Текст книги "Время. Ветер. Вода"

От мохито пахло лимоном, мятой и еще чем-то пряным, а на вкус он оказался терпким и свежим. Очень приятным.

Какое-то время мы просто стояли, глядя на танцующих, пили и кидали друг на друга странные, осторожные взгляды. Разговаривать было невозможно.

Потом вдруг Макс сунул мне в руки свой недопитый стакан и, сказав: «Пойду поищу их», моментально исчез на танцполе.

Но только я успела упрекнуть себя за излишнюю зажатость, как музыка резко оборвалась и свет выключился. От внезапной тишины уши заложило. Однако постепенно из этой немой пустоты послышался слабый, едва различимый звук. Он приближался и нарастал. Высокий, электронный, чуть вибрирующий, по мере увеличения громкости становясь все объемнее и будто бы накрывая собой все вокруг. А потом в кромешной темноте мелькнул ослепительно-белый огонек. Сначала один, за ним другой. Множество белых светящихся точек стали вспыхивать то тут, то там по всему залу. Послышался восхищенный ропот и следом за ним точно так же, словно из ниоткуда, глухой ритм. Сначала тихо-тихо, осторожно, точно слабое биение сердца, затем все громче и громче, и уже вскоре мощная пульсация подчинила себе все огоньки. Они собрались вместе и рассыпались белыми звездами по всему потолку. Электронная волна прокатилась по залу, и звезды, покачнувшись, поплыли на ней. «Вечности нет», – раздался тихий искаженный шепот.

Единственное, что в этот момент связывало меня с реальностью, – леденящий пальцы холод стакана с мохито. Белые огоньки закружились безумным, нескончаемым хороводом, и, когда из них, рассекая пространство, вырвались ослепительные лучи, весь зал очнулся и пришел в движение.

Прерывистое и ритмичное биение усиливалось. Звук становился громче. Сердце колотилось как заведенное. Все сильней и сильней. Свет моргал. Пол качался. Голова пошла кругом, ладони вспотели, и я почувствовала, что если сейчас же не сяду, то упаду в обморок.

Я попыталась выбраться из плотного кольца людей, но совершенно не понимала, куда идти, меня оттесняли все глубже, в самый эпицентр танцевального водоворота.

С трудом удерживая стаканы в руках, я едва не облила пивом одного парня. Он с неприязнью оттолкнул меня, и рослая черноволосая девица, на которую я налетела, зло пихнула в плечо. Ноги стали ватными. Какой-то здоровяк схватил меня за локоть и потащил. Пиво все же разлилось, а из остатков мохито выпала трубочка.

– Эй, ты че? – услышала я за плечом знакомый голос. – А ну отвали.

– А что она у тебя пьяная по всему залу болтается? Забирай ее отсюда.

Здоровяк грубо толкнул меня прямо на Артема, и пиво выплеснулось ему на рубашку.

– Ты правда пьяная? – Артем подхватил меня, вырвал из рук пластиковый стакан и бросил прямо на пол, а стеклянный запросто сунул кому-то по дороге.

Затем быстро вывел в холл и усадил на диван. Сев напротив на корточки и пристально вглядываясь в лицо, он потрогал тыльной стороной руки мне щеки и положил пальцы под горло, там, где прощупывался пульс.

– Быстро принесите воды, – крикнул он кому-то.

Сердце продолжало бешено стучать, кисти рук немели, к горлу подступила тошнота. Глаза закрывались. И я уже было совсем уплыла, как вдруг резкая обжигающая боль вырвала из ватного оцепенения.

Я хотела возмутиться, но не смогла, а Артем так же хлестко ударил меня по второй щеке и с силой потряс за плечи:

– Не вздумай отключаться. Сейчас охранник врача вызовет.

Лицо у него было красное, распаренное, влажные волосы прилипли ко лбу.

– На воздух ее нужно, – откуда-то сверху послышался участливый женский голос. – Выведи на улицу.

Артем поднял меня под мышки и, обхватив со спины, почти понес по лестнице. Я хотела сказать, чтобы он не делал этого, потому что у него больное плечо, но казалось, стоит раскрыть рот, и сердце тут же выскочит наружу.

