Текст книги "Музыкант контуженный. Повествование о сэр Гене и его пособниках"

– У-ти-ти, моя крошка! – пропел Улан Мефодич, стараясь при вираже коснуться плечом её плеча.

Гад-Улан! – беззлобно подумал я. – Уведёт-таки бабу из-под мужниного носа. Ох уж эти пис-сатели! – я посмотрел на Павла. Но он, как мне показалось ещё раньше, был безучастен к играм своей супруги, или привык. Впрочем, я тут же обнаружил ещё одно заинтересованное лицо: Алёна глядела на Ганну с ревнивой, что ли… ну не скажу ненавистью, но достаточно обжигающе.

А вертолёт мчался над землёй так низко, будто желал сбрить кусты и даже траву, взмывая лишь над проводами электропередач и уходя то влево, то вправо, будто с очередным отстрелом ракет из-под брюха его отбрасывало в противоположную сторону. И прямоугольники распаханных и кое-где уже зеленеющих полей раскачивались сообразно этим маневрам.

Интересно, чем засеяны? – почему-то подумал я.

На аэродроме в Ханкале нас ожидали броневичок и бронированный микроавтобус. Вещи в кузов «Урала» помогали грузить солдаты. Их небрежность повергла Виквика в негодование.

– Вы же сами себе сорвёте концерт, – попытался он срывающимся голосом перекричать шум вертолёта. – Ап-паратура любит бережного отношения! Это ж…

– Да то винтом сдуло, – ответили ему.

Артур, заметив свой чемодан в пыли на боку, скорбно заметил:

– Так новые вещи превращаются в старьё.

– И уже не радуют глаз, – не без язвительности согласился с ним Улан Мефодич.

– Отвали, Мефодя! – понял я по губам Артура.

– Мало того, – подсуетился Паша Куренок, – у некоторых они вызывают приступ стенокардии.

– Молчи, – одёрнула его Ганна.

– А то побьют, – заключила Алёна.

– По коням! – скомандовал Эскадрон. – Глотнём местной пыли. Она тут что извёстка – едкая-а!

– А что это за дым кругом, даже горы едва проглядываются? – озирал Паша окрестности.

– От стингеров. По разведданным у чехов ещё четыре «иглы» осталось, – ответил один из встречавших нас офицеров. – Вот и зажигают дымовые шашки. Слыхали, может быть, анадысь борт шибанули.

– С людьми?

– Ну не с баранами же, – бросил раздражённо Улан Мефодич и даже ощерил зубы. Ему Паша явно не импонировал своей смешливостью и способностью удивляться всему, что было в диковинку.

Мне показалась странной такая реакция Мефодича. Но Паша не обращал внимания на выпады в свой адрес – это было либо свойством его натуры, либо какой-то ущербностью в психике. Такой, по крайней мере, вывел предварительный диагноз Артур:

– Обрати на это внимание, – сказал он мне.

– А мне-то зачем?

– На всякий случай. Ганка наводит на тебя лорнет, сэр.

– На меня? Хоть ты и джин, но чутьё тебя подводит. Её кокетство меня мало волнует.

– Это ты будешь объяснять травматологу.

Я внимательно посмотрел вслед Артуру (он побежал поправить свой багаж в кузове): меня всегда беспокоят настойчивость, с какой мне делаются предостережения – причём, остерегаться, как правило, следует того, кто остерегает…

– Это Терский хребет, – загибал пальцы Паша. – А это?

– Сунжинский, – подсказал я. – Ты лучше записывай. А то я заметил – лишних вопросов тут не терпят.

– Спасибо.

– Жара предполагает раздражительность, – заметил я безотносительно к кому-либо. – Щас умоем рыло, поваляемся с полчасика и всё будет о-кэй. Да, Саша?

Эскадрон обернулся, уже занеся ногу в броневик:

– Концерт в восемь вечера. Потом ужин у командира. Таков предварительный план.

– Фазан, – буркнул Мефодич, – фазан и есть. Ни слова попросту. Сплошной устав и циркуляр. Даже скушно становится. – И отвернулся.

– А чего же скушного, если ужин у командира? Чай, коньячком побалует.

– Ну разве что это одно и радует.

