, мистер Конрад Х. подозревает всех на свете, у сэра Лесли сифилис… а мистер Икс играет на воображаемой скрипке и злится, если каждые выходные не приносят ему по трупу бродяги, как будто ждет, что на груше вырастут яблоки. Да его мозг – это швейцарский сыр!» Но я ничего не сказала, видя перед собой неунывающего доктора.

– И все-таки это совершенно особенный ум… Я продолжаю ему доверять. А вы?

Я собиралась ответить… не знаю, что именно. Но мы уже спускались по лестнице, и нам навстречу попался Джимми Пиггот.

– Джимми, его нельзя беспокоить, – предупредила я.

– Я знаю, мисс Мак-Кари, но я ищу не мистера Икс. – Юноша взглянул на меня из глубин своего покрасневшего замешательства и сунул руку в карман пиджака. – Это вам.

– Мне?

Конверт ему передал какой-то мальчишка. На нем стояло мое имя. Я ужасно занервничала. Дойл и Джимми поспешно извинились, выдумав предлоги, чтобы оставить меня в одиночестве, – определенно я в нем нуждалась, хотя мне и было страшно почти до дрожи. Я спрятала конверт в кармане передника, а надорвала его позже, в своей комнате, трясущимися пальцами, сидя на кровати перед мутным зеркалом. Стоит мне закрыть глаза, и я снова вижу свое отражение в этом зеркале после прочтения краткого послания:

МАЯ КАРАЛЕВА МАРЕЙ. Я В ПОРТСМУТИ. ЖАЛАЮ ТИБЯ ВИДЕТЬ В ЧЕТВЕРЬГ.

ОСТАВ ПИСМО МАЛЬЧИКУ СА СКЛАДА КОТТЕРЕЛЬ.

ТВОЙ КАПИТАН ДЕРЕВЯНАЯ НАГА