На улице он прислонил меня к холодной сырой стене и стал заливать в рот неизвестно откуда появившуюся воду, я попыталась взяться за бутылку, но она выскользнула из рук и, прокатившись по тротуару, выскочила на проезжую часть.

Он снова приложил пальцы к моему горлу, после чего неожиданно обнял и крепко прижал к себе:

– Черт! Нельзя же так пугать.

Если бы он так сделал там внизу, когда я теряла сознание, я бы точно упала в обморок, не справившись с головокружительным ощущением близости, но от мягкой прохлады воздуха действительно стало лучше, и я вполне осознанно еще теснее прижалась к нему. Как-то раз на юге у меня очень сильно обгорели ноги, весь день невыносимо жгли и облезали, а вечером мы с родителями пошли гулять в город и набрели на небольшой фонтан, куда приезжие кидали монетки, чтобы вернуться. Я попросила помочить в нем ноги, и мама разрешила. Сев на бортик и опустив пышущие жаром икры в прохладную ласковую воду, я испытала такое непередаваемое облегчение, что готова была сидеть там вечно. Так же было и в этот момент возле клуба.

– Ты что-то пила или, может, нюхала? Что случилось? – Он отодвинулся, и стало очень холодно.

– Это из-за музыки. Из-за ритма.

Слова давались тяжело, но я была рада, что вообще могу их произносить.

– Ну ты даешь, – Артем укоризненно покачал головой. – Обожди пять минут, я за одеждой схожу.

И только тогда я заметила, что все руки у него от коротких рукавов рубашки до запястий покрыты мурашками.

– Ты иди к ребятам. Я проветрюсь еще немного и вернусь.

– Жди, – приказал он и ушел.

Я присела на корточки и стала глубоко дышать.

Сердечный ритм восстановился, а голова немного прояснилась. Чувствовала я себя до безобразия глупо. Так опозориться нужно было еще постараться.

Вернулся Артем в сопровождении Макса и Вики.

Вика сразу расшумелась на всю улицу:

– Зачем ты пила на голодный желудок? Разве можно?

Я хотела встать, но Макс, накинув мне на плечи джинсовку, опустился рядом:

– Прости. Хотел вернуться, но свет вырубили.

– Ты тут совсем ни при чем. Это с непривычки. Столько всего сразу. Не знаю, что случилось. Из-за ритма этого. Он был такой прерывистый и мощный.

– Господи, какой ты еще впечатлительный ребенок, – Вика сочувственно погладила меня по голове.

– Идите обратно, – велел им Артем. – Сейчас посажу Витю на такси и вернусь.

– Пока, – Вика чмокнула воздух. – Поправляйся. Я тебе завтра позвоню.

Уехать домой в самом начале вечера было совсем унизительно.

Макс ободряюще похлопал меня по руке:

– Держись! В следующий раз зажжем.

Сказал так, что я поняла – следующего раза не будет. Артем достал телефон.

– Пожалуйста, умоляю, – я готова была расплакаться. – Не нужно такси.

– Я ступил. Мы не должны были тебя брать. Потом родители твои жаловаться придут, что мы тебя портим.

– Ты что? Не придут. Честное слово.

– А может, ну его, этот клуб? – Артем вдруг взял меня за руку, и сердце снова застучало, как ненормальное. – Хочешь, поедем домой вместе? Можно к нам, а можно к тебе.

– Было бы здорово, – обрадовалась я, сжимая пальцы, чтобы удержать его руку. – А ребята не обидятся? Наверное, нужно им сказать. Или всем вместе поехать. В «Скрабл» поиграть. Макс говорил, что любит «Скрабл».

– Что? – Артем часто заморгал, словно не мог понять смысла моих слов. – Скрабл? С Максом?

– Или можно еще загадки разгадывать. Я много их знаю.

– Какие еще загадки?

Наконец я могла поговорить с ним без постоянного вмешательства Вики.

– Ну, например, родители требовали от маленькой дочери, чтобы она не смела открывать дверь чердака, не то увидит то, что нельзя видеть. Но однажды, когда их не было дома, девочка все же открыла эту дверь. Как ты думаешь, что она увидела?

Я говорила сбивчиво и торопливо, боясь, что он передумает и вернется в клуб. Артем неуверенно пожал плечом:

– Наверное, лестницу и остальные комнаты дома, потому что сама сидела на чердаке.

