Текст книги "Все в лес пошли… (сборник)"

Осторожно, бхуты!

I

Господин Ахлак жил в Дакке, в Калабагане. Маленький, огороженный забором домик в три комнаты стоял в самом центре района. Вокруг все уже было застроено огромными шести-семиэтажными домами, и таких маленьких домишек в округе больше не было. Хотя иногда господин Ахлак и стыдился своего жилища, но снести этот и построить на его месте дом побольше у него не было ни средств, ни желания. А какой смысл? Живет он один, зачем ему пять спален? Одной вполне достаточно. Он обсадил дом деревьями, которые уже разрослись и радовали глаз. Папайи, высаженные год назад, тоже совсем прижились и приносили вкусные, сочные плоды, чему хозяин был несказанно рад. Господин Ахлак вел очень мирное существование.

Но вот уже несколько дней, как спокойствие его было нарушено: в доме хозяйничали бхуты, невидимые существа, в которых верят только старухи и маленькие дети. Прямо в его спальне творилось такое, чему господин Ахлак и поверить не мог. Он ничуть не боялся – это, скорее, был стыд. В его доме могло быть что угодно, но только не бхуты. Рассказывать это он тоже никому не хотел, человек такому рассказу только криво улыбнется. А как иначе? Если бы Ахлаку рассказали, что кому-то не дают покоя бхуты, он бы тоже рассмеялся, что вполне естественно.

Началось все четыре дня назад в одиннадцать вечера. Ахлак опустил москитную сетку, выключил свет и лег, как вдруг, без всякой видимой причины, сама по себе включилась лампа. Как и любой другой, Ахлак решил, что с выключателем что-то не в порядке. Наши выключатели никуда не годятся: что-нибудь да сломается. Вот все и ищут иностранные. Он поднялся, снова погасил свет, вернулся в постель и натянул на себя покрывало – было прохладно. Лампа снова включилась. Ахлак сбросил с себя одеяло и сел в постели. «А не проделки ли это бхутов?» – подумал он и сам на себя разозлился: как такая мысль могла прийти ему в голову?! Смешно, да и только. Ведь ясно, что-то не так с выключателем: пружинка какая-нибудь не пружинит или шуруп не шурупит… надо вызвать электрика. Тут господина Ахлака осенило: «А что, если не выключать лампу?» Да и какой смысл, если она снова включится – пусть горит. Только он лег, как лампа сама по себе погасла.

– Муталеб! Муталеб! – позвал Ахлак.

Муталеб, мальчонка-слуга господина Ахлака, спал в соседней комнате. Ядерный взрыв в десяти шагах от него и то не потревожил бы его сон, не говоря уже о слабом голосе господина Ахлака, который знал эту простую истину, но звал Муталеба, сам не зная почему. Уж не испугался ли он? Ну и ну, стыдно-то как! Перепугаться бхутов и звать слугу, когда за окном – конец двадцатого века! Слава богу, что никто не слышал. Нельзя об этом никому рассказывать! Позор, в пятьдесят два года звать слугу из-за бхутов! Ну и дела!

Господин Ахлак постарался успокоиться. Горит лампа, не горит – он все равно сейчас заснет. Утром ему рано вставать. Занятия начинаются в восемь. Первой парой он преподает планиметрию и будет завтра объяснять новую главу – уравнение площади круга. Если он не проснется вовремя, то пропустит урок. Это студентам можно прогуливать, а преподавателям никак нельзя. Со сном у него никогда проблем не было: засыпал, стоило только лечь, но сегодня что-то не спалось. Сначала господин Ахлак все ворочался с боку на бок, потом встал и выпил стакан воды. Думал, поможет, но сон не шел. «Наверное, что-то не так с подушкой. Хорошо бы ее приподнять», – решил он. Он поправил подушку и услышал, как кто-то тихонько покашлял за москитной сеткой. Раз, второй. Так кашляют, чтобы привлечь внимание, но кто может кашлять у его постели?

– Сэр, вы не спите?

– Кто тут?

– Это я, сэр.

– Кто «я»?

– Сэр, вы меня не знаете, я просто одинокий, объятый несчастьями бхут и, к своему великому стыду, я беспокою вас в столь поздний час. Простите меня. Сделайте милость, сэр. Ваши добродетели не позволят вам винить бедного бхута.

