Текст книги "Осторожно, двери открываются, следующая станция – Война!"

В нечистой ячейке камеры хранения лежал большой канцелярский конверт, в котором оказалась распечатанная на принтере карта. Странная, испещренная сделанными от руки пометками, бумага неприятно шуршит. Это раздражает. Выхожу из здания, и мокрая от пота поясница сразу замерзает на холодном мартовском ветру. И это раздражает. Неожиданно понимаю, что не раздражение – это СТРАХ.

Нетвердой походкой спускаюсь в переход. Еще метров триста – и спасительный уют «Таврии». Волна адреналина лишает рассудка. Перед глазами кафельная труба подземного туннеля в дрожащем мертвенном свете люминесцентных ламп. Одинокий нищий сидит, нахохлившись в тулупе.

Фролов, возможно, ранен. За мной охотится какой-то бывший одноклассник. Школа осталась позади лет сорок назад. Какой-то бред! А что с Ксенией, детьми, внуками? На мгновение перед глазами встают дорогие сердцу лица и тут же исчезают в темноте уплывающего сознания.

– Мужик, ты чего? А? Мужи-и-ик! – Запах лука, мочи и перегара не хуже нашатыря возвращает сознание. Перед глазами грязная истертая джинса и умирающие валенки с натянутыми поверх медицинскими бахилами. Поднимаю глаза. Добродушная улыбка коричнево-фиолетового бомжа встречает мое вернувшееся сознание. – Живой, слава Богу! А то я думал, окочурился. Когда ты прям на меня завалился. Встать сам сможешь или помочь?

Покрытая коростой рука помощи помогает встать. Заботливо подышав алкогольным «выхлопом» на мои очки и протерев стекла рукавом, маргинал водружает их мне нос.

Мир приобретает четкость. Сознание возвращается. Бормоча слова благодарности, выгребаю из кошелька остатки гривен и протягиваю спасителю.

– Не-е, мужик. Конечно, спасибо, но все не возьму. – С этими словами он возвращает мне одну стогривенную купюру и наставительно заключает – Нельзя, чтобы в кошельке пусто было! Денег не будет!

Глава 6. О том, как повстречались, сдружились и окончили свой бренный путь львовский раввин и донской казак

15:20. 4 августа 1942 года. Хата на окраине Ростова-на-Дону.

– Лежи! Лежи, Абрам, нельзя тебе вставать.

Обессиленное тело непослушно опрокидывается на тюфяк. Запекшиеся губы приоткрываются, чтобы сказать, что он не Абрам. Его зовут Лев Моисеевич Лившиц. Раввин Львовской синагоги. Ему нельзя лежать. Надо идти на Кавказ, к Эльбрусу, чтобы произнести слова, которые не звучали сотни тысяч лет. Надо идти.

Приятная теплота окутывает лицо.

– Лежи, лежи, Абрам. Сейчас побрею тебя. Уберем пейсы, скажу, что ты, мол, мой брат. Глядишь и пронесет. – Неторопливая речь и мягкий южный говор усыпляют, лишают воли, окунают в сон.

…белые нервно-тонкие пальцы отца больно сжимают запястье.

– Лев, помни, что единственным смыслом твоей жизни должно быть служение Печати! – Старик едва шевелит губами, шелест шепота почти не нарушает тишину комнаты, но мальчик видит в широко открытых глазах отца полыхающий огонь, и ему кажется, что умирающий кричит во весь голос. Боль в руке становится нестерпимой. Веснушчатое детское лицо искажает гримаса, и он осмеливается спросить: «О какой печати Вы изволите говорить?»

Видимо, смысл вопроса не сразу дошел до сознания старика, потому что он продолжал исступленно вглядываться в лицо сына. Затем морщинистые мертвенно-бледные веки медленно опустились. Хватка ослабла. Можно было подумать, что усталость взяла свое, и умирающий уснул, но нервные движения сухих и горячих пальцев говорили об обратном.

– Сними с меня медальон. – Лев невольно отшатнулся от неожиданно твердого и ясного голоса отца. Когда небольшая звезда Давида[64]64
  Звезда Дави́да – символ в форме шестиконечной звезды, состоящей из двух равносторонних треугольников. Один – вершиной вверх, второй – вершиной вниз. Возможно, названия происходит от легенды о форме щитов воинов царя Давида, или от толмудического оборота, обозначающего Бога Израиля. Другой вариант названия – «Печать царя Соломона».


