Текст книги "Хонас и розовый кит"

Я абсолютно ничего не знал о любовных похождениях Хулии. Иногда мне представлялось, что она ведет тайную жизнь, полную неразборчивых связей со служащими и бродягами. Порой я думал, что она отвечает взаимностью своим женоподобным поклонникам или какому-нибудь волосатому мачо. Однако чаще всего я тешил себя средневековой верой в ее невинность. Родители строили похожие догадки, хотя в их страхах она впадала в другой грех – непристойные отношения с подругами. В общем, сексуальные привычки Хулии и для меня, и для ее семьи были так же загадочны, как и узор тибетской мандалы.

Талия питает к сестре что-то похожее на любовь-ненависть. Она ее не ненавидит. Она считает, что единственный способ повлиять на нее – воздействовать мягкой силой. Однако этим утром она перегнула палку, разговаривая с ней неоправданно строго.

– Ты была сурова с Хулией. Не нужно было говорить с ней так жестко, – упрекнул я Талию.

– Так ведь это было необходимо. Она спровоцировала насильника, разгуливая ночью одна. Хулия забывает, что она женщина, – шляется по улицам без царя в голове, хуже солдата в увольнении… Ты не представляешь, как мне хочется рассказать маме о произошедшем. Это они с папой во всем виноваты. Они неправильно ее воспитывают. Мне они такой свободы не давали.

Глава VII

Алекс жил чуть дальше полукилометра от моего дома, но уже в другом районе. Перебраться через несколько улиц, чтобы отыскать его, значило совершить путешествие в иное измерение. Современная архитектура уступала место скромным хижинам. На границе между двумя районами с верхушки обугленного дерева за путником наблюдала стая грифов. Их клонило в сон, я мог бы взять каждого голыми руками и с легкостью приручить. Повсюду босые дети, дикие кустарники, лужайки, которым не помешала бы стрижка, влажность, живые изгороди вместо заборов. Композиции из бетона закончились, здесь царит прохлада и буйствует хлорофилл. Жара в жилища не проникает.

Я подошел к двери дома, где жил Алекс, – дверь состояла из двух горизонтальных створок: верхняя была открыта, нижняя заперта. Кирпичные стены покрыты свежей росой. На столе бессменный вертеп, продлевающий Рождество на двенадцать месяцев.

Мать Алекса была женщиной со страдальческим выражением лица, смысл жизни которой заключался в заботе о сыне. Она одевалась скромно и старомодно. Никогда не разговаривала с его гостями, появлялась, только чтобы предложить закуски, с подносом в руках. Многие принимали ее за домработницу.

При входе в спальню Алекса запах табака перехватил мне дыхание. Вокруг пепла было больше, чем после извержения вулкана. Угарный газ полностью вытеснил кислород.

Растянувшись на кровати, Алекс дремал. Из проигрывателя звучал пьяный джаз. Не без труда я разобрал, что пластинку заело, и один и тот же фрагмент надоедливо повторялся. Сколько же часов аппарат отрыгивал эту монотонию? Алекс ее не слушал – бледный, со щетиной на щеках, он являл собою романтично-чахоточную версию Гамлета.

Алекс поднялся с кровати, поприветствовал меня и, ощупав мой карман, спросил:

– Сигареты не найдется?

Мирный прием меня обезоружил. Я предпочел бы, чтобы он сломал мне нос в порыве враждебности. Я явился сюда как Айвенго: спасти честь юной девы. Мой гнев требовал к ответу соперника, на чей щит я бы плюнул, вызвав его на поединок. Я же, напротив, увидел перед собой друга детства, спятившего и покорного. Голос дружбы советовал помолчать, призывал объявить его невиновным. Разве он не принадлежал к виду умалишенных, идиотов и прочих безответственных за свои действия существ?