– Ты знал!

– Нет.

– Никто ее так быстро не отгадывает.

– Похоже, я нахожусь с той же стороны чердака, что и эта девочка.

– Тогда вот тебе другая: парень что-то сказал девушке, и она умерла.

Артем забрал руку из моей и сунул в карман джинсов:

– Сказал, что она уродина. Что он ей изменяет или что не даст денег.

– Сейчас ты совсем не с той стороны смотришь.

– А я больше не знаю слов, от которых женщина может умереть. Ты когда-нибудь умирала от чьих-то слов?

– Наверное, нет.

– Действительно, – он снисходительно усмехнулся. – Раз ты пишешь такие сказки, то ничего подобного у тебя не было.

– Дело не в этом. Я пишу их, потому что хочу верить, что многими людьми движут хорошие и светлые чувства. Ведь окружающее складывается из наших мыслей.

С наигранным изумлением он вскинул одну бровь:

– Типа, если ты будешь думать о том, что ходишь по облакам и рассыпаешь вокруг себя лепестки роз, то перестанешь замечать дерьмо?

– Не перестану, конечно, я же не глупая.

– Насчет этого не переживай, – тон его стал ироничным. – Мозги женщинам не идут, они делают их жалким подобием мужчин.

– А мужчинам не идут украшения, – я просто не могла удержаться. – Они делают их женственными.

– Я похож на бабу?

– Ну так… – Улыбка вылезла сама собой, и он с вызовом уставился на меня:

– Хочешь проверить?

Смутившись, я сделала шаг назад. Разговор явно зашел в тупик. И я запаниковала:

– На самом деле все просто. Те парень с девушкой были акробатами, и он держал в зубах ее трапецию, а когда сказал что-то, то выпустил. Девушка упала и разбилась.

Не успела я договорить, как из клуба выскочила Вика и, громко стуча каблуками, подбежала к нам:

– Чего так долго?

Артем обнял ее за шею:

– Поедешь к Вите в игрушки играть?

– Издеваешься? – Она недоверчиво посмотрела.

– Вот и я думаю, что она издевается.

А потом он вызвал такси и отправил меня домой. Было ясно, что это полный крах, и больше они меня никуда не позовут.

Глава 8

Говорят, весна как-то особенно действует на людей. Что с увеличением светового дня у человека происходит сбой биологического ритма, приводя к мощному выбросу гормонов, резкому увеличению притока кислорода в кровь, перепадам давления и учащенному сердцебиению. Кровь как бы закипает в наших сосудах, и это способствует неуравновешенности психического состояния.

Тетя Катя приехала около трех часов дня, открыла дверь своими ключами, вошла и обнаружила меня, крепко спящую на неразобранной родительской кровати. Вместе с ней в дом ворвались чужие запахи, свежий воздух и жизненная энергия.

Она прошлась по квартире, раскрыла везде окна и поставила чайник. Затем, дождавшись, пока я, пребывая еще в полусонном состоянии, выползу из душа, позвала к себе на кухню:

– У тебя все хорошо?

– Вполне.

– Как в школе?

– Нормально.

– Как оценки?

– Как обычно.

Из-за сквозняков было очень холодно.

– Маме показалось, что в последнее время ты сама не своя.

– Ей показалось.

– Температуры точно нет?

– Нет.

– Давай поговорим, – тетя Катя кивнула на табуретку по другую сторону стола. – Тебе тут очень грустно одной?

– Бывает грустно, – не планируя задерживаться надолго, я присела на краешек. – Но это не страшно. Вы тоже одна живете, поэтому должны понимать, что быть одному и плохо и хорошо одновременно.

– Понимаю. Но, если вдруг что-то не то, если какие-то проблемы или просто тоскливо на душе, ты же можешь позвонить мне в любое время и поделиться.

– А вы звоните кому-нибудь, когда у вас тоскливо на душе?

– Ну… – Тетя Катя задумалась: – Нет.

– Видите.

– Значит, все-таки что-то такое есть? – Она явно собиралась выпытать у меня всю правду, а я еще не знала, готова ли к такому разговору.

– Ерунда. Обыкновенное обострение. Весна и подростковый возраст. И то и другое быстро проходит.