[Закрыть] в обрамлении причудливого орнамента очутилась в руках мальчика, старик с нежностью прикоснулся к рыжим кудрям сына. – Прости меня за ношу, которую я вынужден взвалить на тебя, но никому другому нельзя доверить ее. – Слезы текли по впалым щекам отца. – Надень медальон и никогда не снимай. Он сам подскажет, что делать. – Пальцы старика вновь больно впились в руку Льва. – А теперь иди. Мне надо отдохнуть.

Мальчик не успел выйти из комнаты, когда с кровати раздался глухой хрип. Тело умирающего неестественно выгнулось. Несколько мгновений руки и ноги конвульсивно дергались, и он затих.

Воспоминания о смерти отца были настолько яркие и живые, что раввин Лев Лившиц приподнялся на локте и открыл глаза.

Пыль вяло искрилась в косых полосах света. Крышу, видимо, недавно латали, и полос было немного. Сарай был небольшой, аккуратный и чистый. Пару столбов украшали связки лука, чеснока и красного острого перца. Вдоль стен висели пучки каких-то трав. Воздух был пропитан ароматом полыни и чеснока. Глаза неожиданно защипало.

– Ну-ну, Абрам, так и порезаться недолго! – На лицо льется теплая вода. Можно разлепить глаза. – Ну, слава Богу, ожил! Теперь дело пойдет на лад! – Крепкий мужик с седым чубом из-под ветхой казацкой фуражки и рыжими от курева усами добривал лицо раввина.

Лев в ужасе прикоснулся к своим вискам. Едва ощутимый шелест щетины свидетельствовало о том, что бритва у казака была наточена отлично.

– Не бзди, синагога! Теперь ты не Абрам Абрамович, а донской казак Яков Захаров, мой брательник. – Мужик, склонив голову, разглядывал свое отражение в осколке зеркала, то и дело, поглядывая на «обезображенное» лицо раввина.

– Меня зовут Лев Моисеевич Лившиц. Я раввин Львовской синагоги. Зачем вы меня обрили? – Несчастный трясущимися ладонями трогал виски, не веря, что это его лицо.

– Затем, Лев Моисеевич, что в городе немцы, и пока ты лежал тут в горячке приказ издали всем евреям зарегистрироваться. По городу облавы. Знамо дело не дармовое угощение раздавать. Я тут прикинул, выдам-ка я тебя за братуху своего, Яшку, то есть Якова Константиновича Захарова. Глядишь и пронесет. А оклемаешься, иди куда шел. Да, меня-то Егором Константиновичем Захаровым кличут. – Видя немой вопрос в глазах раввина, хозяин продолжал. – Я тебя беспамятного на обочине подобрал на прошлой неделе. Думал, отходишь уже. Да, видно, срок твой не пришел…

То, что им обоим уже пришел срок, они узнают завтра, когда в калитку палисада войдет немецкий патруль, а перед ним, пятясь, сосед Захарова – Васька Картавый.

А пока, накормив раввина ухой, Захаров курил, слушая сбивчивый рассказ гостя.

Рассказ был странный, но пожилой казак понимал, что с головой у раввина, видимо, не все в порядке, поэтому слушал в пол-уха, прикидывая завтрашние дела.

– Мне надо на Кавказ. Я должен успеть раньше немцев. – Прерывистое дыхание, яркий румянец и лихорадочный блеск в огромных навыкате глазах говорили о том, что психика раввина подорвана и ему требуется серьезный отдых. – Егор Константинович, мне Вас сам Господь послал! Без Вас я бы умер в этой придорожной пыли. И теперь Вы не можете бросить несчастного раввина Лившица на произвол судьбы, когда до цели осталось несколько сотен километров.

– Ну да, ну да, – рассеяно откликнулся хозяин, – на Кавказ, так на Кавказ. – Про себя же со вздохом подумал, что немчура уже прорывается к предгорьям Эльбруса и сейчас думать надо о том, как бы выжить в этой мясорубке.

– Меня ангел Господень направил. – Между тем торопливо продолжал раввин. – Я его, как Вас видел. Он меня и направил врата запечатать. – Несчастный упал на подушку и отсутствующим взглядом уставился в потолок. – Понимаю, думаете брежу. – Его грудь тяжело вздымалась, хриплое дыхание звучало в длинных паузах между словами. – Вот она, печать, – с этими словами он вытащил из-под заскорузлой повязки на предплечье неприметный медальон в виде шестиконечной звезды, обрамленной причудливым орнаментом.

– Лева, конечно-конечно, печать, – не глядя на Лившица, пробурчал казак и, неожиданно, осекся, увидев металлический блеск в руках раввина.

