Текст книги "Мой отец Пабло Эскобар. Взлет и падение колумбийского наркобарона глазами его сына"

Главное, что нужно было объяснить боссам Кали, – то, что наличных у нас совсем не было: деньги из тайников исчезли, а еще три миллиона, доверенные ему на хранение, дядя Роберто присвоил.

В назначенный день мать с Альфредо вернулись в Кали и встретились с теми же людьми. Сеньоры не стали настаивать на наличных, зная, сколько лет и сколько сил они сами потратили на попытки подорвать экономическую мощь отца. Для них не было секретом и то, что наркоторговлю он забросил уже много лет назад, поскольку война не оставляла времени на бизнес, и посвятил себя и все свои деньги борьбе. И, как никто другой, они понимали, что похищения отец заказывал именно потому, что ему не хватало наличных.

Положение, в котором незадолго до гибели находился отец, достаточно точно описано в книге дона Берны – Диего Мурильо Бехарано[19]19
  Диего Мурильо Бехарано (исп. Diego Murillo Bejarano; род. 23 февраля 1961 года), также известный как дон Берна – колумбийский ультраправый боевик. Был изгнан из Медельинского наркокартеля из-за конфликта с Пабло Эскобаром, с группой сторонников примкнул к группировке Лос Пепес. Впоследствии – один из лидеров наркокартеля Энвигадо и Объединенных сил самообороны Колумбии, политик-антикоммунист. (Прим. ред.)


[Закрыть] – «Как мы убили босса», изданной в сентябре 2014 года: «Пабло остался один. Его загнали в угол. От его власти и богатства не осталось почти ничего. Человек, бывший когда-то одним из самых богатых в мире, сейчас мог бы возглавить Ассоциацию обедневших наркоторговцев».

Эта вторая встреча в Кали тянулась намного дольше: теперь они обсуждали каждый пункт списка по отдельности. Мафиози согласились принять половину долга в активах, конфискованных прокуратурой, и оставшуюся половину – в виде собственности, которая не была впутана в судебные дела и которую можно было легко продать.

Нас не удивило, что они готовы взять конфискованное имущество. Такое решение могло бы показаться полнейшей глупостью, однако стоит понимать, что борьба с отцом объединила и сплотила множество наркоторговцев и высокопоставленных чиновников Колумбии и других стран. Следовательно, у глав преступного сообщества имелись все необходимые связи для «законного» приобретения той собственности, которая при любом раскладе уже не вернулась бы к нам.

Так или иначе, в длинный список активов вошло немало нашей недвижимости в Медельине; сейчас это давно уже отели и прочие прибыльные заведения. Среди прочего был и участок земли площадью девять гектаров, стоивший на тот момент целое состояние, на который наложил руку Фидель Кастаньо через своего брата Карлоса, известного под прозвищем Алекс. Участок находился рядом с особняком Монтекасино, и, получив его, Кастаньо мог расширить и без того гигантское поместье.

Собрания, которые вынуждена была посещать мать, проходили не только в Кали, но и в Боготе. На первое же из них она принесла картины Фернандо Ботеро и еще несколько скульптур, все с оценочными документами. Так мало-помалу она расплачивалась с врагами отца за весь вред, который он им нанес. В конечном итоге остались только предметы прикладного искусства, которые не заинтересовали никого из них.

Не пережила этой казни и высотка Миравалье в столичной коммуне Эль-Побладо, которую отец выстроил в 1980-х. Многие из квартир были давно проданы, но в нашем владении по-прежнему оставалось более десятка, включая ту, где до войны много лет жила бабушка Эрмильда. Разумеется, их мы тоже отдали.

Помню также, что в списке было поместье в Льянос Ориенталес, о котором я никогда от отца не слышал. Впервые увидев эту строку в таблице, я подумал, что это опечатка: поместье занимало сто тысяч гектаров.

В список также вошли самолеты, вертолеты, всевозможные автомобили – Mercedes-Benz, BMW, Jaguar, – новые и старые мотоциклы высокого класса, лодки и гидроциклы. Мы отдали все. Все. Мы не могли рисковать, соврав или скрыв какое-то имущество, зная, что Лос Пепес прекрасно осведомлены: многие из них когда-то дружили с отцом.

