Текст книги "Загадки истории. Отечественная война 1812 года"

Утром Багратион сообщил Раевскому, что, по сведениям разведки, у Даву не более 6 000 человек, поэтому он приказал опрокинуть французов и «по пятам их ворваться в Могилев». Несколько атак российских войск были неуспешными, также было отбито и наступление французов. Всего же под Салтановкой российские войска потеряли свыше 2 500 человек, а французы – до 1 200 человек (российские источники сообщают о 3 400–5 000 человек). Такими результатами боя Раевский был не доволен и считал, что Багратиону следовало бы поддержать действия его корпуса основными силами армии.

Видя эти настойчивые атаки, маршал Даву не стал контратаковать на следующий день. Вполне возможно, что он ждал наступления всей 2-й Западной армии и поэтому решил держать оборонительные позиции. Эти подозрения были обоснованны, поскольку корпус Платова на другой день получил приказ двигаться на соединение с 1-й Западной армией по левому берегу Днепра мимо Могилева, а 7-й пехотный корпус оставался под Салтановкой.

В результате этого выжидания Даву утратил соприкосновение с арьергардами 2-й Западной армии. Тем временем у Нового Быхова была наведена переправа, и армия Багратиона под прикрытием казаков Платова двинулась через Пропойск и 22 июля (3 августа) вышла к Смоленску, где соединилась с войсками Барклая-де-Толли.

Таким образом, за 35 дней 2-я Западная армия, делая суточные переходы по 30–40 километров, прошла 750 километров и сумела избежать ударов превосходящих сил противника. В итоге император Наполеон не смог достичь поставленных целей – разгромить порознь две русские армии, и, по сути, был вынужден взять вторую после Вильно стратегическую паузу.

Следует указать, что в то время, как происходили бои под Салтановкой, 1-я Западная армия уже подошла к Витебску. Соответственно ее главнокомандующий Барклай-де-Толли, полагая, что Багратион уже занял Могилев и может прийти на помощь, готовился вступить в бой с главными силами Великой армии.

В ожидании 2-й Западной армии арьергард Барклая-де-Толли был вынужден вступить в бой с авангардом Великой армии под местечком Островно (Лепельский уезд Витебской губернии), этот бой часто именуется также боем под Витебском. В частности, получив сведения о приближении главных сил Великой армии во главе с императором Наполеоном I, генерал решил задержать ее до подхода Багратиона, чтобы выиграть время для прояснения ситуации.

Против авангарда французов был выдвинут 4-й пехотный корпус генерала А. Остермана-Толстого, усиленный пятью полками и ротой конной артиллерии (8 000 человек). 12 (24) июля на пути кавалерии встретились и были отброшены к Островно отдельные части корпуса генерала Э. Нансути. На следующий день авангард (около 1 000 человек) возглавил маршал Мюрат, который возле указанного местечка столкнулся с двумя эскадронами и, пользуясь численным превосходством, опрокинул их и захватил шесть кавалерийских орудий. Далее на пути маршала находились уже главные силы, стоявшие на Витебской дороге. После активной артиллерийской перестрелки последовала русская атака на правое крыло неприятеля. Однако польские уланские полки обратили драгун в бегство, захватив при этом 200 пленных. В то же время российская пехота отбила атаку двух полков неприятеля на Витебской дороге.

В это время французские егеря вели меткий огонь по центру войск Остермана-Толстого. Желая их оттеснить, тот приказал трем батальонам пойти в штыковую атаку на противника. Но это привело только к тому, что фланги оказались открытыми. В результате противник провел успешную атаку и вынудил русские батальоны отступить. После этого Остерман-Толстой попытался осуществить двойной охват войск противника: на правый фланг Мюрата послал несколько батальонов, а на левый – два батальона. Но обе атаки были отбиты. К вечеру к французам подошло подкрепление, и они получили почти двойное превосходство в силах. Неся большие потери, российские войска отступили, избежав обхода их правого фланга.

