Текст книги "Сердце Гудвина"

Глава 14

– Ого! Серова? Меня ищешь?

От неожиданности я вздрогнула и обернулась на голос Ершова, прозвучавший со стороны большой березы, росшей напротив соседей Оболенцева, но его самого не увидела.

– Что там у вас за шум? – от дерева отделился сливавшийся с ним силуэт.

– Ничего особенного, – желанием пересказывать случившееся я не горела и задерживаться не стала, прошла мимо, но тут же услышала за спиной шаги.

– Ты чего грустная?

– Хочу побыть одна.

– А я хочу с кем-нибудь поговорить.

– В доме полно народу.

– Зачем идти в дом, если ты уже здесь?

Я резко остановилась. В свете фонаря он напоминал существо из демонологической мифологии: духа березы, из которой вышел, или хранителя этой дороги. Стройный, острый, криво улыбающийся, испытывающий на мне магию своего гипноза. Волосы торчком, руки небрежно засунуты в передние карманы джинсов. Из-под черной ветровки, словно из самой глубины его самого, светилась белым рубашка.

– Чего пристал?

– Еще даже не пытался.

– Пожалуйста, не ходи за мной!

– Но у тебя глаза на мокром месте, и ты вот-вот разревешься.

– Неправда.

– Точно. Я же вижу, ты едва держишься.

Пока он этого не произнес, мне казалось, еще немного – и все уляжется. Я прогуляюсь, подышу счастливым майским воздухом, найду объяснения происходящему и успокоюсь.

Но удивительным образом его слова всколыхнули одновременно все чувства сегодняшнего дня: злость на Ксюшу за несправедливое обвинение, разочарование от несостоявшегося разговора с Тимом, беспокойство о пропавшем телефоне и даже стыд за обман Мартова.

Неожиданно для себя я всхлипнула. Утерла нос ладонью и поспешила прочь, чтобы окончательно не раскиснуть, но Ершов не отставал.

– Нет ничего стыдного в том, чтобы себя пожалеть.

На плечо легла рука.

– Не трогай меня, Ершов! – Я со злостью повернулась к нему, и тогда он просто обнял меня, прижав мою голову к своему плечу.

– Ничего, поплачь! Так всегда легче.

Его внезапная человечность и теплота подействовали на меня странным образом. Я размякла и, даже не пытаясь высвободиться, горько расплакалась, как от детской пустой обиды, когда, разбив коленки, ругаешь «плохой пол», который сделал тебе больно.

– Ну как? – Минут через пять он отстранился.

На вороте его рубашки расползалось мокрое пятно со следами черной туши.

– Кажется, лучше. – Я пошарила в карманах. – У тебя нет платка?

– Есть это. – Он достал небольшую стопку салфеток.

Высморкавшись и вытерев насухо лицо, я попыталась освободиться от продолжающих обнимать меня рук, но они сжались сильнее.

– Хватит, – я пихнула его ладонями в грудь, – отпусти!

– От тебя пахнет жасмином! – Он понюхал мою шею и волосы, на утешение это уже похоже не было.

– Я сейчас заору! – предупредила я.

– Я бы это послушал, – прошептал он на ухо.

– А-а-а! – закричала я, и он, расхохотавшись, отпустил.

Мой голос разнесся по всей округе, но со двора, где уже снова играла музыка, никто не вышел.

Ершов достал из кармана самокрутку и протянул.

– Что это?

– Косяк, что же еще?

– Травка?

– Угу.

– Ты совсем? – На секунду я даже забыла о его приставаниях. – Здесь Иван Сергеевич, а ты притащил наркотики.

– Пфф… – Он осклабился. – Какие же это наркотики? Это лекарство. Бери, станет легче.

– Ну уж нет! – Я снова предприняла попытку уйти, но он, схватив меня за плечи, потянул к березе, где обнаружилась узкая деревянная лавочка-доска.

– Садись. Успокойся. Расскажи, что случилось! – Устроившись на краю доски, он закинул ногу на ногу и закурил.

– Ничего особенного, – садиться я не стала, но не ушла. – Матвей подрался с Лу из-за Ксюши.

– А, ну это ожидаемо. И кто победил?

– Их разняли.

– Тоже предсказуемо. Что же тебя в этом расстроило?