И все же, несмотря ни на что, мы понимали, что отданного все еще недостаточно, чтобы покрыть баснословную сумму, которую требовали с нас бандиты. Однако внезапное вмешательство Карлоса Кастаньо в буквальном смысле вложило в руки матери палочку-выручалочку.

– Сеньора, у меня есть одна из ваших картин Дали, «Рок-н-ролл», ее стоимость превышает три миллиона долларов, – сказал он. – Я верну ее вам, чтобы вы могли расплатиться с этими людьми.

Почти наверняка он действовал по указанию своего брата Фиделя, который уже как-то пообещал отдать это произведение.

– Нет, Карлос, не беспокойтесь о возвращении этой картины, – твердо и без колебаний ответила мать, к большому удивлению мафии. – Я отправлю вам оригиналы сертификатов подлинности.

На этот раз встреча приняла другой тон. Комната с массивным столом походила на кабинет нотариальной конторы, в котором новые владельцы, заручившись помощью пяти юристов, выбирали себе имущество, как коллекционные фигурки. Три часа спустя, подводя итоги, Мигель Родригес сказал:

– Что бы ни случилось в будущем, такому монстру, как Пабло Эскобар, уже никогда не суждено родиться в Колумбии.

На обратной дороге из Кали мать снова плакала. В этот раз, однако, на полпути к Боготе Альфредо позвонил Мигель Родригес.

– Вдова Пабло не дура. Сегодня она одержала огромную победу. А ее поступок с картиной Дали! Теперь на ее стороне не кто иной, как Карлос Кастаньо!

На состоявшемся десять дней спустя в том же месте третьем собрании присутствовало куда меньше людей, так как часть долга была погашена переданным имуществом. Однако на этой встрече обсуждался дополнительный вопрос: я.

– Сеньора, вы можете не беспокоиться. Мир между нами наступит. Но сына вашего мы все же убьем, – повторил Хильберто Родригес.

Несмотря на всю драматичность ситуации и на вынесенный мне смертный приговор, мать стояла на своем, повторяя снова и снова: она ручается, что я не собираюсь продолжать войну отца. Она приводила столько доводов, что в конце концов мафиози согласились позволить ей через две недели привести меня на следующую встречу. Там они собирались решить мою судьбу.

Мать, Андреа и я постепенно привыкали к тому, что рано или поздно мне нужно будет отправиться в Кали. Младшую сестру мы не посвящали в нашу драму, напротив, делали при ней вид, что все в порядке и ничего особенного не происходит.

Попробовать сбежать, рискуя все равно погибнуть? Наверное, я действительно мог бы скрываться какое-то время в Колумбии, а потом за границей. В конце концов, я больше десяти лет наблюдал за тем, как делал это отец. Однако попытка уклониться от встречи могла дорого обойтись матери и сестренке, не говоря уже о том, что Лос Пепес обладали огромной властью и могли выследить меня где угодно.

Прятаться не имело смысла. Это продлило бы войну, которую я не начинал, не вел и не хотел вести, однако из-за которой был вынужден скрываться всю свою жизнь. Принимая решение, я руководствовался своими самыми глубинными эмоциями, которые убеждали меня, что если я хочу настоящего мира, то должен сам заключить его, уважать его, гарантировать его, пожимая при этом руки врагам отца.

В холодном одиночестве балкона квартиры в Санта Ане, куда мы перебрались, я размышлял о том, что оказался в бегах еще до рождения. С тех самых пор, как я был младенцем, со мной обращались так, будто я был виноват в преступлениях отца.

Одному Богу известно, что в своих молитвах я никогда не просил смерти, заточения, разорения, болезни, гонений или кары правосудия врагам, доставшимся мне в наследство. Назвать их моими врагами было бы неправильно: своими действиями я их не заслужил. Я молил Создателя лишь о том, чтобы они были как можно более заняты, чтобы они не могли сосредоточить свое внимание на мне, чтобы они не видели во мне угрозу, которой я не являюсь.

Я снова оказался на распутье. Я должен был отправиться в Кали. Я был уверен, что не вернусь оттуда живым.