Тетя Катя села рядом, убрала мне челку со лба и обняла за плечи:

– Ты права. Это проходит. Как и все в жизни. Ничто не длится вечно. И какие бы ни были у тебя неприятности, они тоже пройдут. Рассосутся. Потом о них и не вспомнишь.

– А бывает так, что мечтаешь, чтобы что-то прошло, и в тоже время очень боишься, что это пройдет?

Тетя Катя насторожилась:

– Вита? Ты влюбилась?

– Возможно, – в горле встал ком. – Не знаю.

– Это же прекрасно! – воскликнула она. – Какое счастье влюбиться в шестнадцать лет. И ты еще грустишь! Это самое прекрасное, что могло с тобой случиться.

– Раньше я тоже так думала. Мама говорит, что это такое чувство, будто летаешь, а я… Мне кажется, я тону. Все погружаюсь и погружаюсь, аж уши закладывает. И такое давление изнутри, что от этой глубины можно взорваться. Ничего прекрасного в этом точно нет.

– Значит, молодой человек не отвечает тебе взаимностью?

– Это вообще другое! – Я не должна была повышать голос, но так само получилось. – Это не про меня и не про взаимность. Это вообще не моя история. Но мне из-за нее очень плохо.

– То ли ты запуталась совсем, то ли я тебя не понимаю. Ты так сильно переживаешь чью-то чужую историю? И тонешь ты тоже не из-за себя?

– Из-за себя. Но это не тот случай, когда я могла бы на что-то рассчитывать. И говорить об этом больше не хочу.

– Как хочешь. Я не заставляю. Но по крайней мере выяснила, что не так, – тетя Катя встала, задумчиво отошла к плите и там, стоя ко мне спиной, замерла. – С моей стороны было бы глупо давать тебе какие-то советы, поскольку я и сама не сильно удачлива в этих вопросах. Однако чисто житейский совет дать могу – не сопротивляйся, а просто плыви по течению. Перестанешь барахтаться и тонуть не будешь. Я не знаю, как заставить полюбить того, кто тебя не любит, но если ты действительно любишь кого-то больше, чем ждешь для себя, то даже от мысли, что у него все хорошо, может стать легче.

А в пять часов раздался звонок в дверь. Я посмотрела в глазок и с удивлением открыла.

Вика была еще во вчерашнем, и от нее прилично пахло алкоголем.

– Привет! Проходить не буду, я на пять минут. Только домой иду, – с порога торопливо заговорила она. – Всю ночь Макса искали, нашли на мосту, приехали сюда и спать завалились. Ты знала, что у него бывают эти приступы?

Я кивнула.

– Как ты себя чувствуешь?

Вспоминать вчерашнее не хотелось.

– Лучше.

– Ничего, подрастешь – пройдет.

– Может, чаю? – крикнула тетя Катя с кухни.

– Ну не-е-ет, – со смехом протянула Вика. – Меня ваши соседи на всю жизнь тортом накормили.

Она чмокнула меня в щеку и, пообещав позвонить, убежала домой, а на следующий день так и не объявилась. И никто не объявился. Ни на следующий день, ни еще через два дня.

Стало очевидно, что после обморока общаться со мной больше никто не хочет.

Утром, как только тетя Катя уехала к себе в Питер, я достала большую коробку и запихнула в нее все-все дурацкое и глупое, слишком надолго задержавшееся в моих шкафах, на полках и в моей жизни. Набила до самых краев: журналами, куклами, заколками с бабочками, блестящими сумочками и фломастерами. Игрушками из киндер-сюрприза и своими плюшевыми друзьями.

Потом оделась и вынесла коробку на помойку за домом. Поставила возле железного зеленого контейнера и бегом вернулась обратно, чтобы не дай бог не оглянуться и не дать слабину.

Тихо, как на поминках, посидела на кухне, постояла перед зеркалом, в котором молчаливым укором отражались пустые полки стеллажа, полежала на диване, сверля взглядом потолок и прислушиваясь к себе. Ничего не произошло. Никаких внутренних перемен я не почувствовала.

Выглянула из окна своей комнаты. Коробка по-прежнему была там: брошенная, одинокая и никому не нужная. Паскаль наверняка успел замерзнуть и ужасно боялся – он впервые покинул свой дом и понятия не имел, чем провинился. Да и остальные тоже.