– То, что Ксюша, не разобравшись, накричала на меня, как будто я виновата.

– А ты?

– А я не виновата. Наоборот, хотела оправдать ее.

– И как?

– Сказала Матвею то, чего не должна была говорить.

В ветвях прямо над нами переливчатой трелью закатился соловей. Мы подняли головы и замолчали, прислушиваясь к его самозабвенному пению.

– Ты в какой универ собираешься поступать? – перевела я тему.

– Пока не решил. – Ершов все еще всматривался в крону березы, силясь увидеть соловья.

А я, воспользовавшись возможностью, разглядывала его. По красоте он, конечно же, не мог сравниться ни со скандинавской брутальностью Рощина, ни с мрачной привлекательностью Мартова. Но странная химия, из которой Ершов, казалось, состоял целиком, воздействовала на меня не лучшим образом. Так произошло и на том праздновании Нового года, и пару раз до него.

– Как не решил, если меньше месяца осталось?

– Времени полно.

– Если бы ты не учился в матклассе, я тебе поверила бы. Но вы все повернутые на карьере, поэтому ты точно врешь.

– Фу, «врешь». – Он посмотрел на меня с укором. – Какое грубое слово. Теоретически я мог бы уйти от ответа, но сейчас я откровенен как никогда. У меня есть выбор: поступить туда, куда хочет мама либо куда хочет папа, или всех послать и уехать куда-нибудь далеко-далеко разводить кроликов.

– А что, мама с папой договориться не могут?

– Представляешь, нет. Они уже пятнадцать лет ни по одному поводу договориться не могут. Только ссорятся бесконечно, на чем и держатся.

– Но если ты не хочешь никуда поступать, то зачем пошел в маткласс?

– У меня есть способности. – Выпрямив спину, он снова смотрел на меня. – Кстати, ты знаешь, что если человек живет и не использует свои способности, то по христианским меркам это считается грехом?

– О, класс. Получается, если у тебя никаких способностей нет, то ты и не грешишь?

– Способности есть у всех, просто некоторые тратят полжизни, чтобы их в себе найти. А обнаружив, уже не хотят ничего менять.

– А если это нехорошие способности? – Я все же села рядом с ним. – Их тоже нужно использовать?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну… – Мне хотелось сказать о своем умении, но, чтобы снова не проколоться, пришлось импровизировать. – Предположим, ты можешь читать мысли другого человека или сам внушать их – это же плохое умение.

– О-о-о, это прекрасное умение, – понизив голос, протянул он.

Зря я привела именно такой пример, потому что, будто воспользовавшись моей подсказкой, он перекинул ногу через лавочку и, оседлав ее, уселся, уставившись на меня тем самым взглядом, от которого появлялись мурашки.

– Но это ведь неэтично. Мне кажется, это даже хуже, чем насилие.

Пора было уходить, но я отчего-то продолжала сидеть, не находя в себе сил пошевелиться.

– Ничего подобного! – Он придвинулся ближе. – Ты только представь, каким прекрасным стал бы мир, если бы все люди думали одинаково. Пусть даже с помощью внушения. Никто ни с кем не спорил бы и не ругался. Все помогали бы друг другу и шли к единой цели. Величайший прорыв для всего человечества!

– Тогда мы превратились бы в муравьев.

– И что с того? Главное – все были бы довольны и счастливы. А так мы обречены на вечное бестолковое метание, которое никому не приносит ни пользы, ни радости. Поиски смысла, способностей, неудовлетворенные желания…

– Ты нарочно это делаешь или оно само так получается? – Я попыталась встать, но он придержал меня за колено.

– Что получается?

– Вот так смотришь на человека. Это какой-то гипноз? Внушение?

– Не понимаю. Как это я смотрю?

Рассмеявшись, он подался вперед, и его лицо оказалось слишком близко. Еще секунда – и поцелует. Пытаясь вспомнить, на что похожи его поцелуи, я затаила дыхание.

– Значит, вот так, да? – Перед нами возникла высокая темная фигура.

– Кирилл? – Я опешила. – Что ты тут делаешь?

– То же, что и все. – Голос Мартова звучал ровно, но он явно едва сдерживался. – Развлекаюсь.