Атмосфера в квартире в Санта-Ане была напряженной и мрачной, а я пребывал в глубочайшем ужасе. Охваченный ощущением, что дни мои наверняка сочтены, за два дня до отъезда я написал завещание, в котором оставлял Андреа и родственникам по материнской линии пару вещиц, которые мне удалось сохранить. Я надеялся, что если я сдамся добровольно, месть мафии падет только на меня, а мать и сестру они оставят в покое. Так постепенно я погрузился в своего рода транс, и он наконец заглушил мысли о том, что мои ногти, зубы и глаза вот-вот вырвут, а тело изрубят на кусочки, как случилось со многими друзьями отца во время жестокой войны картелей.

И вот в четыре утра, пока назначенные нам телохранители спали, мы с матерью спустились на улицу и отправились в Кали; за рулем фургона на этот раз сидел дядя Фернандо Энао. Большую часть дороги мы обсуждали, как вести себя на встрече, хотя мне упорно казалось, что думать уже не о чем: я ощущал себя ходячим мертвецом.

Мы прибыли в Кали около шести вечера и поселились в отеле, в большом номере на восьмом этаже. Регистрироваться было не нужно: гостиница принадлежала картелю. Мы пытались быть осторожными: разговаривали очень тихо, полагая, что комнаты прослушиваются, заказывать еду тоже не рискнули – из опасения, что меня отравят. Я только пил воду из-под крана. Той ночью я долго молился на коленях, плакал и просил Господа сохранить мне жизнь, дать мне шанс и смягчить сердца врагов.

Мы знали, что до утра ничего не произойдет, поэтому решили навестить нескольких родственников матери в Пальмире. Мы поужинали с ними, а чуть после десяти вечера матери позвонил Пачо Эррера и попросил устроить ему встречу с родственниками отца. Он хотел обсудить с ними наследство и распределение его имущества.

– Дон Пачо, не беспокойтесь об этом, – ответила ему мать. – Пабло оставил завещание, так что с этим мы разберемся по-семейному. Мы здесь потому, что дон Мигель Родригес позвал нас обсудить возможность заключения мира. Он хотел видеть Хуана Пабло, моего сына, и я приехала с ним, чтобы разрешить, наконец, ситуацию.

Около десяти утра следующего дня за нами приехал посыльный Родригеса на белом «Рено» с тонированными окнами.

Я встал в семь – необычный час для меня: как и отец, я привык ложиться на рассвете и начинать свой день около полудня. Как всегда, я провел в душе целый час, но на этот раз представляя самые ужасные сценарии. Глубоко вздохнув, я несколько раз повторил себе: «Сегодня все это кончится. Так или иначе. С сегодняшнего дня мне не придется скрываться от кого бы то ни было».

Мать тоже не могла скрыть своего беспокойства. Она совсем ничего не говорила, и мой дядя безуспешно пытался ее успокоить.

– Не волнуйтесь, все будет хорошо, – повторял он, однако было заметно, что он и сам переживает.

Меньше чем за десять минут человек дона Мигеля привез нас к зданию возле офиса радиостанции «Караколь». Никто не заметил, что в тот момент меня охватила ужасная тревога: должно быть, именно так чувствует себя тот, кто знает, что вот-вот умрет. Водитель проводил нас на верхний этаж и приказал ожидать в комнате дальше по коридору. Удивительно – вооруженных людей нигде не было, и меня никто не обыскивал.

Практически сразу в этом импровизированном зале ожидания нас ждала встреча, буквально повергающая в шок: бабушка Эрмильда, тетя Лус Мария с мужем Леонардо, дядя Архемиро и мой двоюродный брат Николас. Затемненные окна комнаты придавали этому внезапному родственному собранию некий мрачный тон. Должно быть, от них не укрылось наше недоумение: до этого момента мы думали, что одна лишь мать установила контакт с врагами отца, чтобы обеспечить мир всем членам большой семьи.