– Этот священный артефакт запечатывает Врата Смерти, которые немцы хотят открыть в предгорьях Эльбруса. Они еще до войны пытались это сделать, но не смогли. Если Врата не будут закрыты, умирать в этом мире будут чаще чем рождаться, сама Смерть будет сочиться в Мир, разъедая его, пока не уничтожит вовсе. Врата существуют не только в России, еще на Тибете и в Андах. Если их не закрыть, погибнет все живое и Земля станет подобной Марсу – бесконечной песчаной пустыней. – Лившиц упал на подушку. Лицо раввина напоминало страшную маску: лоб, нос и подбородок образовывали яркий бордовый треугольник в обрамлении бледно-голубой кожи свежевыбритых висков и щек. Длинная тирада отняла много сил. Однако молчание длилось недолго. – К счастью, у них нет ключа. Только заклинания, с помощью которых можно чуть-чуть разомкнуть створки Врат.

Захаров оторопело смотрел на отполированный металл печати, веря и не веря словам раввина.

– Лев Моисеевич, – непроизвольно уважительно пробормотал казак, – а откудова тебе все это известно?

– Ангел Господень сказал, – откликнулся Лившиц. Раввин повернул лицо к Захарову, – он мне явился, потому что семья моя – хранители печати и наступило время ее применить.

Казак почесал культю ноги – память о Гражданской, и с горечью подумал о том, что, может, открыта эта щель смертельная на Кавказе – столько смертей на своем веку повидать пришлось. Долгонько они там в небесной канцелярии собираются, могли бы и пораньше «крантиль перекрыть».

– А что ж они там, – Захаров ткнул пальцем в потолок, – доселе думали? Второй год война, да и перед войной народищу погубили, не счесть. – Он замолчал, вспомнив, как перед самой войной его соседа, учителя местной школы, Илью Прокопенко забрали и, говорят, пустили «в расход» за то, что тот на партийном собрании призывал готовить старшеклассников к войне с фашистской Германией, предупреждая, что ни сегодня – завтра начнется война. Война-то началась, но без Прокопенки, а вот от выпускников, что еще в августе 41-го ушли на фронт, давно уже весточек нет.

Грустные воспоминания отвлекли казака от монотонной речи раввина, который продолжал рассказывать про своих предков, вратах, печатях и своем предназначении – запечатать врата Смерти, а значит, остановить весь этот ужас, который творится вокруг. Захаров, человек деятельный и лишенный всяких сантиментов, неожиданно, погрузился в себя.

Память, подобно морскому прибою волна за волной накатывала воспоминаниями. Лица друзей, родных и размытые образы случайных попутчиков на дороге жизни. Праздники и тризны, войны и бесшабашные годы босоногого донского пацана. Неожиданно защемило сердце от чувства невыразимой тоски по умершей жене и сыну, который уже полгода как воевал где-то под Ленинградом.

– Егор Константинович, как вы думаете, почта сейчас работает? Может быть, мне удастся отправить весточку жене и детишкам в Свердловск.

– Ну ты, Абрам, извини, Лев, совсем сдурел, немцы в Ростове. Какая, на х…р, почта! Твоим-то там, в Свердловске, уж точно спокойнее. Это нам с тобой надо кумекать, как ближайший месяц пережить, а потом уже о Кавказе думать.

Старый казак ошибался, им было не суждено пережить даже следующий день.

– С-сюда, с-сюда ид-дите, г-господин оф-фицер! З-з-д-деся З-захаров ж-жид-довню п-п-прячет. – То ли от волнения, то ли от переизбытка верноподданейших чувств, Василий Валерианович Картавый сильно заикался. – Вот он, враж-ж-жина, г-господин оф-фицер! – Картавый скрюченным пальцем указывал начальнику патруля на сидящего на крыльце Захарова.

– Ты Егор Захаров? – Неожиданно спросил унтер-офицер[65]65
  Е.К. Захаров определил, что перед ним унтер-офицер по погону. У.О. вермахта носили погон, аналогичный солдатскому, но обшитый широким галуном по всему периметру за исключением нижней части погона.


[Закрыть] по-русски с явным украинским акцентом.

– Егор Константинович Захаров. – Поправил его хозяин. – По какому вопросу, позвольте спросить?

– Не придуривайся, мужик, лучше скажи, где твой постоялец. – Лицо унтера не предвещало ничего хорошего.

– Так вы про брательника моего гутарите? Яшку? Ой, звиняйте, Якова Константиновича Захарова. Так он щас в сарайчике спит. Мы вчерась ополовинили четверть по поводу вашей победы и трошки перебрали. Кликнуть, шо ли?

– Давай, давай и поживее.