Я посмотрел на его затылок с редкими волосами и не сумел определить – какие на самом деле чувства вызывает во мне этот помятый и потный писатель. Мне-то как раз наш Эскадрон понравился: атлетичен, уверен в себе, глядит в глаза внимательно и спокойно, мыслит чётко и быстро… Как-то надёжно за ним. Улан же брюзжит потому, очевидно, что у него просто исчерпались спиртные запасы.

«А вот выпьем вечерком и всё наладится…»

– Это было бы замечательно, – точно расслышал мою мысль Мефодич и потёр ладонь о ладонь.

В этот момент с моей головы сорвало кепи, и она спланировала за полутораметровый ров. Я прыгнул и едва не сверзился в канаву: ноги оказались ватными. Ай-яй-яй, совсем забыл… про контузию. Однако с высадкой на Чеченскую землю я почувствовал себя на удивление здоровым, такое со мной уже случалось однажды – когда я приехал в Крым, – климат, целебный воздух тому ли причиной. Или же истина крылась в том, что начинали разворачиваться некие события – они захватывали, тормошили, придавали вкус существованию…

– По машинам!

И попылили.

4.

Мужчин (кроме Улан Мефодича, которому, как мэтру отечественной литературы, отвели отдельные апартаменты) разместили в крайней кирпичной казарме, женщин – в следующей, что ближе к пыльному плацу. Я обратил внимание, как быстро Артур сориентировался и занял удобную койку у окна для себя и для меня напротив. Ишь ты! – я искренне восхитился, ставя баян у стенного шкафа. – Журналист… ухватист… молодцом. И вслух выразил одобрение общего плана:

– А что, всё цивилизованно. Есть где умыться.

– И чайку попить, – добавил Виквик.

– Принимается, – и Артур стал распаковывать свой багаж. – Пирожки, пирожки, кто желает пирожки? Между прочим, сам испёк. С грибами и картошкой.

– Ты разве не женат? – спросил Виквик и не получил ответа.

– Моя любимая пища! – захлопал в ладоши Паша.

– Вроде тощ, а жрать горазд, – заметил Мефодич. Ему почему-то не хотелось уходить от компании в свои апартаменты.

– Жаль, холодильника нет, закусон пропадёт, – я лёг на свою койку и устроил ноги на железную спинку. – Чтой-то ноженьки мои занемели. Сунуть, что ли, их под кран, чтоб покраснели?

– А почему бы и нет, – снимая рубашку, согласился Виквик, – это тоже хорошая идея.

– Там Ганка в обморок грохнулась, – влетела в комнату Алёна. – Павел!

И Паша помчался за ней.

– Я ей говорил, я ей говорил – солнце!

– Ну вот, начинается, – сказал Виквик, садясь за стол и кладя перед собой лист бумаги. – Дурёха она и есть дурёха. Надо уже программу составлять… Вот способна она теперь выступать? Может мне кто поручиться?

– И не сомневайся, – хмыкнул Артур. – Чего-чего, а на концерт она из гроба встанет. – И мне: – Заметь, как заполошно бегает наш Курёнок – точь-в-точь как цыплёнок. – Он сел на кровать и что-то быстро стал записывать в блокнот, затем повернулся опять ко мне:

– Послушай новые стихи, сэр Ген! – И стал читать.

Виквик с неудовольствием поглядел на него исподлобья.

– Что, мешаю? – спросил Артур, прищуря глаза.

– В общем, да.

На губах Артура промелькнула кривая ухмылка. Он взял свой чемодан-сумку, бросил на кровать и стал вынимать вещи – костюм, туфли, галстук… кроме необходимых в командировке вещей, у него было много всяких изящных штучек, – несколько зажигалок, ножнички, ножички, щётка одёжная и другие щёточки и прочее-прочее, назначения чего я даже не смог определить.

М-да, а вы в чём-то схожи, братцы-кролики, – у Виквика, я знал, был набор не менее разнообразных вещиц – правда, все они в основном имели прикладное (к музаппаратуре) назначение, но почему-то мне захотелось провести параллель – это у меня была такая игра – можно сказать, хобби: поиск сходства и отличий в людях. – Страсть к фетишизму – это что, снобизм или болезнь?.. – И вслух:

– Ты деньги старинные не собираешь, Артур-джан?

– А что такое? Есть предложение? Я современные собираю. Чем крупнее и больше, тем лучше.

– Нет, ты видел! – сказал он мне уже позже, когда мы выходили из помещения. – Я ему, видите ли, мешаю. Он мне – нет, а я ему – да. О, деятель! Худрук хренов!