Когда они сюда приехали? Кто их привез? Казалось безумно странным и подозрительным, что пока мы извещали их о наших усилиях и успехах в переговорах, они и словом не обмолвились о том, что напрямую общались с картелем Кали. Видеть, что они чувствуют себя как дома во владениях наших врагов – Николас даже взял себе еды из холодильника, – было как нож в сердце.

Естественно, поприветствовали мы друг друга холодно и отстраненно и за несколько минут ожидания обменялись лишь парой резких слов. Я ошарашенно смотрел на мать, стоявшую перед родней, и не мог поверить, что собрание, на котором собирались говорить о моей казни, отложили – по просьбе бабушки! – чтобы сначала обсудить наследство ее сына Пабло.

Одетый в черное официант провел нас в большую комнату с двумя трехместными диванами, двумя стульями по бокам и стеклянным столом посередине.

Едва мы сели, как вошел Мигель Родригес Орихуэла, а за ним – Пачо Эррера и Хосе Сантакрус Лондоньо, главари картеля Кали. Хильберто Родригес, однако, не появился.

Мать, дядя Фернандо и я сели на один диван, несколькими секундами позже родственники по отцовской линии заняли другой. Один за другим Эскобар Гавирия опускали взгляды, избегая смотреть нам в глаза: больше не было никаких сомнений в том, что они предали и отца, и нас, а значит, нашим родственным связям наступал конец. Мое и матери отношение к ним было вполне очевидно. Глядя на них, я вспомнил слова матери о том, что на предыдущих встречах, когда она предложила заплатить за спасение жизней родственников отца, Мигель Родригес сказал ей:

– Сеньора, не тратьте деньги на этих никчемных людей. Это пустые траты. Разве вы не видите, что они готовы вцепиться вам и вашим детям в глотки? Пусть сами платят свою часть, у них есть на это деньги. Они не заслуживают вашей щедрости, поверьте мне, – несколько раз повторил он матери, которая до того дня так же, как и я, не подозревала о двойной игре, которую вели родственники отца.

На собрании мнения лидеров разделились: Пачо Эррера явно был на стороне семьи отца, дон Мигель – на нашей.

Родригес с чрезвычайно серьезным, если не сказать – кислым, видом сел на один из стульев рядом с Пачо и Чепе. Мы молча ожидали, что он скажет.

– Мы собираемся обсудить наследство Пабло, – сказал он без предисловий. – Я слышал требования его матери, братьев и сестер, которые желают, чтобы в распределение имущества включили активы, которые он при жизни передал своим детям.

Следующей заговорила бабушка, и встреча стала еще более напряженной:

– Да, дон Мигель, речь идет о зданиях «Монако», «Даллас» и «Овни». Пабло переписал их на Мануэлу и Хуана, чтобы власти не наложили на них арест, однако принадлежали эти здания ему, а не детям.

Меня поразила нелепость ситуации: бабушка, тети и дяди отправились в картель Кали, чтобы решить вопрос, касающийся только семьи Эскобар Энао из Медельина. Мой отец, должно быть, в гробу перевернулся от того, что его мать, братья и сестры выступили против его детей.

Затем наступила очередь моей матери.

– Донья Эрмильда, со всем моим уважением – еще когда Пабло только строил эти здания, было ясно, что он строит их для своих детей. Вам он оставил много другой собственности. Вы хорошо знаете, что это так, хоть и пришли сюда с заявлениями, не соответствующими действительности.

Этот спор мог бы быть бесконечным, но вмешался Мигель Родригес:

– Послушайте, у меня самого есть корпорации, созданные на имена детей, и у этих корпораций есть имущество, которое сейчас, при моей жизни, принадлежит им. Пабло сделал абсолютно то же самое. Точно так же, как имущество, которое я решил оставить моим детям, принадлежит моим детям, имущество, которое Пабло оставил своим детям, принадлежит его детям. Спорить не о чем. Все остальное можете разделить между собой согласно завещанию.

За этой речью последовало долгое молчание. Его в конце концов нарушил Николас, но так, что фактически прикончил эту странную встречу:

– Подождите, а как насчет десяти миллионов долларов, которые дядя задолжал отцу? Мы ведь здесь все знаем, что именно он финансово поддерживал Пабло.