Вглядываясь в спину ковыляющего казака, начальник патруля, Сашко Яресь, унтер-офицер батальона «Нахтигаль»[66]66
  Батальон «Нахтигаль» («Соловей») или «Группа Север» дружины украинских националистов – спецподразделение, сформированное в фашистской Германии в начале 1941 г. из членов Организации украинских националистов (ОУН) для разведывательно-диверсионной деятельности на территории СССР, в составе формирования «Бранденбург 800» подчинялась абверу. В декабре 1941 г. «Нахтигаль» вместе с батальоном «Роланд» преобразован в 201-й батальон охранной полиции для борьбы с белорусскими партизанами.


[Закрыть], прикидывал, как будут входить пули в мокрую от пота рубаху. У Сашко спина тоже взмокла от непривычного зноя. Переброшенный из Белоруссии на поиски раввина Льва Лившица, он почти буквально пешком прошел путь от Львова до Дона. Сейчас, представив, как будет расстреливать казака, он уже прикидывал свое возвращение в расположение батальона.

Приказ разыскать живым или мертвым львовского раввина Яресь получил от сотника Романа Шухевича[67]67
  Роман Иосифович Шухевич (30.06.1907-5.03.1950) – один из руководителей ОУН, в описываемое время был украинским заместителем батальона «Нахтигаль» и руководил резней Львовских евреев в первые дни оккупации города. С 1945 года являлся руководителем подполья ОУН на Западной Украине и Юго-Восточной Польше (до его ликвидации в 1950 году).


[Закрыть]. Как сейчас помнит ночь на 1 июля прошлого года. Сухое угловатое лицо Шухевича в отблесках пожара. Огонь полыхал по всему городу, в том числе, и по соседству от пустого дома раввина Лившица, на пороге которого они стояли. Пятеро бойцов во главе с сотником перерыли весь дом. Единственную женщину, назвавшуюся домработницей раввина, Шухевич допрашивал лично. Что происходило в комнате за закрытыми дверями, можно было догадываться по протяжному вою и хрипам. Когда сотник вышел, галифе и сапоги были залиты кровью, а за его спиной виднелся осевший труп с почти отрезанной головой.

– Бери двоих хлопцев на свое усмотрение и привези мне раввина. Живым или мертвым. Найди мне его из-под земли. Если при нем будет амулет белого металлу в виде еврейской звезды, руками не трогай, заверни в тряпицу и доставь мне. Зрозумів?

Вид сотника был так страшен, что оробевший Яресь смог только кивнуть и, сглотнув, пробормотать: «Зрозумів».

И вот, поискам конец.

Когда хозяин вышел из сарая, по его озадаченному виду стало ясно, что «брательника» там нет.

Через час непрестанных побоев, на вопрос: «Где Лившиц?» старый казак только мотал окровавленной головой. Еще через час Яресь приказал привести Картавого.

– Слушай москаль, твоя информация оказалась неверной, поэтому ты должен оттащить эту падаль, – он пнул сапогом тело Захарова, – куда тебе скажут. – И повернувшись к солдатам, которые отмывали забрызганные кровью рубахи, – Мыкола, проследи, чтобы этот хрен дотащил мясо до ямы, – но, видя, что подчиненный не понимает его, добавил, – до артучилища, болван.

Картавый начал, было, оправдываться, что не сможет дотащить тело так далеко. На что Яресь усмехнулся: «А ты на тачку его и кати, как уголек в забое!»

Однако, жизнь еще теплилась в жилистом теле. В отупленном болью мозгу билась одна мысль, что Лившицу удалось уйти, и жертва Захарова была не напрасна. Жаль только – встретиться больше не придется. Короткая встреча и ночной разговор неожиданно сроднили этих пожилых людей. И в который раз Егор Константинович ошибся, им суждено было встретиться на краю расстрельной ямы, куда Картавый привезет на тачке еще живого казака.

Льва Моисеевича патруль схватит в двух кварталах от дома Захарова. Отсутствие документов и явно неарийская внешность приведут его к краю свежевырытого рва, почти заполненного телами. Несмотря на окрики солдат расстрельной команды, старый еврей бросится к телу Захарова, пытаясь вытереть платком окровавленное лицо друга. Казаку еще хватит сил подняться и, опираясь на плечо раввина, встать в молчаливую шеренгу ожидающих своей смерти. Теряя сознание, он еще попытается прикрыть грудью Льва, когда взмах руки офицера обозначит конец их жизни, но винтовочная пуля пробьет его грудь насквозь и остановится в нескольких миллиметрах от сердца раввина.