– Это правильно, – усмехнулся Ершов, ничуть не удивившись его появлению. – Хочешь косяк?

– Нет! – Мартов протянул мне руку, предлагая встать. – Отпусти ее.

– А я и не держу! – В подтверждение своих слов Ершов поднял руки, и я быстро вскочила.

Мартов был как бомба с часовым механизмом – вот-вот и взорвется. Дыхание тяжелое, взгляд убийственный, напряжение зашкаливает. Но трогать Ершова он не стал, лишь предупредил, перед тем как отвести меня в сторону.

– Если что, теперь я здесь.

– Ого, – хохотнул Ершов, – секс-контроль?

Мартов не ответил.

– Иди в дом! – Кирилл подтолкнул меня в спину.

– Ты совсем больной? – Когда первая волна удивления прошла, меня захлестнуло негодование. – Зачем ты приперся сюда? Следить за мной?

– Защищать тебя.

– Неужели ты не понимаешь, что это уже перебор? Я тебя ни о чем не просила. Это реально ни в какие ворота не лезет!

– Я понимаю! – Он покорно склонил голову. – Но, пожалуйста, иди в дом.

Продолжая подталкивать, он довел меня до калитки.

– Ой, – спохватилась я вдруг, – телефон, кажется, на лавочке оставила.

– Опять? – Мартов нахмурился.

– Да! Погоди, я быстро.

Последние слова я бросила уже на бегу. Подлетела к Ершову и, наклонившись к уху, прошипела:

– Умоляю, давай сбежим!

Тот понимающе кивнул.

Стараясь двигаться как можно бесшумнее и держась за кустами в тени заборов, мы прокрались до поворота на другую улицу, свернули и помчались изо всех сил. Неслись так, что уши закладывало, и даже если Мартов, обнаружив наше бегство, что-то кричал, я бы все равно не услышала.

Вскоре мы уперлись в сетчатую ограду, замедлились и пошли вдоль нее. Фонари горели через один, то выхватывая из ночи наши тени, то погружая в нее целиком. Неожиданно, когда мы проходили мимо, один из погасших фонарей внезапно ожил, тускло замигав оранжевой лампочкой. Ершов остановился под ним.

– Ты чего? – удивилась я.

– Это знак! – Кивнув на фонарь, он огляделся и шагнул в темноту. – Здесь калитка. Идем?

Я с облегчением выдохнула. Люди часто говорили подобное в обыденном, ничего не значащем смысле, совершенно не понимая, насколько они близки к правде.

За калиткой обнаружилась едва различимая тропинка через поросший сухим прошлогодним борщевиком пустырь. Ершов шел впереди, я следом.

Над нами раскинулось высокое, усыпанное крошечными зыбкими звездочками небо.

Справа виднелась темная полоса леса, где самозабвенно заливались соловьи. Слева в сизом ночном тумане проглядывали черные очертания одиноких домиков с острыми крышами, и чем ближе мы к ним подходили, тем неуютнее становилось. Дурных предчувствий я не ощущала, но место выглядело жутким.

– Подожди, – окликнула я Ершова, – мы вообще куда?

Он не остановился.

– Сбегаем. Ты же сама хотела.

– Но мне здесь не нравится.

То и дело задевая локтями толстые стебли борщевика, я вздрагивала, словно меня кто-то хватал.

– Боишься? – поинтересовался Ершов, оглядываясь. – Думаешь, там кто-то живет?

– Давай туда не пойдем.

– Не бойся! – Он поймал меня за руку. – Там ничего страшного нет. Это брошенные дома. Развалюхи.

Ближайший к нам дом был обнесен покосившимся забором-штакетником, одна секция которого, отвалившись, валялась в траве.

Ершов потянул туда. Сделав еще пару шагов, я остановилась. Кроссовки и штанины до колен пропитались влагой.

– Я хочу обратно.

– К Мартову? – Он повернулся ко мне.

В темноте его острый нос, искривленное очертание губ, рваные, словно в аниме-отрисовке, перья волос сделались зловещими.

– Или к Тиму?

– Просто отсюда.

– Здесь нам никто не помешает. – Он потянул меня к дому, и я, запнувшись об отломанный штакетник, чуть не упала. Но Ершов удержал меня и, подхватив под мышки, перенес на прогнившие ступени, из распахнутой двери дома сильно пахло сыростью и гнилью.