Глупое и нелогичное замечание кузена рассмешило боссов картеля Кали, которые обменялись скептическими взглядами и ни слова ему не ответили. Мне же не оставалось ничего, кроме как заговорить:

– Просто послушайте этого парня. Никто в это не верит, Николас. Это как сказать, что птицы стреляют по охотникам. Твой отец, значит, финансово поддерживал моего? Офигеть!

Улыбаясь, Мигель Родригес, Пачо Эррера и Чепе Сантакрус встали и, не попрощавшись, направились к двери.

Обеспокоенный, я жестом попросил мать вернуться к первоначальной причине нашего визита в Кали: моя жизнь все еще висела на волоске. Она поняла сразу, проследовала за главарями и попросила у них еще пять минут их времени. Наркоторговцы согласились, и тогда мать подала мне знак присоединиться.

Они, скрестив руки, сидели в соседней комнате. Я понял, что пришло время бороться до конца.

– Господа, я пришел сюда, чтобы сказать вам: я не собираюсь мстить за смерть отца. Вы хорошо знаете, что я хочу сделать – покинуть страну, учиться за границей, искать возможности, недоступные мне здесь. Я не хочу оставаться в Колумбии, не хочу быть ни для кого причиной беспокойства, но не понимаю, как этого добиться. У нас нет выхода. Мы исчерпали все возможности. Я прекрасно понимаю, что если хочу остаться в живых, то должен уехать.

– Малыш, что ты должен, так это не ввязываться в наркоторговлю или организовывать вооруженные группировки, – сказал Сантакрус. – Я понимаю, что ты чувствуешь сейчас, но ты должен понимать, как все мы, что такому головорезу, как твой отец, уже никогда не родиться.

– Не волнуйтесь, сеньор, я усвоил этот урок: торговля наркотиками – это проклятье.

– Минутку, молодой человек, – Мигель Родригес повысил голос. – Что вы имеете в виду, говоря, что торговля наркотиками – это проклятье? У меня и моей семьи хорошая жизнь, большой дом с теннисным кортом, мы путешествуем…

– Дон Мигель, пожалуйста, поймите и вы: мне жизнь показала совсем другое. Из-за торговли наркотиками я потерял отца, родственников и друзей, свободу и покой, не говоря уже о собственности. Пожалуйста, простите меня, если я вас обидел, но видеть наркоторговлю в ином свете я не могу. Я лишь хочу воспользоваться возможностью и сказать: я не собираюсь создавать вам никаких проблем. Я понимаю, что месть не вернет мне отца. Пожалуйста, помогите нам покинуть страну. Я испробовал почти все, но ничего не вышло. Не думайте, что я не хочу уезжать. Просто ни одна авиакомпания мне даже билет не продаст.

Начав говорить, я незаметно для себя расслабился настолько, что даже решился выдвинуть предложение:

– А что если вместо сотни килограммов кокаина в один из своих самолетов вы посадите меня, – я ведь вешу почти столько же, – и вывезете из страны?

Напряженная, но откровенная беседа и искренность моих слов, должно быть, возымели какое-то действие: когда Мигель Родригес вынес вердикт, тон его уже не был таким резким и безапелляционным.

– Сеньора, мы дадим вашему сыну шанс. Мы понимаем, что он еще невинное дитя и хорошо бы ему таковым остаться. Вы же несете ответственность за его действия и, если что, ответите жизнью. Обещайте нам, что не позволите ему сойти на кривую дорожку. Мы оставляем за вами те три здания и даже поможем их вам вернуть. Для этого вам, однако, придется пожертвовать деньги на президентские кампании, но, кто бы ни выиграл, мы настоятельно попросим его помочь вам, указав на ваши вливания.

Затем слово взял Пачо Эррера, до сих пор молчавший:

– Не волнуйся, пацан. Если ты не ввяжешься в наркоторговлю, с тобой ничего не случится. Тебе нечего бояться. Мы хотели убедиться в твоих намерениях. Единственное, чего мы не можем допустить – это оставить тебе слишком много денег, просто чтоб ты не слетел с катушек там вдалеке, где мы не сможем тебя контролировать.