Что-то не давало жизни покинуть тело Льва Лившица. Сознание вернется к нему через пару часов, когда комья рыхлой земли полетят в канаву, засыпая следы нечеловеческой жестокости. В сумерках похоронная команда не заметит колыхания земли, но силы покинут раввина и только сжатый кулак останется белеть среди влажного чернозема. На следующий день и его засыплют землей, не зная, что хранит зажатый кулак.

Донская земля, пропитанная кровью русских, евреев, украинцев, немцев и многих других народов, что полегли на ней в годы Войны, сохранит в неприкосновенности звездную печать. Сохранит на 26 лет до августа 68-го.

Глава 7. О том, что в одноклассниках не только друзья, курица – не птица, а Украина – заграница

08:00. 15 марта 2014 года. Где-то на территории Украины.

– Если бы я был не я, а добродетельный Веньян[68]68
  Веньян – китайское мужское имя означает – очищенный и добродетельный.


[Закрыть] Чен, думаю, ваш труп уже давно остывал в придорожных кустах. Наш китайский товарищ менее сентиментален, нежели я. Вижу память, Кирилл Иванович, уже подводит. Конечно, в друзьях мы не хаживали, но одноклассник-японец нечастое явление в Советские времена.

– Акира… Акира Ямамото! – Квадратная, вечно улыбающаяся физиономия. Раскосые глаза, вздернутый нос, родинка на правой щеке и невероятный ежик иссиня-черных волос. Сейчас же передо мной стоял пожилой господин, загорелый, шоколадно-темный череп которого недавно был гладко выбрит, а сейчас густо посыпан солью седины. Глаза скрывались за темными стеклами очков, совершенно неуместными в сумрачном подвале, и родинка.

– Родинку оставил, ведь оставалась вероятность встречи с кем-нибудь из подопечных, хотя, начальство требовало удалить – специфика работы, никаких особых примет, – как будто услышав мои мысли, усмехнулся собеседник.

– Это тоже специфика, – кивнул я в сторону «улыбающегося» трупа.

– Конечно, конечно, уважаемый. – Ямамото мельком взглянул на часы. – Извините, Кирилл Иванович, но у нас очень мало времени. Мне надо изъять из Вас ЧИП, взять пробы крови и убраться до появления вашей службы безопасности. – С этими словами «одноклассник» шагнул вперед.

Я обожаю свои старые рыжие демисезонные сапоги. Меня совершенно не смущают темные пятна и потертости на когда-то золотистой коже. Натруженным ногам уютно в растоптанных «тапочках», а цокот подковок, которые поставил старый армянин в ремонтной мастерской, оказывают на меня магическое успокаивающее действие. Отпечаток одной из них еще долго будет синеть на лбу Ямамото. Меня же ожидает ноющая боль в растянутой промежности и приступы беспричинного страха из-за переизбытка адреналина в крови, но это будет потом. Как говаривала Скарлетт О’хара[69]69
  Скарлетт О’хара – действующее лицо романа М.Митчелл «Унесенные ветром» (1936 г.).


[Закрыть]: «Я не стану думать об этом сейчас. Я подумаю об этом завтра».

Если верить Акире, скоро здесь должны появиться наши безопасники. Постараюсь встретить их достойно, пока есть силы, и сердце справляется с переизбытком адреналина – годы-то у дедушки Кирилла совсем не для подвигов. Со вздохом подумал о маленьких Кирюшке и Лиске, связал куском провода руки японца и поволок его к светящемуся в дальнем углу подвала дверному проему.

Перетащив не подающее признаков жизни тело, я плюхнулся прямо на пол. Линолеум неприятно холодил задницу сквозь мокрые от пота брюки, но подняться не было сил.

Пока маленькие друзья, снующие в венах, помогают мне приходить в себя, мозг вяло пытается собрать в единое целое события последних суток. Выходит, что наши сверхсекретные разработки – секрет Полишинеля[70]70
  Секрет Полишинеля – тайна, которая не является таковой, просто все делают вид, что это на самом деле секрет, и лишь кто-то один самый глупый его не знает.


[Закрыть]. И в цитадели Запада – Лондоне и на Дальнем Востоке на склонах Фудзи «заинтересованные» лица осведомлены о работах, за которую мои сотрудники получают надбавку «за секретность». Видимо, кто-то получает ее зря.

Пленник заворочался, застонал, чем отвлек от грустных мыслей.

– Что, не сладко, господин Ямамото? Головка не болит? – Не скрывая торжества, демонстративно рассматриваю огромный синячище на лбу поверженного врага.