Вскоре возле контейнеров появился дворник-азиат в оранжевом жилете и высоких сапогах по колено, он с подозрением ходил кругами возле коробки, но заглянуть не решался. Поднял с земли палку, ткнул пару раз, потом пнул ногой. Огляделся по сторонам. Осторожно приподнял крышку, с опаской заглянул и принялся шуровать внутри.

Тогда я не выдержала. Бросилась во двор, а когда добежала до помойки, коробки уже не было. Я даже в контейнер заглянула, обошла вокруг, но она исчезла. Дворник же переместился под окна дома и скреб кривыми граблями освободившуюся от снежного плена темную, пропитанную влагой землю.

Я спросила насчет коробки, но он лишь испуганно покачал головой, повторяя: «Я не брать, я не брать».

И тут мне показалось, что на балконе второго этажа за стеклом стоит Артем. Я помахала, но он не ответил. Однако он мог видеть, кто забрал коробку или даже сам взять ее.

Макс был одет и собирался уходить. Вместо привычного спортивного балахона на нем была темно-зеленая вельветовая куртка. В ней, с аккуратно зачесанными на бок волосами, с длинной сумкой для ноута, он производил впечатление скромного домашнего мальчика.

– Тёма спит.

– Но я его видела в окне.

– Тебе показалось.

– Вы решили больше со мной не дружить?

Макс растерялся, и его светлое, открытое лицо омрачилось:

– С чего ты взяла?

– Вы теперь никуда меня не зовете.

– Вит, – он участливо положил руку мне на плечо. – Мы никуда не ходили. Вика не звонила. Я учился, а Тёма на два дня уезжал к Костровым. За город. Утром вернулся и спит.

– Но я же видела его! На балконе. Мне очень нужно у него кое-что спросить.

Широким движением Макс пригласил войти:

– Иди, проверь.

Я приоткрыла дверь в спальню. Артем крепко спал в обнимку с подушкой. В комнате стоял приятный лавандовый запах из шкафа. Голубые шторы слегка колыхались, а на балконе в такт им покачивалась черная толстовка.

– Странно, – сказала я, закрывая дверь. – Очень странно. Он точно не притворяется?

Макс убедительно покачал головой.

– У тебя все хорошо?

– Нормально, – ответила я, чувствуя, что готова расплакаться.

Очень глупо и опрометчиво получилось с коробкой. Паскаля было жалко до невозможности.

– Почему ты не в школе? – подозрительно спросил он.

– Потому что не хочу.

– Какие-то неприятности?

Макс был такой, что ему очень хотелось довериться. Казалось, стоит рассказать – и все проблемы исчезнут. Я знала, что ему нравится Вика, но все равно взяла его за руку:

– Мои неприятности – это я сама.

– Нужна будет помощь – обращайся, – без тени пафоса сказал он и ободряюще сжал мои пальцы.

– Эй! Куда собрались? – Громкий оклик заставил нас обоих вздрогнуть.

От неожиданности я поспешно убрала руку за спину.

Артем выскочил в коридор, прыгая на одной ноге и натягивая на ходу штаны.

– Так! Никому не расходиться. Сейчас позавтракаем и что-нибудь придумаем.

– Вообще-то уже обедать пора, – сказал Макс. – Я на пары опаздываю.

– А как же скрабл? – крикнул Артем, но дверь за Максом уже захлопнулась. – Что? Испортил тебе все? – шутливо проговорил Артем, растирая больное плечо. – Ты к нему неправильно подкатываешь. Мой совет – надень юбку и маску.

– Какую еще маску?

– Сделай мне кофе и тосты с джемом, – запросто распорядился он, исчезая в комнате. – Сейчас приду и популярно все объясню.

Тосты я немного передержала, джем плохо намазывался, а зерна в кофемашине закончились, и, где их взять, я не знала, но, пока возилась, поняла, что в очередной раз сглупила, надумав себе то, чего не было. Никто не собирался от меня избавляться, и Паскаля стало вдвойне жалко.

– У меня в детстве внезапно случился страх сцены, – развалившись на стуле, Артем завтракал, настроение у него было отличное, выглядел он свежим и отдохнувшим, и я, затаив дыхание, слушала его, радуясь, что разговаривает он только со мной. – Пока выступал в небольших залах, нормально было. А потом в один день увидел бархатные шторы, тысячи светильников, выглянул из-за кулис в зал и обалдел. Вся эта огромная толпа пришла, чтобы посмотреть на восьмилетнего меня.