– Да зря ты так заостряешь.

– Почему же зря? Взял на себя руководство, так нечего изображать из себя персону-VIP. А таким дашь слабинку, они тут же оседлают. Поверь мне, психологу. Кстати, как я выгляжу?

– Нормально.

– Не мятый пиджак.

– Сойдёт.

– А галстук подходит?

– Годится, – успокоил я его, хотя ярко-жёлтый цвет показался мне несколько, что ли, претенциозным, канареечным. – Ты что, стихи будешь читать?

– Я бы и спел, да вот гитару не взял.

– Так давай, я тебе подыграю.

– О-о! А я как-то и не сообразил. Дай-ка помогу нести баян.

– Ничего-ничего, я привык. Свой струмент руки не тянет.

– Ну хоть немного – для подхалимажа…

Клуб был переполнен. На сцену артистам надо было выходить прямо из дворика между палатками. Однако это было скорее преимуществом, чем неудобством. В зале висела вязкая духота, а за дверью опускалась пряная свежесть южной ночи, накрывшая в одно мгновение палатки и горы вокруг.

Викентьев исполнил две песни – первую под мой баян, вторую под аппаратуру, которой поручили заправлять Паше (кстати, пока не пойму его роли – получается, Ганна возит его с собой как медбрата или реквизит). Далее Алёна, Ганна (они вытаскивали на сцену солдат из первых рядов – подпевать и подтанцовывать, что определённо тормошило и вносило оживление даже в очень застенчивых), Артур Бардджин (стихи, баян) и в заключение опять Викентьев. Впервые слушая незаурядную песню «Блок-пост», я неожиданно для себя стал подыгрывать, вплетаясь в аранжировку записи, так что Виквик оглянулся и показал большой палец.

А что, вспомнил я, самое время передать приветствие от Володимира. Сказать: вы, друзья, прослушали щас музыку Виквика, то есть песню Викентьева, на стихи Силкина, лауреата госпремии, и он просил вам кланяться так же, как раскланялся только что…

– А теперь все вместе! – взмахнул Виквик, как дирижёр, руками и зал подхватил:

– Не возьмёт меня снаряд!

Снайпер не дотянется!

С битым сотню раз подряд

Ничего не станется!

Поскольку, аккомпанируя, я стою сбоку и чуть сзади исполнителя и могу его наблюдать, во мне выработалась привычка определять для себя психологический портрет солиста (ну то самое, упомянутое чуть ранее, хобби и тут находило себе пищу).

Вот, допустим, Алёна. Её внешность не предполагает исполнение любовных романсов. Она, неглупая баба, это понимает, потому и сосредоточилась исключительно на патриотике и на игривых куплетах, куда вплетались имена и дни рождения бойцов, заранее отобранных с помощью местного кадровика.

Викентьев же, в самом деле, чем-то схож с Бардджиным… ну хотя бы тем, что постоянно хочет править бал… Впрочем, Виквика я знаю, как опять же замечено ранее, очень давно и знаю, что это всего лишь маска. Точнее, защита: меньше донимают просьбами и капризами. Артур же, мне кажется, по-настоящему агрессивен.

А вот Улан Мефодич – этот лишь только с виду простак, но, как выясняется, довольно занозист и себе на уме…

Да, здесь каждый тянет одеяло на себя. Но это так естественно. Для артистов. Та же Ганна, скажем… чего она, кстати, не поделила с Алёной?..

Тьфу, с этими дурацкими мыслями и приветствие не передал… Ладно, успеется.

Словом, первый концерт удался. Единственно, что омрачило настроение… Артуру – Улан забыл (?) выписать ему грамоту у командира части.

– Нет, ну это детский сад, – зло шептал Артур. – Я, конечно, не за наградами сюда ехал. Однако что ж такое?.. Мы все выходим в финале, раскланиваемся, всем дають листочки с подписями, а меня обходють?

И мне не было вполне ясно: всерьёз или нет сетует он – это его нарочито-дурашливое смягчение слов в окончании…

– Очевидно, накладка произошла, – на всякий случай попытался я его успокоить. – Сейчас выясним, – и пошёл искать Мефодича.

– Ганя, не егози, – расслышал я голос мэтра за дверью. – И не сюсюкай. Когда поёшь, всё нормально. А когда просто говоришь, начинаешь слащавить. И всё впечатление насмарку.

– Серж, – обратилась ко мне Ганна, – он правду говорит?