На рассвете 14 (26) июля корпус Остермана-Толстого немного отступил, а арьергард возглавил генерал П. Коновницын. В то время как Мюрат нацелился атаковать левый фланг российских войск, они удачно атаковали левый фланг французов, где рассеяли батальон хорватов. При этом весь фланг противника дрогнул и обратился в бегство. Мюрат повел в атаку польских улан, и французские генералы сумели остановить бегство солдат. Позиции фланга были восстановлены. После обеда к французским войскам прибыл лично Наполеон, который взял командование на себя. Теперь уже русские подразделения начали отступать. «Ни храбрость войск, ни самого генерала Коновницына бесстрашие не могли удержать их [французов], – писал Ермолов. – Опрокинутые стрелки наши быстро отходили толпами. Генерал Коновницын, негодуя, что команду над войсками принял генерал Тучков, не заботился о восстановлении порядка, последний не понимал важности обстоятельств и потребной деятельности не оказывал. Я сделал им представление о необходимости вывести войска из замешательства и обратить к устройству».

Приблизившись к Витебску, французы остановились для отдыха и разведки, выйдя с лесной дороги на оперативный простор. В это время Барклай-де-Толли стянул все войска также под город и намеревался дать сражение французам, чтобы задержать их продвижение и соединиться со 2-й армией Багратиона. Но когда ранним утром в лагерь примчался курьер от Багратиона с извещением, что тот напрвляется к Смоленску, 1-я армия бесшумно двинулась тремя колоннами в Смоленск, о чем французы не догадывались, поскольку в это время граф П. Пален активно вел арьергардные бои. Наполеон до последнего верил, что Барклай-де-Толли будет отстаивать Витебск. При этом, сменив позиции, он, согласно свидетельству генерала Ермолова, не имел возможности видеть основную армию. В результате, когда французы уяснили случившееся, сразу не смогли понять, куда ушла армия. При этом преследовать ее они тоже не могли. Когда Наполеон задал генералу Бельяру вопрос о состоянии кавалерии, тот ответил: «Еще 6 дней марша – и кавалерия исчезнет». Поэтому после совещания с военачальниками Наполеон принял решение приостановить дальнейшее продвижение в глубь Российской империи.

В общем, в бою при Островно русский арьергард немного задержал продвижение французского авангарда. Это сражение практически не отразилось на общем движении Великой армии, продолжавшей наступление прежними темпами. На следующий день, узнав о приближении Наполеона с основными силами и невозможности для Багратиона прорваться к Витебску, Барклай-де-Толли отступил из Витебска к Смоленску, где, как уже говорилось, и произошло объединения двух армий 22 июля (3 августа) 1812 года.

«Чужой среди своих»: отступление Багратиона и Барклая-де-Толли

Объединение двух армий (1-й и 2-й Западной) породило некий конфликт между их главнокомандующими – Петром Ивановичем Багратионом и Михаилом Богдановичем Барклаем-де-Толли – приверженцами двух разных тактик ведения войны с Наполеоном.

В частности, как указывалось выше, Барклай-де-Толли использовал «тактику выжженной земли», от которой были не в восторге представители так называемой «русской партии» при дворе, видевшие в нем «немца» и требовавшие его смещения с поста главнокомандующего.

После соединения армий Багратион, можно сказать, добровольно подчинился Барклаю-де-Толли, но вскоре стал открыто обвинять его в неспособности руководить войсками. Тот, позднее, следующим образом описал в журнале действий 1-й армии свои отношения с Багратионом: «Я должен был льстить его самолюбию и уступать ему в разных случаях против собственного своего удостоверения, дабы произвести с большим успехом важнейшие предприятия». Считается, что помимо природной горячности Багратиона (он был представителем побочной ветви грузинского царского дома), который стремился к генеральному сражению с французской армией, сыграло роль и то, что Барклай занял де-факто пост главнокомандующего обеими армиями. При этом необходимо учитывать, что в соответствии с традициями того времени чтилось старшинство выслуги. А Барклай-де-Толли немного уступал в этом отношении Багратиону – чин генерала они оба получили в 1809 г., но последний несколько раньше. Багратион в личном письме к генералу Ф. Ростопчину писал: «…между нами сказать, я никакой власти не имею над министром [Барклаем-де-Толли], хотя и старше я его. Государь по отъезде своем не оставил никакого указа на случай соединения, кому командовать обеими армиями, и по сей самой причине он яко министр… Бог его ведает, что он из нас хочет сделать: миллион перемен в минуту, и мы, назад и вбок шатавшись, кроме мозоли на ногах и усталости, ничего хорошего не приобрели… По всему видно, что войска его [Наполеона] не имеют уже такого духа, и где встречаем их, истинно, бьют наши крепко. С другой стороны, он не так силен, как говорили и ныне говорят, ибо, сколько мне известно, ему минута дорога; длить войну для него невыгодно».