– Не беспокойтесь больше, – подтвердил Родригес. – Можете даже остаться жить здесь, в Кали, если хотите. Никто вам ничего не сделает. Загляните в магазин одежды моей жены. И посмотрите, что будет в свой срок с новым президентом. А мы, если что, вам поможем.

Такими словами мафиозо завершил разговор, продолжавшийся, как оказалось, всего двадцать минут. Я тогда не обратил особого внимания на его фразу о «новом президенте», но через несколько недель мы поняли, о чем шла речь.

Довольно дружелюбно попрощавшись, Мигель подозвал шофера и приказал ему отвезти нас в магазин его жены.

Покидая встречу, я был в смятении, как никогда прежде. Подозрение, что отцовская родня нас предала, стало подтвержденным фактом. Картель Кали решил оставить меня в живых. Пожалуй, мне было необходимо переварить это. Я всегда ожидал от Лос Пепес самого худшего, однако теперь ощущал благодарность дону Мигелю и остальным за то, что они оставили жизнь матери, сестре и мне.

Добраться до элитного торгового района Кали не заняло много времени. Водитель указал нам нужный магазин одежды, и мать вошла внутрь. Я же решил подождать на улице и прогуляться по району. Впрочем, заприметив в одной из витрин мужской махровый халат в шотландскую клетку, я сначала остановился, а потом зашел и купил его.

У меня было безумно странное ощущение: я чувствовал себя живым. Я шел навстречу смерти и вдруг оказался посреди территории всемогущих мафиози Кали без единой царапины. Через пару часов водитель высадил нас у гостиницы, и той же ночью мы вернулись в Боготу.

Когда я разделся, Андреа шепотом спросила, прочитал ли я записку, которую она положила мне в карман брюк, провожая на свидание со смертью. В той записке она говорила о своей любви ко мне и уверяла, что все будет хорошо…

Впервые за долгое время мы почувствовали глубокое умиротворение: передав главарям картеля Кали и Лос Пепес огромное количество недвижимости, мы скинули столь же огромный груз ответственности. Впрочем, дела еще не были окончены: оставались и другие очень влиятельные мафиози, все еще ожидающие выплат.

Поскольку нужно было ковать железо, пока горячо, мать по настоянию Карлоса Кастаньо решила поговорить с доном Берна – Диего Мурильо Бехарано. Кастаньо организовал их встречу в особняке Лос-Бальсос в Медельине. Но это рандеву прошло не столь успешно: дон Берна оскорбил мать и ее замужество за Пабло Эскобаром, и она, будучи по горло сыта постоянными угрозами, оскорблениями и обвинениями, резко ответила ему:

– Сеньор, я – взрослая женщина, и вам пора перестать оскорблять и унижать меня. Мне ни к чему терпеть ваши нападки. Я заслужила уважение остальных ваших приятелей. Пожалуйста, сделайте мне одолжение, ведите себя и вы уважительно.

В тот же вечер Кастаньо позвонил ей, сообщив, что Берна очень недоволен, и его придется успокоить.

– Донья Виктория, он в ярости, – сказал Кастаньо. – Понимаю, что своими грубыми словами он вас спровоцировал, но, пожалуйста, поймите: он очень плохой человек, и теперь вам придется дать ему что-нибудь еще…

Происшествие, должно быть, действительно обошлось очень дорого: на следующей встрече, также организованной Кастаньо, мать была вынуждена извиниться перед доном Берной и подарить ему дорогую квартиру. Это был единственный способ продолжить переговоры насчет прочего имущества.

За время нашего пребывания в Санта-Ане я почти привык видеть, как за матерью приезжают, чтобы отвезти на очередную встречу с кем-то из мафиози, живущих в столице или оказавшихся здесь проездом. Иногда эти встречи проходили буквально в соседних домах нашего района. Бандиты, очевидно, пытались воспользоваться ее одиночеством и требовали все больше денег, больше картин, больше собственности. Они постоянно приглашали мать выпить с ними виски, а когда она отказывалась – злились. Мафиози видели в моей матери некий военный трофей, над которым можно получить власть, а властью – злоупотребить. К счастью, рядом оставался дядя Фернандо, и его тактичное вмешательство не позволило дальнейшим издевательствам разрастись, подобно снежному кому. Но, пожалуй, самыми сложными стали переговоры с Чапарро – еще одним смертельным врагом отца, влиятельным лидером вооруженной группировки наркоторговцев «Магдалена Медио».