– Д-дурак ты, Кирилл Иванович. – Слова даются ему с трудом. Видимо, у него сотрясение мозга, потому что он щурится, моргает, не в силах сфокусировать зрение. Неожиданно, японец приподнимается и его тошнит. Точно, я стряс «однокласснику» мозги.

– Нет, чтобы спокойно поделиться. Сейчас бы уже ехали каждый в свою сторону. Целые и невредимые. А теперь неизвестно, кто первый нас найдет. То ли ваша служба безопасности, и мне будет плохо, но не смертельно. То ли мои ребята, тогда не завидую и Вам, и вашим сотрудникам. Хуже всего, если появится Чен или англичанин, чья визитка сейчас греет тебе карман пиджака. – Перешел на «ты» Ямамото.

Действительно, от внутреннего кармана, где лежало портмоне, разливалось приятное тепло. Дрожащими руками я вытряхнул на пол содержимое бумажника. Мелочь, немного валюты, таблетки «от сердца» и «от поноса», пара моих визиток. Больше ничего. Тем не менее, истертая кожа была уже не теплая, а горячая. Наверное, я ожидал увидеть бомбу, поэтому опасливо, на вытянутых руках стал рассматривать каждое отделение. Вот! Оригинальная полупрозрачная визитка сэра Уинсли накрепко приклеилась и помаргивает разноцветной полосой бегущих цифр и букв из открытого портмоне.

– Работает уже полтора часа. – Голос пленника был совершенно спокоен. – Когда я засек сигнал, подумал, как мне повезло – и образцы получу и уберу конкурентов, которые, обязательно, прилетят на сигнал маяка. Но ты, старый м…дак, все испортил.

– Заткнись, – бережно поглаживаю растянутое причинное место и с горечью понимаю, что на улицу сейчас лучше не вылезать – будет холодно, брюки превратились в две самостоятельные штанины.

Боль в паху почти утихла, кряхтя, поднимаюсь осмотреться, стараясь понять, где я, если это возможно, и решить, что делать дальше.

На первый взгляд, нелегкая нас занесла в помещение, декорированное для малобюджетных фильмов о современных секретных нацистских лабораториях. Гофрированные шланги бесконечными змеями тянутся вдоль стен. «Змеи» вползают в ящики с орлами со свастикой в когтях. Непонятные надписи готическим шрифтом на мрачно-безысходной серой краске. Несмотря на безусловную древность кабелей и надписей, в комнате чисто, в воздухе чувствуется весенняя свежесть – вентиляция работает отменно. Поражает сумасшедшее количество наисовременнейшей электроники. С мониторов мне пытаются что-то сказать ведущие новостных телеканалов, другие экраны пестреют разноцветными графиками и таблицами, на третьих – изображения с камер видеонаблюдения. Один экран посвящен лично мне. Двойная фотография – фас/профиль красуется над бегущей строкой с информацией обо мне-любимом, семье и корпорации. И вся эта какофония картинок в полной тишине.

– Ну, а как там внуки, как Ксения, Алиса, «огуречик» – Илюшка? – Голос моего пленника заставил меня вздрогнуть. Мало того, что Акира перечислил все мое семейство, он назвал сына так, как называл Илюшу только я. Это уже чересчур!

– Умолкни, сука! – Напоминание о близких острой болью отдается в сердце.

– Всегда, ты Кирюша, был мягкотел и нерешителен. Еще полчаса и нам не жить. – Голос японца спокоен и как-то бесцветен. – Знаешь, у меня тоже есть внук и мечта – увидеть его свадьбу. – После минутной паузы продолжил Акира. – Можешь меня не развязывать. Если сейчас разломишь визитку Уинсли, то у нас появится шанс. Конечно, он невелик, но на моем Лендкрузере через десять минут мы будем на значительном расстоянии.

Маленькие помощники, в отличие от меня, не отвлекались на разговоры, и я чувствовал себя уже сносно. Акира был прав, шансы были. Похоже, японец не все знал о ЧИП-е, который едва уловимо пульсировал в запястье. И слава Богу!

Горячий пластик никак не хотел ломаться, но подкованный каблук заставил потухнуть бегущую строку.

– Где машина? – Я рывком заставил пленника встать и подтолкнул к выходу.

– На втором этаже дверь, замаскированная в шкафу, – улыбаясь во все 32 зуба, затараторил Ямамото и, не оглядываясь, быстро побежал вверх по лестнице.

Ковыляя сзади, я проклинал свою лень. Говорил же мне Илюшка, чтобы я ходил с ним в качалку. Никакие нанороботы не вернут прыть и молодость. Одно дело «впрыснуть» адреналина, чтобы звездануть супостату в лоб или еще куда-нибудь, другое дело – бежать по лестнице верх вслед за тренированным спецагентом. Пусть и пожилым.