– Все, Ершов, хватит! – Я шлепнула его по руке. – Идем обратно.

– Хочешь, я первый туда зайду, чтобы ты убедилась, что там нет никаких монстров?

– Я боюсь не этого дома, а тебя.

– Вот как? – Он замер на прогнившей ступеньке, и она затрещала. – Но ты же хотела сбежать со мной.

– Я лишь хотела сбежать от Мартова!

– То есть это не то, что я подумал? – Он криво ухмыльнулся.

Я огляделась, присматривая путь к отступлению.

– Мне показалось, ты собиралась со мной целоваться и хочешь продолжить.

– Тебе показалось.

Издевательски расхохотавшись, он в два счета оказался возле меня.

– Думаешь, я затащу тебя в дом, изнасилую, а потом задушу? Вернусь и свалю все на Мартова?

– Боже! – Я попятилась. – Ты совсем больной, Ершов?

– Но тебе же хотелось, чтобы я тебя поцеловал?!

– Отпусти меня!

– Просто ответь.

– Перестань, или я закричу!

– Кричи. Здесь никто не услышит.

Я с силой оттолкнула его. Сделала два осторожных шага назад и что было сил рванула. Страх сжался комком в животе, дыхание сбилось. Я неслась, ожидая, что вот-вот он накинется на меня сзади. Однако ничего не произошло. Возле калитки я обернулась. Поросшее борщевиком поле все так же утопало в сером тумане, острыми треугольниками торчали из него черные крыши, но за мной никто не гнался.

Глава 15

Выскользнув через калитку на освещенную дорогу, я вдруг отчетливо поняла, что совершенно не помню, откуда мы к ней вышли. Со всех сторон тянулись заросшие кустарниками заборы, и через один горели фонари.

Я достала телефон.

– Тим, это Алиса, я тут заблудилась немного, ты не мог бы меня найти?

– Где заблудилась? – Голос Рощина тонул в грохочущей на заднем плане музыке.

– Среди дач. На улицах.

– Включи локацию и стой, где стоишь. Сейчас приду.

Калитка, из которой я вышла, скрипнула, хрустнул под ногами камень, и на дорожке появился Ершов. Руки по обыкновению в карманах, походка небрежная.

– Одному там делать нечего, – сказал он. – А ты чего еще здесь?

Он остановился напротив меня.

– Просто! – Признаваться, что заблудилась, не хотелось.

– Передумала? Скажи честно, хотела вернуться ко мне?

– Нет!

– Чего-то ты темнишь! – подозрительно прищурившись, он наклонился, заглядывая мне в глаза, и голову снова окатило жаром.

– Перестань так смотреть!

– Как? – В его зрачках блестели отсветы дрожащего фонаря.

– Как будто ужасные фантазии насчет дома тебя еще не оставили.

– Так то были твои фантазии! – Казалось, он не мигал. – Но имей в виду, Серова, ты ходишь по самому краю, того и гляди сорвешься.

– Опять угрожаешь? – пробормотала я, не понимая, что происходит.

Даже если я не ждала бы Тима, все равно не смогла бы сдвинуться с места. Между нами оставалось расстояние не меньше шага, но Ершов, не двигаясь, будто приближался ко мне.

– Вводить людей в искушение очень опасно, – сказал он или словами, или, может, взглядом, и я подалась вперед. Мне очень нужно было прикоснуться к нему. То ли для того, чтобы рассеять страх, то ли чтобы удостовериться, что его угрозы – очередная ирония, а может, убедиться, что он живой, теплый и человек. Что все, что я чувствую, – это не то, чем кажется. И его поцелуй… Ершов был прав, я хотела, чтобы он случился.

Он провел ладонью по лицу, точно снимая пелену.

– Будь осторожна, Алиса, – отступая, сказал он по-доброму, – и не сбегай с кем попало.

Слева послышались шаги. Однако парень в светлой рубашке появился справа. Шел он быстро, по-деловому, а увидев нас, замедлил ход, тогда как шаги слева стали громче, и почти одновременно с Тимом в свете фонаря нарисовался Мартов.