И сразу такая паника напала: а если ничего не получится? Если я забуду ноты, ошибусь, налажаю.

Я убежал, спрятался в какой-то подсобке и просидел часа три. Концерт, конечно, не сорвал, в программе, кроме меня, были и другие исполнители, но неприятностей организаторам доставил, и от родителей сильно влетело.

После отец нашел человека, который мне все объяснил: достаточно представить, что ты надеваешь маску совершенно другого человека, и ты – больше не ты. Забытые ноты или порванный смычок? Ерунда – это произошло совершенно с другим парнем. Тебя никто не обвинит и не осудит. Ведь они смотрят не на настоящего тебя, и им никогда не узнать, какой ты на самом деле. Сегодня одна маска, завтра другая. Любая. Та, что нужна тебе в данный момент. Это легко и очень удобно.

– Наверное, удобно, – согласилась я. – Я бы тоже хотела себе пару масок для школы.

– Без проблем, – отложив тост, он порывисто вскочил со стула и потащил в спальню. Распахнул дверцу шкафа и сделал вид, что достал воображаемую маску: – Такая подойдет?

Я взяла ее и «надела».

– Теперь ты смелая, дерзкая и распутная, – заявил он. – Чувствуешь? Можешь сказать мне что-нибудь такое откровенное или сделать. Ведь это будешь не ты. Попробуй.

Говорил он это с такой горячей убедительностью, что я невольно рассмеялась:

– Дай мне лучше маску Немезиды.

Но он вдруг подошел так близко, что я почувствовала на губах его дыхание. Распрямил плечи, спрятал руки за спину:

– Ну давай. Не бойся. Это же всего лишь игра.

Мои глаза скользнули по его шее, бьющемуся на ней пульсу, ямочке на здоровой ключице. По черным опоясывающим руку полосам – и спешно опустились в пол. У его туалетной воды был необычный свежий и чуть сладковатый запах, к которому примешался аромат кофе и лавандового освежителя из шкафа.

Я быстро «сняла» маску:

– У меня не получится. И ты снимай.

Он провел растопыренной пятерней по лицу:

– Моя уже давно не снимается, – взял мою ладонь и прижал к своей щеке: – Видишь?

Кожа была мягкая и удивительно гладкая. Большой палец коснулся шарика под губой. Его вторая рука поймала мой расслабленный локоть.

В коленях растеклось вчерашнее ватное онемение.

Ветер из приоткрытого окна раздувал занавески. Но воздух словно закончился.

И тут в самом углу между шкафом и шторой в красивом черном чехле я заметила ее. Не такую уж и большую, но по-прежнему невероятно загадочную.

– Это она?

С тяжелым вздохом Артем проследил за моим взглядом:

– Ну да. Она самая. Подруга моя.

– Сыграй что-нибудь.

– С ума сошла? – испугался он. – Я же не играю.

– Можно мне посмотреть?

– Валяй.

Я осторожно достала виолончель и положила на кровать. Чехол был покрыт приличным слоем пыли. Осторожно я расстегнула молнию и отогнула верхнюю часть.

Впервые в жизни я видела такой серьезный инструмент не по телевизору и не на картинке. Тихонько погладила пальцами гладкую темно-коричневую поверхность. Она показалась теплой. Села на кровать и, поставив виолончель между ног, взяла смычок.

Артем смотрел подозрительно, с опаской, как смотрят на человека, забравшегося на шаткую лестницу.

Звук от соприкосновения смычка со струнами получился низкий, визжаще-дребезжащий. Я вытянула смычок обратно: что-то заскрипело и звякнуло.

Артем прижал ладони к ушам. Я повторила с чуть меньшим нажимом, и скрип вышел не такой противный. Струны были тугие, и пальцы моментально заболели. Но я повторила это еще раза три.

Артем не выдержал:

– Ну что ты творишь?! Во-первых, она расстроена, а во-вторых, ты же не дрова пилишь. Зажми нормально хотя бы одну струну.