– У каждого своё мнение, – попытался я смягчить эту её раздражающую «правду». – По моему, солдатики восприняли нормально. Во! – и я выставил большой палец.

– Во-от, Антон Мефодич! Я ведаю, что творю.

Мефодич недовольно посмотрел на меня, проницательно осведомился:

– Насчёт грамоты, что ли? Ну, выдадут ему на ужине. Я просто не знал, как правильно пишется его фамилия. Бард-джин! Я написал одно «д», а Викентич сказал, надо два. Ну и вот. Он что, не поверил, джин твой ненаглядный? Тоже мне мастер учёный! Строптивец и себялюбец. Вот моё резюме.

– Так и передать?

Мефодич надул щёки и с шумом выпустил воздух, и отошёл с полосы света от проёма двери в темень ночи.

5.

За ужином Алёна сказала Виквику и была поддержана Ганной:

– Виктор, ты слишком категоричен. Почему бы нам не петь побольше песен? Мы же не отдыхать сюда приехали.

– Алё-н (и это прозвучало как «алё», и вполне – могу поручиться – намеренно), – Виквик отвечал терпеливо, словно с малым дитя разговаривал, – бойцам завтра рано подниматься, они тут не в игрушки ттетекаются. Продолжительность концерта было определена заранее. Командованием, а не мной.

Алёна фыркнула и налила себе вина.

Вошёл Эскадрон с полотенцем в руках и внимательно посмотрел на Алёну.

– Ну что ещё, товарищ подполковник?! И вам не угодила? – капризно спросила она.

– Алёна Батьковна, вы как несмышлёныш. Я же просил, никуда без разрешения и сопровождения не отлучаться.

– А куда я отлучалась? И, между прочим, я не какая-то «батьковна», а Исаевна, если уж по отчеству изволите обращаться.

– Пардон. До концерта, я имею в виду, Алён Исаевна.

– Ой, но мне же нужно фильм снимать!

– И это нужно согласовывать. Я даже смог бы в чём-то помочь. Здесь всё-таки не московский парк. Да, там могут изнасиловать, но здесь – попросту убить. Или украдут к едрене-фене. Отвечать-то кому? Вы чего, правда, не понимаете, что тут происходит?

– Ой-ой! Др-др! Давайте не будем помирать раньше времени. Давайте? Помереть можно вообще с бухты-барахты. Не будем.

– Устал я с вами церемониться, честное слово.

– Да когда ж вы, Саш, успели устать? И что значит – церемониться? Я всё-таки женщина и мал-мал постарше вас, хоть мне это и неприятно говорить.

– Ну ладно, хватит вам, – схватилась за голову Ганна. – У меня тыква сейчас треснет от ваших препирательств! Дайте кто-нибудь таблетку.

Паша протянул ей анальгин и стакан воды.

– Канифоль чёртова! – уже шёпотом сказала Алёна.

– Почему канифоль? – поинтересовался я.

– Скрыпит потому что. При каждом шаге. Я уже начинаю вздрагивать то и дело с появлением нашего провожатого Саши Дрынова. Хоть бы дождь пошёл на его голову, что ли. Остудился бы парень маненько.

– Дрон – Эскадрон, Эскадрон – фазан, – осклабился Улан Мефодич.

Вошёл командир части, коренастый, загорелый, похожий на терпеливого отца большого семейства. Будь он не в форме, я бы его принял за агронома или механизатора. Он поблагодарил за концерт, попросил завтра спеть ещё спецназовцам, которые не смогли сегодня присутствовать по причине спецоперации.

– Это тут недалеко, прямо у палаток, на свежем воздухе.

– Ну вот, – сказал Виквик, – и завтра споёте и послезавтра, и после-послезавтра. Ещё замучаетесь. Поберегитесь, а то что ж мы… чуть что, сразу в обморок?

– А что за спецоперация, если не секрет, – спросил Артур как бы между прочим, нагребая в свою тарелку салат.

– Ну, вообще-то оперативные мероприятия не разглашаются, поэтому скажу так. По нашим данным чехи получили очередную долларовую инъекцию, поэтому заактивничали, дабы хозяев потешить.

– Отрабатывают?

– Вот именно. Так что прошу всех быть предельно аккуратными и дисциплинированными.

– Он что, подслушивал за дверью? – спросила теперь Алёна у меня.