– О-па, – приветствуя их, Ершов развел руки в стороны, – прям-таки встреча на Эльбе.

– Я думал, ты одна, – удивился Тим, – Кеша ведь знает, как вернуться назад.

– Мы ходили смотреть заброшенный дом, – ответил Ершов, – я предложил Алиске изнасиловать ее и убить, но она не согласилась, поэтому я не стал.

Ничего не ответив, Тим взял меня за руку и повел прочь от них.

– Все нормально? Кеша тебя не обижал? – поинтересовался он на ходу.

– Нет. Просто пугал.

– Придурок! – Тим обнял меня за плечи.

Я не возражала.

– Как там обстановка? Успокоились?

– Все в порядке, если не считать того, что Рома подрался с Проскуриным и они уехали.

– А что случилось?

– Я не видел. Но насколько мне известно, причина та же.

– Ксюша?

– Ну да.

– А она как?

– Матвей ушел к ней извиняться, и после я их не видел. Мы с ребятами играли в дартс.

Тим был в одной рубашке и время от времени зябко ежился, прижимая меня к себе.

– Ты замерз?

– Нормально. Проветрюсь как раз.

– Все-таки мы зря, наверное, приехали, – сказала я. – Рома не хотел. Предполагал, что будет какой-нибудь скандал.

– Да, он говорил. Обиделся на Матвея, что тот его не послушал, зато теперь злорадствует.

– Рома не такой. Он не любит ни с кем ссориться.

– Я тоже.

– А как ты относишься к конфликтам? – заинтересовалась я.

– В смысле?

– Ну конфликт – это не ссора, правда? – Я изо всех сил старалась уловить на его лице хоть малейший признак замешательства или признания, но в нем ничего не изменилось – та же легкая приветливая улыбка и мягкая забота в глазах.

– Верно, – Тим кивнул, – есть даже такая штука – теория конфликтов, а теории ссор нет.

– Что за теория конфликтов?

– Ее смысл в том, что вся жизнь людей построена на конфликтах, и если бы их не было, то ничего в жизни не развивалось бы. Это я упростил. Но по сути так. Конфликт порождает необходимость доказать правоту и добиться своей цели, а это ведет к прогрессу.

– Ничего себе. Каких только теорий не придумано!

Мы шли довольно быстро, но разговору это не мешало.

– Мне больше нравится теория игр, – продолжил он.

– А это что такое? Про шахматы?

– Нет, тоже про жизнь. Как логически вычислять оптимальные поступки. Поиск игровых стратегий, способных обеспечить наилучший результат в любой ситуации, где присутствует конфликт.

– Не понимаю.

– Приведу классический пример. Называется дилемма заключенного. – Увлекшись, он выпустил мое плечо и принялся размахивать руками. – Короче, арестовали двух преступников, посадили в отдельные камеры, и каждому из них предложили три варианта развития событий. Первый: если никто из сообщников не признается в преступлении, то оба получат самый маленький срок, предположим, год. Второй вариант: если один сообщник сдаст другого, то тогда его отпустят на свободу, а его подельник сядет на всю жизнь. И третий: если оба сдадут друг друга, то заработают одинаковое наказание – три года заключения. Дилемма заключается в том, что ни один из них не знает, что выберет другой.

Он с интересом посмотрел на меня.

– Что думаешь?

– Не знаю. Наверное, им нужно обоим молчать. Да, они понесут наказание, но небольшое.

– А как они узнают, что решил второй? Вдруг первый будет молчать, а второй его сдаст и выйдет на свободу, а первый сядет пожизненно?

– Здесь есть правильный ответ или просто варианты?

– Правильный ответ, – тон Тима приобрел назидательность, – если один сдаст другого, то он как минимум обезопасит себя от пожизненного.

– Получается, что верное решение – предательство? – удивилась я.

– В их случае да. Но есть различные стратегии сотрудничества, которые при условии…

Я резко преградила ему путь.

– А если бы я спросила: «Ты ли Гудвин?» – что тебе выгоднее: соврать или признаться?

Тим убрал спадающую на лицо прядь волос за ухо.

– Ты неправильно поставила вопрос. Нужно так: что тебе выгоднее – признать, что ты Гудвин, или отрицать это?