Багратион возглавлял партию «горячих голов», которые требовали дать Наполеону генеральное сражение. Также он был очень популярен среди офицеров, особенно молодежи, которая расценивала отступательную стратегию Барклая-де-Толли как национальный позор.

Кроме того, Багратион был сторонником активного привлечения к борьбе с французами широких слоев простого народа. Он был одним из инициаторов партизанского движения. В противостоянии с Барклаем-де-Толли он опять-таки разыгрывал «русскую карту», в своих письмах утверждая, что генералы-немцы погубят Россию. А главнокомандующего, приказывавшего отступать, прямо называл изменником.

В принципе, такой национальный аспект проблемы во многом был обусловлен собственно национальным составом русского генералитета – только 60 % его представителей носили русские фамилии, а каждый третий генерал (33 %) – иностранную фамилию и не был православным.

Уже говорилось о том, что вынужденное отступление вызвало огромное недовольство в стране и армии. Характерным примером отношения в русском обществе к Барклаю являются слова Марии Волковой, московской великосветской дамы, в частном письме от 3 (15) сентября 1812 года: «Барклай, ожидая отставки, поспешил сдать французам все, что мог, и если бы имел время, то привел бы Наполеона прямо в Москву. Да простит ему Бог, а мы долго не забудем его измены». Вместе с тем сам Барклай позже писал в воспоминаниях по поводу отступления: «Я предаю строгому суду всех и каждого дела мои. Пусть укажут другие способы, кои возможно было бы употребить для спасения Отечества».

Для более полного понимания личностей обоих упоминаемых главнокомандующих необходимо кратко отследить их роль в боевых действиях после того, как 29 августа 1812 года в командование всеми войсками вступил М. И. Кутузов.

Барклай-де-Толли остался командующим 1-й Западной армии и в Бородинском сражении командовал правым крылом и центром российских войск. Во время боя он проявил большое мужество и искусство в управлении войсками. По утверждению очевидцев, генерал Барклай-де-Толли намеренно подставлялся под огонь врага, поскольку уже не в силах был выносить молчаливое осуждение армии и общества. Известно, что до Бородина его войска иногда отказывались приветствовать своего главнокомандующего, считая его главным виновником поражений. Ситуация кардинально изменилась после боя. Существуют документально не подтвержденные рассказы, что по ходу битвы под ним было убито и ранено пять лошадей.

Проявленное в Бородинском сражении мужество не свидетельствовало об изменении взглядов Барклая-де-Толли на тактику ведения боевых действий. В частности, он продолжал отстаивать необходимость стратегического отступления и на военном совете в Филях, где решался вопрос о том, дать французам сражение под Москвой либо оставить город без боя, высказался за отступление.

В личном письме жене от 11 (23) сентября (после оставления Москвы) он написал: «Меня нельзя упрекнуть в безучастности, потому что я всегда откровенно высказывал свое мнение, но меня явно избегают и многое скрывают от меня. Чем бы дело ни кончилось, я всегда буду убежден, что я делал все необходимое для сохранения государства, и если у его величества еще есть армия, способная угрожать врагу разгромом, то это моя заслуга. После многочисленных кровопролитных сражений, которыми я на каждом шагу задерживал врага и нанес ему ощутимые потери, я передал армию князю Кутузову, когда он принял командование, в таком состоянии, что она могла помериться силами со сколь угодно мощным врагом. Я ее передал ему в ту минуту, когда я был исполнен самой твердой решимости ожидать на превосходной позиции атаку врага, и я был уверен, что отобью ее….Если в Бородинском сражении армия не была полностью и окончательно разбита – это моя заслуга, и убеждение в этом будет служить мне утешением до последней минуты жизни».