– Да ну что ты. Вряд ли…

– А теперь предлагаю тост…

Чуть позже Паша увёл Ганну спать, потому что она действительно сперва побледнела, а потом пошла бардовыми пятнами.

Я налегал на водочку, приговаривая:

– Мне не петь и не храпеть, а ная-ри-вать!

Мефодич, скептически поджимая губы, пил коньяк и укоризненно поглядывал на окружающих.

Артур между тем подсел к командиру и сунул ему под нос свой диктофон.

– Не-не, – говорил уже совсем пьяным голосом Мефодич – Мефодичу, то есть самому себе. – Не хочу я вашего пива. У меня и так уже печёнка выпирает. – И поворачиваясь ко мне: – Хочешь, покажу?

– Как выпирает? Не надо, верю.

– Будем пить коньяк!

– Будем.

– Но в меру, – и Эскадрон показал эту меру между большим и указательным пальцем – и выходило что-то вроде литровой банки, так как ладонь у Александра была рабоче-крестьянская.

– А что мне – баян таскать? Ты в меру, а я в удовольствие. Почему наша Алё молчит? Чего надулась, как мышь на крупу? Почему кино не снимаешь? Споём?

– Ну вас с вашими дохлыми шуточками.

– Ну, робята, побредём спатеньки, – поднялся Эскадрон, – пора и честь знать.

– Ну не фазан? – наклонился Мефодич ко мне. – То-ока присели хорошенько. Я, между прочим, тоже полковник. И был во всех горячих точках, не только у нас, но и по всему миру. Понял? Споём? – и требовательно-строгий взгляд обернул на Алёну.

– Что-о ещё? – спросила она.

– Пока-пока-пока-чиваясь перьями на крыше-е!..

– На шляпе, небось.

– Пой давай, а не перебивай!

– Угу, только горло прочищу, – Алёна прижмурила свои потемневшие глазки.

– Э, артисточка, тебе только на печке лежать с завязанной мордой. Расчихалась, понимаешь. На улице жара, а она… – Мефодич явно перепутал Алёну с Ганной, он махнул правой рукой, левой же потянулся к бутылке. – Баянист, где твой гранёный? Проводишь меня в конуру?

– Куда?

– Ну, в мои апартаменты.

Чуть позже я проводил писателя до его «кануры», посветил зажигалкой у дверного замка.

– Хочешь, переходи сюда. Вторая кровать имеется. Поболтаем на сон грядущий. Я тебе такого порасскажу! Закачаешься! Я старый волк! Чего я только не видел, мотаясь по всему свету!

– Это надо бы Артуру – для репортажа.

– Да ну его, Артура этого! Бард плюс джин. Обижа-ается, понимаешь. Если даже ты дохтор наук и академик впридачу, то это ещё не значит автоматически быть умным. Так? Не, ну я чё – неправ? Эту акдемию давно пора разогнть к едрене-фене! Академики, одним уловом!

– Ладно, Антон Мефодич, ложись-ка ты спатеньки, а я подвигал костылями. Такая темень!

– Ну иди-иди, докладывай. Стой! Ты, наверно, думаешь: я эдакий-разэдакий! Да брось. Я такой же, как и ты. Вот Джин плюс Бард – э-это су-упер. Таким бы я быть не хотел.

– Почему?

– Почему? – Антон Мефодич подбоченился. – Да потому! Всегда во всём стремится быть первым – это ненормально, это, батенька мой, болезнь. В общем, это бы и неплохо – быть первым. Но впереди паровоза – это нонсенс!

Однако ж сам ты то и дело напоминаешь о важности своей персоны, возразил я мысленно. И даже хотел уточнить: кто паровоз? А Мефодич гнул своё дальше:

– Точно также, как и бить. Иной раз ударишь первым и ноги в руки – жив останешься. – Мефодич пожевал губами, очевидно, почувствовав, что слегка запутался. Но продолжал: – Дело, знаешь ли, в средствах. Ты обратил внимание, как он всех порицает?

– Нет, не заметил.

Но Мефодич, похоже, не слышал моего ответа, потому продолжал в том же духе:

– Подожди, стравливать ещё начнёт. А коснись его самого? – фьють! Такой фонтан негодования! Что ты. А почему? Да потому. Дилетант потому что. Мало дураков средь академиков?.. Так называемых… Как он в это стойло попал, кстати? По семейно-родственному признаку?