Взгляд у него был не столь будоражащий, как у Ершова и не давящий, как у Мартова, а прямой и открытый. Взгляд человека, с которым не страшно заплыть на глубину. И мне представилось, что его поцелуй должен быть с привкусом моря и сангрии.

Приподнявшись на цыпочки, я потянулась и поцеловала его в губы, но они оказались плотно сжаты.

– Что-то не так? – Мой голос дрогнул, я была не в силах скрыть разочарование. – Я тебе не нравлюсь?

– Нравишься, – ответил он едва слышно.

– Тогда почему не хочешь меня поцеловать?

– Не сейчас, – сухо отозвался Тим.

– Что не сейчас? Объяснение или поцелуй?

– И то и другое.

– Ты боишься Мартова?

Злость на Кирилла вспыхнула с новой силой, но теперь она готова была перекинуться и на Тима. В ответ он положил руки мне на плечи и развернул спиной к себе. В нескольких шагах от нас, задрав голову к звездному небу, стоял Иван Сергеевич.

– Шикарный воздух, – сказал учитель, заметив, что мы на него смотрим. – После зимы – настоящая сказка. Боже мой! Птицы, звезды, а пахнет как головокружительно! Вы чувствуете?

– Прекрасный вечер, – согласился Тим, браво выпрямляя спину, – даже в рубашке не особенно холодно.

– А тебе, Алиса, как? – скрестив руки на груди, Иван Сергеевич нетрезво покачивался. – Нравится?

– Да, все отлично, – ответила я так, словно это была его вечеринка, а не Матвея.

– Хорошие у меня ребята? – Обхватив Тима за шею, он фамильярно похлопал его по щеке. – Вот какие красавцы – один другого лучше. Правда?

– Угу, – промычала я, чувствуя еще большее смущение, чем когда резали овощи.

Тим под его рукой улыбался с терпеливой покорностью.

– И кажется, что вся жизнь впереди и получить от нее можешь что угодно. Любые удовольствия и блага. А потом еще и еще. Как из бездонного колодца с сокровищами, черпай и черпай сколько влезет и даже больше. Тешь себя иллюзией, что все это никогда не закончится. Считай, что ты вечен. Люби людей, пока не прозрел. Будь глуп, слеп и счастлив. Загадывай желания на падающие звезды.

Рассмеявшись, он обнял за шею и меня. Вышло у него это неловко и грубо. Я поморщилась, но промолчала. Рукав его ветровки касался моего лица, и избавиться от него хотелось сильнее, чем от неожиданной близости математика.

– Женщины, – задумчиво проговорил он, – вечно в погоне за тем, чего не в состоянии постичь. Примитивные интересы и ограниченность восприятия. Взять, к примеру, варваров. Тоже ведь, казалось бы, люди. Но дикие, неразвитые, ослепленные жаждой выживать. Животные инстинкты уничтожили высокоразвитую империю.

С трудом преодолевая желание скинуть его руку, я посмотрела на Тима, и тот, перехватив мой взгляд, моргнул, давая понять, что нужно просто обождать и дать учителю выговориться.

Однако внутренняя паника разгоралась. Пьяная болтовня Ивана Сергеевича меня совершенно не беспокоила, но от его локтя на моей шее по телу пробегали мурашки отвращения, словно от извивающейся на плече змеи, толстой и мерзкой, готовой в любой момент придушить.

Свет фонарей расплывался, превращая ночную улицу в узкую извилистую желтую дорогу, в конце которой где-то далеко-далеко высился изумрудный замок.

Почему Гудвин? Исполнитель желаний или проходимец, прикидывающийся волшебником?

Отчего я не догадалась об этом спросить? Имело ли его имя вообще какой-то смысл?

– Иван Сергеевич, идемте в дом!

Внезапно давление руки на шее ослабло, а вместе с ним рассеялся и запах перегара, смешавшийся с кофейным запахом. На мне больше никто не висел. Подхватив математика под мышки, Ершов снял его с меня, заодно освобождая и Тима.

– О! Иннокентий! – обрадовался Иван Сергеевич. – А мы тут говорим о смысле жизни. Вот у тебя есть смысл жизни?