Далее в письме Барклай-де-Толли написал жене о тяжелой моральной обстановке вокруг него. У него так же, как и с Багратионом, не сложились отношения с Кутузовым, который был человеком совсем другого склада характера.

После реорганизации армии Барклай-де-Толли оказался в двусмысленном положении. С одной стороны, он формально сохранял свой пост, с другой – был фактически отстранен от управления войсками. В итоге, получив в конце сентября 1812 г. отпуск, Барклай-де-Толли отправился в Калугу, затем через Петербург поздней осенью прибыл в свою деревню в Лифляндии. В длинном письме к Александру I он изложил свое видение войны и причины отступления русских армий. В ответе император признал правильность действий главнокомандующего 1-й Западной армией.

На сегодняшний день практически все современные историки признают, что поскольку принципиальная стратегическая линия, которая была намечена Барклаем-де-Толли еще на начальном этапе войны с Наполеоном, не была изменена Кутузовым, то не только преемственность в командовании была сохранена, но и на практике была доказана состоятельность этой модели.

Что касается Багратиона, то он также принимал активное участие в битве при Бородино, где его 2-я Западная армия, составляя левое крыло боевого порядка русских войск, отразила все атаки Наполеона. Там же на поле боя 26 августа (7 сентября) около 12 часов дня осколок ядра раздробил ему берцовую кость левой ноги. В своем рапорте Александру I он упомянул о ранении: «Я довольно нелегко ранен в левую ногу пулею с раздроблением кости; но ни малейше не сожалею о сем, быв всегда готов пожертвовать и последнею каплею моей крови на защиту отечества и августейшего престола…» Вскоре у Багратиона началось гноение раны и гангрена. От ампутации ноги Багратион отказался и умер в результате ранения 12 (24) сентября 1812 года.

Несомненно, что и Барклай-де-Толли и Багратион, несмотря на разные характеры и тактику ведения боевых действий, вошли в историю как выдающие русские военачальники.

«Идем бог знает куда и без всякой цели»: Смоленское сражение

После соединения под Смоленском 2-й Западной армии Багратиона с основной 1-й армией главнокомандующего Барклая-де-Толли на театре военных действий наступило относительное затишье. Как уже говорилось, Наполеон сделал остановку в Витебске, чтобы подтянуть отставшие тылы и привести в порядок измотанные быстрым наступлением части. Для лучшего фуражирования и обеспечения армии продовольствием он разбросал свои войска на достаточно большом пространстве.

В это время после объединения и российские войска также получили передышку. Исходя из этого, а также учитывая фактор усиления соединением армий Багратиона и Барклая-де-Толли, большинство офицеров считало, что необходимо начать действовать наступательно. К тому же к такой мысли подталкивало положение войск Наполеона – они были разбросаны на достаточно обширной территории. В частности, в Витебске находился сам Наполеон с гвардией и дивизией 1-го корпуса, в Сураже – корпус вице-короля Италии Евгения Богарне, в Половичах – две дивизии 1-го корпуса, в Лиозно – 3-й корпус маршала Нея, в Рудне – три кавалерийских корпуса маршала Мюрата, в Орше – корпус генерала Жюно, около Расасны – 1-й корпус маршала Даву, в Могилеве – корпус польского генерала Понятовского.

Несмотря на это, Барклай-де-Толли отстаивал необходимость дальнейшего отступления, но под давлением он отдал приказ о наступлении на кавалерийские корпуса Мюрата.

Успех этого плана наступления, учитывая численный перевес французской армии, объективно оценивал Карл фон Клаузевиц, впоследствии знаменитый военный, который лично наблюдал описываемые события: «Хотя это наступление русских едва ли привело бы к действительной их победе, то есть к такому сражению, в результате которого французы были бы вынуждены, по меньшей мере, отказаться от дальнейшего продвижения или даже отойти на значительное расстояние, но все же оно могло развиться в отчаянную схватку… Всё предприятие в целом дало бы в конечном результате несколько блестящих стычек, значительное число пленных и, быть может, захват нескольких орудий; неприятель был бы отброшен на несколько переходов, и, что важнее всего, русская армия выиграла бы в моральном отношении, а французская – проиграла бы. Но добившись всех этих плюсов, все же, несомненно, пришлось бы или принять сражение со всей французской армией, или продолжить свое отступление».