С разрешения прокуратуры Карлос Кастаньо отвез мою мать в бронированном «Мерседесе» в аэропорт Гуаямарал к северу от Боготы. Там они сели в вертолет и отправились в поместье на границе Кальдаса и Антьокии, и во время полета Кастаньо поделился с ней парой деталей о смерти отца, о которых мы не знали:

– На самом деле, сеньора, к концу охоты Лос Пепес пали духом. Мы убили девяносто девять из каждой сотни людей Пабло, но так и не смогли добраться до него самого. Мы едва не сдались: приближался декабрь, а это время, когда вести дела тяжелее всего. Некоторые из нас даже начали говорить, что если к началу декабря не увидят результатов, то откажутся от всей этой затеи с поимкой Пабло. И словно этого было мало, полковники Поискового подразделения полиции тоже выдвинули нам ультиматум.

Мать молча слушала.

– Сеньора, чтобы отыскать Пабло, нам пришлось установить самую передовую систему перехвата телефонных звонков. Технику привезли аж из Франции, потому что американская работала через… нехорошо работала.

– Так кто на самом деле убил Пабло? Вы? – наконец спросила мать.

– По крайней мере, я там был. Полиция всегда посылала нас вперед, вот и в тот раз они остались позади магазина «Обелиск» – ждать, пока мы закончим с Пабло и позвоним. Когда мы начали ломать дверь, Пабло услышал первый же удар кувалды и бросился на второй этаж. Босиком. Лимон тогда уже лежал мертвым в саду. Пабло успел несколько раз выстрелить, две пули даже попали в мой бронежилет, и я упал. Пабло воспользовался тем, что никто за ним не гнался, открыл окно и спустился на крышу соседнего дома. Я и не знал, сеньора, что там есть лесенка – должно быть, он установил ее на случай, если придется бежать. Пабло не догадывался, что мои люди ждали его и там тоже. Когда он попытался повернуть назад, его обстреляли, я знаю, что одна пуля попала ему в плечо и еще одна в ногу. К тому времени, когда я добрался до окна, через которое Пабло пытался бежать, он был уже мертв.

Ответить мать не успела: вертолет приземлился в поле, где уже ждали две сотни бойцов с винтовками. Их главарь тепло поприветствовал Кастаньо, а затем обратился к матери:

– Доброе утро, сеньора. Я командир Чапарро. Позвольте представить вам моего сына. Ваш муж убил другого моего сына и совершил тринадцать покушений на мою жизнь. Я выжил просто чудом.

– Сеньор, я понимаю вас, – ответила мать, – но я хотела бы, чтобы вы знали: лично я не имею никакого отношения к войне. Я была лишь женой Пабло и матерью его детей. Скажите, что я должна сделать, чтобы примириться с вами?

Чапарро действительно доставил отцу немало неприятностей. Я помню, как однажды отец рассмеялся, когда его люди доложили, что очередная попытка убить Чапарро потерпела крах. Его машину и яхту дважды взрывали мощнейшими бомбами, но и тогда он не погиб. В конце концов отец отступился, бросив в сердцах, что у этого бандита жизней больше, чем у кошки.

Чапарро происходил из крестьянской семьи и поначалу тоже работал на отца. Почему в конце семидесятых они разошлись, я знал не слишком хорошо, но в итоге Чапарро присоединился к Генри Пересу – одному из первых лидеров Магдалена Медио. Отец объявил войну Чапарро за переход к Пересу, а Пересу – за отказ спонсировать попытки отца избежать выдачи властям. Переса в конце концов людям отца удалось убить, однако с Чапарро он так и не смог ничего сделать.