Он пристроился возле меня на корточках, взял за мой палец и, подвигав его по грифу, точно прицеливаясь, поставил на струну. Обхватил сжимающую смычок кисть и, с силой встряхнув, плавно провел ею по струнам. Звук получился не чистый, но кошки больше не скребли, однако от того, что его лицо оказалось так близко и я могла видеть себя в его зрачках, снова стало не по себе.

– Лучше сам покажи, – я протянула ему виолончель.

Он взял. Неохотно, но взял. Сел рядом, долго смотрел на гриф сверху вниз, и, пока, настраивая, крутил колки, мысли его унеслись куда-то очень далеко. Вероятно, во времена мальчика с большой скрипкой.

Потом неожиданно отбросил смычок за спину на кровать:

– Говорю же, расстроена. Пойдем отсюда.

– И ты по ней никогда не скучаешь?

Он резко встал:

– Специально меня злишь?

– Просто хотелось узнать, почему ты не играешь.

– Это неинтересно.

– Мне все про тебя интересно.

Тогда быстрым шагом он пересек комнату, вышел за дверь и, остановившись в коридоре, крикнул:

– Тебе пора домой.

Не знаю, зачем я это сказала. Стоило, конечно, принести в жертву своих плюшевых друзей, чтобы потом испортить все из-за собственной несдержанности. Вот поэтому я и была странная. Сомнений не оставалось.

Вика действительно на звонки не отвечала, и я, немного разволновавшись, решила сходить к ней, но выйти из квартиры не удалось.

Ко мне пришла Ирина Анатольевна, моя классная, и принялась остервенело трезвонить в дверь. Стояла, кривила накрашенные губы, нервно подергивала лакированной сумочкой и вздыхала. Я смотрела на нее через глазок и все ждала, когда ей это надоест и она уйдет. Но она не ушла. Вместо этого зачем-то позвонила соседям, и ей открыл внук Анастасии Федоровны.

– Здравствуйте, – хорошо поставленным голосом сказала Ирина Анатольевна. – А ваши соседи здесь?

– Без понятия, – пробасил тот.

– Но вы же должны слышать, ходит в квартиру кто-то или нет.

– Да мало ли кто тут ходит. Мне какое дело?

– Но девочка. Вита. Она дома?

– Может, и дома.

– А как давно вы ее видели?

– Может, вчера или позавчера, – он начал закрывать дверь.

– Стойте, – окликнула его Ирина Анатольевна. – Если увидите ее, передайте, чтобы позвонила классному руководителю.

После этого еще немного постояла перед моей дверью и ушла.

Прежде я думала, случись такое, перепугаюсь до ужаса и обязательно впущу ее, буду раскаиваться и объясняться, почему не беру трубку. Но, на удивление, ее визит меня ничуть не тронул, я даже похвалила себя, что проявила характер и не сдалась.

Я была уверена, что мама вернется и все ей объяснит, потому что врать Ирине Анатольевне про болезнь очень не хотелось. Я вообще старалась никого не обманывать.

Как-то в детском саду одна девочка пришла в новой шапке, на самом лбу которой был нашит большой блестящий камушек. Я, как увидела его, отчего-то сразу представила, что это та самая шапка с алмазом, которую фея подарила Берилюна Тильтилю, чтобы видеть скрытое. Стоило повернуть камень – и можно было заглянуть в Минувшее и Грядущее, а все вещи вокруг обретали душу и оживали. Я сказала об этом той девочке, но она не поверила, потому что ничего не знала про «Синюю птицу» и не захотела переворачивать камушек.

Все утро я не могла перестать думать об этой шапке. И мне так страстно захотелось проверить ее и доказать свою правоту, что я не утерпела, прокралась во время дневного сна в раздевалку, взяла шапку, надела и повернула алмаз. Не сразу, конечно, ведь он был крепко пришит. Но потом все же повернулся и остался в моей руке. Он оказался совершенно обыкновенной стекляшкой.

Трудно сказать, почему я не оставила его в шкафчике, а спрятала в упаковку бумажных платков, потому что после подъема та девочка обнаружила испорченную шапку и устроила истерику.

Воспитательница, Татьяна Ивановна, усадила всех детей в круг и стала допытываться, кто это сделал. Ходила от одного ребенка к другому, заглядывала в лицо и говорила, что тот, кто портит чужие вещи, поступает плохо, но тот, кто не может сознаться в своем поступке, – еще хуже. Такие люди трусливые и слабые. Они отравляют окружающих своим присутствием.