Движение главных сил российской армии от Смоленска на Рудню, где стоял Мюрат, началось в конце июля. Согласно плану, там они должны были обнаружить центр французской позиции и развить успех за счет атаки на левый фланг. Чтобы прикрыть возможное движение противника с правого фланга, в Красном (в 45 километрах к юго-западу от Смоленска) был оставлен отряд генерал-майора Оленина. Его силы были подкреплены пехотной дивизией и драгунским полком.

Не дойдя до Рудни, российские войска остановились для недолгого отдыха. Ближе к городу казаки генерала Платова столкнулись с сильным французским отрядом и рассеяли его. Также отовсюду приходили известия об атакованных вражеских пикетах. Но после этого французы отразили казачий набег на Поречье (к северу от Смоленска), что несколько обеспокоило Барклая-де-Толли, и он остановил движение на Рудню, поскольку не имел точных данных о расположении корпусов Мюрата. Сменив позицию всей 1-й Западной армии, он четыре дня ожидал точных известий. Когда же стало ясно, что слухи о сосредоточении французов оказались ложными, Барклай-де-Толли продолжил движение к Рудне 1–2 (13–14) августа. Вскоре передовые казачьи разъезды сообщили, что французы оставили Рудню, а местные жители заметили, что те переправились на левый берег Днепра. Таким образом, река разделила основную российскую армию и французов, то есть планируемая атака Барклая-де-Толли не имела смысла.

Исходя из этого, некоторые современники негативно оценивали чрезмерную осторожность и медлительность главнокомандующего. По сути, он упустил удачный шанс нанести французам поражение. Следствием этого стало дополнительное падение авторитета Барклая-де-Толли в войсках, усиление его конфликта с Багратионом.

Когда Наполеон перехватил письмо одного из русских офицеров, он узнал о готовившемся наступлении и заранее составил план действий, согласно которому разрозненные корпуса должны были объединиться, переправиться через Днепр и захватить Смоленск с юга. Возле города Бонапарт планировал либо переправиться снова на правый берег и перерезать русским армиям путь отступления (в направлении Москвы), либо втянуть их в давно ожидаемое им генеральное сражение. Последний вариант был возможен в том случае, если Барклай-де-Толли примет решение отстаивать Смоленск. Непосредственно из города император мог опять-таки перерезать дорогу на Москву, совершив обходный маневр без переправы через Днепр.

Когда французы узнали об успехе генерала Платова около Рудни, они сразу же начали обходной маневр, в результате которого вся армия (180 000 солдат) вышла к Красному. По словам упоминавшегося выше Клаузевица, это была крупнейшая ошибка Наполеона во всем походе 1812 года. Его аргументация сводилась к тому, что французский император мог двинуться всей армией (она в 1,5 раза превышала силы русских войск) прямой дорогой непосредственно на Смоленск без переправы через Днепр. В таком случае, по мнению Клаузевица, город удалось бы взять без боя, поскольку, находясь на правом берегу Днепра, Наполеон гораздо сильнее угрожал Московской дороге, чем при переходе на левый берег, где Смоленск (на левом берегу) и река прикрывали эту дорогу.

Но основная идея французов заключалась в создании условий для генерального сражения. Наполеон видел, что все его предыдущие маневры приводили лишь к организованному отступлению российской армии на восток. Было ясно, что это постепенно ухудшало стратегически положение Наполеона. В данном случае именно «нерешительность» Барклая-де-Толли спасла его армию. Есть весомые подозрения, что если бы он организовал быстрое наступление на Рудню и дальше, разбивая мелкие отряды, у него в тылу оказалась бы вся неприятельская армия.

О своих действиях в это время Наполеон писал следующее: «Упрекают меня, что я не маневрировал в 1812 году: я сделал под Смоленском тот же маневр, как и под Регенсбургом, обошел левое крыло русской армии, переправился через Днепр и устремился на Смоленск, куда прибыл 24 часами прежде неприятеля… Если б мы застали Смоленск врасплох, то, перешедши Днепр, атаковали бы в тыл русскую армию и отбросили ее на север».