– Давай не будем о нём… Мне думается, Мефодич, ты не прав.

Я не знаю, почему я стал защищать Артура – может, не хотел, чтобы завтра Мефодич подмигивал мне, как заговорщику.

– Ишь ты как!.. Дипломатничаешь, сударь. Или как там тебя? – сэ-эром величают?.. Или сир прикажете?.. Знай, Серж, дипломатия – чушь на постном масле! Ты что ж думаешь, мне нужны эти грамоты? Э-э, дорогой ты мой музыкант, я в таких переделках бывал, что тебе и не снилось. Ты из самолёта выпадал? А я вот чуть не выпал. А вот джину твоему – нужны! Грамоты и прочая дребедень! Зачем? Я тебе скажу, зачем… Этот субъект умеет извлекать пользу из мало-мальского успеха, максимум пользы… чем больше наград и регалий, тем больше пользы, больше, больше…

– Погоди-ка, что там у тебя «чуть-чуть из самолёта»?

– А-а! Нет, не русский ты мужик!

– Почему?

– А потому что сказал бы: «чуть-чуть» не считается. И не думай, что я пьян и шучу. Всё, что я говорю – всё на полном серьёзе. Там… в этом, как его?… Зимбабве, что ли? Остался, в общем, я без всего, а лететь-то надо, подхожу к маленькому такому самолётику, – Мефодич сложил две ладони вместе, показывая, вероятно, величину самолёта, – и говорю: подвези-ка на своей стрекозе. А он, абориген немытый, так посмотрел на меня, пушку свою в кабуре потрогал и махнул… рукой махнул – садись, мол. Ну, я сел. Взлетели, летим. Вдруг он крен в сторону берёт, дверь распахивается, а я не пристёгнут… едва не сиганул… Вот. А ты говоришь – грамоты. – Мефодич прошёлся по комнате, у тумбочки остановился, достал бутылку коньяка. – Будешь?

Я вперехлёст помахал обоими руками:

– У меня уже под завязку.

– Во-о как – под завя-азку у него, оказывается? Я ж говорю: не русский ты мужик! Но дело хоз-зяйское.

– И кто же я? – честно, мне стала надоедать эта его болтовня.

– Ну… – Мефодич приостановился, поглядел на мои сандалии. – Жид – не жид, а по верёвочке бежит… вот джин твой, будь спок, не белорус. Ве-ечно бежит. Вечно спешит ухватить побольше.

– Дался он тебе.

– А что ты скажешь о Ганке-пулемётчице? Истеричная натура, да? Мнительна, но активна… Готова ухватить всё сразу (есть такая телепередача, да?), боится упустить и потерять что-либо. Ндравятся мне такие бабёнки. А тебе? Ндравится тебе эта панночка?

– Как бы нам не передраться из-за этих панночек.

– Что? Ты опять, что ль, про Курёнка? Да она захочет, он и не узнает. Она его вокруг пальца вот так, вот так… – Мефодий начертил в воздухе пальцем что-то похожее на восьмёрку или знак бесконечности.

Идя к себе, я думал – и мне казалось, справедливо – об Улане: таким, как он, кажется, что они не дополучили от жизни – признания, например, славы… И стараются изо всех сил добрать в последнюю минуту… и характер у них портится день ото дня… Только мне-то какое дело?..

Ночью я саданул кулаком по стене. От боли проснулся. Кулак на глазах опухал. Я побежал к рукомойнику, сунул руку под холодную воду… Пока отмачивал ушиб, пытался вспомнить, что же за сон такой драчливый мне приснился… С кем-то я не поладил. Какие-то женщины путались. И я отмахнулся… и кто-то стукнул меня по виску. Да. Потрогал висок, побаливает.

Утром я подумал: зря я поехал. Уж коль с самого начала не заладилось, не надо было и дёргаться. Предположим, Артур приехал за похвалами, которые затем преобразует в некие блага для себя, Куренок – пасёт свою жену, остальным тоже чего-то надо. А чего надобно мне? Или, в самом деле, как сказал Виквик: развеяться, глотнуть другой жизни? Что-то в этом есть, конечно…

– В разведку ночью ходил, что ли? – спросил Артур, глядя на мою распухшую руку.

– Вроде того – во сне только.

– Давай забинтуем.

– Да ну да, и так сойдёт.

– Нет, надо чтоб к тебе обращались с вопросом: контузия? А ты отвечаешь…

– Бандитская пуля!

– Неправильно.

– Почему?

– Сегодня о бандюганах говорят так: бандит – это ещё не значит плохой человек. Просто-напросто ему не хватило места в правительстве.

На завтрак последними явились Ганна с Пашей. Паше почему-то не хватило стула, и Ганна попросила меня придвинуться к ней и усадила мужа на свой стул, сама же поместилась посерёдке. Улан Мефодич с противоположного конца стола ревниво посмотрел на меня, спросил:

– Удобно?

– Нет, – ответил я, – я люблю расположиться с комфортом.

– Я вам доставляю неудобство, сэр Ген?

– Ну что вы, миледи. Разве что в психологическом плане чуток.

– Ну вот, – заметил Мефодич, – Паша: та-ак ты вчера нажрался! Нельзя тебе пить. Все стулья переломал! Ты хоть помнишь что-нибудь?

Павел жадно ел, не обращая никакого внимания на окружающих.

Мне бы твои нервы, – подумал я.

– А ты что же, всё помнишь? – язвительно поинтересовался Артур.

– Я? – в удивлении вскинулся Мефодич. – Да я никогда ничего не забываю, если хочешь знать. Хоть бочку выпью.

– Ну-ну, – сказал Артур.

– Что у тебя с рукой? – спросил меня Виквик.

– Споткнулся. Вчера ночью. Тут, я гляжу, ни Луны, ни фонарей.

– Ага, – заметил Мефодич, – фонарей нам только не хватало.

– Играть, значит, не сможешь? – и Виквик досадливо поджал губы.

Концерт у спецназовцев устроили на полянке среди палаток. Ребята – а это были те самые, с кем мы летели в самолёте – расселись полукругом. Я тоже хотел, как зритель, присесть среди них, но Артур поманил к себе:

– Сейчас с командиром ихним встретимся, я договорился. Пойдём, ты всё равно без дела. Они утром ходили на задание, только что вернулись. И вообще, мужик, говорят, клёвый, за все четыре года, что он здесь, лишь двое погибли из его команды. Это, знаешь ли, показатель! Профессионализма. Идём? Кстати, называй его коршун. Это прозвище, по имени у них не принято.

Мы вошли в вагончик, где за столом сидел военный лет тридцати (он разливал по стаканам чай), среднего роста, поджарый, жилистый, какой-то ловкий во всех своих движениях и жестах, он будто лучился энергией, задором, и одновременно был внешне строг, экономен в эмоциях. Его загорелое лицо дышало не только ладными чертами, но также зрелым умом. Словом, по всему, был он человеком не только отважным, но и думающим. Он сразу, кстати, предупредил, что говорит не для прессы. Меня поразила одна деталь: его правый кулак напоминал настоящий кастет: на нижней и безымянной фалангах бугрились две острые костяные шишечки величиной по сантиметру или даже больше. Я знал, что такие шишечки набивают специально, но не предполагал, что можно до таких размеров…

А из всего им рассказанного меня больше всего задела фраза: «Прикажи мне сейчас убрать (и Коршун назвал известные фамилии), завтра же и чикну…»

– Как же так? – Этот вопрос прямо-таки сорвался. – Почему же не?..

– А подумаем. Нужен, стало быть, зачем-то.

– Политикам?

– Ну, если судить по тому, какой визг подняла так называемая мировая общественность, когда бандитов пригрозили мочить в сортире, то оказалось, что прежде мы должны доказать, что они разбойники… А по правде если – не знаю. Я военный человек. Моя задача сорвать замысел недруга и сохранить своих людей. Их дома ждут…

– Для чего же тогда он с нами говорил, если не для прессы? – спросил я Артура, когда мы уже вышли из вагончика.

Остановившись, Артур снял с губ невидимую паутинку, прижмурил один глаз:

– Перед газетчиками у некоторых хвост сам собой распускается, как у павлина. Одним льстит, что к нему подошёл газетчик, и он в эйфории несёт бог весть что, а другие глядят на тебя с подозрением: а что ты там завтра напишешь?.. Коршун, мне думается, относится ко второй категории. Хотя кто его знает…

После концерта все сидели в беседке, на которой красовался плакат с призывом к желающим посетить сей курорт, пили красное сухое вино, Коршун рассказывал всякие байки, все хохотали.

До отлёта в аэропорт «Северный» под Грозным мы с Артуром поговорили ещё с десятком служивых, в том числе с женщиной-корреспондентом местной газеты, которая сообщила, что утром была стычка с чехами, есть убитые с обеих сторон. А вчера подбили вертушку и медсестра спасла командира, вытащив его с оторванной ступнёй буквально за минуту до взрыва горящей машины. Медсестра эта сейчас находится в госпитале Северного. Всё это совершенно отвлекло меня от переживаний за свою ушибленную руку.

Перед самым вылетом опять запропастилась Алёна и, разумеется, не обошлось без выговора Эскадрона. Он пожурил и Виквика:

– Вы же руководитель творческого коллектива, как так получается, что кто-то отбивается от стада.

– А что я могу с ней поделать! – Виквик даже снял очки в растерянности. – Она божится не проказить и тут же, как сквозь землю. На концерте нервы мотает и тут ещё…

– Она режиссёр, ей нужно собрать материал, – вмешалась Ганна.

– Гань, – Паша взял её за руку, – тебе нельзя волноваться.

– А я и не волнуюсь, дорогой. Просто не хочу, чтоб заслуженный Викентьев нагнетал атмосферу.

– Нет, но я ещё и нагнетаю, получается! – хлопнул себя по лбу Виквик.

– А мне не нужно по делам? – вставил Артур. – Сообщи – куда, с кем, на сколько. Вот где её сейчас искать? Может, она к боевикам бегает?

– Зачем? – удивился Куренок.

– Концерт даёт. А они ей валютой платят.

– Да вон бежит, – показал Мефодич пальцем в противоположную общежитию сторону. – Эге, не споткнись, милая! Перо ей надо вставить в одно место.

Артур на это замечание залился смехом, его поддержали остальные. Один Виквик, пребывая в растрёпанных чувствах, продолжал растерянно моргать…

На аэродроме, однако, пришлось ждать. Дым от шашек застилал окрестности так, что заснеженные горы, за которыми простиралась Грузия, видны не были. У Терских предгорий барражировали три вертолёта, отстреливая время от времени по сторонам крупные искры.

– Чего они там делают? – подставил диктофон одному из провожатых Артур.

– Отрабатывают местность.

– А что это значит?

– Ну… утром из гаубиц туда засадили – может, слышали, часов в шесть. А теперь утюжат.

– То есть если кого засекут, шлёпнут?

– Не без того.

Артур выключил диктофон, потому что снижался Ми-8 в сопровождение двух Ми-24.

– Это наш?

– Да, тут всего минут десять лёту. Через хребет перевалить и посадка. Так что не беспокойтесь.

– А мы как-то не очень и беспокоимся, – рассмеялась Ганна. – Мы на вас надеемся.

Я с запозданием схватился за улетающее кепи…

Началась погрузка.

6.

Уже в аэропорту «Северного» я услышал разговор, что сегодня в Грозном, который сейчас хорошо виднелся с возвышенности в дымке не то дымовых шашек, не то пожаров, подорвали БТР и автобус, а также расстреляли на базаре четверых милиционеров в «Уазике».

– Слыхал? – обернулся я к Артуру.

– Я про это ещё в Ханкале слыхал.

Поселили нас всех в офицерском общежитии номер один, где проживал и сам командир части – в номерах хотя и на четверых, но разделённых по две комнаты с телевизорами, туалетом и душем, и холодильником в коридоре.

– Вот это уже комфорт! – подытожил осмотр Виквик и похлопал Артура по плечу, что тому, как я заметил, не очень-то понравилось. – Чур я первый под душ.

– Ну наконец-то, – я брякнулся на постель.

– Ты о чём? – Артур устраивал свою фотокамеру на подзарядку.

– Кемарнуть не помешало б с четверть часика. Или, как сказал бы Виквик, перелечь с полчасика.

– Кстати, ты не знаешь, отчего твой Викторвик позволяет себе панибратство?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну как же – это его похлопывание по плечу… снисходительное.

– Э, нет, сперва душ. Потом уже ответы на вопросы. Жара, я чувствую, напрягает наши фибры.

– Само собой, конечно: душ и фибры – созвучные слова… Может, даже родственные…

– Сергей! – крикнул из ванной комнаты Виквик. – Как твоя рука? Концерт в половине восьмого.

– Никаких концертов, – ответил за меня Артур. – Он перешёл в моё ведомство. Профессию сменил. И нечего приставать. Понятно, Викторвик?