Когда я достиг последней лестничной площадки, сердце ухало где-то в затылке. В отличие от всего подземелья, площадка из грубо сваренной арматуры освещалась дневным светом, который проникал из небольшого открытого люка в потолке. Японца не было. Сделав несколько глубоких вздохов, я полез по тонкой лестнице к выходу.

Воздух свободы, редкий весенний лес. Бегущие облака то включали, то выключали яркое утреннее солнце. От счастья я зажмурил глаза, и оперся спиной о край люка, не в силах сдержать слез.

Пересиливая эмоции, утираю рукавом рубашки мокрое лицо и оглядываюсь.

Ямамото стоит в десятке шагов рядом с черным внедорожником и протягивает мне связанные руки.

На пожухлой листве еще кое-где лежит снег. Окрестности усеяны огромными обломками бетона, из которых торчат полуистлевшие от ржавчины концы арматуры.

– Кирилл, быстрей! – Подгонять меня не надо. Два прыжка, и, не обращая внимания на протянутые связанные руки японца, я за рулем автомобиля.

– Если не хочешь здесь оставаться, полезай в машину! – В сторону незадачливого ниндзя не оборачиваюсь. По кряхтению, хлопку двери и возне с ремнем, понимаю, что он уже готов к путешествию.

Вдавливаю кнопку стартера. Мощный внедорожник послушно откликается ровным урчанием. Бросаю прощальный взгляд на покинутое узилище. Никаких следов люка. Вижу только огромную глыбу покрытого лишайниками бетона на прелой листве.

– По пролеску триста метров. На развилке – вправо, – голос Ямамото дрожит от нетерпения, – и прямо до трассы.

Молча сжимаю обтянутый кожей руль. Машина подпрыгивает на кочках бездорожья, словно мустанг во время родео. Хотя, конечно, нам повезло – мы не в седле, а из салона вылететь сложно. Слава Богу, впереди показалась пустынная лента автотрассы.

– На север! – Окрик отвлекает от упорного держания «баранки» Мицубиси. С изумлением вспоминаю, что я не один.

– Куда? – Понять, где север, где юг я не в силах.

– На кудыкину гору, – подозрительно спокойно откликается Акира, – направо давай, направо, Кирюх.

Наконец, автомобиль поплыл по асфальту шоссе.

– Не знаю, как Вы, господин Ильин, – противно завыкал «одноклассник», – но я жутко голоден. Предлагаю перекусить, до России далеко, а в придорожной кафешке неподалеку от Винницы искать нас вряд ли будут.

От неожиданности нога утопила педаль газа в пол, и машина с ревом рванула по пустынному шоссе.

Винница! Эка, нас занесло.

– Да-да, Винницы, – со злорадством продолжал японец, – утром это расстояние я прошел за три часа. Сейчас дорога не пуста, так что часов пять-шесть, а с завтраком – все семь. Местных гаишников бояться не надо – номера СБУ[71]71
  СБУ – Служба безопасности Украины.


[Закрыть], можем даже проблесковый сигнал включить. – Расценив мое молчание, как согласие, Ямамото нажал какую-то клавишу на панели музыкального центра. Когда только руки успел освободить, падла? Понимаю, что необходим отдых и хоть какая-нибудь еда. Утренний шоколадный батончик уже давно рассосался в моем тучном теле.

– Согласен. Надеюсь, гривны есть? Остатки моих тугриков в Вашем подземелье остались. – Со вздохом понимаю, что бывший «одноклассник» может меня послать и нажраться в одиночку.

– Ну, во-первых, подземелье не мое. Вам, уважаемый, довелось побывать в ставке Гитлера – Вервольф[72]72
  «Вервольф» (нем. Werwolf – волколак) – ставка Гитлера в 8 километрах от Винницы (Украина). «Вервольф» действовал с 1942 до весны 1944 года, затем входы в бункер были взорваны отступавшими немецкими войсками. Отдельные источники утверждают, что внутренние помещения при этом мало пострадали.


[Закрыть]. Вы, русские, ребята не особо внимательные. Думаете, динамита наложили, ба-бах-тара-рах – и нет «логова фашистского зверя»! Ан нет. Там еще столько интересного! Жаль, времени все посмотреть нет. Во-вторых, Ваше здоровье, драгоценнейший, для меня свято. Дохлый, Вы, конечно, интересны, но мне необходим живой и здоровый Кирилл Иванович Ильин. Российский ученый, прекрасный семьянин, муж, отец и даже дедушка!