Когда основные силы французов подошли к Красному, находившийся здесь генерал Неверовский вывел свою дивизию на встречную дорогу с намерением отстоять город. Но, узнав от передовых постов казаков о численности врага, решил всё же отойти. После этого в Красном остался один батальон с несколькими пушками. Остальная часть дивизии была построена на дороге за городом. Далее события развивались стремительно: маршал Ней атакой выбил из города русские части, которые потеряли все орудия, а кавалерия маршала Мюрата прошла через город и атаковала позиции Неверовского. Как результат, русские драгуны понесли большие потери и отступили; пехота, отбив первые атаки, построилась в каре и начала медленное движение к Смоленску.

Отступающая дивизия двигалась, прикрываясь придорожным лесом с флангов. Небольшие остановки были использованы для стрельбы по наступающей французской кавалерии. Русских солдат спасло лишь отсутствие сильной артиллерии у врага. Их потери составили примерно 1 500 солдат при уроне французских потерь в 500 человек.

Когда дорога вышла на открытую местность, отступающая дивизия была окружена кавалерией и не могла двигаться вперед. До соединения со своими оставалось приблизительно пять километров. Когда послышались выстрелы пушек, французы подумали, что идет подкрепление, и прекратили преследование. В действительности впереди стреляли две уцелевшие пушки. По сути, своим сопротивлением и организованным отступлением русская дивизия немного задержала продвижение неприятеля. В то же время возникла реальная угроза занятия Смоленска французами и их выхода в тыл российским войскам Багратиона и Барклая-де-Толли. Поэтому, узнав о боях Неверовского и подходе к городу основных французских сил, Багратион оценил обстановку и также начал разворачивать свои войска на Смоленск.

3 (15) августа вперед был послан Раевский, который, после соединения с отступающей дивизией, развернул войска в шести километрах от Смоленска. Вскоре было решено отступить в город и укрыться в его укреплениях. Барклай-де-Толли и Багратион в это время находились в 30–40 километрах от города, то есть могли оказать поддержку лишь на следующий день. Багратион писал Раевскому: «Дорогой мой, я не иду, а бегу, желал бы иметь крылья, чтобы скорее соединиться с тобою! Держись, Бог тебе помощник!»

Чтобы понять, какая сложилась обстановка, следует вспомнить, что Смоленск еще при царе Борисе Годунове был окружен крепостной стеной из красного кирпича высотой 13–19 и толщиной 5–6 метров, с несколькими проломами и 3-мя воротами. Имелись также полуразрушенные земляные укрепления бастионного типа. Но ни стены, ни укрепления не имели необходимых фортификационных сооружений для размещения артиллерии.

При этом окрестности Смоленска представляли собой пересеченную местность и были неудобны для действия неприятельской кавалерии. Учитывая это, Раевский избрал тактику активной обороны и сконцентрировал свои силы на наиболее уязвимых участках. В качестве прикрытия были использованы полуразрушенные городские укрепления. Именно поэтому оборонительные бои российской армии произошли преимущественно в предместьях.

Основные сражения за Смоленск состоялись 4–5 (16–17) августа. События первого дня начались с того, что в 8 часов со стороны Красного показались три колонны французов под командованием маршала Нея. Французский генерал Сегюр писал в своих мемуарах следующее: «Вид Смоленска воспламенил пылкий энтузиазм маршала Нея, не без основания на ум приходили чудеса войны с Пруссией, когда целые крепости падали перед саблями нашей кавалерии».

Исходя из данных о том, что в городе находится только изрядно потрепанная дивизия Неверовского, Ней попытался с ходу атаковать Смоленск. Однако, потеряв целый батальон, он отступил. После второй неудачи прекратил атаки, ограничившись ружейной и артиллерийской перестрелкой. Попытки двух других колонн прорвать боевые порядки русских частей также не имели успеха.