Этим переговорам можно было бы присвоить почетное второе место по сложности после череды встреч с главарями картеля Кали. И все же через несколько часов интенсивных переговоров моя мать и Чапарро достигли соглашения. Среди прочего мы передали ему в собственность два участка в четыреста гектаров – в основном шахты и пастбища. В законную собственность Чапарро перешла и электростанция Неапольской усадьбы, которую он и без того захватил какое-то время назад: ее мощности хватало, чтобы обеспечить светом немаленькую деревню. Мать сказала, что из поместья он тоже может брать все, что пожелает. Мы ведь все равно уже не считали его своим.

В этот раз она решилась попросить Карлоса Кастаньо об одолжении: помочь найти тела или могилы пятерых ее людей, не имевших отношения к отцу, в том числе – учительницу и няню Мануэлы, которых Лос Пепес убили под конец войны. Кастаньо вроде бы даже согласился попытаться, но обещать не стал: Лос Пепес спрятали тела более сотни своих жертв, и Кастаньо не помнил, где именно.

– Простите, сеньора, отыскать тела этих людей практически невозможно. Многих так и захоронили неопознанными.

В конце встречи мать и Чапарро обменялись рукопожатием, и он разрешил ей в любое время вернуться в Неапольскую усадьбу, хотя поместье все еще оставалось в руках Генеральной прокуратуры.

После этой поездки мы еще какое-то время жили в тишине и покое, и нас лишь изредка беспокоили нежданные гости.

Одним из них, например, был адвокат, явившийся прямиком в квартиру в Санта-Ане и заявивший, что его послали братья Родригес Орехуэла. Выслушав сообщение, которое он принес, мы поняли, что стали частью плана картеля Кали по обмену взяток на юридические выгоды. Согласны ли мы – не имело значения. Конгресс обсуждал законопроект, который должен был защитить имущество мафии от возможной конфискации. Картель Кали требовал от нас внести пятьдесят тысяч долларов, чтобы в этот законопроект была включена нужная им поправка. Адвокат не угрожал напрямую, но тон, которым он говорил, не оставлял нам другого выбора, кроме как занять эти деньги.

Единственным визитом дело, разумеется, не закончилось. В мае 1994 года нас посетил еще один посланник, на этот раз не адвокат, а один из членов картеля. Мы приняли его не слишком охотно, но со всей подобающей вежливостью, и он сказал, что крупное объединение наркоторговцев юго-запада Колумбии желает, чтобы мы вложили немаленькую сумму денег в президентскую кампанию Эрнесто Сампера. Предполагалось, что и мы будем в выигрыше, если поможем будущему правительству: нам либо вернут утраченное имущество, либо помогут получить убежище в другой стране. Тогда мы и поняли, что, упоминая в предыдущем разговоре «нового президента», Мигель Родригес имел в виду ручного лидера, который сменил бы Сесара Гавирию.

У нас снова не было возможности отказаться, и мы договорились с посланником, что передадим деньги частями, не спрашивая подтверждений, на что они на самом деле пойдут. Наша лепта, однако, не помогла нам вернуть имущество или получить помощь с отъездом из Колумбии. Другими словами, эти деньги канули в Лету.

Хуже всего было то, что мафия по-прежнему считала нас ходячими банкоматами: нам беспрестанно поступали требования и просьбы о деньгах, причем по самым неправдоподобным причинам. Но, учитывая обстоятельства, мы не могли сказать «нет». Заявлять в прокуратуру тоже было бессмысленно, поскольку в то время отношения Генерального прокурора Густаво де Грейффа с мафией Кали достигли небывалого уровня неприкрытой наглости: офис картеля располагался на одном этаже с квартирой де Грейффа.

Все, кто хотел решить что-то в Кали, приходили сперва в офис Генеральной прокуратуры, и мне нет нужды выдумывать. Видеть, как Лос Пепес входят и выходят из здания, словно живут в нем, было привычно. Каждый раз, когда мы посещали генерального прокурора, приходилось спрашивать согласия мафии Кали, даром что нам даже не нужно было ради этого покидать здание. Можно сказать, что связи наркобаронов Кали с Генеральной прокуратурой были без пяти минут кровными. Де Грейфф как-то раз даже заявил, что картеля не существует! Для него, конечно, не существовало: он был настолько увлечен своей хорошенькой секретаршей, предоставленной мафией, что выкрасил волосы в черный и всячески молодился.