– Откуда у меня смысл, Иван Сергеевич? – отозвался Ершов, настойчиво ведя его к калитке. – Вы же меня знаете. Я как ветер – бессмысленное природное явление, возникшее от перепада температур или от взмаха крыльев бабочки. Просто есть, и все.

– Типичный варвар, – рассмеялся Тим, догоняя их и придерживая калитку, чтобы Ершов мог провести через нее совсем размякшего математика. – Животные инстинкты и естественная потребность выживать.

– Именно, – согласился Ершов, но, прежде чем скрыться за забором, обернулся и очень странно посмотрел на меня: с грустью и каким-то сожалением, словно мы больше никогда не увидимся. Но, возможно, это мне лишь показалось из-за света фонаря.

Когда калитка за ними захлопнулась, Тим привалился к ней спиной.

– Подождем немного. Пусть уйдут.

Возможно, настал тот самый момент для разговора, но романтическое настроение схлынуло. Все шло шиворот-навыворот.

– Нужно найти Ксюшу.

– Может, не стоит им мешать?

– Кому «им»?

– Ну… – Он хитро улыбнулся. – Им с Матвеем.

– Это вряд ли. У них ничего не может быть.

– Почему это?

– Потому.

– У вас какая-то договоренность между собой?

– Какая еще договоренность?

– Я не знаю. Просто в той вашей переписке, которую запостили в группу, она писала о нем только в превосходной степени.

Напоминание о слитой переписке заставило меня покраснеть, ведь в ней я восхищалась и им тоже. К счастью, в темноте Тим вряд ли это заметил.

– Ты мне нравишься, – сказал он, не сводя с меня глаз, – очень. Но я пока не знаю, что с этим делать. Просто… в старой школе у меня была девушка, с которой складывалось все очень серьезно, по-настоящему серьезно. Я ее очень любил.

Свесив голову и занавесившись волосами, он усмехнулся.

– С третьего класса. Но потом я перешел в вашу школу, а она осталась. Она просила не уходить, но родители настаивали, да я и сам видел, что в старой школе с математикой полный отстой, а мне нужно расти и развиваться, да и в том, что мои чувства к ней не изменятся, я не сомневался ни капли. Только… только я не успел проучиться в девятом и месяца, как неожиданно выяснилось, что у нее тяжелая форма лейкоза. Для меня выяснилось, сама она, конечно же, об этом знала, потому и не хотела отпускать меня. Понимала, что времени нам осталось всего ничего.

Его голос звучал печально. Я потянулась к нему и обняла.

– Как ее звали?

Он ответил не сразу:

– Катя. И я ужасно перед ней виноват.

– Не виноват. Люди не должны быть связаны друг другом, и потом, ты же не знал.

– Она могла сказать раньше, и я бы остался.

– Тогда получилось бы, что она тобой манипулирует, что тоже нехорошо.

– Это сложный вопрос, – выдержав паузу, сказал он, – но я виню себя не только за то, что ушел. Есть еще кое-что, что превращает меня в подлеца.

Тим замолчал, делая глубокий вдох.

– Ты не обидишься, если я расскажу тебе об этом позже?

Я так тесно прижалась к нему, что почувствовала биение сердца.

– Нет. Я все понимаю.

– Алиса! – Голос Мартова прозвучал, как осуждающий оклик мамы, застукавшей меня ночью возле холодильника.

Я совсем забыла про него. Сколько он простоял в тени кустов? С тех пор как они пришли с Ершовым? И все это время подслушивал наш разговор?

Тим вышел вперед, закрывая меня собой.

– Ты прекратишь уже лезть или нет?

– Нет! – Мартов тоже сделал шаг вперед.

– Какого черта ты вообще приперся?

– Сам знаешь.

– Ты Алисе уже осточертел. Отстань от нее!

– Только после тебя.

Тим пихнул его в грудь.

– Ну раз ты по-хорошему не понимаешь, придется объяснить…

Договорить ему Мартов не дал, ударив первым. Не сильно, но Тим отшатнулся, а потом кинулся вперед, схватил Кирилла за грудки и резко повалил в кусты.

– Перестаньте! – закричала я на них, уже не в силах различить, что там происходит.

Постояла немного, прислушиваясь к яростной возне в темноте, и ушла, громко хлопнув калиткой.

Дурные предчувствия оправдывались по полной.