Ее слова звучали очень зло, я чувствовала дикий стыд, и мне хотелось просто исчезнуть. Так что я не выдержала и расплакалась. А Татьяна Ивановна, тут же подскочив, принялась дожимать:

– Вита, это ты сделала? Это ты украла декор?

Если бы она не сказала слово «украла», я бы созналась, но на меня с надеждой поскорее вынести приговор смотрели тридцать пар глаз. Поэтому я ответила: «Нет. Не я».

А после полдника пришла мама, увидела мое опухшее, еще красное от слез лицо и, узнав про инцидент, тут же накинулась на воспитательницу, обвиняя в том, что она унизила и довела ребенка. Затем отправилась к заведующей и довольно резко высказалась насчет профпригодности Татьяны Ивановны. Заведующая вызвала воспитательницу к себе и устроила ей разнос прямо при нас.

Татьяна Ивановна тоже расплакалась и очень долго перед нами извинялась. Мама смягчилась, а у меня на душе было до отвращения погано.

Всю ночь я ворочалась, думая о том, какая я жалкая и ничтожная личность. Нет, тогда я об этом не думала так, как если бы нечто подобное случилось сейчас. Во всяком случае, не размышляла и не терзалась. Просто приняла как факт. Открыла себя для себя. Вот, оказывается, какая я. Самой краже я не придавала какого-то особого значения. Просто на следующий день подложила стекляшку обратно в шкафчик.

Плохой поступок исправила, но всего остального исправить было нельзя: не вернуть ни слов моей мамы, заведующей, ни унижений Татьяны Ивановны.

Артем позвонил, когда я уже почти заснула. Телефон лежал на столе и бешено вибрировал.

– Подойди к окну.

– Зачем?

– Просто слушайся, и все.

После яркого света прикроватной лампы за окном было так темно, что казалось, будто чернильная густота мрака, просачиваясь сквозь стекло, заползает в комнату.

Мой взгляд был направлен вперед, где обычно просматривались деревья и пешеходная дорожка, поэтому, когда за решеткой, почти перед самым лицом, промелькнуло и заметалось, словно потерявшая ориентир птица, нечто довольно большое и темное, я так резко отпрянула, что телефонная трубка вывалилась из руки.

Оно продолжало раскачиваться перед глазами до тех пор, пока я не пригляделась и не поняла, что это Паскаль. Мой бедный Паскаль, которого я так жестоко отнесла на помойку, теперь болтался на веревке, привязанный за горло и безжизненно свесивший лапки.

– Это ты! – закричала я, поднимая трубку с пола.

– Вовсе нет. Он сам повесился, – спокойно откликнулся Артем. – С горя.

– Ты забрал коробку! Я так и знала.

Открыв створку окна, я просунула руки сквозь решетку, отвязала Паскаля и прижала к себе.

– Это не я, – повторил Артем. – Это Макс.

– Макс? Но почему он сразу не сказал?

– Потому что про коробку ты не спрашивала. Только про меня.

Возразить было нечего.

– Значит, ты решила, что, если не выбросишь игрушки, мы с тобой перестанем дружить?

Издевательский тон резко обозначил нашу разницу в возрасте.

– Не совсем так.

– Моих киндер-слонов тоже выбросила?

– Да.

– А помнится, кто-то говорил, что друзей не выбрасывают.

– Я сглупила.

– Эх, ты, Витя, – протянул он с неподдельным осуждением в голосе. – Забираю свои слова обратно.

– Какие слова?

– Что ты необычная и интересная.

– Ты этого не говорил.

– Вот и хорошо. Потому что ты обычная и предсказуемая. Все еще хочешь про меня что-то узнать? Могу тебе дом свой загородный показать. Тот, где мы с Максом жили, пока сюда не приехали. В воскресенье уедем, в понедельник вернемся.

Звучало заманчиво. По каким-то обрывочным фразам, которые то и дело проскальзывали в их разговорах о прошлом, мне казалось, что с этим домом связано нечто очень важное и таинственное. Однако я никогда сама вот так никуда не уезжала, и, если рассказать об этих планах маме, она запаникует и перепугается.