И тут господин Ахлак понял, что ему просто снится сон. Напугался сегодня бхутов, вот и привиделись. Хотя он в бхутов и не верит, но во сне-то с ними можно разговаривать. Нет поводов ни для стыда, ни для тревоги, даже забавно.

– Значит, бхут, да?

– Да, сэр. Раздавленный горем бхут. Заблудший и потерянный, пришел я к вам.

– Это ты со светом баловался?

– Йес, сэр.

– Ты по-английски говоришь?

– Немножко, сэр. Вери литтл. Не хватает практики, вот и ошибаюсь иногда.

– Раздавленный горем, говоришь? А в чем дело?

– Это длинная история и займет слишком много времени. Сэр, вы никуда не спешите?

– Спешу. Спешу лечь спать. Если я срочно не усну, то завтра пропущу урок. Два занятия и так уже пропали из-за забастовки.

– В таком случае, сэр, вас не следует больше беспокоить.

– Это точно. Вовсе не следует.

– Спокойной ночи, сэр.

– Спокойной ночи.

– Гуд найт, сэр.

– Гуд найт.

– Гуте нахт, сэр, шляффен зи гут.

– А это что?

– Это, сэр, «Спокойной ночи, спите спокойно» по-немецки.

– Ты и по-немецки говоришь?

– Не то чтобы говорю… Так, слышал кое-что, пока обитал в немецком Культурологическом институте пару дней. Но опять никакой практики. А без практики, сэр, иностранный язык в два счета забывается. Однако, сэр, пора. Еще увидимся.

– Хорошо. Кстати, а как ты попал в комнату?

– Через окно, сэр. Если позволите, я пойду, сэр.

– Ступай.

Господину Ахлаку показалось, будто оконная ставня немного шевельнулась, все смолкло. Ни звука.

Теперь господина Ахлака мучил следующий вопрос: если то, что ему казалось действительностью, на самом деле было сном, то как знать, спит он сейчас или нет?

– Муталеб, Мутале-е-еб!

Муталеб не подавал признаков жизни. «Да, без дубины здесь не обойтись, – подумал Ахлак, – по голове. Это бы его оживило».

Опять захотелось пить. А может ли вообще во сне хотеться пить? Размышляя об этом, господин Ахлак сам не заметил, как заснул… или это сон кончился?

Проснулся он в 9:10 в отвратительном настроении: бхутов он уже ненавидел. Раз уж он пропустил занятия, то самым правильным было бы вовсе не появляться сегодня в колледже. Надо вызвать электрика исправить выключатель, чтобы снова не проспать занятия из-за бхутов.

Господин Ахлак сам сходил за электриком, который поставил ему новый выключатель, немецкий. «Немецкий… Этот бхут что-то говорил по-немецки… “Гуте нахт” или как там? – мелькнуло в голове у Ахлака. – Смех да и только! Лучше никому об этом не рассказывать». Днем Ахлак поехал в Малибаган, другой район города, в гости к своей младшей сестре. Больше он ни у кого из родственников не бывает, не нравится ему у них, то ли дело жить одному! Поэтому он до сих пор и не женился. Сейчас он, правда, пожалел об этом: здорово бы было рассказывать деткам о бхуте, который знает немецкий! С близким человеком можно обо всем поговорить. Господин Ахлак был очень близок со своей младшей сестрой Милли, раз в неделю ему было просто необходимо ее видеть, иначе у него страшно портилось настроение. В сестре Ахлака раздражало только одно: стоило ей увидеть его, как она начинала: «Брате-ец, ты почему все один живешь, а?» Господину Ахлаку в его пятьдесят два года это совсем не нравилось, поэтому больше раза в неделю он у Милли не появлялся. Кроме того, Трина, Миллина дочурка, ужасно избалована и только портит господину Ахлаку настроение.

Милли не оказалось дома. Она ушла с мужем на какую-то свадьбу или что-то вроде того. Но дома была Трина. Она закричала: «Дядя!» – и подняла такой шум, что у Ахлака закружилась голова.

Он любил свою племянницу даже больше, чем Милли, но никогда этого не показывал. Если дети поймут, что их любят, они уже не оставят человека в покое, тем более дети избалованные. Кроме того, Трина была такой же болтливой, как и ее мать, – просто голова шла кругом.

– Какие новости? – серьезным тоном спросил Ахлак.

– У меня отличные новости, дядя, просто замечательные! Сегодня ты не уйдешь от нас, а останешься и будешь всю ночь рассказывать мне истории. Истории о бхутах.

Господин Ахлак зевнул:

– Я могу рассказывать какие угодно истории, но только не о бхутах.

– Нет! О бхутах, только о них!

– Никаких историй о бхутах!

– Почему?

– В конце двадцатого столетия не рассказывают истории о бхутах. И не слушают тоже.

– Почему же не слушают?

– Глупо это. Когда человек летает в космос, спускает зонды на поверхность Марса, смешно, что мы боимся каких-то фантастических существ под названием «бхуты».

– Ну, конечно! Да ты просто не знаешь историй о бхутах.

У Ахлака родилась, было, мысль рассказать ей, что произошло с ним прошлой ночью. Но он сдержался. Пугать детей – это преступление. Поэтому он начал рассказывать одну басню Эзопа.

– У стиральщика белья был осел. Однажды осел упал в чан с синькой, и его шкура окрасилась в синий цвет…

– Дядя, мне не нравится эта история про осла, – жалобно проговорила Трина.

– Тогда слушай историю про пастушка. Один пастушок пас на лугу овец. Он был большой врун и однажды ради шутки закричал: «Тигр! Тигр!»

– Я не люблю всякие поучительные истории. Просто терпеть не могу, – зевая, сказала Трина.

Тогда Ахлаку пришлось рассказать, что с ним случилось прошлой ночью, хорошо объяснив, что на самом деле все это происходило во сне. Нельзя, чтобы в голову ребенка закрались подозрения.

– Мне кажется, что к тебе на самом деле приходил бхут. Вот увидишь: он и сегодня наведается, лампа снова сама включится.

– Выключатель был сломан, – раздраженно сказал господин Ахлак. – Его отремонтировали, и сегодня ничего не случится.

– Случится, случится. Очень даже случится. Бхут осмелел, теперь еще больше историй расскажет. Мне кажется, и петь начнет. Кто знает, какие песни у бхутов?

Домой господин Ахлак вернулся в дурном настроении. Нельзя было рассказывать эту историю. Трина – девочка сообразительная, с фантазией, сделает из мухи слона. Потом еще одноклассницам расскажет. И закрепится вся эта ерунда в головах ее подружек, особенно тех, что поглупее. Если однажды подобные вещи попадают в голову, их бывает очень трудно оттуда вынуть.

Вечером он лег пораньше. Выключил лампу и, когда ложился в постель, ему было интересно, не загорится ли она снова. Ахлак даже разозлился на себя за это. Он же взрослый человек. Если уж в его голове засели эти мысли о бхутах, то можно представить, какие ужасные последствия они могут иметь для детей. Лампа не зажглась. Прождав довольно долго, он лег спать, чувствуя себя расстроенным и даже разочарованным. Неизвестно почему, но ему хотелось, чтобы лампа вновь зажглась сама собой.

– Сэр, вы уже заснули или еще нет?

– Кто это?

– Это я, сэр. Объятый несчастьями бхут. Прошлой ночью мы с вами немного беседовали. Перед уходом я сказал по-немецки: «Гуте нахт, шляфен зи велл!»

– Ах, так это ты!

Господин Ахлак перевернулся на другой бок. Он был уверен, что все опять происходит во сне. И это действительно было похоже на сон. Когда мы спим, то часто видим все шиворот-навыворот. В студенческие годы ему часто снилось, будто он приходит на экзамен и, засунув руку в карман, обнаруживает, что забыл ручку. Сон про бхута чем-то напоминал тот давний студенческий сон.

– Так, значит, ты пришел?

– Воистину, сэр.

– Вчера ты делал всякие фокусы с лампой, а сегодня почему же не делаешь?

– Вы же поставили новый выключатель, вот я ничего и не делаю. Не хочу портить хорошую вещь.

– Как тебя зовут?

Господин Ахлак услышал смешок. Это, наверно, и есть тот самый бхутский смех. Однако кровь не стыла в жилах от ужаса. Ахлаку этот смех даже понравился. Вполне нормальный, естественный смех.

– Над чем смеешься?

– Смеюсь над этим людским заблуждением в отношении бхутов. Вы считаете, что раз у вас есть имена, то и у нас должны быть. На самом деле это не так. У бхутов, сэр, нет имен.

– Как так? – удивленно спросил господин Ахлак.

– Мы представляемся по делам, а не по именам.

– Скажите-ка!

– Правду говорю, сэр. Возьмем, например, имена глупых бхутов: Дурак 1, Дурак 2, Дурак 3, Дурак 4… Чем больший дурак, тем больше номер. Узнав номер, вы сможете сказать, насколько это большой дурак. У людей нет такой системы, у вас по имени не поймешь, дурак человек или умный.

Господин Ахлак разинул рот, а бхут серьезным тоном продолжал:

– Наша система, сэр, глубоко научна.

– А по вашей системе, как тебя зовут?

– Писатель 74.

– Ты что, писатель?

– Есть такой грешок, сэр.

– Почему же грешок? Стать писателем не так-то просто. Писатель 74… Это значит, ты большой писатель?

– Получил, парочку наград, сэр. В прошлом году получил главную бхутскую награду – железную медаль. Железную медаль дают очень редко, сэр.

– Железную медаль получил, говоришь?

– А еще одна моя вещица включена в программу бхутошколы. Это высокая честь.

– И то правда. Ты стоишь или нет? Подвинь стул и сядь. Я с тобой на «ты» – неудобно как-то.

– Ничего неудобного, сэр.

– Садись, садись.

Ахлак услышал звук передвигаемого стула. Кто-то сел. Было темно, и он ничего не видел.

– А что за вещица в программе бхутошколы?

– Одна статейка.

– Как она называется?

– Это статья о людях, называется «Се человек!»

– Должно быть, интересная статья.

– Исследовательская статья, сэр. Для бхутят она трудновата.

– Ты пишешь только статьи или еще и рассказы с романами?

– Рассказы. Недавно вышла моя книжка под названием «Рассказы про человека».

– Ты бхут, а пишешь, как погляжу, все о людях.

– Как люди пишут о бхутах, так и я пишу о людях.

– Я бы послушал рассказик-другой.

– В таком случае, сэр, я принесу книжку?

– Принеси.

Бхут отправился за книгой, а господин Ахлак, дожидаясь его, заснул. В ту ночь ему так и не удалось послушать рассказ.

II

В колледже все знали Ахлака как серьезного человека. Почему-то все, кто преподает математику, вообще серьезны по природе – Ахлак выделялся даже среди них. Когда у него один урок, он проводит его и сразу уходит домой. Когда два или три занятия, тогда в перерывах между ними он сидит в преподавательской и читает газету. В разговорах преподавателей он никогда не принимает участия – не любит.

Но сегодня он сделал исключение. Как обычно, Ахлак сидел в преподавательской и читал газету, а рядом с ним сидел преподаватель бенгальского языка Шамсуддин Ахмед. Он беседовал с сидящим прямо напротив него Дабируддином, преподавателем логики. Эти двое были хорошими друзьями, вот только каждый божий день из-за любой чепухи между ними разгорались яростные споры. Бывало, что споры эти доходили до рукопашной. Директор даже запретил им садиться рядом. Тогда они стали усаживаться друг против друга и заводили непринужденный разговор, который плавно перетекал в спор, который вполне мог закончиться дракой.

Сегодня они заспорили о том, как давать имена. Шамсуддин имел привычку, что бы ни обсуждалось, переходить к Рабиндранату Тагору. У Дабируддина дней десять назад родилась дочка, но имя ей еще не выбрали. И поэтому Шамсуддин посоветовал:

– Назови ее Минакши. Рабиндранату Тагору это имя очень нравилось.

– А что означает имя Минакши? – спросил Дабируддин.

– «Мин» значит «рыба», а «акши» – это «глаз», получается Минакши – «рыбоокая»…

– У моей дочки глаза не как у рыбы. У нее вполне человеческие глаза. Зачем же называть ее Минакши? Ее тогда логично назвать Манушакши – «человекоокая»…

– Но имя Минакши очень нравилось Рабиндранату Тагору. И дочь самого Будходева Босу он назвал Минакши.

– А может, он потому ее так назвал, что глаза у нее были, как у рыбы, как у карпа.

Лицо Шамсуддина побагровело:

– Что ты имеешь в виду: глаза, как у карпа?!

– Ну если глаза не как у карпа, то тогда как у какой-нибудь другой рыбы, например, как глаза форели или лосося. Не такой человек Рабиндранат Тагор, чтобы давать имя в честь какой-нибудь рыбы просто так. Нет, не такой он человек, чтобы взять и вот так вот запросто придумать неподходящее имя.

Спор уже почти разгорелся, как вдруг, ко всеобщему удивлению, заговорил Ахлак:

– В самой сути процедуры наречения имени что-то не так. Процедура в корне ошибочна.

Пораженный Шамсуддин произнес:

– Что значит – ошибочна?

– Нужно, чтобы по имени человека мы хотя бы приблизительно могли судить о его характере.

– И каким же образом?

– Возьмем, к примеру, дураков, их имена все будут начинаться со слова «дурак», а кончаться числом, и по этому числу – показателю степени – мы сможем судить о том, насколько данный дурак является дураком. Чем больший он дурак, тем больше будет и показатель степени.

Дабируддин спросил:

– Ну а как быть с тем, кто дурак, но дурак образованный? Ведь в обществе и среди образованных людей дураки встречаются. И, надо заметить, весьма часто.

– И для них можно что-нибудь изобрести. Возьмем, к примеру, назовем такого человека Дурак 70 Образованный 40, то есть у него показатель дурости больше показателя образованности.

Шамсуддин от удивления открыл рот – настолько странных речей он никогда раньше не слыхал. Дабируддин поинтересовался:

– А имена тогда слишком громоздкими не будут?

– Что ж, тут применима процедура сокращения. Возьмем все того же Дурака 70 Образованного 40, в результате сокращения этого имени получим Дуробр 70–40: от Дурака – дур, от Образованного – обр – получаем Дуробр, а показатели степени 70 и 40 будут записываться через черточку. Это ясно?

– Ясно.

Оба, и Шамсуддин и Дабируддин, пришли в полнейшее замешательство. Дабируддин спросил:

– Ахлак, голубчик, ты что, проводишь исследование по этой теме?

Ахлак не ответил. Прозвенел звонок, и он ушел в свой класс. Когда занятия закончились, он не стал возвращаться в преподавательскую, а пошел сразу домой. Но если бы вдруг вернулся, то узнал бы, что ему дали новое имя – мистер Дуробр 70–40.

Ахлак сегодня снова отправился к своей младшей сестре. Увидев его, Милли почти закричала:

– Что случилось, братец?

– А что должно было случиться? – раздраженно ответил Ахлак. – Ничего не случилось.

Тут подбежала Трина:

– К тебе ведь бхут приходил, правда? И на немецком с тобой разговаривал.

– Да нет. Это сон.

– Почему же тебе снятся такие бессмысленные сны?

– А что, сны можно выбирать? Что-то я не слышал, чтобы кто-нибудь мог заказывать сны.

– Братец, мне это очень не нравится. Ты живешь один, поэтому с тобой такое и происходит. Переезжай-ка ты жить к нам. Я тебе дам отдельную комнату. И Трине скажу, чтоб тебя не беспокоила.

– Да не стоит так сильно волноваться. Из-за простого сна…

– И лицо-то у тебя совсем синее.

Ахлак совсем отчаялся:

– Лицо синее, зеленое, красное. Мне что, его перекрасить в другой цвет?

Милли продолжала:

– Братец, послушай, подумай все же о женитьбе. На коленях умоляю, братец. Пли-из! Есть у меня на примете одна дама, такая, знаешь, необычная! Она была совсем юной, когда умер ее муж, после этого замуж больше не выходила. Ты одинок, она одинока. Кроме того, пятьдесят два года – это не возраст. Пикассо в восемьдесят два женился.

– Я что тебе, Пикассо? Ты видела хоть раз, чтоб я рисовал? И об этом больше ни слова!

У Ахлака одна сестра. Но ее любовь больше похожа на тиранию. Поэтому и ходит он к Милли редко. Но ей об этом не скажешь, а если скажешь, будет еще хуже.

– Братец, что будешь на ужин?

– Я на ночь не ем.

– Что ты такое говоришь, братец, думаешь, я тебя отпущу без ужина? Когда ты прошлый раз приходил, меня не было дома – я была на свадьбе. Там невеста была такая милая, красивая девушка, а жених – прямо обезьяна. Да и говорит странно, бормочет что-то, гнусавит. Как будто у него проблемы с носом. Увидел меня: «Сундарыня, канк понживаенте?». Слушай, он меня не знает, я его не знаю – и какое ему дело, как я поживаю?

Ахлаку стало совсем плохо. Раз Милли заговорила, уже не остановится. А дети учатся, глядя на мать. Вот и Трина в мать пошла, и тут уж хорошего не жди. Вот муж Милли – Абу Тахер – тот не болтун. Весь его разговор – только «да» и «нет». Это обнадеживает. Если б все в этом доме болтали без умолку, сюда вообще было бы невозможно приходить. Абу Тахер – доктор, член Терапевтического Общества. Такое впечатление, что без своей больницы он жить не может – домой приходит отдохнуть, поэтому разговорами себя особенно не утруждает, ему бы только вздремнуть.

Ахлаку все-таки пришлось остаться на ужин. Милли старалась, как могла. Ужин был, что называется, праздничный – плов с шаурмой. Плов, правда, получился недоваренный, а шаурма пересоленная – в рот не возьмешь. Но сказать об этом ни у кого не хватало смелости – очень уж она старалась… Абу Тахер скривил рот:

– Снова за стряпню взялась? Для чего тогда мы повара держим? Зачем самой-то готовить?

– Ко мне братец пришел, вот я и готовлю! – в голосе Милли прозвучало раздражение. – Ты что, хочешь, чтобы я кого-нибудь с улицы позвала нам готовить? Да чтобы я брата кормила чужой стряпней – не бывать такому! Не хочешь есть – не ешь! Я же тебя не упрашиваю, ведь так? Тебе что, не нравится, как я готовлю?

– Да нет, хорошо готовишь, только вот плов приходится долго пережевывать. Терпения не хватает.

Милли бросила в сторону мужа испепеляющий взгляд, но взяла себя в руки. Накладывая брату плов, она спросила:

– Братец, а как зовут того бхута, который приходит к тебе?

Ахлак, не подумав, ответил:

– Писатель 74.

Возвращаться к теме бхутов ему совершенно не хотелось. Но все равно пришлось. Не дав Милли вставить слово, Абу Тахер переспросил:

– Как, ты говоришь, его звали?

– Писатель 74.

– Это что еще за имя такое?

– У бхутов принято так называть. Так как мы их способа имянаречения не знаем, нам он может показаться смешным. А им точно так же смешными наши имена кажутся.

– Да уж, есть и у нас смешные имена, – затараторила Милли. – Одна моя подруга назвала своего сына Гулки. Я ей говорю: «Что за дела? Столько имен существует, а ты его Гулки называешь. Почему это?» Так она ничего не ответила, только засмеялась.

Тахер бросил на жену взгляд, смысл которого был настолько очевиден, что не понять его было невозможно. «Помолчи, помолчи, перестань болтать», – говорил этот взгляд, но Милли уже было не остановить:

– Братец, а знаешь, как зовут служанку в соседнем доме? Ее зовут Тахта.

Тахер не выдержал:

– Послушай, ты можешь немного помолчать? Мне нужно кое-что важное обсудить с твоим братом.

– У меня тоже дело очень важное – я о незначительных вещах не говорю, – не сдавалась Милли.

– Потом будешь о своих важных делах говорить, когда я закончу. Ты у нас – как речка: понесешься – не остановишься.

Тахер обратился к Ахлаку:

– Расскажите мне точно, что у вас там с бхутом произошло. Я только краем уха слышал. Правда что-то видели?

– Не пойму. Кажется, это сон был.

– Каждую ночь это видите?

– Последние две ночи. Боюсь, сегодня тоже увижу.

– Значит так: сегодня перед сном выпейте несколько таблеток снотворного. Будете уходить, возьмете у меня. Примете за полчаса до сна. Запьете стаканом холодной воды. Каждый день видеть бхутов – это не дело. Так и до психического расстройства недалеко. Лучше быть начеку.

– Ты, как погляжу, тоже никак остановиться не можешь. Все болтаешь и болтаешь, – вмешалась опять в разговор Милли.

– Больше не буду. Теперь можешь говорить ты.

– Братец, расскажи мне поподробней про свои дела с бхутами.

– Да нечего там рассказывать. Дурной сон, и больше ничего.

– Братец, тебе желудком надо заняться. Когда у людей проблемы с желудком, тогда и снятся дурные сны. Вот послушай, что со мной однажды приключилось: я была на дне рождения у Муны и наелась жареного. Когда домой пришла, еще и козлятину с рисом съела. Конечно, живот разболелся. Ночью увидела сон, будто у меня на теле кишат муравьи и едят меня заживо. Ужас какой-то. До сих пор волосы дыбом встают. Ты, братец, с сегодняшнего дня ешь только легкоусваиваемую пищу. Специи совсем не добавляй. Очень хороша для желудка папайя. Постарайся есть ее каждый день. Папайю свари, разотри, добавь немного свежего перца и лука, сделай пюре.

Поешь – так почувствуешь, как сразу станет легче. Еще добавь горчицы, только свежей, старая будет горчить.

Абу Тахер дал Ахлаку шесть таблеток снотворного и велел принимать по две на ночь. Глядя на Ахлака, Абу Тахер сказал:

– И хватит думать о бхутах. Время, когда верили в бхутов и прочую нечисть, прошло.

Напоминать об этом Ахлаку не имело особого смысла – он не хуже Тахера знал это. Но, видно, уж судьба у него такая – все время слушать чужие советы.

– А как выглядел тот бхут?

– Я его не видел. В комнате темно, вообще ничего не было видно.

– Понятно.

– А мне, – удрученно проговорил Ахлак, – как раз это и кажется странным.

– Что именно?

– Если это был сон, то что мешало мне увидеть бхута? Бхуты-шмуты всякие – во сне их запросто можно увидеть.

– Да ведь сны разные бывают. Бывают и такие, что только слова одни, а ничего не видно.

– Да, действительно, бывают.

– На дворе конец двадцатого века. Люди уже высаживались на Луну, скоро и Марс покорим. Наш космический зонд «Пионер» уже вылетел за пределы Солнечной системы. Мы почти победили вирус. И в это время такой интеллигентный мужчина, как вы…

Господин Ахлак, глубоко вздохнул и подумал: «А Тахер, однако, говорит не меньше Милли, даже больше. Просто Мили не дает ему рта раскрыть. Очень плохой знак. Если доктора много болтают, карьеру им не сделать».

– Значит, ясно? Примете снотворное, ляжете и уснете глубоким сном. И чтобы никаких бхутов. Запомните: бхуты живут только в сознании людей. Ой, я ошибся, на самом деле сознание тут ни при чем. Сознание – это так, обиходное понятие. Конечно, все происходит в мозгу. Бхуты у нас в мозгу живут. Вы должны запомнить одну вещь…

– Хорошо, запомню.

– Может быть, придется показать вас психиатру. Есть у меня один на примете, отличный специалист.

– Ладно, хорошо.

– Ну что, запомнили, что я вам говорил?

– Угу. Запомнил.

На ночь Ахлак принял снотворное, запив стаканом холодной воды. Он должен был заснуть только через полчаса после лекарства, но у него почти сразу стали слипаться глаза. Ахлак подумал: «Какое сильнодействующее лекарство. Не следовало пить две таблетки, и одной бы хватило». Ахлак лег в постель, но не успел положить голову на подушку, как сон улетучился. Спать ему теперь совершенно не хотелось. Ему, правда, показалось, что он на самом деле уснул, а то, что он не спит, ему снится.

– Как поживаете, сэр?

Ахлак заворочался. Огляделся – видно что-нибудь или нет. Но ничего видно не было. Пусто вокруг.

– Сэр, мне очень неловко за вчерашнее.

– А что вчера случилось?

– Вы хотели прочитать мои произведения, а я их принес слишком поздно: когда пришел, вы уже сладко спали. Я не решился тревожить ваш сон. Вам надо было рано вставать на урок. Я принес свое произведение сегодня.

– Какое?

– Я принес несколько на выбор.

– А ты на бенгальском пишешь?

– Конечно, я же бхут бенгальской национальности. Если не на бенгальском, то на каком же мне писать?

– Так значит, у вас нет собственного, бхутского, языка?

– Нету, сэр.

– Вы ведь всегда, когда говорите, гнусавите?

– А это уж самый ошибочный стереотип, сложившийся о бхутах. Вы когда пишете о нас рассказы, всегда делаете так, чтобы мы гнусавили. Бхут говорит: «Манма мынла ранму.» Это неправильно, сэр. Считается, что человек гнусавит, если у него проблемы с носом. А у нас и носов-то нет.

– У вас что, совсем нет носа?

– Да, сэр. Мы на самом деле сделаны из воздуха. А какой нос может быть у воздуха? В действительности вы о нас почти ничего не знаете. И при этом умудряетесь писать рассказы. Я же перед тем, как написать рассказ о человеке, очень долго проводил исследования. На статью «Се человек!», например, мне пришлось потратить десять лет жизни. Представьте, десять лет неустанных исследований.

– Да что вы говорите?!

– Сэр, так я читаю статью или нет?

– Ну, читай.

– Человек есть существо, имеющие двадцать пальцев. При этом ему известно назначение только десяти из них, расположенных на руках. Применение же десяти остальных человеку не известно.

Господин Ахлак удивленно спросил:

– А есть какое-то применение пальцев на ногах?

– Несомненно, есть. Если природа дала пальцы, значит, для чего-то они нужны. Но люди, не умея ими пользоваться, даже не хотят научиться.

Ахлак удивился, но промолчал. Что толку других обвинять, если он сам не пытался научиться?

– Сэр, вы что, засыпаете?

– Нет.

– А знаете ли вы, почему человек ограничен в своих знаниях?

– Нет.

– Единственная причина: люди – прямоходящие. Если бы люди ходили на четырех ногах, то не было бы предела их познанию.

– А вот этого не надо. Не будь смешным, – возмутился Ахлак. – Однажды мы сошли с деревьев и встали на ноги. Не сделай мы этого – до сих пор бы оставались обезьянами.

Бхут рассмеялся:

– Конечно, я все это знаю. Но теперь подумайте: человек, передвигаясь на двух ногах, должен сохранять равновесие. Большая часть мозга человека тратится на расчет формулы равновесия. В результате ваш мозг постоянно занят сложными подсчетами. Если бы человек ходил на четвереньках, мозгу было бы легче, а человек смог бы в полной мере пользоваться его возможностями.

Ахлак ничего не ответил. Он не мог опровергнуть доводы бхута, но и согласиться с ним не мог. Чтобы разрядить обстановку, он сухо прокашлялся.

– Сэр, – вступил опять бхут, – вам вовсе не нужно так недовольно кашлять. Истину глаголю.

– То есть, если мы перестанем ходить на двух ногах, а начнем ползать на четвереньках…

– Тогда никто не сможет поспорить с вами в учености. Вы уйдете далеко вперед.

– Однако ж это смешно.

– Все новое смешно, сэр. Когда человек впервые надел обувь, над ним тоже все смеялись. А сегодня над вами будут смеяться, если вы придете в колледж босиком. Не так ли, сэр?

– Так.

– Вы еще спать не хотите?

– Понять не могу. Мне кажется, все, что происходит, происходит во сне.

– Почему вы так думаете?

– Перед тем как лечь спать, я принял две таблетки снотворного. А кстати, бхуты видят сны?

– Видят. Только у них все сны дневные, потому что они спят днем. Сэр, не послушаете ли одно стихотворение?

– Стихотворение???

– Я написал один стишок о человеке. Он был издан в начале года в журнале «Бхутский литературный вестник». Ну что, прочитаю?

– Читай.

Бхут очень мелодично начал читать:

 
Человек,
Навек
Навек,
Человек,
Песчаный брег.
Где тот брег?
Где человек?
А еще: ты роз букет,
Ты на все даешь ответ.
Человек
Таков вовек!
Слышится
Часов тик-так,
Это так или не так?
Человек,
О человек…
 

Стихотворение все лилось и лилось. Слушая его, Ахлак забылся сном, но и во сне он продолжал слышать: «Челове-е-ек, наве-ек, на-ве-е-ек, челове-е-ек».

III

На следующий день господина Ахлака вызвал к себе директор колледжа, господин Амран Субахан. Ахлак не был точно уверен, в чем дело, но знал наверняка, что без причины в кабинете начальства не оказываются. Амран Субахан был суровым человеком, директором старой закваски: его боялись не только студенты, но и преподаватели. Нет, без повода он никогда никого к себе не приглашает. Господин Ахлак сам не понимал, чего он так боится, чего ему, собственно говоря, бояться?