– «Спортсменка, комсомолка, отличница» – мрачно процитировал я «Кавказскую пленницу».

– Ну да, ну да… – Неожиданно посерьезнел Ямамото. – Так что? Стопорим?

Резко сворачиваю на обочину к небольшому шинку с «человекообразным» изображением казака с огромной кружкой пива со странной надписью: «Горилка, квас и сало – круглый год. Гопак у шеста – только по ночам».

Точка общепита встретила нас безлюдным залом. Хотя, залом – это помещение с барной стойкой и полудюжиной пластиковых столиков, назвать можно было с большой натяжкой. В центре под потолок уходила толстая труба, неаккуратно покрашенная в национальный украинский биколор. Старый пузатый телевизор, хрипя и постоянно теряя изображение, пытался на мове рассказать про новости с Майдана. И ни души.

– Похоже мы не вовремя, – вздохнул Ямамото и потянул меня к выходу.

– Это як же ж не вовремя, панове? – Казалось, низкий с хрипотцой голос рождается ниоткуда. – Милости просим. Сидайте, то есть, садитесь жрать, пожалуйста!

Ошалело оглядываясь, опускаемся за ближайший столик.

– Вам как? Меню или что Бог послал? – хриплый баритон раздается уже конкретно сзади. Синхронно оборачиваемся. Огромная, перекисная негритянка неопределенно-преклонного возраста нависала над нами, скрестив на груди шоколадные руки-бревна. Пышная ярко-желтая шевелюра негритянки была патриотично украшена множеством голубых бантиков. Выглядело очень креативно, особенно вкупе с кроваво-красной улыбкой, обнажающей крепкие редкие прокуренные зубы.

Не знаю, что испытал Акира, но мне стало не по себе.

– Н-ну, що надумали, панове? – Прогудела «хохлушка».

– Не нукай, не запрягала, – огрызнулся японец, – лучше скажи, что сегодня Бог послал.

– Вот це гарно! Вот це дило! Яишня, кофа, хлиб з маслом. Усе два раза. – Рокот плавно затихал под шарканье удаляющейся афро-западенки.

– Усе четыре раза! – Крикнул ей в догонку Акира.

– Ты еще одну порцию съиж, косоглазый.

Такой ответ заставляет задуматься, но, как говориться, голод не тетка.

Действительно, судьба занесла нас в необычное кафе. Размер желтков в глазунье вызвал подозрение, что за забором шинка паслись страусы, а от поллитровой кружки с молоком доносился едва уловимый аромат растворимого кофе. На паре ломтей серого «хлиба» по кубику масла. Из приборов – причудливо гнутые алюминиевые вилки.

Пока я принюхивался и присматривался к причудливой яичнице, Ямамото умял свою порцию и выжидательно поглядывал в сторону барной стойки.

– Ешьте, ешьте, Кирилл Иванович, – опять завыкал японец, – рекомендую! Настоящая украинская яичница на сале. А вот кофе подкачал, но Вашим нанороботам точно понравится – молоко и минимум растворимого кофе.

Стоило моему спутнику напомнить о начинке моих сосудов, как действительность, на время отодвинутая в сторону необычной хозяйкой забегаловки, обрушилась на мою несчастную лысую голову.

– Хозяюшка, – масляный сытый взгляд «одноклассника» был устремлен на обладательницу высоко патриотичной прически, – а с якого часу гопак? – Видимо, афро-украинка произвела на него сильное впечатление.

– После «Спокойной ночи малыши». С вас тыщща хривен.

– Ни хрена себе, яешенка, – откинулся в пластиковом кресле Акира, – не слишком ли жирно?

– Н-не, не жирно! – Звонкий детский голос заставил нас оглянуться к входной двери.

Всегда был невысокого мнения о живописцах, расписывающих вывески точек общепита, но сейчас понял, что этот шинок украшал истинный гений. Перед нами стоял казак с вывески. Лицо, жупан[73]73
  Жупан – старинная национальная верхняя мужская одежда у украинцев и поляков.


[Закрыть] – все было выписано с фотографической точностью, единственным отличием было отсутствие кружки с пивом Вместо нее в руках колоритного хлопца был настоящий Дегтярев[74]74
  7,62-мм ручной пулемёт Дегтярёва (РПД, Индекс ГРАУ – 56-Р-327) – советский ручной пулемёт, разработанный в 1944 году под патрон 7,62×39 мм.


[Закрыть]. Из-за спины выглядывала рыжая курица величиной с хорошую овчарку. Курица быстро моргала и хищно щелкала огромным клювом.