Уже к обеду подошла вся армия Наполеона и начался обстрел города. Через несколько часов подтянулся и корпус маршала Даву, но атак на Смоленск в этот день не было, поскольку французский император готовился к давно ожидаемому генеральному сражению в поле перед городом и, как утверждал один из французских командиров, барон Денье, считал город покинутым: «16-го утром на горизонте перед нами открылся Смоленск. Мы все были уверены, что неприятель покинул город. Сам император разделял это убеждение и, призвав на рассвете около 3 часов утра генерала Коленкура, отдал ему приказ перенести в город Главный штаб». Когда же стало известно, что в городе еще находились русские солдаты, готовые защищать его, Бонапарт, как указывал Денье, отдал приказ взять город приступом.

Но ближе к вечеру на противоположном (правом) берегу Днепра показалась 2-я Западная армия Багратиона, вскоре прибыл и Барклай-де-Толли со своими войсками. Граф Сегюр описывает, что, увидев с ближайшего холма «в облаке пыли длинные черные колонны и сверкающие массы оружия», французский император с радостью воскликнул: «Наконец-то, теперь они в моих руках!»

Оказалось, что российские войска находятся в очень невыгодном положении. К тому же, имея значительно превосходящие силы, Наполеон мог обойти их с востока и заставить отступать по неподготовленной дороге на север. Исходя из сложившейся ситуации, Барклай-де-Толли отправил армию Багратиона для защиты путей отхода, а сам мог спокойно наблюдать за развитием событий с правого берега Днепра.

Замысел российского главнокомандующего, в отличие от Наполеона, не состоял в организации генерального сражения. Сражение за город стало арьергардным боем с целью задержать противника и нанести ему как можно больший урон.

Таким образом, первый день сражения, благодаря случайной задержке корпуса Раевского и мужеству солдат Неверовского, стал победой Барклая-де-Толли. Военный историк Липранди писал, что «если бы Наполеон сделал для завладения Смоленском 4 августа то же усилие, которое употребил 5-го, то город был бы взят».

Ночью на 5 (17) августа корпус Раевского в Смоленске сменил корпус генерала от инфантерии Дохтурова, усиленный двумя дивизиями и одной бригадой. Также были сделаны приготовления для обороны.

Утром Наполеон традиционно ожидал выхода всех сил в поле для генерального сражения. Когда он узнал об отходе армии Багратиона, то решил нанести удар на стык русских армий, чтобы их разъединить. Но, не найдя удачного брода через реку, французы атаковали город с разных сторон. Не сумев продвинуться дальше предместий, они усилили артиллерийский обстрел Смоленска. О французских потерях граф Сегюр писал: «Развертывая штурм, наши атакующие колонны оставляли длинный и широкий след из крови, раненых и мертвых. Говорили, что один из батальонов, повернутый флангом к русским батареям, потерял целый ряд в своем подразделении от единственного ядра. Двадцать два человека пали разом».

После обеда в атаку был брошен польский корпус Понятовского. Их попытки войти в город также не увенчались успехом. По воспоминаниям генерала Ермолова, инспектировавшего в тот день войска в Смоленске, поляки понесли особенно тяжелые потери от артиллерийского огня.

При содействии поляков особенно мощный приступ на город начали войска корпуса маршала Даву. В это время за Смоленск сражалось до 25 000 русских солдат. Военный историк генерал В. Харкевич в своих дневниках писал: «Ожесточение, с которым войска наши, в особенности пехота, сражались под Смоленском… невыразимо. Нетяжкие раны не замечались до тех пор, пока получившие их не падали от истощения сил и течения крови». К вечеру Наполеон был вынужден отозвать войска, так и не прорвавшиеся в крепость. После их отхода город стали обстреливать 150 орудий. Поздно вечером последовала еще одна неудачная атака французов.

В романе «Война и мир» Лев Толстой довольно реалистично реконструировал ситуацию внутри города в тот день (писатель был артиллеристом и принимал участие в обороне Севастополя во время Крымской войны 1853–1856 гг.): «…по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования. Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство… К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды… Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом ядра, то с приятным посвистыванием гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило… Опять, но очень близко этот раз, засвистело что-то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что-то и застлало дымом улицу… Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню… Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону. К сумеркам канонада стала стихать… После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров… Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы».